Текст книги "Солнценосец (СИ)"

Автор книги: Роман Мережук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

– В кои-то веки я с ним согласен, – бросил Генрих Сулроуд и присоединился к лорду Шэнсвудскому.

За ними последовали Нойлен Уоллштайн, обнимающий плачущую жену, Жеан Фарслоу и раздосадованный Дрэд Моргот с сыновьями.

Оставшиеся вяло отдавали голоса за сира Томаса. Леди Берри и леди Лизен присоединились к Шэлу Кальму. Гарольд Коэн заплетающимся языком отдал голос за Кальменголд, но сир Томас сильно сомневался, что лорд Коэншира соображает, что говорит.

Томас видел разочарование во впалых глазах мудрой совы. Опять его упрямство вошло в конфликт с ее рациональностью и победило. Правильно ли он поступил? Томас не мог ответить на этот вопрос, зато знал ответ на другой. Он поступил по чести.

Лорды покидали залу собраний и разбредались по замковым покоям – кто в опочивальню, кто подышать свежим воздухом.

Его тронули за плечо. Обернувшись, он встретился взглядом со спутницей Шэла Кальма. Женщина откинула капюшон, показывая миру красивые ухоженные волосы, приколотые осиновой заколкой на имперский манер.

– Мы можем поговорить наедине?

Он кивнул. Женщина повела его в темный закуток донжона, подальше от любопытных ушей. Вечер темным плащом окутал крепостные стены. Стражники зажигали факела. На круговых башнях отражались их искаженные фигуры. Тени-чудовища крались во тьме.

– Почему вы не доверились леди Берри, сир Томас? – спросила незнакомка.

Он узнал мелодичное наречие Святых Земель.

– Кто вы?

– Я та, кто желает вам добра. И та, кто желает гибели архигэллиоту.

Опасные слова. Скажи она их не тому человеку, наказание было бы намного хуже тех, что присуждались чернокнижникам.

– Можете звать меня Затворницей.

– Не люблю, когда темнят. Меня пытаются втянуть в заговор, не сообщая подробностей. Если хотите, чтобы я вам верил, вы должны доверять мне. Ваше имя?

Она минуту раздумывала, затем решилась. Из-под плаща появилась увесистая пачка перчаток, сшитая цепью. Женщина поддела ее наперстком, похожим на те, что используют швеи. Только этот заканчивался коготком. Очень острым коготком, предназначенным пускать другим кровь. Сир Томас никогда раньше не видел подобного металла. В отблесках факелов он переливался всеми цветами радуги.

– Валентина Дель Дио. Таково имя, данное мне при рождении. Сир Томас, Церковь перестала быть щитом от греха, так как грешники и есть Церковь. Они ее плоть от плоти. Вы знаете, не можете не знать.

Он знал. Святой престол шатался. Из года в год краеугольный камень веры истачивался. Червоточины поражали города чаще, чем столетие назад. Церковники жгли ведьм и закрывали глаза на собственные бесчинства. В монастырях больше не учили грамоте. А темные люди вредят не меньше злых.

Выжила бы его жена, если бы он доверился Эвиции? Проявил характер, откинул предрассудки? Лучше не знать.

– Церковь непогрешима. Каждый, кто сомневается в этом – еретик и мертвец.

– Церковью правят такие же люди как я или вы, – ответила Валентина. – А люди смертны. Ответьте мне, что если бы священник сам привел к вам ту повитуху? Как бы поступили в этом случае?

– На что вы намекаете?

– Перемены накрывают империю как волны. Они обрушат основания церкви и смоют тех, кто не сможет выбрать верную сторону. Я не скажу вам, кто победит в этой войне, сир Томас, но могу указать одну из возможных сторон.

Она кивнула на перчатки. Одна из кожи дракона. Другая без большого пальца. Была в связке и крохотная перчатка из легкого ситца и другая, тяжелая, покрытая мехом и кольцами кольчуги. Такие носят норды. Или борейцы.

– Теперь их десять, – имперка похлопала по шести кожаным перчаткам с клеймами лордов, только что заседавших за круглым столом. – Ваша может стать решающей. Остаться в стороне не удастся. Выбирайте душой, сир Томас. И скорее. Иначе будет поздно.

Протяжный крик огласил тихие сумерки. К одинокому голосу через мгновение присоединились еще несколько. Кричали женщины. Где-то в правом крыле замка. Там находилась его спальня.

Томас Кэнсли поспешил туда, готовясь увидеть вспыльчивых Кайла Шэнсоу и Генриха Сульсширского, молотящих друг друга по чем зря. Но он ошибался.

В чем сила, папа? В нас сила, сын. Наполняет, дает уверенность и отвагу.

Кайл Шэнсоу болтался посреди своей комнаты, словно пугало на поле. Могучая шея не сломалась, и лорд Шэнсвуда умирал медленно. После смерти кишечник опорожнился. Смердело как в казарменном нужнике.

Томас Кэнсли распорядился снять тело, слуги увели впечатлительную прислугу, нашедшую труп. В могучих руках Кайл сжимал письмо. Томас с трудом высвободил бумагу из хладной хватки. Прочитал.

Охрана. Сиделки. Всех прирезали на третью ночь после отбытия Кайла Шэнсоу. И дети. Им отняли языки и перерезали горло. Жрецы Немого Бога смогли пробраться внутрь замковых стен? Или они изначально прислуживали Кайлу? Если так, возможно ли, что другим лордам тоже стоит опасаться?

Он последний раз взглянул на Кайла.

Бывалый воин, гнущий руками подковы, выходящий пешим против конного, против десятка латников. Бывалый рубака. Был ли он по-настоящему сильным?

Что бы он сказал своим детям, когда придет время?

В чем сила, папа? В нас сила, сын. Она в тех, кто может выдержать испытания и... способен измениться.

Глава 6

Друзья и воры

Пошатываясь, он поднялся с колен, неловко отряхнул прилипшие к коже мокрые одежды. Водопад хлестал яростно, словно давал пощечину.

Кэт больше нет...

После тяжелой и изнурительной ночи голова гудела как церковный колокол. Хотелось лечь и уснуть. Забыть ужасы прошлого. Но Лотт понимал – это невозможно. Еще один призрак встанет за спиной, чтобы нашептывать то, что он и сам про себя знает.

Братоубийца. Клятвопреступник. Беглец. Грешник. Ни на что не годная тряпка.

Лотт подошел к телу Уля. Потянул за рукоять. Кинжал с влажным шелестом подался назад. Стянул кольцо с янтарем в шаткой оправе. Боевой трофей не принесет никакой радости, но, они сумеют получить за него кое-какие деньги.

Лотт в последний раз посмотрел на мертвого трактирщика. Этот человек разрушил все хорошее, что у него было всего за ночь. Чувствовал ли Лотт жалость? Нет, уже нет. Уль получил по заслугам. Но и злость ушла. Он не мог злиться на мертвых. Они всего лишь прах, а душа, он верил, горит в аду. Если в жизни есть боги, она там.

Кэт умерла.

Квази попыталась подняться, но не смогла. Неверная протянула к нему руки.

Хватит жалеть себя. Нужно думать о живых. Мертвые подождут.

Лотт помог чародейке подняться. Квази била мелкая дрожь. Она прильнула к нему, чтобы не упасть. Он ощутил ее грудь под одеждой, уловил едва ощутимый аромат мяты, исходящий от коричневых, словно старый мед, волос. Еще день назад это вызвало бы в нем плотское желание. Но сейчас перед Лоттом была не красавица из далеких краев, а женщина при смерти. Он взял чародейку на руки. Квази почти ничего не весила. Неверная опять потеряла сознание. Глаза закатились, и голова приникла к его плечу.

Уль с сыном проломили стену, найдя слабое место в кладке. Лотт вышел через рукотворный проход в одну из опочивален. Скорее всего, здесь отдыхали фрейлины королевы. Комната была широкой, но особой роскоши здесь не наблюдалось. Он вышел из комнаты, прошел по длинной анфиладе к вычурной лестнице. Деревянные перила прогнили и осыпались трухой. Часть ступенек были разбиты.

Он спускался осторожно, то и дело перехватывая Квази поудобнее. Чародейка не приходила в сознание. Это начинало беспокоить.

Ветка многовекового вяза выдавила стекло стрельчатого окна. Листва перегородила путь и Лотт, глухо ругаясь, пролез сквозь колкие сучья. Они вышли через боковой проход. Сюда видимо подвозили бочки с вином, чтобы затем положить их в прохладу погребов. Пользуясь полосами, оставленными от телег как картой, Лотт покинул мрачный дворец Фениксов. Обогнул заросший сад с дикими яблонями и вишнями, прошел мимо высохшего фонтана, в котором чижи свили гнезда. Лотт продрался сквозь кусты лавра и добрался до места ночевки девушек.

Он бережно положил Квази на траву, укрыв плащом как покрывалом. Оттащил мертвых Терция и мальчика Квадроса к разрушенной кладке. Основание покосившейся башни почти истерлось. Подчинившись наитию, Лотт вытянул кирпич из строительного массива. Что-то хрустнуло в башне. Надломилось как старая кость.

В пепелище валялся обугленный кисет. Лотт долго смотрел на него, собираясь с мыслями. Прошлое тянуло к себе, закручивало как воронка шторма. Возвращало на круги своя.

Стоило отдохнуть и немного прийти в себя после сумасшедшей ночи. Нужно оставить воспаленное сознание в покое. Ломка потихоньку отпускала, но сердце при виде того, что сталось с вожделенной атурой, предательски щемило.

Он не мог вот так все бросить и двинуться дальше. Только не сейчас. Ему нужна Кэт, его желтоглазая чертовка.

– Я вернусь, – прошептал Лотт спящей чародейке. – Мне нужно знать наверняка, пойми. Дай мне часа два, может три. Я не брошу тебя, обещаю.

С этим он покинул ее среди запустения и смерти.

День обещал быть жарким и безоблачным. Солнце поднялось высоко и щекотало яркими бликами глаза, ласкало кожу мягкими прикосновениями. Лотт пошел на запад, поднялся по вытесанным в каньоне лестницам, чтобы получше оглядеть местность. Дворец Фениксов вытесали из скальной породы, как из бревна рубанком и топором снимают стружку, чтобы сотворить столешницу. Лотт взобрался по пологим откосам, стараясь выбирать не шатающиеся камни. Перепрыгнул на крышу круглой башни. Покачиваясь, схватился за верхний выступ нависающего утеса. Секунду казалось, что он не удержится и сорвется вниз. Лотт сделал глубокий вдох и подтянулся. Поднял верхнюю половину туловища, закинул на уступ ногу и поднялся.

Каньон в этом месте был каменистым. Хилые ростки не могли толком укорениться в твердой почве. Он с опаской подошел к противоположному концу. По другую сторону каньона синим пятном растекалось озерце. Белесая вода вырывалась из дыр в кладке скальной породы.

Кэт где-то там. Внизу. Ждет, когда я ее похороню.

Лотт потратил несколько часов, чтобы спуститься. Заработал пару ссадин и едва не сломал ногу. Наконец, почувствовав под ногами твердую почву, он вздохнул с облегчением.

– Кэт! Кэт, отзовись! Кэт, пожалуйста, скажи, где ты!!!

Скажи, что жива. Скажи, что дашь подзатыльник, и все будет как раньше.

От льющейся сверху капели по озеру шла рябь. Он посмотрел на свое изображение. Карие глаза воспалены, лицо осунулось и исхудало. Почти что кожа, натянутая на череп. Нос как у брата чуть загнут вниз подобно орлиному клюву. Волосы сваляны в колтун и торчат в разные стороны как у безумцев, просящих милостыню около статуи Святой Элайзы. Одежда тряпкой болтается на исхудавшем теле. Недельная щетина грозит превратиться в бороду. Кровь большой семейки Уля покрыла каждую пору лица. Не человек. Оголенная душа, ждущая приговора богов в чистилище.

Он плеснул водой в лицо, остервенело потер руками, смывая боль произошедшего. Все страдания. Все грехи.

– Кэт!

Желтоглазая молчала. Стрекотали сверчки, пели птицы. Недалеко плескалась рыба. Вкусная и огромная. Ленивая, ждущая, чтобы ее поймали и зажарили на обед. Чудесный день.

Он двинулся, держась кромки озерца и выкрикивая имя желтоглазой. Гладь была чуть мутной, известняк потихоньку вымывался из камня и иловыми залежами оседал на дне. Вода имела странноватый чуть соленый привкус. Лотт не отважился на глоток.

– Кэт!

Сердце на миг остановилось. А затем забилось со страшной силой, разрывая грудную клетку барабанным боем. Он увидел знакомую куртку. И кровь. Свежую, еще не запекшуюся на солнце. Много крови. И тошнотворно длинные лиловые кишки, обрывающиеся возле раздвоенной ивы.

На границе между озером и наседающим лесом земля взрыхлилась. Что-то разбросало комья травы на низко растущие ветки. Он увидел следы когтей.

Волки. Трое, может и целая стая. Трупы прибило к берегу или же звери плыли за ними? Все возможно, когда тебе преподносят готовую еду, которую даже не нужно загонять.

Невдалеке хрустнула ветка. Раздалось глухое рычание. Лотт попятился, не рискуя опрометью броситься прочь.

Что он мог сделать? Попытаться отбиться от хищников ножичком? Сквернословить? И все ради пары обглоданных костей? Кэт не одобрила бы подобное безрассудство.

Лотт понимал это как никто другой, но на душе все равно скребли кошки. Он не смог даже толком попрощаться с покорившей-ветер. Вся его жизнь – нелепая шутка Гэллоса. Все что он делает либо обречено на провал, либо приносит несчастье тем, кто находится рядом.

С такими мыслями он вернулся к Квази.

Неверная не приходила в себя. Лотт склонил голову к ее груди. Чародейка боролась за жизнь. Дышала редко и тихо. Веки слегка подрагивали.

Для нее путешествие с Лоттом тоже не прошло бесследно. Роскошные смоляные кудри стали ломкими как сухостой, лицо обескровлено, словно перед ним посмертная гипсовая маска. Сурьма размазалась по щекам, подтеками двигаясь к уголкам губ. На нежной шее полноводными реками проступили вены.

Сколько ей осталось? Неделя? День? Час? Он теряет спутников как пожилые мужья волосы.

– Аллана, спаси и убереги, – прошептал он под нос без особой надежды на то, что супруга Гэллоса откликнется и покинет солнечный престол, чтобы даровать милость какой-то неверной и проклятому братоубийце.

Усталость брала свое, глаза закрывались сами собой. В сознании теплились мысли о сожалении, смерти и только одна совершенно четкая – сон. Ему нужен отдых.

Однако вместо того, чтобы лечь Лотт собрал разбросанные где попало тюки, приторочил их к жующим высокую траву лошадям. На глаза попалась котомка Кэт, совсем легкая, вся в заплатах и сальных пятнах. Внутри несколько пучков трав, ржавые ключи и Соломенная Бэт. Теперь он понимал, как похожа кукла на старшую сестру покойной девочки. Лотт замахнулся, чтобы выбросить ненужную рухлядь. Однако так и не сделал этого. Еще не время прощаться.

У каждого в этом мире есть ноша, от которой невозможно избавиться. Груз потерь. Тяжесть вины, нарастающая как снежная лавина. Он не должен больше терять друзей. И эта дырявая мешковина не даст ему забыть главного – мы ничто без тех, кто стоит за нашей спиной.

Он попробовал разбудить Квази, но та не отозвалась. Тогда Лотт привязал ее к седлу и тихонько повел Пегушку вперед. Лошадка послушно двинулась вперед, ведомая новым хозяином.

Когда они покидали каньон, покосившаяся башня дворца Фениксов соскользнула с опор и рухнула вниз, вздымая клубы грязно-желтой пыли. Облако толченого камня рассеялось, и Лотт увидел чудовищный вылом в гладком мраморе стен. Это было похоже на подточенную сладостями дырку в молочной белизне зуба. Мерзкая несуразность в прекрасном. И богатая могила для подонков.

Это он помог башне рухнуть. Ничтожный человечишка запросто разрушил то, что возводилось не одно десятилетие.

Он ориентировался по солнцу. Раскаленный желток мучительно медленно клонился к окоему, вызывая приступы жажды и желание прилечь под куст и отключиться.

Лотт забыл, когда в последний раз ел. После ночного бунта желудок робко давал понять, что не прочь обзавестись кусочком чего-нибудь съестного.

Они вошли в редколесье к закату. Белки сновали по зеленым побегам дубков. Низкие, еще не вошедшие в силу лет липки не давали желанной тени.

Лотт напоил лошадей у небольшого ручья. Смочил губы чародейки. Квази бормотала во сне, но он не понял слов.

Лотт нашел кусок черствого сыра на дне холщевого мешка и жадно его проглотил. Оцарапав горло, комок ухнул вниз. Живот приветливо заворчал и успокоился на время.

Словно во сне он увидел медленно движущиеся телеги, мелькающие подобно видению среди остропиких осин. Крытая черным сукном повозка хромала на одно колесо, за ней тащилась телега, везущая несколько гробов из желтой древесины.

"Смерть не спешит. Играет. Забавляется".

Он принял эту новость с мертвецким спокойствием. В иной раз Лотт ужаснулся только об одной мысли о такой встрече, но сейчас сил на что-либо еще просто не осталось.

Телега остановилась, замерев на пригорке. Возница, скрывавшийся в сумраке темных занавесей фургончика, приветливо помахал им рукой.

– Мир вам, добрые люди! – звонко провозгласил он и чопорно ступил с козел на грешную землю. – Чудный день подарили нам боги, не правда ли?

– Отчего вы так считаете, отче? – когда незнакомец подошел ближе, Лотт заметил символы Церкви Крови, вышитые на рукавах священника.

– Ну как же, дитя? Птицы поют чудесные трели, солнце светит – не нарадуешься, а когда ты целый день без крошки хлеба в желудке, Аллана, приводит тебя к столу, ломящемуся от самой вкусной снеди в мире!

Не спрашивая дозволения, священник сел подле Лотта и вкусил черствого сыру так изысканно, словно обедал с самим архигэллиотом.

– Изумительно, – вынес он вердикт. – Руперт, отведай.

Гробовщик слез с груженой повозки и поспешил присоединиться к трапезе.

– Птицы поют и не такие песенки на полях, наполненных трупами, солнце светит одинаково как грешникам, так и праведникам. А ваша чудесная еда – залежалый кусок глины, – ответил Лотт.

– Возможно и так, – хохотнул священник, почесывая лысую маковку, окруженную венцом тонзуры. – В конце концов, мы видим только то, что хотим видеть. Кто-то плохое, кто-то хорошее. А истина, она всегда в золотой середине.

– Истина в том, что мы смертны. Некоторые умирают раньше, некоторые позже. Я сегодня потерял друга, святой отец. Верного и терпеливого ко всем моим жалобам. А через день или час потеряю еще одного. Они уйдут, а я ничего не смогу сделать. Все, что остается – болтать со случайным прохожим о погоде и наблюдать как он меня объедает.

– Я бы выпил вина, – пожаловался священник. При своей худобе, он поглощал скудные остатки припасов на удивление живо и даже с аппетитом. – В нем кроятся все тайны мира. Где-то на донышке одной из бочек. Главное стараться и верить в то, что делаешь.

Лотт развел руками, сожалея, что не припас прожорливому иноку бутылочку другую.

Монах скорбно сложил руки в молитве и зачастил светильничный псалом из вечерни, попутно благословляя хлеб насущный, ниспосланный чуть ли не самим Гэллосом скромному рабу божиему.

Лотт смежил веки, позволив себе краткий отдых перед тяжелым путем.

– Гэллос не зря направил меня по этой дороге, – монах прервался на мгновение. – Мне кажется, боги наблюдают за тобой очень пристально. Не подведи их.

***

Когда он разлепил слезящиеся глаза, был вечер. Аллана рассыпала ожерелье из звезд по атласу пурпурного неба. Тихо поскрипывала ось телеги. Руки и лицо искусал проклятый гнус; кожа зудела и чесалась.

Лотт поднялся, разминая затекшие конечности и застыл как вкопанный.

Он спал в гробу.

– Преподобный, – загорланил пропитой глоткой возница телеги. – Наш покойничек ожил!

– Не смешно, – отозвался Лотт.

Раньше он бы осенил себя святым знаком, сплюнул через плечо или хотя бы поставил свечу на алтарь. Что-то изменилось. Он стал грубее, безразличнее.

– Чем здесь несет? – спросил он у возницы, но увидев его чумазое лицо, понял, что нашел источник неописуемой вони. Скорее всего, мужичок в последний раз мылся на весеннее равноденствие. К тому же, подле деревенщины лежал мешочек с конскими яблоками, собираемыми на розжиг.

– Я же говорил – любимец богов, – отозвался из хромого фургончика монах. – Ты должен мне пфенниг, Руперт.

– Агась, – согласился пахучий гробовщик. – И не стыдно вам, отче, простой люд обирать?

– А не стыдно тебе, пропойца, ставить на смерть бедолаги? – парировал монах. – Парень, если не хочешь пропитаться запахом конского навоза на всю оставшуюся жизнь, перебирайся ко мне на козлы.

Лотт с благодарностью принял приглашение и составил священнику компанию.

– Я долго спал?

– Это мало походило на сон, – покачал головой инок. – Скорее обморок. Два дня не приходил в себя. Все повторял во сне имя Кэт.

Видимо, что-то отразилось на его лице, так как монах поспешил продолжить:

– Не волнуйся, жива она.

– Жива?!

Сердце забилось быстрее, он знал, что не стоит этому верить, но все равно хватался за призрачную надежду.

– Пока жива. Спит внутри.

Лотт отдернул черное сукно и заглянул внутрь.

Квази лежала среди церковной рухляди, будто ожидая, что ее начнут отпевать. Над головой неверной раскачивалось незажженное кадило. На внушительном рундуке грудой лежали требники и старенькая с рваными краями Книга Таинств. Святые символы, выплавленные из серебра и меди, болтались на гвозде, связанные одной шнуровкой, словно горсть баранок.

Монах укрыл чародейку плащаницей с вышитым ликом Святого Климента, грозящего людям Халифата двуручником. "Смерть неверным" вещал мертвый архигэллиот и Лотт не сомневался, что его слова близки к правде.

Он провел рукой по изможденному лицу Квази. Девушка застонала во сне и облизала засохшие губы. Лотт нашел бурдюк с теплой водой и смочил ей губы.

Глупо было надеяться на чудо. Конечно, откуда незнакомцу знать кто такая Кэт? Но разубеждать его не стоило. Что скажет служитель церкви о том, кто путешествует в компании с неверной и оплакивает чахоточную? Ничего хорошего.

– Спасибо, что позаботились о нас, отче, – сказал Лотт, возвращаясь на козлы.

– Клавдий. Зови меня по имени, прошу тебя. В дороге не важно, кто делит с тобой еду и спит под одной крышей, верно?

Лотт кивнул и назвал себя. Если божьему человеку угодно говорить с ним на равных, пусть так и будет.

– Это долг каждого слуги Церкви – заботиться о пастве, – благодушно продолжил монах. – Мы проводники душ к солнечному престолу. Гробовщик присмотрел за вашими лошадьми. Вся тройка ухожена, сыта и готова к дальнейшим тяготам жизни.

Священник указал на бегущих позади фургона животных.

– Не в пример их хозяевам, – улыбнулся благодетель. Ясные глаза кололи острыми спицами, заставляя Лотта ерзать на скамье, гадая, что у того на уме и стоит ли дальше злоупотреблять гостеприимством. – Нелегко расстаться с "блажью", верно?

Лотт оцепенел. Рука привычно потянулась к спрятанному за пазухой кисету. Марш заставил себя кивнуть, заметив, как пристально смотрит на него Простой-Попутчик-Клавдий. Перевел дух, поняв, что честный ответ его устроил.

Он спросил:

– Откуда узнали?

Вместо ответа Клавдий отвернул засаленный паллуим, скрывающий шею. На белой коже отчетливо виднелись позвонки. Четыре кривых борозды пропахали всхолмья поперек, навсегда оставив жуткий след.

– Даже мученики приходят в этот мир с тенью порока на челе, – назидательно сказал чернец. – Священники тоже люди. Давным-давно я был таким же, как ты. Потерявшим мир в душе. Атура стала для меня любовницей, сестрой, матерью. Всем. Ты знаешь, как бывает – однажды понимаешь, что порошок важнее, чем еда, вода и сон. И скорее забудешь собственное имя, чем принять дозу.

– Что-то изменилось?

– Да, изменилось, – монах безотчетно потер старые шрамы. – На меня снизошла божья благодать, – видя реакцию Лотта, Клавдий улыбнулся уголками губ. – Боги любят испытывать людей. Думаю, именно во время наивысшего душевного напряжения вскрывается истинная наша натура. Я убил человека за очередную понюшку. Он наградил меня шрамами на шее. Я выдавил ему глаза большими пальцами. Я сделал это, потому что у него были деньги. "Блажь" закончилась спустя два дня, но грезить я не перестал. Я видел мертвеца без глаз и ночью и днем, во снах и наяву. Он и сейчас приходит. Смотрит. Ждет, когда дам слабину.

Мой кат. Мой ангел. Призрак не дает прикоснуться к запретному плоду. Он знает – еще одна понюшка и я его навеки. Со всеми потрохами. Мы приходим к Гэллосу разными путями и не все они светлы и торны.

Так и живу. По левое плечо слепец, по правое – Церковь Крови. Они хороший якорь, чтобы не сдаваться и пытаться жить вместо пятнашек с костлявой.

Лотт потеребил переметную суму Кэт. Услышал бряцанье ключей внутри.

– Мне говорили, что с "блажи" невозможно соскочить. Либо она, либо лютая смерть.

– Слышал, – кивнул чернец. – Но вот я, а подле меня ты. И мы едем вместе. Два человека, которые должны умирать в муках. Не это ли божья милость, Лотт?

– Тогда почему они оказывают ее не тем людям?

– С чего ты решил, что тебе отсюда виднее, чем Гэллосу с небес?

Лес редел. Деревья попадались все реже. Вскоре им встретилась хижина лесоруба. Затем еще одна. Когда край неба заволокла агатовая мгла, они остановились на ночлег в ржаном поле. Крестьяне закончили покос, срезав зрелые колосья. Лотт примял стебли, вынес Квази на воздух, положив на мягкий стог. Чародейка умирала, и он ничего не мог с этим поделать. Только наблюдать, как жизнь по капле покидает ее.

– Завтра будем в Климентине, – отозвался монах. – Покажешь девушку агапитам.

Лотт промолчал. Он знал, что лекари лишь покачают головой, а монахи откажутся отпеть хладный труп иноверки.

– Да кто ж пустит ее внутрь, – удивился жевавший солонину гробовщик. Слабый ветер доносил с его стороны легкую вонь конских яблок и немытого тела. – Паче кинут в казематы, а парня выпорют для острастки.

– Пустят, – уверенно произнес Клавдий.

– Климентина? – переспросил Лотт. – Вы направляетесь в Собор Тысячи Мечей?

Монах подтвердил догадку слабым кивком.

– День Святого Климента на носу, бестолочь, – откликнулся гробовщик. – Давеча в городе церковники допустят к причастию прихожан у Места Силы. Из Солнцеграда привезут реликварий с доспехами и мощи с прахом Миротворца. После сожжения жители поставят столы кругом и украсят храм венками из золотарника и подсолнухами.

В пути время текло быстрее, чем в четырех стенах Гэстхолла. Он провел в скитаниях три месяца и даже не заметил, как подкралась осень.

В голове зародилась безумная мысль.

Если Делия праздновала день своего святого так же пышно, как в Землях Тринадцати чествовали Святого Джерома, городишко наполнится паломниками. Горожане выплеснутся на улицы как вода из сита. Возможно ли, что он сумеет воспользоваться столпотворением и проскользнуть в святая святых?

– Сожжения?

– Урожайный для церковников год выдался. Поймали темного. Устроил богохульный алтарь близ кладбища и каждый раз, когда хоронили добрый люд, он в ту же ночь совершал богомерзкие ритуалы во славу трижды проклятого Зарока, – охотно рассказал гробовщик. – И чахоточную, что ворожбой своего народа якобы лечила язвы и плела наветы на агапитов. Мол, лечцы из них худые. Болотница желтоглазая потравила цельную семью своими травицами, грибками да настойками.

– Гробы предназначены им?

– Да, – сказал Клавдий. – Каноники приказали. Похороним при соборе, как священников. Епископ надеется добиться от святейшества, Иноккия Третьего, возведения их в лик мучеников.

Ночь прошла тревожно. Лотт почти не спал, то и дело ухаживая за Квази. Гробовщик и инок храпели как первые из праведников.

С первыми петухами Клавдий вскочил, громогласно читая заутренние молитвы и осеняя давшее им прибежище святыми гало. Скудно позавтракав гусиными яйцами, они продолжили путь. Лотт потряхивался в фургоне и беспокойно наблюдал как из-за устланных клевером холмов медленно выныривают шпили Собора Тысячи Мечей.

Вершины разномастных капелл с крестовинами узорчатых окон на каменном теле значительно превышали городские стены. Фиосетто строил на века и не скупился на размах. Серебро, золото, бронза и отполированная до блеска медь без единого темного пятнышка сверкали под теплыми солнечными лучами, восславляя Святого Климента. Многоугольник храма раздался в стороны, ширясь как дрожжевое тесто. Лотт видел дыры многочисленных церковных порталов с пригорка и людей, выходящих после службы.

Громовым раскатом грянул колокол. Металлический перезвон голосов Столетней Войны больно ударил по ушам. Лотт поежился и сгорбился на сиденье. Казалось, звонят по нему, провожая грешника в глубины преисподней.

Ты все делаешь правильно, твердил он себе, отгоняя панические позывы покаяться перед попутчиком и сдаться на милость богов или бросить то немногое, что у него оставалось и бежать без оглядки. Он просто человек. Смертный, как и любой из людей.

– Поспешим, – нарушил молчание Клавдий. – Начинается казнь.

Около ворот инок спешился и показал стражникам у ворот кипу бумаг. Он недолго пообщался с ними, указывая на Лотта и гробовщика. Те усиленно кивали, проявляя недюжинное для людей их сорта рвение. Не проверяя содержимое фургона, они приказали поднять ворота. Завертелось деревянное колесо и массивная герса, унизанная клепками с собачью голову в сочленениях, медленно поднялась, пропуская их в Климентов град.

На лобном месте царила давка. Людские массы теснили друг друга в надежде хоть одним глазом узреть, как кого-то лишают жизни. Женщины поливали приговоренных бранью, отцы подсаживали плачущих и потерянных детишек себе на плечи, чтобы те не пропустили самого главного.

– Дормитории агапитов в левом крыле Капеллы Бронзовой Сотни, – перекрывая шум толпы, крикнул инок, указывая на вершину дальней церквушки. Скажи им, Клавдий молится за ее душу и радеет за скорое выздоровление.

Лотт кивнул и принял вожжи из рук монаха. Чернец исчез в столпотворении. Изредка черная ряса мелькала в пестрых нарядах жителей города, приближаясь к связанным узникам.

Лотт щелкнул языком и дернул поводья, принуждая лошадей тащиться вперед. Краем глаза он посматривал на приговоренных.

Черному инквизитору дали слово. Избитый, в кровоподтеках он все еще бравировал и изрыгал на людей проклятия.

– Никто не спасет вас от Властелина Ночи и Мрака! – кричал он им. – Ваши боги лживы. Они оставят вас гнить в земле, спрятав солнце за пазухой. Только Зарок несет свет, только он.

Кто-то кинул камнем и малефик сник. Из расквашенной губы потекла тонкая струйка крови.

– Я не могла им помочь, – взмолилась желтоглазая. Покорившая-ветер ничуть не походила на Кэт. Была на полголовы ее выше и старой. Татуировки на теле потускнели и выцвели. Зрачки цветом походили на протухший яичный желток. – Я старалась, ветер да не развеет мой прах, старалась им помочь, но пришла слишком...

Палач надел ей на голову мешок.

– Пожалуйста, дайте последнее слово, – взмолилась та. – Соборование им не помогло бы в любом случае!

Пламя от факела резво перебежало на сухой хворост. Огненные языки жадно подбирались к ступням желтоглазой. Она начала вопить.

Ей вторил черный инквизитор, только Лотт знал, что ему уготована легкая смерть. На шее жреца проклятого бога висел мешочек, в котором таилась крохотная порция атуры. Лотт хотел бы забыть, но память услужливо подсовывала воспоминание, как лютой зимой он выманил подобный мешочек у такого же смертника как эти двое. Бывший оруженосец пообещал найти мать арестанта и сообщить, как тот умер и его последние слова, полные любви к семье. Он взял мешочек и тут же забыл обо всем, кроме того, что находилось внутри.

Огонь танцевал вокруг приговоренных, лизал кожу, ходил кругом, словно не решаясь приступить к основному блюду.