Текст книги "Солнценосец (СИ)"

Автор книги: Роман Мережук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Сторм забыл о том, какими могут быть отчаявшиеся люди. Он рыцарь, живет при дворе и мнит себя тем, кто стоит над остальными. Лоттар тоже оторван от мира, в котором родился. Он сытно ест и крепко спит. Ему не нужно вставать до заутреней молитвы, чтобы покормить скот и взяться за плуг. Но почему он видит то, чего не видит брат?

– Пусть их судит лорд, – говорит он. – Сир Томас справедлив. Он поймет нужду этих людей.

– Зачем ему ехать в пропахшую навозом деревню? – смеется Сторм. – Эти люди ничто. Такой же скот как коровы или овцы. А стаду нужна крепкая рука. Клянусь моими шпорами, они ее получили.

– Так нельзя, – растерянно говорит Лотт. – Ты творишь самосуд.

– Ты так ничего и не понял. Лорду Кэнсли нужны верные люди. Он выбирает между нами, и самые достойные станут с ним вровень. Нельзя показывать слабину. Нельзя не выполнять приказы.

Лотт понимает гораздо больше, чем думает брат. Он догадывается о том, что Сторм метит на место наследника их сеньора. Лезет вперед, словно медведь-шатун и убереги Аллана того, кто станет у него на пути.

– Он должен знать.

– Он узнает, что зерно доставлено. И все.

– Нет!

Лотт садится в седло, забыв про поклажу.

– Он узнает обо всем, что ты здесь устроил.

– И похвалит меня, – ухмыляется Сторм. – Последний шанс, Лоттар. Ты со мной или против меня.

– Зейд! Поехали со мной. Ты ведь понимаешь, к чему все клонится, ты такой же, как я. Милорд должен знать правду.

Секунду кажется, что Зейд готов перейти на его сторону. Его лицо бледнеет, и рыжие веснушки проступают каплями крови. Он делает шаг в сторону, неуверенно тянется к поклаже, но затем одергивает руку. Зейд идет вслед за Кайлом, бубня под нос проклятия.

– Ты всегда был трусом, – говорит напоследок Сторм. – Ни на что не годный крестьянин. Скачи быстрее, Робкий Лотт! А когда увидишь лорда Кэнсли, передай ему, что Луговье пришлет зерно в Кабанью Нору. Передай мои слова, и ты увидишь, на чьей стороне правда.

Лотт мчит по бездорожью весь день. Снег метет в лицо. Солнце поглощают темные облака. Он ориентируется только по знакомым местам.

Колкие слова незримыми стрелами вонзаются в спину, гонят вперед, словно егеря дикого зверя. Неужели Сторм прав? Лорд Кэнсли не может быть таким бессердечным. Он обязательно разберется, в чем тут дело. И воздаст каждому по делам его.

Но что, если Сторм прав? Их послали за зерном, и обида на брата заставила его поступить наперекор зову родной крови. Брат добудет провизию, вряд ли сир Томас поинтересуется каким образом. Что лорду до проблем одной деревни? Человеком больше, человеком меньше. Главное – результат.

Его точит сомнение в собственной правоте. Решимость по капле убывает с каждым часом. Он думает, не повернуть ли назад. Нет, он отрезал пути к отступлению. Если он вернется в Луговье без лорда Кэнсли, навсегда останется Робким Лоттом.

Он берет себя в руки. Яростно сдавливает бока ни в чем не виновной лошади и мчится вперед, штурмуя белую пелену.

Надежды сира Томаса не оправдываются. Лесные Призраки не посетили лежбище, предпочтя иную дорогу.

Княжеская дружина стоит небольшим, но обороноспособным лагерем вокруг неглубокого оврага. Воины отдыхают после дня тяжелого перехода. Лошади поглощают стремительно таящие запасы сена.

Лотт идет к своему сеньору, не отвечая на закономерные вопросы. Людям интересно, где он потерял остальных.

Он сжато информирует обо всем, что произошло в Луговье. Не приукрашивает факты, не обеляет себя. Он не может понять обрадован или огорчен Томас Кэнсли. Суровое лицо нерушимо как камень. Лорд поглаживает длинные усы, решая как быть.

И вот, когда Лотт почти уверен, что его выведут перед ратью и выпорют за непокорность, лорд Кэнсвудский дает ответ:

– Я услышал тебя, Лоттар Марш. Я узнаю о том, что произошло. И ты поедешь со мной.

Сир Томас берет с собой треть воинов. Остальных разбивает на десятки и отсылает патрулировать Край Мира. Остготы вполне способны нанести еще один набег, набравшись наглости после Милотравья.

В пути у троих лошадей слетают подковы и, чтобы бедняги не охромели, воины пересаживаются на тех, что повыносливее. Пороша застит глаза, сугробы растут прямо на глазах. Лотт понимает, что случись все на день позже, они добрались бы в Луговье спустя неделю.

Деревня кажется пустой. В предвечерних сумерках горят несколько огней, да и те – перед воротами. Их никто не встречает. Ставни на окнах заперты. Лошади прядают ушами. Они первыми чуют кровь.

Лотт охает. Он словно впервые видит своего брата. Тот уже не похож на рыцаря в сияющих доспехах. Скорее на пугало для ворон. Сторм в одной рубахе, подвешен цепью к столбу. Рядом с ним Кайл и Зейд. Кайлу не до смеха. Его лицо исказила маска ужаса. Глядя на Зейда, Лотт чувствует вину. Не уберег, не сумел достучаться. Странно, что он переживает за него больше, чем за брата. У всех троих вспороты животы. Внутренности требухой валяются под босыми ногами. Животы набиты порченым зерном под завязку. Белая Гниль ломится из вскрытых мясницким тесаком тел, лезет из открытых ртов, ушей, выколотых глазниц.

Не в силах больше смотреть Лотт отворачивается и ловит взгляд сира Томаса. Милорд мрачен.

Первый клинок Кэнсвуда погиб так глупо, так нелепо. Не от рук орд захватчиков. Всего лишь от крестьянских дубин.

Томас Кэнсли медленно достает меч из ножен. Велит солдатам окружить деревню и рубить всех непокорных.

Воины врываются внутрь. Слышатся крики и лязг оружия.

– Слезай с коня, – велит сир Томас.

Лотт повинуется, стараясь не делать резких движений. Все слова, что он сказал ему, теперь только эхо. Он жив, тогда как остальные мертвы. Он не защитник деревни, он малодушный пособник бунтовщиков. Не важно, что Сторм вынудил людей пойти на крайность. Не важно, чья душа более черна – его или брата. Сторм прав. Томасу Кэнсли важен результат. И Робкий Лотт дает его своему сеньору.

– Мой лорд...

– За трусость, – сухо говорит сир Томас. – За бегство, за не выполнение приказа, за то, что не встал плечом к плечу с собратьями, а позорно бежал с поля боя, приговариваю тебя, Лоттар Марш, к изгнанию с княжьего двора. Меч, щит и латы долой.

Он выполняет волю своего господина беспрекословно. Обезоруживает себя среди побоища. Легкая куртка не спасает от колкого мороза, но Лотт благодарен за то, что ему оставили хотя бы ее.

– Иди и помни, – говорит вслед сир Томас. – Братоубийцы горят на самом дне ада.

"Если подобные мне грешники жарятся в вечном огне, почему ад так холоден?" – думает он, покидая Луговье, где лорд Кэнсвудский вершит суровое и справедливое для него правосудие.

***

– И все же я побывал в Кабаньей Норе, не смотря на запрет лорда, – ломаным голосом продолжал Лотт, глядя сквозь дыру на светлеющий небосклон. – Взял подаренный когда-то сиром Томасом меч. Виделся с Беатрис. Как глупо было надеяться на то, что она поймет. Я просил ее отправиться вместе со мной, жить в законном браке пред Гэллосом и Алланой, но в ответ услышал только насмешки. Теперь я понимаю, она любила не меня. Подобные ей любят только то, что может дать мужчина. Они верят звонкой монете, а ласковые слова их также холодны как трупы.

Делиться сокровенным было... легко. Ранее казалось, что с каждым словом он будет вырывать куски брони, которой закрылся от людей, и останется беззащитным. Но теперь слова вылетали будто стрелы. Он говорил, и события прошлого оживали яркими образами, призраки превращались в живых людей, запечатлевшихся такими, какими были тогда.

Девушки не прерывали. Он не знал, слушают ли они или спят – Квази от слабости, Кэт от только что пережитого свидания с духом-хранителем. Лотт говорил, и тяжкий груз вины становился легче.

– Про меня ходили разные слухи. Одни хуже других. Нигде не было покоя оруженосцу, которого прогнал господин. Мне отказывали в ночлеге и прогоняли с подворья. За год я превратился в изгоя. Брат часто приходил во сне. Он насмехался и бросал порченым зерном. Видения высасывали душу. Я хотел забыть прошлое, но оно не отпускало. Блажь не казалась такой уж плохой идеей.

Он невесело рассмеялся. Смех поглотил кашель. Легкие горели адским пламенем. Лотт попытался встать, но мышцы свело судорогой. Он замычал от боли. Через силу продолжил:

– Атура приносит легкость. Ты забываешь обо всем. Паришь в пустоте, нежась от наслаждения. Я познал рай, который, казалось, потерян на веки. Я не заметил, как мир сузился до простого слова. Атура. Блажь. Мне нужна была только она. Утром, днем, вечером, ночью. Как только кончалось действие порошка, начиналась тягучая ломка. Все о чем можешь думать – где бы раздобыть понюшку.

– Я не раз задавал себе вопрос – правильно ли поступил тогда? Я действовал так, как учили. Старался быть рыцарем из легенды. Они спасают девиц и побеждают зло. Эти люди казались жертвами, а мы просто головорезами с большой дороги. Головорезами на службе у лорда. Сторм прав, – вздохнул Лотт. – Я наивный глупец. Превратил окружающую нас грязь в прекрасную сказку. Жизнь тяжела и не справедлива ко всем. Нет героев или злодеев. Есть люди, которые верят, что добро существует и те, кто не верит ничему. И я не знаю, кто из них хуже.

– Но теперь у тебя есть дар, – тихо сказала Кэт. Она поглаживала древние письмена на камне так же нежно, как любовница ласкает мужчину.

– Дар, – повторил он. – Он предназначен не мне.

– Почему ты так считаешь?

– Взгляни на меня, – воскликнул Лотт. – Я же чертов наркоман. Если встану, земля уйдет из-под ног. Все о чем я сейчас думаю – почему не бросил вас умирать? Почему вернулся и кинул блажь в костер?

– Почему же ты так поступил?

Квази. Не видно, смотрит она на него или говорит с закрытыми глазами. Камень холодил затылок, не давал уйти за видимый смертным окоем. Он молчал, так как не знал ответа.

– Я скажу, почему ты так поступил, Лоттар Марш, – произнесла Кэт. Первые зарницы рассвета ударили в пористую скалу, осветив ее лицо, сделав похожим на картины художников, рисующих нимбы над экзальтированными мучениками. Он увидел новый шрам-рунир у виска, похожий на парящую птицу. – Потому что ты хороший человек. Таких мало и их считают глупцами, ты прав. У них чистое сердце и за это их ненавидят.

– У них почти нет друзей, – вставила Квази, – но те, что есть – не бросят в нужде.

– Благодаря таким как ты, Лотт, – сказала Кэт, подходя ближе. – Этот мир не поглотили червоточины. Ты в сто раз лучше, чем был Сторм. Ты спас много жизней рискуя собственной.

– Так часто говорят про дураков, – усмехнулся он.

– Так часто говорят про святых, – уверенно сказала Квази. – И мне кажется, ты заслужил свой...

Гулкий грохот заполнил просторную пещеру. Падали камни. Обвал? Нет, понял Лотт, это старая кладка поддается человеческим рукам. Старый Уль жаждал вернуть кровавый долг и поквитаться с убийцами его семьи.

– К оружию! – закричал бывший оруженосец, хотя при нем был только кинжал, Квази не могла стоять, а Кэт казалась такой крохотной, что двинь ее плечом, она рассыплется.

Первым появился Секундос. Оставшийся в живых близнец взмахнул дубиной, желая одним махом покончить с желтоглазой, но та вертко уклонилась и пнула нападавшего под колено. Секундос расстелился на полу. Тогда в дело вступил Уль. Старый трактирщик дал пинка Кэт. Покорившая-ветер кубарем отлетела в темный угол и замерла там, не издав ни одного звука. Лотт встал. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, двинулся к разбойнику на нетвердых ногах.

Цветные мошки плясали джигу, его шатало, как моряка во время жуткой качки. В голове пульсировала только одна мысль. Защитить. Любой ценой защитить Кэт.

Он сцепился с раздавшимся в стороны от сытной жизни разбойником. Вязкая борьба обреченного. Уль двинул кулаком в живот. Пульсация жгучей боли разлилась по солнечному сплетению, распространяясь по всему телу с быстротой молнии. Лотт стиснул зубы. Устоял. Он ткнул кинжалом, целя под кадык. Слабый удар вышел каким-то хлипким и несуразным. Уль перехватил его руку, сжал, выкручивая сустав, заставляя выпустить оружие.

Квази, измученная, полуживая от недостатка магии, ставшей ее частью, схватила кабатчика за ногу, стараясь отвлечь внимание на себя и получила кованым сапогом по голени. Неверная всхлипнула, пытаясь укрыться от града пинков, посылаемых изрыгающим проклятья Улем.

Лотт наседал с другой стороны, ведя борьбу за крохотный кусок металла. Двое калек против одного здорового. Идеальный расклад для бойцовских ям, будь они теми, кто сражается за деньги, собрали бы не меньше десяти золотых марок.

Лотт старался изо всех сил, но знал, что проигрывает. Его руки онемели, горло душил захват старого бандита, а помощь Квази походила на соломинку, брошенную утопающему. Наконец, Уль разжал его кулак, и кинжал со звоном упал на каменный пол.

Он видел налитые кровью, полные лютой злобы глаза, искривленный в жуткой гримасе рот и чувствовал – после следующего удара уже не встанет. Просто потому, что мертвецы не обладают таким талантом.

Кто-то заголосил тоненьким, но жутко противным голосом. Кэт, словно одна из племени нордов, чьи женщины идут в бой наравне с мужьями, кричала, посылая проклятья на голову главаря. Известным одним лишь богам способом желтоглазая повергла здоровенного Секундоса. Близнец стоял на коленях, держась за причинное место, и глухо подвывал. Кэт держала в руках нож, крохотный, почти игрушку.

Уль не рассмеялся. Из-за собственной беспечности он потерял троих сыновей. Он только приподнял за шиворот Лотта, показывая, что девушке тоже есть, кого терять.

– Я раздавлю его как блоху, – предупредил он. – Если твоя рука дрогнет, если хотя бы подумаешь об этом, этот парнишка умрет.

Несмотря на грозный тон, Кэт весело подмигнула им.

– Запомни хорошенько, Лотт, то о чем здесь говорили. И поверь, наконец, в себя. – Она приставила нож к горлу бандита, заставляя его повиноваться. Вместе они стали пятиться к каскаду низвергающейся воды. – Ведь вера способна творить чудеса.

– Кэт! – запоздало крикнул Лотт.

Покорившая-ветер резко дернула Секундоса, увлекая за собой в пропасть. Тот, нелепо взмахнув руками, не удержался на мокром полу и рухнул вниз.

Желтоглазая все рассчитала верно. Уль забылся. Он ослабил хватку. Будто слепой смотрел туда, где только что стоял его последний отпрыск, не веря, что за одну ночь лишился всех детей. Он даже не вскинул руку, как сделал бы всякий разумный человек на его месте, чтобы защититься от прервавшего нить жизни удара.

– Лотт, – звала невдалеке Квази. – Она...

– Ее нет, – тихо сказал последний из рода Марш.

Он оставил кинжал в теле Уля. На коленях, так как сил подняться уже не оставалось, подполз к краю обрыва. Водяная пыль сделала лицо мокрым, разбавила пресной водой соленые слезы.

Ничего не видно. Густая взвесь и пустота за ней. Такая же необъятная, как и та, что подобно гнойному карбункулу, зрела в нем.

– Ее больше нет.

Интерлюдия

Чертова дюжина

В нас сила.

Эти слова он впитал с молоком матери. Эти слова повторял отец каждый раз, когда он ошибался. Эти слова он сказал у могилы жены и детей.

Были времена, когда Томас Кэнсли ненавидел девиз своего рода. Были времена, когда он оставался единственным, что отделяло лорда Кэнсвуда от бездны отчаяния и самых темных мыслей, что обретаются на задворках человеческой души. Простые слова простых людей, ставших во главе других.

Но для Кэнсли они значили гораздо больше, нежели выгравированные литеры на щите.

– Пять лет потрачено, – повторял Дрэд Моргот, нервно оглаживая рукава дублета из тонкорунной шерсти. – Пять лет, как оказалось притворной дружбы, сотни подарков, пять портретов дочери было сделано разными художниками. Вы знаете, сколько стоит содержать одного такого при дворе?

– Я уверен, уважаемый лорд Морлэндский готов поделиться с нами всеми затратами, связанными со сватовством, вне зависимости, знаем мы их или нет, – весело ответил Жеан Фарслоу, вытирая жирные от чесночного соуса пальцы о курточку с вышитой в середине бараньей головой – гербом его дома.

Дрэд Моргот насупил брови, став походжим на орла, запечатленного на его щите.

– Орел завис над овцами. Чую сечу, – задребезжал Гарольд Коэн, отчего его извечно синюшнее лицо прибрело пунцовый окрас. – Вина мне!

Его дочь, Ида Коэнширская, подлила в кубок делийского темного.

Глядя, как дергается кадык старого пьяницы, сир Томас понял, что все присутствующие здесь – заложники своего статуса. Традиций и обязанностей, легших им на плечи вместе с титулами.

Гарольд Коэн давно отжил свой век. Иногда Томас думал, что его душа держится на этом свете только потому, что в загробном мире не дают выпить. Когда Гарольд говорил, за ним слышалась воля дочери. Когда подписывал документы, рядом стояла и ее подпись. Ида Коэн могла сесть на его место за круглым столом, и никто не посмел бы возразить, что оно не ее по праву. Но Ида не дикарь-остгот, она не воспользуется правом сильного, дабы отобрать у слабого.

Лорд Кэнсвудский оглядел ее. Светло-рыжая коса с золотистым отливом закинута на плечо. Широкие бедра говорили о том, что девицу ждут легкие роды и множество детей. Ида больше походила на крестьянку. Высокие скулы, чуть приплюснутый нос и лицо, усыпанное веснушками, словно Аллана не пожалела на нее небесной крупы.

Она могла сидеть с ними как ровня, но данное церковью воспитание и послушание пригвоздило ее позади отца. Там она и останется пока боги не заберут пьяницу Гарольда из Синего замка к себе в чертоги.

Церковь Крови дала нам право повелевать, думал Томас. Святой Дункан принес в дикие земли светоч истинной веры. Он заживлял язвы молитвами и кормил голодавших. Священник в простой черной рясе и светлой душой. Остготы убили его спустя пять лет во время миссионерской работы здесь, в Таусшире. Только из-за того, что монах осуждал полигамию в браке.

Церковь поняла, что одной доброты мало в землях, полных язычников. И прислала Святого Джерома. В сопровождении десяти тысяч закованных в броню латников.

– Лорд Коэнширский, прошу вас, помолчите, – произнесла леди Шарлота. – Мы же не хотим возобновления кровопролития.

– Это Жеан Моргот не хочет увидеть свою голову, прибитую к нашим стенам, – внезапно заявил Дэрик Моргот. – Мы здесь только из уважения к другим лордам. Пусть радуется тому, что его шлюха...

– Подумай хорошенько, мальчик, – густые, будто покрытые ржавчиной брови Жеана Фарслоу слились в одну линию. Лорд Фартэйнда позволил ладони лечь на рукоять меча. – Подумай, стоит ли продолжать начатое.

Младший из сыновей лорда Морлэнда побелел и потянулся к ножнам.

Дрэд Моргот сделал едва уловимое движение, и старший брат перехватил руку младшего. Дэниэл Моргот шепнул несколько слов Дэрику и тот, сцепив губы, покинул собрание.

– Милорды, обратите внимание на мидии, – нарушил возникшую паузу Бельгор Таус. – Под винным соусом с зеленью и луком они особо хороши.

Он хлопнул в ладоши. Слуги принесли подносы с морепродуктами. Огромные тарелки закрыли собой резную карту Тринадцати Земель. Томас всегда восхищался искусностью резцов по дереву, запечатлевших на столешницах тринадцати лордов детальную, насколько позволял масштаб, карту их владений.

Но, судя по действиям сира Бельгора, его больше занимало искусство приготовления пищи. Лорд, принимающий Собрание Круглого Стола, не смотря на внушительный вес и раздутое бочкообразное тело, легко лавировал между гостями, указывая на блюда и нахваливая их достоинства.

Они ели из серебряных тарелок, инкрустированных мелкими самоцветами. Свет просторной залы освещался кристаллами, привезенными артелями старателей из недр Волчьей Пасти. Поговаривали, что у короля-варвара ими украшены стены Чертога Силы. Еще до того, как прадед его прапрадеда загнал нордов к белокаменным фьордам, омываемым Льдистым Океаном, шаманы слили мерцающие стекляшки с костями древних гигантов, населявших землю до прихода людей и желтоглазых.

– Я бы не спустил парнишке оскорбление, – пробасил ему Кайл Шэнсвуд, прожевывая изрядный кусок мясного рулета.

В руках кряжистого, нависающего над круглым столом подобно утесу, лорда серебряная вилка смотрелась детской игрушкой. Заросший загривок, темные глаза и длинный нос с горбинкой придавали ему сходство с медведем, что красовался на рукояти секиры, удерживаемой двумя княжескими вассалами.

Томас Кэнсли видел, как Кайл Шэнсвуд гнет подковы руками. Воины, отслужившие в Железной Вольнице, рассказывали, как этот человек располовинил двух дикарей одним ударом. Сир Кайл был опасным противником и не избегал битвы.

В нас сила.

Можно ли так сказать о его соседе? Сир Томас медлил с ответом. Даже если его будет знать только один человек

– Рыбы мне, – прорычал сир Кайл. – Старик Беар решил прибрать ее в свои загребущие лапищи. Что скажешь, сир Форель, а?

Лорд Шэнсвудский гулко расхохотался. Но шутку никто не поддержал. Такую вольность мог себе позволить только власть имущий человек, проигравший в карты всю тактичность.

Собравшиеся здесь знали печальную историю Беара Брэнвуда. Когда-то в молодости он с дружиной обнаружил гнездовье жрецов Немого Бога. И то, что он увидел, придя на черную мессу, поразило князя настолько, что тогда еще молодой и полный сил он растерял былую удаль и превратился в мрачного человека, из которого и слова не вытянешь.

Беар Брэнвуд сделал чуть заметный жест и слуги передали филе щуки к столу громадного и неотесанного сира Кайла.

Сир Томас, как и все остальные, уже высказал свои сожаления лорду Брэнвуда о безвременной кончине его дочери. Леди Годива должна была выйти за князя-чародея, Сторма Кэнсли. Но случилось страшное. Сир Томас пытался узнать, что произошло на кровавой свадьбе, но потерпел поражение. Когда прибыли его люди, они застали лишь тлен и пепел. Место Силы пульсировало, словно открытая рана. Кто-то осквернил это место, разрушив то, над чем так упорно работал брат.

Что он чувствовал, узнав о его гибели? Слуги говорили, лорд Кэнсли сотворен из камня. Статуя из белого мрамора. Но в душе кипел котел. Он винил себя за его смерть. Все повторялось, словно колесо без спицы совершило круговорот и опять прогнулось в том же месте.

Жена, воспитанники Марши, брат.

В нас сила, Томас. Что такое сила, папа? Сила это власть. Это вера. Готовность жертвовать многим, чтобы выстоять перед трудностями.

Давние обиды как старые раны. Иногда напоминают о себе. Томас Кэнсли давно простил упрямство непутевого брата. Он радовался браку Сторма и вознес молитву богам за молодоженов. Настоящую молитву, а не те, что шептали его губы в присутствии причетников и псаломщиков.

Однако лорд Кэнсвуда не мог позволить такой роскоши. Его земли находились под защитой и святой волей Церкви. Золотые оковы власти натирали кровавые мозоли не хуже железных ошейников рабов.

Все могло пойти иначе, появись Томас на свадьбе.

– Сир Томас, отведайте паштет из оленины, – прошамкала леди Эвиция. – Зозо, поухаживай за смелым рыцарем, ты же видишь, он скучает.

– Благодарю, – сухо ответил Томас.

Эвиция Берри напоминала высохшую мумию, что находили в старых маундах желтоглазых. Ясные, небесного оттенка глаза запали глубоко в череп, седые волосы величали три жемчужных гребня – все в виде совы. Руки леди Беррислэндской, все в морщинах и старческих пятнах, слегка тряслись. Это было почти незаметно, старушка вцепилась в подлокотники трона, чтобы унять дрожь. Эвиции шел восьмой десяток и она, как и пьяница Гарольд, не спешила покидать грешную землю.

Говорили, в молодости она была красива. Почти так же как Шарлота Лизен. Но годы стирают красоту как вода камень, оставляя людям только ум, да и тот ненадолго. Эвиция пережила и детей и внуков. Она окружила себя дальними родственниками, племянниками, троюродными сестрами и братьями, играя с их навязчивой идеей когда-нибудь занять совий престол. Сейчас, на собрании круглого стола, она забавлялась с Зойлэндом Карлайлом, ее любимым Зозо.

Томас Кэнсли наблюдал, как Зозо нехотя идет мимо земель Фартэйнд и Морлэнд, обходит высокие каменные подъемы Сульсшира с восседающим за ними Генрихом Сулроудом, одетым почти как норд, в шубу из волчьих шкур. Племянник леди Берри преодолел пороги новорожденных вод величественной Амплус и углубился в леса Лизеншира. Наконец, Зозо добрался до пустошей Кальменголда, угодий лорда-стервятника. Место тринадцатого лорда как обычно пустовало.

Шэл Кальм никогда не приезжал на собрания, ограничиваясь скупым письмом. Забавлялся с пустынными ведьмами, шутили в его отсутствие другие лорды. Ходили слухи, что у лорда Кальменголда целый гарем дикарок, практикующих запрещенную церковью магию. И они рождают ему бастардов по одному в год, а то и по два. Отношения с церковниками у Шэла были натянуты, но он ежегодно слал святому престолу шкатулку, доверху наполненную турмалинами, опалами и черной, как уголь яшмой, безупречно ограненной в цехах Бельгора, который, сир Томас в этом не сомневался, брал высокий процент за услуги. И церковь делала вид, что не замечает странностей Шэла Кальменголдского.

В кратерах карты круглого стола покоились соусы и кувшины вина. На чистые как девственная белизна заморского папируса земли без намека на города, деревни, реки и леса, поставили сладкие угощения.

Курага и финики, орехи в меду, черносливы под сметаной печеные фрукты и черничные пироги, покрытые патокой. Только Бельгор Таус мог позволить себе столь щедро выкидывать деньги на ветер. Хозяин приема, не переставая, нахваливал каждое блюдо, время от времени брал что-то со стола и смачно облизывал пальцы от жира или сливочного крема.

Томас Кэнсли получил свой паштет. Генри Штальс продегустировал блюдо и нашел его не отравленным. Томасу нравился этот молчаливый человек. Он отлично заменил старого помощника, некстати скончавшегося в дороге.

Лорды Тринадцати Земель выпустили пар, прикончив большую часть снеди. Беседа на щепетильную тему возобновилась, но уже на умеренных тонах.

Обе стороны шли на сближение. Дрэд Моргот согласился вернуть плененных рыцарей Фартэйнда и выплатить некоторую сумму за крестьян, убитых его людьми во время второго набега. Со своей стороны, Жеан Фарслоу снижал цены на пушнину втрое и отдавал пять литых статуэток Святого Джерома из чистого золота за оскорбление, нанесенное его дочерью, Мартеллой Фарслоу.

Любовь короля-варвара и прекрасной, медновласой имперки Мартеллы разрушила долго лелеемые планы Дрэда Моргота породниться с севером. Теперь счастливые супруги ждали дитя, будущего наследника престола Борейи, не обращая внимания на грызню мелких лордов.

Войны начинались и из-за меньшего, подумал лорд Кэнсли. Обида лорда куда глубже обиды крестьянина. Если у простолюдина жених почти что у алтаря бросит дочку ради другой, скажем, дочери соседа, он разорвет с ним всяческие отношения. Возможно, разобьет лицо в кровь в кулачном бою. Когда обида наносится благородному, умирают люди. Вяло текущая война Морлэнда и Фартэйнда длилась два года. Соседи совершали периодические набеги на земли друг друга, обмениваясь непродолжительными схватками, рыцари ломали копья о щиты друг друга. Иногда предавались огню села. Четыре, если точно. Восемь сотен людей остались без крова и пищи. Сколько из них переживет грядущую зиму?

Далее лорды обсудили небывалый урожай этого года. Даже сейчас, когда крестьяне только-только начинали точить косы, по колосящимся полям было заметно, что в зиму хотя бы не будут голодать.

Генрих Сулроуд договорился о поставках железа в Таусшир и Уоллэнд. Леди Берри и Гарольд Коэн, говорящий устами Иды Коэн, установили общую цену на шерсть белых овец, дающих тонкое руно. Уоллэнд и Долнлэнд объявили новый пошлинный сбор как лорды приграничных со Святыми Землями территорий, чем вызвали волну негодования со стороны Бельгора Тауса, пользующегося Имперским Трактом для перевозки товаров своих мастеров.

Цвет лица толстяка планомерно перешел из малинового в пунцовый. Он рвал салфетки, метал слюной окрест, и каким-то запредельным способом заставил перейти на свою сторону леди Шарлоту и Кайла Шэнсоу. Наконец, они втроем одолели оборону хранителей Имперского Тракта и вклинились в их не сплоченные ряды. Первым не выдержал и пал Карл Доллшоу. Юноша откинулся на трон и закатил глаза. Это означало, что в его легких осталось слишком мало воздуха, чтобы тратить его на споры о доходах.

Щуплый и болезненный, с кожей бледной и шелушащейся как древний пергамент, лорд Долнлэнда не должен был сидеть здесь. Карл был третьим сыном в семье и готовился войти в сан, чтобы сделать карьеру в церкви. Боги думали иначе. Потовая лихорадка в тот год выкосила многих, не делая исключения для благородных кровей или тех, в чьих жилах текла обычная красноватая водица. Умер лорд Долнлэнда, умерла его жена. Сыновья, которых отвезли подальше от распространившейся как лесной пожар хвори, заболели месяцем позже. Смерть поцеловала в губы старшего Жеана и наследующего ему Филлипа. Кайл боролся как настоящий воин. Он выкарабкался, окончательно разбив вражеские полчища, но потери с его стороны были невосстановимы. Нынешний лорд Доллшоу передвигался с помощью слуг, плохо видел и не мог прочитать молитву, не начиная задыхаться.

Томас Кэнсли остался доволен первым днем. Он продал заготовленное дерево загребущим рукам Беара Тауса и часть пушнины Нойлену Уоллштайну, лорду Уоллендскому.

Последний на радостях ущипнул женушку. Девочка вскрикнула и подавила желание вырваться из покрытых синими прожилками вен старческих рук. Нойлен похотливо облизнулся и, шлепнув ту по заднице, отпустил.

– Клянусь Алланой, с первыми регулами девчонка станет женщиной, – пообещал он собравшимся. – Мои чресла скоро разорвутся от накопившегося семени.

Генрих Сулроуд и Кайл Шэнсоу расхохотались. Старуха Берри и Шарлота Лизен заметно изменились в лице. Ида Коэн сжала рукой плечо отца, но тот даже не заметил, опрокидывая в глотку очередную чашу вина.

Разница в возрасте между лордом Уоллэндским и его третьей женой составляла чуть менее пяти десятков зим. Говорили, что девочка плачет по вечерам, возвращаясь из покоев супруга, но все еще остается девственницей. Что творилось на супружеском ложе оставалось тайной, но все понимали, что радости этот брак ей не принес.

Первый день собрания тринадцати был долгим и утомительным. Генри Штальс приказал набрать несколько лоханей воды и вскипятить, чтобы порадовать господина горячей ванной, которая прогонит ломоту из старых и плохо сросшихся после переломов костей.

Сир Томас стоял у окна, задумчиво оглаживая усы, когда в дверь покоев требовательно постучали. Слуги впустили сгорбленную, но живо шагающую Эвицию. Леди Беррислэнда наскучило общество любимого Зозо; она пришла в гордом одиночестве. Старушка пододвинула клюкой кресло и воссела на нем так горделиво, что никто бы не усомнился в ее благородном происхождении.