Текст книги "У стен Анакопии"

Автор книги: Роман Петрозашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Кузнец выплеснул воду и, не ожидая, когда к нему подойдёт хозяйский сын, отправился месить глину для самана. Некоторое время Дадын оставался в хижине. Осторожность подсказывала ему не вмешиваться в это дело, чтобы не осложнить сватовство, но и оставить сына своего старого приятеля гнить в яме он не мог.

2

Сколько лет матери хазарского кагана лучезарной Парсбит, никто не знает, а если и догадываются, то молчат. Об этом могли бы сказать рабыни, которые купали ее в молоке, натирали благовониями, накладывали на лицо белила и румяна, но и они, боясь лишиться языка, никому не скажут о тех следах, которые неумолимое время оставило на теле их грозной повелительницы. Сама Парсбит не обманывала себя; в ее власти было заставить тайно доставленного к ней молодого воина ласкать ее увядшее тело, но она понимала, что пленять уже не может. Примирившись с этим, как с неизбежным, она направила всю силу изощренного ума на дела хазарского каганата. Оправданием вмешательства в государственные дела для нее было то, что солнцеликий ее сын неизлечимо болен^[36] она чувствовала что скоро золотой трон под балдахином опустеет. Кто взойдет на него? Нет, нет, этого допустить нельзя. Пусть ослабла божественная сила кагана, но Парсбит не позволит умертвить его раньше, чем истечет срок правления, назначенный им самим^[37] Кендеркаган Бури-шад, что означает волк-князь, и чаушир Шоно, что по-монгольски тоже волк, – лукавые царедворцы; они кружатся над каганом, как коршуны над издыхающи верблюдом, и в то же время не спускают глаз друг с друга. Парсбит умело сталкивает этих хищников, но не позволяет им вцепиться друг в друга, понимая, что пока оба заняты тайной борьбой, они не опасны. Стоит ей подать знак верным людям, и оба будут удавлены. Но со своим внуком – царем Барджилем – не может сладить. Он не выказывает стремления занять трон отца, но и не отказывается от него. Скрытность Барджиля тревожит Парсбит. «Зачем ему прятать от меня свои намерения? – думает она.– Не хочет ли он устранить меня?» Острые, ярко окрашенные ногти Парсбит вонзились в расшитую шелком подушку, глаза загорелись. Жажда повелевать была сильнее плотской страсти. «Почему женщина не может быть каганом? Разве я не умна, разве род Хатирлитбер не так же древен, как род каганов Ашина? Разве мой отец не был царем хазар?..» Зная, что обычай, освященный веками, не разрешает женщине быть каганом, Парсбит готова была примириться с тем, что носителем божественной власти станет ее внук. Она рассчитывала прибрать его к рукам и править хазарами. Но мальчишка своенравен и скрытен, за ним – войско. Это-то и бесило. Парсбит нахмурила густо насурьмленные брови и хлопнула в ладоши. Рабыня вошла и распростерлась у порога.

– Если опора трона во дворце, скажи ему, что я хочу его видеть.

Рабыня неслышно вышла. «Он заставляет меня напоминать о себе», – с неудовольствием подумала Парсбит, но встретила внука приветливо.

– Ты совсем забыл свою старую бабушку. Моему сердцу холодно. Согрей его своим присутствием.

Барджиль бросил на бабку быстрый взгляд, стараясь понять, что означает ее жалобный тон, но увидел только раскрашенную маску, которую странно оживляли блестящие глаза. На юноше – плащ золотистого шелка, под ним кольчуга, искусно сработанная зарикиранскими мастерами^[38] синие шаровары свисают над мягкими сапогами из красного сафьяна. Заплетенные в мелкие косички волосы схвачены на затылке узлом. Тонкий нос, чуть выпирающие скулы, слегка раскосые глаза и матово-бронзовый цвет лица говорили о том, что в жилах молодого царя течет кровь древнего рода Ашина. Парсбит про себя отметила, что Барджиль даже во дворце носит кольчугу, дабы не подвергнуть себя опасности быть пронзенным клинком тайного врага. Она показала ему на расшитую подушку, но Барджиль остался стоять, опершись локтем на высокую греческую вазу. Легкий дымок из бронзовой курильницы наполнял пoкои Парсбит благовониями. Она сделала вид, будто не заметила нежелания внука сесть ниже ее.

– Я говорил с гонцами.

– Откуда гонцы?

Барджилю не хотелось посвящать бабку в свои дела.

«Получается так, будто я ей докладываю как кагану», – подумал он с неприязнью, но скрывать ничего не стал: новости были важные, и касались они всего каганата. Барджиль же считал, что благополучие страны важнее дворцовых интриг: перед общей опасностью все будут заодно, а опасность была велика.

– Из Картли один азнаур сообщил, что халиф Xишам^[39] снова призвал Масламу заняться делами Закавказья...

–Как, владыка арабов не снес головы презренному сыну рабыни?! – воскликнула Парсбит.

– Он для Хишама удобный человек, – возразил Барджиль. – Как сын халифа и рабыни Маслама не имеет права на трон, и в то же время он – надежная опора омейядов. Мы можем только сожалеть, что у на нет своего Масламы. Его возвращение на Кавказ означает, что арабы снова пойдут на нас.

«Ты хочешь сказать, что я без тебя не обойдусь?» – подумала она, а вслух сказала:

– Хазарским керханам^[40] не впервые рубить головы почитателям ислама. Барджиль едва сдержался, чтобы не крикнуть eй: «Что ты понимаешь в воинском искусстве!» Он бросил на нее холодно-презрительный взгляд, напомнивший ей взгляд ее жестокого отца.

– До возвращения Масламы на Кавказ знамя омейядов поручено Саиду.

Парсбит вскинула на него встревоженный взгляд и он понял его значение.

– Да, тот самый Саид ибн Амр аль-Хараши, – с чувством некоторого злорадства подтвердил Барджиль.

– Велика ли его сила? – озабоченно спросила она.

– Лазутчики донесли, что Саид идет с тридцатитысячным войском. Кроме того, халиф дал ему много золота для набора войска на месте. Парсбит задумалась. Она уже не пыталась скрывать тревогу. Возвращение халифом в Закавказье старых врагов хазар – выдающегося полководца Масламы и грозного Саида – говорило о том, что арабы готовятся к нападению на них. Саид был наместником Хоросана и прославился жестокостью во время подавления восстания пенджикентцев. Сайд свирепо расправился с руководителем восстания Диваштичем. Халиф Хишам знал, кого послать на хазар, ставших на пути стремлению арабов прорваться в степи Придонья.

– Отправь послов к князьям северных саклабов. Пусть просят помощи войском.

Барджиль покачал головой, показывая всю бесплодность ее совета.

– Саклабы на нас злы: не забыли наших походов на них. Им на руку, если арабы ослабят нас войной.

– Видно, боги лишили их разума. Если мы не остановим арабов, они и их землю предадут огню и мечу...

– Лазутчики донесли, что в Картли неспокойно. По всему видно: картлийцы поднимаются на арабов.

– Не мешало бы заручиться поддержкой картлийцев, – оказала Парсбит.

Барджиль на это ничего не ответил, подумал лишь, что у его бабки короткий ум: картлийцы не простят хазарам их грабительских налетов, а кахетинцы тем более злы на них за частые набеги и пленение сына Петре.

После некоторого раздумья он небрежно сказал:

– Тархан Юкук-шад доносит, что приехало посольство от правителя Абазгии Леона.

– А этому что нужно?

– Просят невесту для брата правителя Федора.

Парсбит гневно встала.

– Нашу Чичек^[41] мы отдаем за сына императора ромеев Константина. Лев Исавр стар, Константин скоро сам станет императором. А Федор кто? Брат правителя маленькой страны, подчиненной византийской короне.

Он не имеет даже права на правление. Не по чести сватаются абазги. Что ты ответил абазгским послам?

– Я еще не говорил с ними, потому что и в самом деле не знал, что им ответить.

Парсбит торжествующе взглянула на него; она поняла, что ее царственный внук в нерешительности. Если бы он дал согласие на брак Федора с одной из своих сестер, она из духа противоречия воспротивилась бы этому, но раз он не знает, что делать, то кто же должен знать, как не она? Парсбит подошла к курильнице и бросила на тлеющие угли щепотку какого-то зелья.

Закрыв глаза, она протянула над курильницей руки; чувственные ноздри ее трепетали, вдыхая возбуждающий дым. Она резко повернулась к Барджилю. Грудь ее высоко вздымалась от учащенного дыхания. Она смотрела на Барджиля расширенными зрачками.

– Кто знает, где обрывается тропинка жизни?.. Это знают только боги... Мы спросим богов Юлдыз^[42]... Она умна и послушна... Мы отдадим ее за Федора...

Барджиль с плохо скрытым пренебрежением смотрел на бабку, одурманивающую себя дымом конопли. Он и сам уже почувствовал легкое опьянение. «Пусть устраивает судьбы моих сестер – это дело как раз для нее, лишь бы не вмешивалась в дела войска», – подумал он, но на всякий случай спросил:

– А что скажет солнцеликий?

– Солнцеликий спросит богов, и боги откроют ему тайну будущего. Я сама поговорю с солнцеликим.

Они расстались, довольные друг другом. Парсбит отправилась к кагану. Она взяла у чаушира-привратяика Шоно очищающий факел и вошла к сыну, не снимая обуви, как того требовал ритуал для тех немногих, кто допускался к кагану. Шоно остался у порога.

3

Верховный владыка хазар сидел у окна. Лицо у него худое и желтое, живот сильно вздут. Несмотря на жару, он кутался в теплый халат. Каган взглянул на мать, но в его тусклых глазах было лишь бесконечное равнодушие неизлечимо больного человека. Вялым движением исхудалой руки он приказал унести раздражающий его огонь. Парсбит отдала факел привратнику и тот, пятясь, убрался. Взгляд, который Шоно кинул на кагана и его мать, говорил о том, что ему очень хочется знать, о чем будет разговор. Парсбит внутренне содрогнулась при виде печати смерти, которая лежала на всем облике кагана. Она жалела его как мать, но не желала видеть здоровым. Больной, немощный, он устраивал ее больше; она вкусила сладость власти и уже не могла от нее отказаться. – Я пришла узнать волю богов, – смиренно сказала она.

По бескровным губам кагана промелькнула едва заметная усмешка. Разве может он сказать, что давно уже не беседует с богами? Раз боги отвернулись от него, о чем ему с ними говорить? Он смотрел в окно и вспоминал о том времени, когда, будучи еще мальчишкой, мчался по степи на необъезженной двухлетке, охотился на сайгаков, спал под открытым небом, подложив под голову седло. О, чего бы он не дал за то, чтобы еще раз промчаться на быстром коне с тяжелым беркутом на руке! Лучше смерть в бою с ненавистными арабами, чем вот так заживо гнить в затворничестве. Жрецы избрали его каганом потому, что этого захотел его отец, бывший тогда царем хазар. Но боги не наделили кагана своей карающей силой, иначе как могло случиться, что в бесконечной войне с арабами он не снискал славы победителя? Как позволили боги врагам разорить прежнюю столицу хазар – Семендер? К чему кагану жены и наложницы, если он немощен? «А мать жива и здорова, – со злобой подумал он. – Что ей нужно?» Он устало поднял глаза на Парсбит.

– Боги молчат, когда их не спрашивают, – ответил, он. – О чем я должен спросить богов?.

– Хазарскому царству снова угрожают арабы. Что нас ждет?

– Почему об этом говоришь мне ты, а не Опора трона? Или я уже не каган?

Он сказал это тихо, но с такой злобой, что Парсбит в страхе попятилась.

– Пришли ко мне Опору трона: волю богов я передам ему.

Видя, что она не уходит, он спросил:

– Что еще?

Кагана утомила вспышка гнева; он откинулся на сиденье и закрыл глаза.

– Прибыло посольство от правителя Абазгии Леона. Просят невесту для брата правителя – Федора.

Вот еще забота – устраивать судьбы своих отпрысков. Их много у кагана. Дети, как молодая поросль, тесно обступили трон, и каждый из них требует своей доли власти, богатства, славы. Всех не ублаготворишь. Каган приблизил к себе лишь первенца – Барджиля, угадав в скрытном юноше сильную натуру; в нем он видел своего наследника. Об остальных сыновьях он мало ааботился. В густой поросли выживут и займут свое место иод солнцем самые сильные – такова мудрость жизни. Но дочери доставляли ему немало хлопот: куда их девать? Только удалось уладить дела с замужеством старшей дочери Чичек, как новые сваты пожаловали.

И всем им нужно приданое, достойное хазарского каганата...

– Дочери хазарского кагана заслуживают более достойных мужей, чем брат правителя Абазгии, – сказал он ворчливо. – Но на всех царевичей не хватит... Юлдыз подросла, ей пора замуж. Она достаточна умна. Боги помогут ей стать правительницей. Займись этим сама...

Парсбит торжествовала: случайно или по воле богов намерения кагана в отношении брака Юлдыз совпали с ее далеко идущими планами. «Боги благоволят тем, кто знает, чего хочет», – подумала она.

4

На другой день Парсбит и Барджиль приняли абазгского посла. Молодой хазарский царь и его властолюбивая бабка сидели рядом, подчеркивая тем самым равенство своего положения. Дадын сразу сообразил, что в делах сватовства надо искать поддержки у Парсбит. Женщины играли в этом деле важную роль. Он выступил вперед и торжественно произнес:

– Приветствует тебя, лучезарная повелительница хазар, и тебя, славный победитель Джахара, опора трона могучего хазарского царства, богом данный нам владыка Леон Абазгский.

Барджиль слегка кивнул головой, а Парсбит даже не шелохнулась. Что для них Леон Абазгский!

– Мой повелитель, Леон Абазгский, – церемонно продолжал посол, – спрашивает: здоров ли Солнцеликий, носитель божественной силы? Барджиль нахмурился.

– Здравствует ли Леон Абззгский? – поспешно спросила Парсбит, не давая Барджилю ответить.

– Бог милостив к нему: он здоров и могуч.

– Благополучен ли был твой путь? – спросил Барджиль, стремясь скорее закончить церемониал. – Не чинили ли наши люди тебе препятствий?

– Путь мой был благополучен, обид от ваших людей мы не имели, – ответил Дадын, заметив, что на его традиционный вопрос вежливости царствующие особы отделались молчанием, и из этого он сделал вывод, что каган болен. – Наш господин Леон Абазгский шлет вам свои дары, прося прощения за их скудность.

Не давая опомниться Парсбит и Барджилю, Дадын отступил и жестом приказал внести подарки. Первым вошел Ахра с золотим подносом, на котором сверкала груда драгоценных камней; за ним шли воины: в руках каждого были огромные, великолепно отделанные турьи рога, полные золотых монет и жемчуга, затем внесла золотые чаши, узкогорлые серебряные кувшины, меха с знаменитым абазгским медом. По тому, как Барджиль и Парсбит обменялись взглядами, старик понял: они удивлены богатством подарков. Этого он и добивался. Пусть не думают хазары, что Леон Абазгский правит обиженной богом страной. Барджиль и Парсбит благосклонно приняли подарки. Медленно, обдумывая каждое слово, Дадын снова заговорил:

– Велико и могуче хазарское царство, славно победами его блистательное войско, а перед сокровищами дворца носителя божественной силы меркнут богатства многих царей. Но наслышаны мы, что дороже всех сокровищ – дивные цветы, что растут в прекрасных садах Солнцеликого. Мы просим божественного подарить нам один чудесный цветок из своего сада, дабы украсить им благословенную землю Абазгии.

Парсбит сделала вид, будто не поняла посла. – О каких цветах ты говоришь?

– О дочерях Солнцеликого, – поклонился Дадын.

– Нашу Чичек мы уже подарили сыну императора ромеев.

Дадын уловил в словах Парсбит намек на незначительность рода правителя Абазгии по сравнению с родом ромейского императора, но понял, что прямого отказа не получил, и это придало ему смелости.

– Разве род Солнцеликого так скуден, что у него больше не осталось прекрасных цветов?

– Древний род Ашина неистощим, – надменно ответила Парсбит. – У его венца – Солнцеликого кагана – много дочерей и сыновей.

– Абазги преклоняются перед древним родом Ашина, который дает хазарам каганов. Мы сочтем для себя за великую честь породниться со столь могущественым родом и отдать себя под его покровительство.

Парсбит сжала тонкие губы и опустила глаза, не зная, как истолковать последние слова посла. Барджиль же, который до этого, казалось, не интересовался разговором, негромко сказал:

– Родство с Солнцеликим ко многому обязывает.

Дадын понял, что молодой хазарский царь ждет от него каких-то заверений. Каких? Женитьба Константина на Чичек означает союз ромеев и хазар против общего врага – арабов. Дадын вспомнил слова Леона: «Абазгия, как просяное зерно между жерновами». Ромеи, хазары, арабы и есть те жернова. Один неосторожный шаг, и абазги окажутся между этими жерновами и будут перемолоты. Понимает ли Барджиль, в какое затруднительное положение он поставил абазгского посла? Не только понимает, но и ждет от него ответа.

– Когда наши предки избрали для своего поселения землю у теплого моря, они не думали, что мы их, потомки, окажемся на большой военной дороге – издалека начал Дадын. – Теперь же, когда на побережье появляется превосходящий нас враг, мы уходим в горы. Там мы неуловимы и непобедимы.

– Ты хочешь сказать, что вы, абазги, непобедимы потому, что неуловимы? – в голосе Барджиля послышалась насмешка.

Дадын опустил глаза, чтобы скрыть блеснувший в них гнев, и глубоко вздохнул. Он почувствовал, как у него вспотели ладони. Так всегда бывало с ним, когда он обнажал свой не знающий пощады меч. Но в следующую секунду он уже был спокоен.

– Наша страна – это наша крепость. Абазги не ходят воевать в чужие страны, но свою землю умеют отстоять. Как ни малочисленно абазгское войско, но все же способно удержать горные проходы против любого врага.

Теперь вспыхнул Барджиль. Он подался вперед и зло спросил:

– Почему вы пропустили через горные проходы к нам арабского полководца Джахара?

Дадын в душе усмехнулся: «Значит, я не ошибся. Здесь-то мы с вами и поторгуемся».

– Опора трона завидно молод, – ответил Дадын – Он, наверное, не знает, что аланы, подстрекаемые императором ромеев, пролили кровь абазгов за то, что мы хотели быть свободными. За это руками воинов Джахара абазги отомстили аланам. Не наша вина, что агаряне, опьянев от крови аланов, пошли дальше, в ваши степи. Если Абазгия породнится с Хазарией, то для всех ваших врагов горные проходы будут навсегда закрыты.

Барджиль откинулся на спинку трона.

– Правда ли, что в соседней с вами Алсилии арабы держат войска? – спросил он.

– Они были в Апсилии до последнего времени, но сейчас их там нет. Сейчас в столице апсилов Цхуме и рядом в крепости Клисура стоят ромейские войска. Но агаряне снова могут появиться... – Дадын не договорил.

«Они уже идут, – подумал Барджиль. – Скорее всего мусульмане пойдут на нас проторенным путем через Чора ^[43] Но не исключено, что они выделят отряд и пошлют его в обход, чтобы усмирить восставших картлийцев, а заодно зайти к нам в тыл через горы Абазгии.

Хитрый абазг очень хорошо это понимает», – размышлял Барджиль.

Он что-то сказал Парсбит, и та согласно кивнула.

– Сколько жен ваши обычаи позволяют иметь правителю? – спросила она.

Старик внимательно взглянул па Парсбит. Оговорилась она, что ли? Ведь послы сватают невесту для Федора, а не для Леона. Что-то ему не понравилось в ее вопросе. Что именно, – старик не мог дать себе отчет, но раздумывать было некогда.

– Абазги – христиане. Святая церковь велит нам иметь только одну жену.

Парсбит, однако, заметила свой промах и поспешила затушевать его.

– О вашей просьбе будет доложено Солнцеликому. Как он повелит, так и будет.

Хотя вопрос этот Парсбит уже решила, ей не хотелось, ради сохранения престижа, так скоро дать положительный ответ. Но она обнадеживающе посмотрела на Дадына, давая понять, что все зависит от нее.

– Наслаждайтесь отдыхом, – сказал Барджиль. – Юкук-шад позаботится о том, чтобы посол абазгов и его люди были довольны пребыванием в нашей столице.

Дадын поклонился и вышел. Юкук-шад поспешил за ним. Он взял его под руку и повел длинными переходами в свои покои.

– Мне не ответили на вопрос вежливости о здоровье кагана. Он болен?

– Тс-с, об этом не говорят, – прошептал хазарин. – Здесь всюду уши.

5

В завешанной коврами комнате, куда Юкук-шад привел Дадына, было полутемно и прохладно. Хозяин хлопнул в ладоши. Вошла молодая смуглая красавица; он ласково потеребил ее за ушко и сказал что-то такое, от чего ее щеки вспыхнули. Она стыдливо взглянула на гостя и вышла. Юкук-шад проводил ее потеплевшим взглядом. Через несколько минут она внесла низенький столик, а затем – поднос с едой и узкогорлым кувшином. Все это время Юкук-шад не спускал глаз с ее стройной фигуры. Потом она уселась на подушке в соседней комнате, так, чтобы ее можно было видеть, и начала негромко петь, аккомпанируя себе на маленьком бубне.

– Теперь мы можем говорить спокойно.

Песня красавицы была нежна, соткана из полутонов, ее переходы было трудно уловить. Так в пустыне на ее родине поют в барханах пески. Гортанный напев и негромкий рокот бубна не мешали вести беседу и делали совершенно невозможным подслушивание.

Юкук-шад налил в чашу Дадына, потом себе золотистого пахучего вина.

– Не знаю, какие боги покровительствуют тебе: наши или ваши, но твое дело уже решено.

Дадын уловил в словах тархана веселые нотки и ответил в том же тоне:

– Все боги любят, когда им приносят жертвы, а я немало пожертвовал.

Юкук-шад беззвучно рассмеялся, сотрясаясь тучным телом.

– Но у меня есть еще одно дело; ради него я готов снова принести любую жертву.

Хазарин вопросительно сощурился.

– У вас томится сын кахетинского азнаура. Зачем вы его держите? Разве кахетинцы ваши нраги?

Тархан приподнял чашу в знак уважения к гостю. Пил он маленькими глотками, причмокивая и жмурясь от удовольствия. Дадын тоже выпил, отметив про себя, что этим приятным, немного терпким вином можно незаметно упиться. «Не хочет ли хазарин меня напоить? Ну, нет, не проведешь. Сколько ты выпьешь, столько и я, а меня тебе не перепить», – подумал старый абазг.

– Люблю хорошее вино. Оно тебе нравится?

– Я чувствую в нем жар солнца и аромат долин Кахети, – ответил Дадын, думая меж тем о том, как бы повернуть разговор в нужное ему русло. Не затем же он сюда пришел, чтобы пить вино и слушать грустные песни красавицы. – Это вино прислал мне мой друг азнаур.

– А сын моего друга азнаура Петре томится у вас в неволе... За него ты получишь от меня великую жертву для ваших богов.

Из-под пухлых век хазарина на абазга внимательно смотрели желтые глаза не ленивого толстяка, а умного царедворца и политика.

– Ты хитрее, чем я думал, – поощрительно улыбнулся Юкук-шад, – но у тебя есть один недостаток: ты нетерпелив. Однако ты мне нравишься. Мы с тобой будем большими друзьями. – Хозяин снова наполнил чаши. Оба выпили. – Ты думаешь: Юкук-шад толстый и ленивый, Юкук-шад жадный, Юкук-шад всегда спит. – Глаза хазарина в упор смотрели на гостя. – Юкук-шад толстый – это правда, по не ленивый. Юкук-шад берет золото и драгоценные самоцветы не из жадности, а ради того, чтобы не сдохнуть от жажды, когда родник удачи пересохнет под жгучими лучами немилости царя. Юкук-шад никогда не опит. Поэтому его и называют Сова-князь. Он, как паук, повсюду расставил свои сети и все видит и слышит. Юкук-шад верный страж хазарского государства. Но Юкук-шад не всесилен...

Ты сказал правду: кахетинцы нам не враги, сына твоего друга следовало бы отпустить... Ты друг, тебе скажу: я давно опасался большой войны с арабами, теперь она надвигается. На нас идет меч омейядов – великий полководец Востока Маслама, с ним – лев Пенджикента Саид ибн-Амр аль-Хараши. Зачем в предстоящей битве умножать своих врагов? Надо выпустить сына кахетинского азнаура – он могучий воин, и надо отправить послов к Картлийскому царю Мириану для заключения союза в войне с мусульманами. – Тархан заговорил совсем тихо, склонившись к уху Дадына. – Ты спросил о здоровье Солнцеликого, но тебе не ответили. Я скажу: боги отняли у нашею кагана здоровье и лишили его божественной силы. Они оставили ему только злобу и мстительность. Он не простил азнауру Петре разгрома своего лучшего сторожевого отряда.

– Но ваши воины хотели угнать табун лошадей, принадлежащих азнауру Петре. Его сын защищал свое добро, – возразил Дадын.

– Да, это так, – хазарин сожалеюще покачал головой. – Но каган пока еще каган. – Он улыбнулся, давая понять, что не очень чтит верховного владыку хазар, лишенного божественной силы, но вынужден считаться с обстоятельствами. – Кагану не сказали правды, а изобразили дело так, будто кахетинцы хотели угнать его лучших скакунов. Каган приказал в отместку захватить кахетинцев в плен. Он хотел заставить сына азнаура доить кобылиц, а когда гордец отказался, повелел жрецам, чтобы пленный сопровождал его в страну предков, когда боги призовут кагана к себе.

– А если пленник умрет раньше Солнцеликого?

– Тогда каган прикажет выбросить его тело и будет смотреть, как собаки и коршуны растерзают его.

Некоторое время Дадын сидел, задумчиво опершись подбородком на ладонь и поставив локоть на колено. Казалось, он весь был поглощен пением красавицы. Хазарин искоса наблюдал за ним, думая о том, что боги не зря связали его с этим человеком. Что-то в нем было такое, что вызывало желание сделать этого мужественного и умного старика своим другом.

– Есть ли в твоей паутине люди, которые охраняют тех, на кого пал гнев кагана?

Юкук-шад утвердительно кивнул. Дадын повеселел.

– Два умных человека могут иногда сделать то, чего не сделает войско, – оказал он. – Умертвите кого-нибудь и доложите, что пленник не вынес заточения. Не пойдет же больной каган осматривать труп.

Юкук-шад вскочил на свои коротенькие ножки и стал быстро ходить, словно перекатываясь, по комнате из угла в угол. Потом остановился напротив Дадына и уставился на него. Он удивился, как эта простая мысль не пришла ему в голову раньше.

Они еще долго шептались под негромкую бесконечную песнь красавицы. Потом Юкук-шад, пришедший под действием золотистого вина в блаженное состояние, сказал своему новому другу: – Сейчас ты увидишь такое, чего никогда и нигде не видел и больше не увидишь.

Он сделал знак красавице, и та вошла в комнату. Она сбросила легкий халат и осталась обнаженной, если не считать узенькой набедренной повязки и многочисленных браслетов, звеневших у нее на руках и ногах при каждом движении. Девушка начала танец под плавные всплески прозрачного шарфа из тончайшего шелка, и сразу Дадын оказался во власти очарования невиданного им доселе мастерства танца. Он не впервые видел танцующих женщин Востока. Он насмотрелся на них в Багдаде, Дамаске, Константинополе, но от эротических телодвижений тех уличных танцовщиц у него всегда оставалось впечатление, как от чего-то непристойного. Сейчас же он не испытывал стыда, потому что видел перед собой удивительно яркий танец-расоказ о драматической борьбе девушки с песчаной бурей. Вот она идет по пустыне веселая, жизнерадостная, жаждущая любви и счастья, но вдруг на ее лицо набежала тень тревоги: она увидела надвигающуюся опасность и заспешила. Но черная буря настигает ее, тревога девушки растет; она беспомощно мечется, не зная, куда укрыться: в глазах страх и отчаяние, руки с мольбой тянутся к небу, тело протестующе извивается, каждая жилка, каждый мускул в нем трепещет, дрожит. Вот первый порыв горячего ветра дохнул на девушку, разметал змейки тонко заплетенных кос. И странное дело: девушка повернулась лицом к буре и приняла вызов стихии – она решила бороться. Движения ее стали порывистыми, будто она преодолевает силу ветра, она закрывает лицо от раскаленных песчинок, но они проникают всюду, жгуг, секут слабеющее тело. Буря сильнее, девушка уже не может противостоять ей, ноги ее вязнут в песке, ее заносит. И все же она не сдается: в ярости разгребает вокруг себя песок, пытается встать, но дышать нечем; она задыхается, слепнет и все же продолжает ползти.

Душа ее уже сломлена, но молодое тело не хочет сдаваться, жажда жизни заставляет продолжать неравную борьбу. И жизнь побеждает. Буря утихает: еще один-два порыва, и снова сияет солнце; измученная, обессилевшая девушка медленно поднимается, отряхивается от песка, и по мере того, как к ней возвращается жизнь, растет в ней радость победы над слепой стихией.

Пластичные движения удивительно гибкого тела были столь выразительны, что даже неискушенный Дадын понимал все, о чем хотела рассказать девушка в своем танце с помощью прямо-таки волшебного шарфика. Юкук-шад верно сказал: ничего подобного Дадын до сих пор не видел. Старик поднялся; движимый чувством искреннего восхищения, он подошел к девушке: – Как тебя зовут?

Она поняла вопрос.

– Гюльнар, – и опустила прекрасные глаза.

Хотя танцовщица привыкла к тому, что ее тело услаждает взоры, чем-то этот старик ее все же смущал.

– Возьми на память. – Он протянул ей сверкающий камень.

Она испуганно посмотрела на Юкук-шада, тот кивнул, милостиво разрешая ей принять дорогой подарок.

– Никто никогда ей ничего не дарил, кроме меня. Но тебе я разрешаю сделать ей подарок, – сказал хозяин великодушно.

Снова потекла беседа. Дадын спросил, кого из дочерей кагана отдадут абазгам в невесты. Юкук-шад, порядком захмелевший, но не потерявший способности соображать, сказал после некоторого раздумья:

– Юлдыз, да, только Юлдыз. Она не столь прекрасна, как Чичек, но зато здоровьем крепче и умна, похожа на свою бабку, нашу повелительницу Парсбит.

– Почему ваша повелительница спросила, сколько жен разрешается иметь правителю Абазгии?

Юкук-шад сразу превратился в ленивого на вид чиновника: на его совиные глаза опустились пухлые веки, лицо стало непроницаемым. Юкук-шад не был бы тарханом и царедворцем, если бы по случайно оброненным словам своей повелительницы не проник в ее тайный замысел. Но он не выдаст его никому. Все хорошо, что делается для хазарокого каганата – таково было его правило. Он покачнулся и привалился к плечу Дадына.

– Великие спрашивают о том, о чем хотят знать, – невнятно пробормотал он.

Но старый абазг был не из простаков. «Он не так пьян, как показывает, – подумал Дадын. – Просто он не хочет говорить. Значит, тем более я должен узнать, что кроется за вопросом Парсбит».

6

Хазары не рискнули везти Юлдыз в Абазгию через Дарьял и Картли: на этих хоженных врагами путях велика была опасность попасться на глаза какому-нибудь летучему арабскому отряду, а свадебный караван – не разъезд: в нем пять украшенных серебром повозок, та, в которой ехала Юлдыз, обита золотыми пластинками, внутри отделана дорогими мехами и парчой; две тысячи кобылиц с жеребятами, пятьсот мулов, две сотни двугорбых бактрийских верблюдов, а малорослых, хазарских – более тысячи; овец тысяч пять, да людей – знати, керханов и погонщиков – целая армия! Парсбит хотела направить караван кружным лутем, чтобы обогнул он Кавказские горы с запада через земли аланов и адыгов, а там берегом моря добрался до Анакопии, но Барджиль решительно настоял на том, чтобы отправить его через горы. Хоть и труден этот путь, зато много короче. Главной целью, однако, было, не это. Барджиль приказал начальнику свадебного каравана тархану Тугузу Багадур-шаду разведать дорогу, которой в свое время арабское войско под командованием Джахара проникло в самое сердце Хазарии. Так ли действительно труднодоступен этот путь, как говорит старый хитрый абазгский посол, и есть ли уверенность, что абазги способны закрыть его для врагов?