Текст книги "У стен Анакопии"

Автор книги: Роман Петрозашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Если бы Юлдыз знала, сколь трудным и опасным окажется путешествие, она, пожалуй, вообще не согласилась бы ехать в Абазгию, но теперь назад не повернешь, да ее, собственно, и не спрашивали. Выглядывая, время от времени из повозки, Юлдыз смотрела в ту сторону, куда медленно тащился караван, но смотреть пока особенно было не на что – кругом знакомая степь.

Потом стали появляться увалы. С одного из пологих холмов Юлдыз увидела однажды сквозь дрожащее марево полдневного зноя далекую синюю громаду. Сначала она приняла ее за грозовые облака, но время шло, а грозы не было – синяя громада оставалась неподвижной и все еще далекой. Когда же старая нянька – ромейка Софья сказала ей, что это горы, Юлдыз радостно захлолала в ладоши. Значит, скоро конец пути, а там – ее нареченный. Созрев для любви, она томилась ее ожиданием. Но шли дни, а караван еще только подползал к горам, и по мере того, как они росли перед глазами Юддыз, радостное нетерление встречи с нареченным в ней угасало, и было от чего. Горы вставали перед караваном, казалось ей, непреодолимой стеной; они заслонили полнеба, вознесясь выше облаков. Дорога сузилась, стала петлять, уводя все выше и выше.

– Что это там, вон, видишь, наверху белеет? – Юлдыз показала на вершины.

– Звездочка моя, это снег, – сказала нянька.

Глаза Юлдыз расширились.

– Как я там буду жить?.. Там и летом снег, холодно... – Она залилась слезами. – Я хочу домой!

И все же это были еще не горы, а предгорье. Настоящие горы начались еще через два дня, и вот караван очутился в самом сердце их. Взгляд Юлдыз, привыкший к степному простору, повсюду натыкался на них, как на стену; девушке казалось, что горы наступают, давят, а нависшие скалы вот-вот обрушатся на караван. Когда ее скрипучая повозка проезжала по-над краем пропасти, она забивалась в угол и жмурилась. Хазары тоже жались к скалам, опасливо косились на жадно разверстые пропасти. Дадын посоветовал Тугузу оставить повозки, но тот скорей дал бы себя удавить, чем допустил, чтобы дочь кагана прибыла в Абазгию не с подобающим ей почетом. Он приказал разобрать повозки и навьючить их на верблюдов. А путь час от часу становился трудней. Временами Тугузу казалось, что караван зашел в тупик.

– Верно ли идем? – спрашивал он.

– Путь нам исстари известный, тархан, идем правильно, – успокаивал его Дадын.

И действительно, за скалами открывалась узкая щель; за ней тропа уводила под облака. Хазарские лошади боялись обрывов, храпели, пятились, верблюды тоже проявляли беспокойство. Дадын сказал Тугузу:

– Тархан, пересади невесту и сам пересядь на нашего коня. Абазгские лошади к горам привычны, за ними и ваши смелей пойдут.

Тугуз очень скоро оценил совет Дадына. Маленькие абазгские лошади легко взбирались на кручи, без боязни проходили по самому краю обрыва. Юлдыз замирала от страха, когда ее лошадь с чуткой осторожностью преодолевала коварные осыпи. Много возни было с верблюдами: гордые корабли пустыни чувствовали себя в горах неуверенно, капризничали, кричали, ложились, но их заставляли идти, потому что сворачивать некуда: хочешь не хочешь – иди, карабкайся вверх. Мулы же были невозмутимо спокойны и послушны. Когда поднялись на перевал, Дадын сказал Тугузу:

– Отсюда уже наша земля.

Но впереди – те же горы, и не было видно им конца. Над ними клубились облака, в расселинах лежал снег; кое-где он длинными языками высовывался из теснин, и оттуда веяло холодом. Крепкий ветер с юга свистел в скалах; орлы, распластав крылья, кружили над караваном; они ждали добычи, и она им доставалась – несколько лошадей и верблюдов сорвалось с тропы. Хазары не стали даже смотреть, куда они подевались. Горные луга манили сочным разнотравьем; скот жадно тянулся к нему. А ниже – темный дремучий пихтач. Дикая первозданная земля абазгов была сурова и величественна. Юлдыз обреченно озиралась. «Куда меня привезли? Какая неприветливая страну! Разве можно здесь жить? Наверно, мой нареченный такой же страшный, как и его земля», – тревожилась юная хазарка.

Дадын снял с себя дорогой пояс и положил у подножья скалы. Тугуз увидел здесь много подобных подношений; некоторые из них истлели, иные были, видимо, положены недавно. Он понял: старый абазг задабривает какого-то горного бога. На всякий случай и он оставил у скалы на перевале золотой арабский динар. Кто его знает, этого абазгекого бога, еще столкнет в пропасть. Лучше не гневить его, а из-за одного стертого динара он не обеднеет. Тугуз всматривался в горы и подступы к перевалу, прикидывал: полсотни воинов остановят здесь тысячный отряд, а тысяча – армию.

– Джахар здесь прошел?

– Здесь. Но ты видел лишь половину пути. Там, – Дадын показал на юг, – есть большая быстрая река и еще один перевал. Ты их увидишь. Теперь абазгский путь навсегда закрыт для наших и ваших врагов.

Тугуз удовлетворенно кивнул. «Опора трона правильно рассудил: Юлдыз – не слишком большая цена за то, чтобы абазги охраняли горные проходы?», – подумал он. Дадын прервал его мысли.

– Поспешим, тархан. Духи гор не любят, когда здесь остаются на ночь.

7

Для встречи хазарской невесты Леон приказал всем главам родов отрядить лучших своих людей и с ними явиться в Анакопию. Но прежде чем отправиться навстречу свадебному каравану, придирчиво осмотрел их. Видом людей из рода Дигуа он остался доволен: они приехали в праздничных одеждах, их лошади были вычищены и под дорогими седлами. Сам Дигуа красовался в куньей шапке и шелковом плаще, под которым блестела чешуя кольчуги. Древний род Дигуа богат и многочислен; он издавна близок правителям, а у абазгов в чести. Хороши были и дадыновцы: молодец к молодцу, рослые, сильные, оружие у всех отменное, пригнано умело, и лошади у них лучше. Сразу видно – воины. Дадыновцев возглавлял Ахра. Он вернулся из Хазарии раньше других предупредить Леона о выходе свадебного каравана. Дигуа и его сын Сияс с неприязнью косились на дадыновцев. «Худородные камариты. Награбили, вперед вылезли. Но мы еще поглядим, кто Леону верный слуга», – ревниво думал Сияс.

Леон обратил внимание на то, что из Цандрипша никто не приехал. Видимо, дадал Мидас не пустил. Он был почти рад столь открытому проявлению враждебности Мидаса. «Меньше потом придется объяснять другим дадалам», – подумал Леон. С каждым днем в нем крепла решимость покончить с цандрипшеким дадалом и его сыном Гобаром. Он ждал лишь повода.

Федор по пятам следовал за Леоном, то и дело бросая на него умоляющие взгляды, но тот делал вид, будто не замечает – знал он, чего хочет брат, но нельзя жениху раньше времени показываться невесте. При виде людей дадала Малхаза Леон сдвинул брови.

– Дочь кагана встречаем, а с ней знатные хазары.

Посмотрят на вас, скажут: абазги – дикари.

– Думал, в горы идем, зачем рядиться...

– В горы, да не на охоту! Не поедете с нами!

Малхаз взмолился:

– Не позорь, апсха! Переоденемся,, лошадей сменим...

– Чтобы завтра утром у переправы были в достойном виде, – строго предупредил.Леон.

Окрестные абазгские и многие апсильские поселения опустели. Все, кто был опособен сидеть в седле, поехали встречать хазарскую невесту. Не каждый день такое увидишь. Леон встретил караван задолго до того, как он вышел на побережье. Лихие всадники с гиканьем и гортанными возгласами вылетели на поляну, как только на ней показалась голова каравана, и завертелись в бешеном вихре вокруг раззолоченной повозки Юлдыз. Степняков-хазар ездой на коне не удивишь, но, увидев джигитовку абазгов, они одобрительно зацокали языками. Быстрые кони абазгов на полном скаку вдруг упирались всеми копытами во влажную землю и скользили по ней, как по льду, или, вздыбившись, внезапно поворачивали в обратную сторону, а всадники при этом успевали поднимать с земли мелкие предметы, подбрасывать и ловить их на лету, метко стрелять из луков. Всадники и лошади были слиты словно кентавры.

Леон сказал Тугузу Багадур-шаду, как представителю знатнейшего хазарского рода Хатирлитбер, должное почтение. Спросил о здоровье кагана, царя Барджиля и Парсбит, справился, как невеста перенесла дорогу, осведомился о здоровье самого Тугуза и благополучии его стад, о состоянии сопровождающих караван знатных хазар и керханов. Но подробнее о невесте расспрашивать не стал. Это можно было понять и как дань обычаю, и как желание оставить главный разговор на более приличествующее время. Родовитый хазарин изучающе смотрел на Леона. Когда толмач начал было переводить слова правителя Абазгии, он сказал, что не надо.

Ответив Леону, как того требуют приличия, он проговорил:

– Трудный путь через горы и реки мы совершили без препятствий. Твои люди позаботились о переправах и о нашем благополучии. Я доволен.

Тугуз тут же подкрепил свою благодарность мешочком золотых монет, который Дадын почтительно принял. Багадур-шад говорил по-гречески свободно, даже с некоторой изысканностью, чем могли похвастаться далеко не все родовитые хазары.

– Если до Анакопии путь недалек, то мы остановимся на этой удобной поляне.

Тугуз вопросительно взглянул на Леона, но тот вежливо сообщил:

– Скоро будет большая равнина с хорошим пастбищем и водопоем, и от Анакопии близко.

Тугуз кивнул в знак согласия и приказал каравану двигаться дальше. Они ехали бок о бок. Леон временами ловил на себе по-змеиному холодный, неподвижный взгляд Тугуза; он никак не мог отделаться от ощущения какой-то опасности, но потом оно прошло. Леон рассказывал Тугузу об Абхазии и ее народе, о возможности нашествия арабов...

– Какие у вас отношения с императором? – спросил как бы между прочим хазарин.

– На Божественного мы не в обиде, – несколько уклончиво ответил Леон.

Ему не хотелось говорить знатному хазарину о зависимости Абазгии от Византии, ведь неизвестно, как он воспримет эти сложные взаимоотношения.

Тугуз мало говорил, больше спрашивал. У Леона создалось впечатление, что хазарин знает больше того, о чем он ему рассказывает, и как будто взвешивает его ответы. Это Леону не нравилось. Он перевел разговор на мелочи. Тугуз понимающе взглянул на него и загадочно, как показалось Леону, улыбнулся.

Женское любопытство пересилило гордость кагановой крови – Юлдыз украдкой выглядывала из повозки; она пугалась и удивлялась ловкости абазгских всадников. Когда караван снова двинулся вперед, абазги затянули песню; ее своеобразный напев, казалось девушке, исходил из скал, ручьев и могучих деревьев, мимо которых тащилась ее повозка. Будто не абазги, а сама их земля приветствовала ее торжественной песней. Юлдыз и сама умела петь; она подстроилась к голосам абазгов и начала потихоньку вторить им. Нянька с лукавой улыбкой пошутила: .

– Звездочка уже поет по-абазгски?

Юлдыз засмеялась..

Перед вечером караван остановился на виду Анакопии. Хазары тотчас же поставили свои юрты, а для знати разбили шатры; самый большой из них, с золотым гранатовым цветком на макушке, – для Юлдыз. Она вышла из опостылевшей повозки и остановилась пораженная: Анакопия розовела под закатным светом; палевое море показалось ей продолжением неба, словно она стояла на краю бездонного обрыва; увидев атласные переливы едва приметных волн, Юлдыз задохнулась от восторга. Даже в сказках няньки не было подобного чуда. А за спиной в синей предвечерней дымке тонули горы. Теперь они не казались ей страшными – напротив, преодолев их, она почувствовала себя приобщенной к их гордому величию. Многотысячная толпа абазгов и апсилов шумно приветствовала появление Юлдыз. Она прикрыла лицо и юркнула в шатер. Некоторые сверхзоркие анакопийские женщины успели заметить, что хазарка сильно нарумянена, и нашли этому объяснение: она-де за румянами прячет свое уродство. В женщинах говорила ревность. Зачем было везти невесту для Федора из-за гор? Разве в Абазгии и Апсилии перевелись красивые девушки? Еще не видев как следует Юлдыз, многие анакопийки ее невзлюбили.

А Федор не находил себе места. Уже многие видели его невесту, архиепископ Епифан послал к ней ромеек приобщить ее к христианству, уже шли приготовления к свадьбе, а он ее так и не видел. Трудно было смириться с этим юноше, который томился желанием хотя бы одним глазом взглянуть на свою невесту. Помог ему Сияс – постоянный спутник Федора на охоте и устроитель всех его юношеских забав. Они переоделись простыми поселянами и отправились в хазарский стан.

Абазги бывали там запросто; многие из них уже познакомились с диковатыми гостями, а во время ристалища, когда те и другие показывали свое искусство владеть конем и оружием, даже подружились. На Федора и Сияса не обратили особого внимания. Кружа между юртами и шатрами, будто любопытства ради, они приблизились к большому шатру, обогнули его, и тут Сияс остановился, не решаясь идти дальше, а Федор сделал еще несколько шагов. Юлдыз и ромейка сидели у моря на ковре и о чем-то оживленно разговаривали. Два вооруженных воина стояли неподалеку: они охраняли дочь кагана. Федор видел тонкий девичий стан, закутанный в голубой шелк, множество косичек, спадавших на спину и закрывавших лицо девушки. Юлдыз, будто почувствовав пристальный взгляд постороннего, обернулась и обдала Федора желтым светом глаз.

– Золотоглазая! – прошептал пораженный юноша. – Я назову ее Хиблой.

Ее янтарные глаза под тонкими бровями вразлет выразили живой интерес и недоумение: так близко она видела абазга впервые; этот юноша с пробивающимся пушком над верхней губой смотрел на нее с таким откровенным восторгом, что она смутилась и прикрыла лицо; она была польщена тем впечатлением, которое произвела на молодого абазга. Женщина, даже если в ней течет царекая кровь, не может оставаться равнодушной к тому, кто ею восхищен. Хазарские воины, однако, решили, что молодые абазги слишком много себе позволяют, рассматривая дочь кагана, как каменную бабу на кургане; они с решительным видом направились к юношам. Федор и Сияс поспешили уйти. – Сияс, у нее золотые глаза! – взволнованно говорил Федор. – Я не рассмотрел се лица. Она красива?

Сияс рассмеялся. Смотрел на свою невесту и не увидел, красива ли она? Откуда ему было знать, что зерно любви уже созрело в юной душе Федора, и стоило ему упасть на подготовленную почву, как оно моментально проросло. Но одно хорошо знал Сияс: он угодил брату правителя, а это было для него самым главным. Он умело подогревал юношескую страсть Федора, так как, будучи старше, уже кое-что в этом смыслил.

Хазары торопились. Зима в горах наступает рано, а Тугуз хотел вернуться тем же путем. Он настоял на том, чтобы под договором, обязывающим абазгов охранять перевалы от врагов хазарского каганата, стояла и подпись Федора. Леона удивила настойчивость, с какой Багадуш-шад требовал соблюдения этой формальности, но особенно возражать не стал: в конце концов, Федор его брат и соправитель. Он не задумывался о том, какую цель преследуют этим каган и Парсбит, а надо было б задуматься, потому что этим требованием начиналось осуществление их замысла сделать Федора правителем Абазгии, а Юлдыз – его соправительннцей. Для того, чтобы Федор в будущем не отказался от своих обязательств; им нужна была его подпись под договором.

К обряду крещения Юлдыз отнеслась с любопытством, но когда в Большом храме стала рядом с Федором под венец, ею овладело странное состояние, похожее на оцепенение. Оно возникло в тот момент, когда она узнала в Федоре очарованного ею молодого абазга. Юлдыз на миг вскинула на него изумленные глаза и потом уже до конца венчания не поднимала головы.

Федор тоже смотрел себе под ноги. Они были оглушены близостью друг к другу, оба трепетали перед тем неизведанным, чему давали обет; они стыдились смотреть людям в глаза, машинально повторяли слова, которые им подсказывали, непослушными будто чужими ногами ходили вокруг аналоя. Абазги обсуждали достоинства и недостатки невесты. Мужчинам она нравилась, а женщины находили ее неприятной. Они язвительно перешептывались:

– У хазарки глаза, как у лисы...

– Как у рыси...

– Да что там – раскосая! Вы только посмотрите!..

– Она лошадиное молоко пьет...

Но были и иные разговоры, знай о которых, Леон и Дадын заставили бы болтунов прикусить языки.

– Загорелось ему. Раньше старшего брата женится. Еще усы не отросли. Мог бы подождать.., – шептал Малхаз, наклоняясь к уху Дигуа.

– Леон тоже скоро возьмет жену, – ответил тот.

– Кого?

– Дадынову внучку... – Малхаз озадаченно вытаращил глаза иа Дигуа.

«Осадить, осадить его надо, как зарвавшегося коня», – подумал о Дадыне Дигуа. Его ненависть была бы еще сильней, если бы он знал, что мысль женить Федора на дочери кагана подсказана Леону Дадыном.

Анакопия пышно праздновала свадьбу. К богатому приданому невесты все главы родов добавили свои подношения. Самый дорогой подарок Федору преподнес Сияс. Эта был большой турий рог, наполненный золотыми монетами. Свадебное пиршество, перемежаемое джигитовкой, борьбой и стрельбой из луков, продолжалось несколько дней. Все это время Федор томился ожиданием. Наконец, ему разрешили отправиться к молодой жене. Его сопровождал Сияс. Он видел, что Федор бледен и едва передвигает ноги.

– Будь мужчиной, иди смело.

Сияс жарко зашептал ему на ухо наставления. Федор вспыхнул и оттолкнул непрошеного советчика.

Юлдыз сидела на постели, но тотчас же встала и со страхом стала следить за ним. Он нерешительно ходил по комнате, бросая на нее смущенные взгляды, потом остановился перед ней. Наконец они могли разглядеть друг друга. Девушка робко сказала:

– Я забыла свое новое имя.

Федор рассмеялся.

– Тебя назвали Ефросиньей, но ты Хибла – это значит золотоглазая. Я всегда буду тебя так называть.

– Хибла, – повторила она с доверчивой улыбкой. – Красивое имя.

Глаза ее сверкнули, обдав Федора жарко вспыхнувшей радостью. Она сняла с себя пояс с маленьким кинжалом и бросила ему под ноги. Он с недоумением смотрел на нее, не зная, как это понять.

– Теперь я твоя раба, – сказала она, краснея и опуская голову...

Хазары ушли сразу после свадьбы, оставив весь скот и лошадей, предназначенных в приданое. С Юлдыз Тугуз оставил лишь няньку, нескольких рабов и врачевателя—тибетца Шан Биби. В ночь перед уходом тархан и врачеватель допоздна беседовали с глазу на глаз.

МАРИНЭ

Не должно застигнутым смертью врасплох, всего, что хотел, не свершив на земле, тебе, властелину, сокрыться во мгле. Фирдоуси

1

Абазги и апсилы связывают свои знаменательные даты с каким-нибудь памятным событием; они говорят: это было в год большой воды в реках, или – это произошло в то лето, когда падали звезды. И те и другие помнят тот год, когда спафарий Лев был в их краях. Этот человек, оставивший кровавый след на земле абазгов и ставший впоследствии императором Византии, сыграл заметную роль в истории Апсилии и Абазгии.

Выполнив коварный замысел императора Юстиниана II – руками аланов наказать абазгов за попытку отложиться от империи, – Лев надолго застрял в горах. Он знал, что абазги охотятся за ним. Они предложили аланам за него много золота. Те, для видимости, согласились передать Льва абазгам, но, получив золото, отбили спафария. Однако абазги не теряли надежды отомстить ненавистному посланцу императора. Лев каждую минуту ждал их беспощадную стрелу и проклинал судьбу. Все знали, что император послал Льва на это опасное дело в надежде избавиться от честолюбивого исаврита. Это не было секретом и для него самого.

– Как я выберусь отсюда, одному богу известно! Но идти через землю абазгов не имею никакой охоты, – сетовал Лев на свое затянувшееся пребывание у аланов.

До него доходили смутные слухи о разгоравшейся борьбе среди византийской знати за престол империи. Находясь далеко от разворачивающихся событий, он был бессилен что-нибудь предпринять, и это приводило его в ярость и отчаяние. Он боялся опоздать. Но Льву повезло, как везет всем людям, умеющим использовать обстоятельства. Как-то аланы сообщили ему о том, что в Апсилии находится какое-то византийское войско. Лев попросил немедля провести его к нему. Правда, это оказался лишь небольшой отряд, состоявший из ромейских и армянских воинов; он скрывался от арабов в горах, добывая себе пропитание грабежом. Воины страшно растерялись, увидев в глухом лесу грозного спафария, и беспрекословно отдали себя под его начальство. Узнав, что «Железная крепость» – Тсахар, расположенная на границе Апсилии и Мисиминии, находится в руках арабов, Лев решил ее захватить. Комендантом крепости был армянин Фароман, Лев подослал к нему своих лазутчиков-армян с предложением сдать крепость без боя. Фарсман высокомерно отказался. Взять крепость силами двухсот воинов нечего было, и думать, но овладеть ею нужно было во что бы то ни стало. В замыслах Льва ей отводилась важная роль. Он должен вернуться в Константинополь в ореоле славы. Посланный один, без войска, в этот забытый богом угол империи, он не только не сложил голову, как втайне надеялся император Юстиниан, но выполнил труднейшее задание – усмирил абазгов и попутно захватил неприступную «Железную крепость», вернув тем самым Апсилию империи. О, как зелены будут лавры Льва, когда он вернется в Константинополь! Кто же, как не он, блистательный спафарий Лев, родом из славной Исаврии, достоин будет занять трон империи в час смертельной схватки с арабами? Только, он, отважный Лев. Воины поддержат своего кумира. Он знает, как привлечь их на свою сторону. Таким был ход рассуждений честолюбивого исаврита. Время показало, что этот хитрый политик и дерзкий военачальник не ошибся в своих расчетах.

Да, спафарию очень нужна была «Железная крепость». Он решил заручиться помощью апсилов, но для этого ему надо было встретиться с их правителем Маринэ. Они встретились на лесной лужайке. Лев был в исаврийской тоге, под которой поблескивали латы. Высокий; с бритым черепом и резкими чертами лица, с холодным, неотступно следящим за собеседником взглядом и плотно сжатым ртом, он являл собой тип властного до жестокости военачальника и политика, какими были вершители судеб Византийской империи. На Маринэ – арабский шелковый плащ, под ним простая рубаха льняного полотна. Гордая посадка головы и внимательный взгляд темных глаз выдавали в нем человека смелого и умного, а густая, полуседая борода внушала почтение. Некоторое время оба молча разглядывали друг друга, потом Маринэ сказал:

– Ты звал меня, опафарий, я пришел, и уши мои открыты.

– Я давно наслышан о твоей мудрости и доблести. Теперь же рад приветствовать тебя самого.

Ни один мускул не дрогнул на лице Маринэ; он только чуть кивнул, показывая, что слушает. Он понимал; знатный исаврит искал встречи с ним не для того, чтобы сказать эти льстивые слова. Но пусть надменный посланец императора не ждет ответной лести.

– Зачем натравил аланов на абазгов? – спросил он сурово. – На тебе кровь наших братьев. Лев ждал этого вопроса. Он знал, что апсилы и абазги, хотя и живут в разных областях, но по языку и обычаям почти не разнятся и друг с другом не враждуют, считая себя братьями.

– Это прискорбно, – сказал Лев. – Но такова была воля Божественного императора. Он не прощает измены. Я же – его меч. Разве можно упрекать меч за то, что он делает, находясь в руках воина?

– Стремление к свободе – не измена, – возразил Маринэ. – Если апсилы захотят жить по своим древним обычаям, император сочтет это изменой?

– А разве вы живете не по своим обычаям?

– Да, по своим обычаям живем. Почему же император считает абазгов изменниками, а нас нет?

– Вы верны империи, а абазги желают иметь над собой никакой власти.

Маринэ что-то взвешивал в уме, потом спросил:

– Почему ты говоришь: мы верны империи, а не императору? Лев вскинул на него удивленный взгляд. «Уж не проник ли этот лесной царек в мои тайные замыслы? Но чем он может быть мне опасен? А все же лучше его иметь сбюзником. Он мне нужен», – подумал исаврит.

– Императоры смертны, империя же вечна. – И, не давая Маринэ опомниться, Лев перешел в наступление: – Как можешь ты, архонт, мириться с тем, что в твоей, крепости сидят проклятые мусульмане? Марина понял: теперь с ним говорит посланник императора, но это его не смутило.

– Кто сказал тебе, что я примирился? Крепость – не вся Апсилия. Мусульмане сидят в ней, не смея сделать за ее стены ни шагу. – Не думаешь ли ты, что мусульмане сдадутся?

– Так и будет. Они уже едят своих лошадей. Скоро начнут грызть друг друга. – По лицу Маринэ промелькнула злая усмешка.

– Ждать нельзя. К врагам может подойти подкрепление, и тогда вся твоя страна снова окажется, в их власти. Крепость надо взять немедля.

Маринэ покачал головой.

– Зачем спешить? Когда каштаны поспеют, они сами упадут к нашим ногам.

Но Лев не мог и не хотел ждать.

– Ты бережешь своих воинов – это достойно похвалы. Но победа капризна: упустишь ее благосклонность сегодня, – завтра она повернется к тебе спиной. Если поможешь мне взять «Железную крепость», будешь архонтом объединенных областей Апсилии и Абазгии. Я, спафарий Лев, обещаю тебе это. По тому, как побледнел Маринэ, Лев понял: он попал в цель. Это было давнишним стремлением правителя Апсилии. Не его вина, что нашествие арабов связало ему руки. Не будь этого, Маринэ сам сумел бы объединить апсилов и абазгов в тот момент, когда аланы, по наущению Льва, опустошили Абазгию. Тогда был хороший повод выступить. Можно было сказать, что апсилы пришли в Абазгию помочь своим братьям изгнать аланов. Но теперь Апсилия ослабла в борьбе с арабами, и Маринэ пришлось отказаться от намерения выступить в роли объединителя. И вот дьявол образе исаврита искушает его испытать свою судьбу.

– Дай мне подумать, спафарий. Завтра утром ты получишь ответ, – сказал Маринэ.

Наутро к лагерю Льва пришли триста хорошо вооружейных воинов-апсилов во главе со своим – правителем.

– Веди нас, спафарий, – коротко сказал Маринэ.

Когда Фарсман увидел высыпавших из лесу воинов Византии и апсилов, он понял, что ему не на что надеяться. Он знал о существовании в горах Апсилии отряда полуодичавших голодных византийских воинов и не боялся их даже после того, как отрядом стал командовать прославленный спафарий Лев. Теперь же, увидев с ними воинов Маринэ, Фарсман понял, что апсилы от отдельных налетов перешли к общему наступлению. Он послал к Льву своего сына в качестве заложника и предложил мир. Исаврит холодно ответил:

– Передай отцу и начальнику: я предлагал ему мирный исход, он не захотел; теперь я не хочу. Готовьтесь к битве.

Когда сын Фарсмана ушел, Маринэ еще раз попытался предотвратить кровопролитие.

– Зачем напрасно жертвовать людьми? – сказал он. – Пусть уходят.

Но Льву нужна была только блистательная победа.

– Отпусти их – они потом вернутся с еще большей яростью и причинят зло твоей объединенной стране. Самый лучший враг – мертвый.

– Пусть будет по-твоему, – окончательно сдался Маринэ. – Сегодня ночью мои воины проникнут в крепость и откроют ворота. Будь готов.

Люди Маринэ давно уже следили за осажденными. Они заметили, что по ночам арабы спускаются к реке за водой, Маринэ решил этим воспользоваться. Исполнителем своего предприятия он избрал ловкого и смелого воина. Это был Сергий, известный у апсилов под прозвищем Апста зыхьчо, что значит охраняющий ущелье; прозвище перешло к нему от деда и отца и постепенно распространилось на весь род. Этот род жил перед входом в Тзибильское ущелье; он первым принимал на себя удары иноземных завоевателей. Сородичи Апста зыхьчо мужественно обороняли горный проход, девая возможность землякам, смотря по обстоятельствам, либо собраться для отпора врагу, либо уйти в горы с семьями и скотом. Вследствие этого некогда могущественный род Апста зыхьчо сильно обезлюдел, но и сейчас он был в большой чести у апсилов.

Как только стемнело, Апста зыхьчо взял с собой мехи для воды и тайным путем проник к тому месту, где арабы брали из реки воду. Здесь он залег, притаившись за большими камнями у самой воды. Он долго лежал, прислушиваясь к монотонному шуму реки и вою шакалов. Эти ночные твари чувствовали предстоящее пиршество – их много собралось у крепости. В самую глухую пору темной беззвездной ночи Апста зыхьчо услышал, как сверху скатился камень. Идут! Апсил начал было считать крадущиеся темные силуэты, но бросил, решив, что чем больше людей спустится к реке, тем легче будет с ними смешаться. Люди наполняли мехи и бесшумно поднимались к крепости. Апста зыхьчо тоже наполнил свой мех и без труда присоединился к молчаливым водоносам. Едва апсил вошел в крепость, как у него отобрали полный мех, а взамен сунули в руки пустой. Пришлось совершить повторное путешествие к реке. Вернувшись, он сдал кому-то мехи и затаился за стеной. Когда водоносы разошлись, Апста зыхьчо стал пробираться к главным воротам. На стенах крепости маячили темные силуэты вооруженных людей.

Это была стража. Сегодня она была усилена. У самых ворот апсил наткнулся на араба, который ходил взад-вперед перед глубокой аркой подворотни. Улучив момент, когда араб повернулся к нему спиной, Апста зыхьчо обхватил его левой рукой за шею, а правой вонзил нож в сердце. Араб захрипел и медленно повалился на бок. И тут случилось непредвиденное: у самых ворот, оказывается, спал на земле еще один воин. Апста зыхьчо не заметил его в кромешной тьме и, когда нащупывал засов, наступил на спящего. Тот вскочил и, почуяв неладное, закричал:

– К оружию, правоверные, к оружию! Враг в крепости!

Апста зыхьчо ударил его ножом в бок; араб, умирая, простонал:

– Азраил, проведи меня в эдем...

Стража всполошилась, но было позднот – в распахнутые ворота хлынули апсильские и византийские воины во главе с Маринэ. Захваченные врасплох, арабы метались в предрассветной мгле и падали под удавами мечей и стрел. К восходу солнца все было кончено. Апсилы вылавливали отдельных затаившихся арабов и добивали их или брали в плен. Среди убитых Маринэ нашел Фарсмана. Он лежал, так и не выпустив из рук меча, который на этот раз не попробовал крови. Между ребер у него торчала апсильская стрела. Маринэ остановился, чтобы получше рассмотреть коменданта крепости. В это время из-за обломка стены выскочил сын Фарсмана с занесенным мечом. Апста зыхьчо прыгнул ему наперерез и принял удар на себя. Маринэ обернулся и взмахнул мечом; несчастный юноша упал рядом с отцом.

Маринэ приподнял спасителя и ужаснулся: чуть ли не половина лица воина была рассечена. Он поднял его на руки и понес. Искусный знахарь, всегда сопровождавший воинов Маринэ, уже спешил ему навстречу. Передав знахарю раненого, Маринэ сказал:

– Лечи его, как лечил бы меня. Это мой побратим.

Апста зыхьчо остался жив, и не было у Маринэ человека более близкого и верного, чем он.

2

День догорал. Тучи набухли кизиловым соком заката; лиловые горы кутались в них, как пастух в бурку перед ненастьем. Светлячки пробовали в глубине кустов свои фонарики, собираясь лететь на простор выползающей из ущелья ночи. Слышнее стал голос Кодора; река почуяла прибывающую к ней с гор с талыми водами грозную силу и будто сердилась на тесноту своего каменного ложа. Где-то в лесу ухнул филин, ему ответили жалобным плачем и причитаниями вечно голодные шакалы. Пара черных воронов пролетела на ночлег в горы.