Текст книги "У стен Анакопии"

Автор книги: Роман Петрозашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– За какие грехи черти мучают их в эту жару? – пробормотал дозорный. Последнее время гонцы часто мотаются между Анакойией и Цихе-Годжи. Не к добру это! Перегнувшись через перила, он крикнул:

– Эй, кто-нибудь там, разбудите Пузача! Опять гонцы едут. Скачут так, будто черти за ними гонятся!

Никто, однако, не пошевелился. Только один из игравших в кости лениво отшутился:

– К реке спешат зады остудить.

Игроки захохотали. На шум вышел одуревший от духоты и мух Фемистокл.

– Какого дьявола ты там кудахчешь? – беззлобно спросил он и широко зевнул.

– Гонцы едут! – ответил дозорный. – Уже у ворот!

Всадники въехали в крепость. По их запыленному и усталому виду, особенно среднего, с царским знаком, Фемистокл догадался: спешили. Значит, вести важные.

– От кого гонец? – опросил он.

– От правителя Картли, – просипел гонец... – Идет Мурван Кру. Готовьте крепость к осаде.

Гонец облизал потрескавшиеся губы и воспаленными глазами посмотрел на слушавшего его воина.

– У нас вода – как конская моча, – сказал тот по-картлийски... Рядом река. За ней подстава Леона Абазгского. Там освежишься и сменишь коня.

– Знаю, – ответил гонец. – Сегодня ночью или к утру правитель Мириан с братом Арчилом, с воинами и домочадцами пройдет. Не примите их за саркинозов.

Гонец качнулся в седле и, хлестнув запаленного коня, поскакал к реке. Фемистокл озабоченно посмотрел на воина, чинившего перевязь. Тот встал.

– Слышал, Джанхух? – Слышал, – сказал воин хмуро.

Вдруг с необычной для толстяка живостью Фемистокл подбежал к спящим у стены и начал пинать их ногами. Воины вскакивали; ошалело таращились на своего начальника не столько испуганные, сколько удивленные его странным поведением.

– Эй, Феми, тебя что, скорпион ужалил? – проворчал долговязый, немолодой уже македонец по прозвищу Верблюд, потирая ушибленный бок.

– Вот придет Мурван Кру, он тебя ужалит в одно место! – заорал Фемистокл. – Живо поднимайтесь, ублюдки! Чтобы до вечера подготовили костры для варки смолы.

– Расшевелился наш Пузач!

– Мурван Кру заставит и тебя пошевелиться, ленивый Верблюд.

– Да, он умеет делать из нашего брата падаль.

Так, невесело пошучивая, воины, однако, спешно принялись готовиться к осаде.

2

В эту беззвездную ночь прохладный ветер с гор где-то заплутал – не нашел привычного пути к морю через Келасурское ущелье. Плотная тьма влажной буркой накрыла крепость. Потные воины томились в тяжелом полусне, с недовольным бормотанием отодвигались друг от друга, когда кто-нибудь прикасался к горячему телу соседа по нарам. В душной утробе ночи слышны только негромкие голоса дозорных.

– Проклятая ночь.

– В аду до того, как черти разведут огонь под котлами для грешников, наверно, такая же тьма.

– Скоро узнаем.

С башни донеслось:

– Заткните пасти да растопырьте уши. Кто-то едет.

Дозорные прислушивались, вглядываясь в тьму. Далеко над морем небо осветилось сиреневой вспышкой молнии, потом докатилось глухое ворчание грома, и опять тишина. Не слышно даже шакалов. Все живое затаилось в ночи перед надвигающейся грозой. Но вот дозорные уловили отдаленный топот конских копыт.

– Едут!

Фемистокл поднялся по приставной лестнице на крепостную стену, послушал, потом спокойно сказал:

– Поднимайте людей. Пусть занимают свои места.

Зажгли факелы; свет их вырвал из тьмы часть крепостного двора. Не слышно ни ругани, ни обычных грубоватых шуток; люди молча поднялись на крепостные стены; часть их выстроилась перед воротами. К крепости подъехала небольшая группа всадников.

– Эй, кто там? – крикнул Фемистокл.

Снизу ответили:

– Мы – картлийцы. Передовой дозор. За нами идут правитель Картли Мириан с воинами. Откройте ворота!

– Тот из вас, кто знает в лицо начальника гарнизона, пусть войдет, остальные отойдите, – приказал Фемистокл и спустился вниз. Всадники посовещались, потом отъехали; оставшегося пропустили в ворота. Картлиец всматривался в людей, но, увидев Фемистокла, уверенно сказал:

– Ты начальник. Я видел тебя здесь, когда проезжал гонцом через крепость.

Фемистокл приказал открыть ворота.

– Бились с мусульманами? – спросил он картлийца.

– Дважды, – угрюмо ответил тот. – У Цихе-Годжи, и сегодня на заходе солнца. Мусульман – что саранчи. Не дал нам бог победы. Спасая царя и его семью, много наших полегло. Не приди ночь, все остались бы на поле боя мертвыми. Из кольца вырвались.

– Далеко твой правитель с воинами?

– Следом идет. Сейчас будет.

Действительно, через некоторое время послышался топот множества лошадей. Первым въехал Арчил с двумя сотнями передового отряда.

– Переправа далеко? – спросил он Фемистокла.

– За крепостью.

Больше ни о чем не спросил Арчил. Он видел, что крепость готова к осаде, а Фемистокл понимал: раз картлийцы оставили свою землю, значит, нет у них достаточно сил отстоять ее от арабов. В крепость въехал Мириан.

– Не будем здесь задерживаться, – сказал он Арчилу, потом повернулся к Фемистоклу. – Ты начальник гарнизона?

Фемистокл понял: перед ним правитель Картли Мириан. Он поклонился.

– Император доверил эту крепость мне.

– Много ли еще пути до Анакопии?

– Если без остановки ехать, утром там будете.

– А до Цхума? – в свою очередь спросил Арчил.

– Недалеко, но останавливаться в Цхуме не следует. Город давно разрушен. Жителей в нем мало, а те, что оставались, покинули его, как только узнали о приближении Мурвана Кру. Защищать Цхум нет смысла.

– Нам это известно, – сказал Мириан. Узнав, что подстава абазгов сразу же за переправой, он добавил, обращаясь к Арчилу: – Пойдем без остановки дальше. Веди отряд.

Арчил тронул коня. Мириан же остался с Фемистоклом. Он сумрачно смотрел на проезжающих усталых воинов. Они прятали от него взор – стыдились смотреть в глаза своему патрону. Но им нечего было стыдиться: многие из них были ранены, некоторых везли на носилках. Они сделали все, что было в их силах, и готовы были на большее. Но болела у них душа за покинутую родную Картли. Если бы патрон потребовал, они все полегли бы за нее, ибо мертвые позора не ведают, но Мириан, желая сохранить остатки своего войска, приказал отступить и идти в Анакопию. И они, скрепя сердце, пошли за ним. Вместе с картлийцами проехало несколько десятков армян во главе с нахараром Тачатом. Этот маленький отряд отступал из родного удела нахарара, занятого и разграбленного арабами. Среди всадников Фемистокл увидел несколько женщин. Одна из их остановилась было, но Мириан властным жестом приказал ей ехать дальше. Всего проехало через крепость немногим более тысячи всадников. «Невелико войско картлийского правителя», – подумал Фемистокл.

– Сколько воинов в гарнизоне? – спросил Мириан.

– Три сотни.

Мириан взглянул в бесстрастное лицо Фемистокла.

«На что он надеется?» – подумал он.

– Крепость будете оборонить?

– Таков приказ императора.

Мириан взял у Фемистокла факел и медленно пошел вдоль строя, вглядываясь в лица людей. По лицам воинов Мириан пытался угадать: знают ли они, что их ждет? Они были очень разные: высокие и малорослые, молодые и уже в возрасте, здоровые и изнуренные трясучкой. Большинство – апсилы и лазы, но немного македонцев, фракийцев, армян, исавритов, а эти двое, стоящие рядом, как братья – голубоглазые и светловолосые, – определенно славяне. Но взгляды у людей Келасурского гарнизона одинаково сурово замкнуты; в них чувствуется некоторое отчуждение. Воинам не нравилось то, что этот никогда не виданный ими правитель пытается заглянуть им в души. Перед сражением душа воина принадлежит только ему и богу. Мириан понял: знают. Он отошел и высоко поднял факел.

– Воины, вас мало, врагов – тьма. Крепость не удержать. Предлагаю вам идти в Анакопию с моими воинами и там, на стенах большой крепости, сразиться с мусульманами.

Строй всколыхнулся, люди зашептались, заговорили. Все с ожиданием омотрели на своего начальника.

– Я никого не неволю. Кто хочет, может идти в Анакопию, – оказал Фемистокл.

Из строя вышел молодой, сильный воин и повернулся лицом к товарищам. По тому, как все сразу затихли, готовые его слушать, Мириан понял, что тот пользуется большим уважением.

– Кто это? – тихо спросил он.

– Джанхух – начальник апсилов, – ответил Фемистокл.

– Братья! – обратился апсил к воинам. – Правитель Картли предлагает нам идти в Анакопию и на ее стенах сразиться с мусульманами. Наш начальник не препятствует вам: вы можете идти. Я знаю: вы храбрые воины и готовы биться с врагом насмерть. Апсилы не упрекут вас в трусости, если вы уйдете, но за нами – наша родная земля. Если враг ступит на нее, то только через наши трупы. Мы, апсилы, остаемся здесь, – Джанхух поклонился строю и стал на свое место. Воины снова зашумели. Мнения разделились: одни считали, что следует идти с картлийцами, другие были за то, чтобы остаться. Но вот из строя вышел долговязый жилистый македонец: – Послушайте теперь меня!

– Говори, Верблюд, мы верим тебе!

– Зачем спорить? Нас слишком мало, чтобы отстоять крепость, но апсилы остаются в ней, чтобы защищать свою землю. Они считают для себя это святым делом. – Он обвел взглядом товарищей, давая им время осмыслить то, что апсилы остаются на смерть. – А мы?..

Не все ли нам равно, где сложить свои кости: здесь, в Анакопии, или в каком-нибудь ином месте? Нам предоставляется выбор: мы можем идти, можем и остаться с апсилами. Но у нас есть начальник, спросим его... Феми, ты поведешь нас с картлийцами в Анакопию?

Теперь Мириан и весь гарнизон смотрели на Фемистокла. Тот сухо оказал:

– Я воин и останусь там, где мне приказано стоять.

Верблюд взглянул на Мириана и развел руками.

– Мы знаем: никто не напишет на этих стенах: «Здесь мы костьми полегли»^[52]. Нас тоже триста; мы не воины царя Леонида, но тоже не бабы; мы не покинем апсилов и своего начальника. Верно ли я говорю?

Строй одобрительно зашумел. Лазы и апсилы были заодно. Ромеи, склонявшиеся к тому, чтобы идти с картлийцами, не посмели переступить закон воинского братства. Мириан поднял руку, призывая к тишине.

– Воины, я передам императору Льву: гарнизон Келасурской крепости до конца выполнил свой воинский долг. Да поможет вам бог, герои!

Мириан поклонился воинам; он отдал факел Фемистоклу и уехал, сопровождаемый телохранителями.

– Спасибо, братья! – просто сказал Фемистокл.

Налетел ветер, зашумел келасурокий лес, дохнуло прохладой. Совсем близко сверкнула молния, заставив людей зажмуриться; вслед затем небо с грохотом раскололось и хлынул ливень. Строй сломался. Воины подставляли разгоряченные тела холодным струям дождя, отфыркивались, шлепали ладонями себя и друг друга. Счастливые люди! Они умели наслаждаться даже таким мимолетным даром жизни, не думая о предстоящем сражении, в исходе которого никто из них не сомневался. Но нет, они помнят о том, что их ждет.

– Хоть чистыми предстанем на том свете перед судом божьим...

– Еще успеешь замараться...

3

К рассвету гроза обессилела. Над горами еще время от времени гремел гром, а на востоке лучи снега уже пронзили истончившиеся облака, я в прорехи победно хлынула заря. Усталые и вымокшие картлийские воины, подъезжали к Анакопии. Мириан и Арчил ехали бок о бок. Оба со смешанным чувством горечи и надежды смотрели на твердыню абазгов.

– Чем мы прогневали бога, что ныне вынуждены просить приюта у Леона? – невесело проговорил Арчил.

– Не ропщи, брат, – сказал Мириан. – Тяжкое испытание послал нам всевышний, но не оставит он христолюбивое воинство свое в беде. Поражение в бою – не конец войны. Верю я: воспрянет Картли. Может быть, для того пока и хранит нас господь. Скрепи же сердце свое, не предавайся унынию... Вот, кажется, брат Леона Абазгского нас встречает. Значит, сам он еще не вернулся из Собгиси.

Это действительно был Федор. Предупрежденный накануне гонцом, он с Гудой и десятком воинов на рассвете помчался навстречу картлийцам. Федор спешился.

– Абазгия счастлива приветствовать дорогих гостей на своей земле, – проговорил Федор, кланяясь.

– Не почетными гостями – изгнанниками прибыли мы, – горько усмехнулся Мириан.

Федор почувствовал неловкость: не этими словами надо было встречать царственных братьев. Преодолевая смущение, он оказал:

– Пусть наш дом станет вашим, а ваши враги ныне и наши враги.

Сбивчивая и не очень удачная речь Федора, однако, пришлась по душе Мириану и Арчилу своей искренностью. Федора они знали еще мальчиком; он в детстве с отцом бывал в Цихе-Годжи. Теперь перед ними был возмужавший воин. Оба сошли с коней и обняли Федора.

Мириан с одобрением смотрел на Гуду и отлично снаряженных воинов.

– Много ли у вас таких воинов? – поинтересовался он.

– Таких обученных и снаряженных – тысяча, да столько же лучников и пращников, – пояснил Федор.

Недалеко от Анакопии Арчил заметил вереницу людей с вьючными лошадьми, с детьми и домашним скарбом. «Уж не под защиту ли крепости идут они? Тесно будет воинам и жителям», – подумал он и спросил:

– Что это за люди и куда они направляются?

– Брат приказал апакопийцам на время войны расселиться по дальним горным урочищам. Уходят люди. К вечеру в городе жителей не будет. Останется только гарнизон.

Мириан и Арчил похвалили Леона за предусмотрительность, когда же въехали в Анакопию и увидели все приготовления на случай осады, остались весьма довольны. Анакопийцы хмуро наблюдали за въездом картлийских воинов и размещением их в городе. Они понимали: не по своей воле картлийские правители со своими верными военными служителями – тадзреулами прибыли в их город-крепость; знали и то, что недолго продержится келасурский гарнизон.

Анакопия походила на потревоженный муравейник. Богумил и Гуда с воинами обходили дом за домом, требуя от жителей быстрее уходить. Безлошадным давали по вьючному коню с наказом сберечь его до возвращения. Как только хозяева выносили свое немудреное имущество, Богумил приказывал тотчас же разрушать их хижины. Иначе не уйдут. Птицу и ту далеко от гнезда не отгонишь, а то ведь люди. Какая ни на есть хижина, а все же родное гнездо; в нем любили, страдали, растили детей. А воинам долго ли разметать ее? Разом навалились плечами и повалили. Мужчины хмурились, бросали косые взгляды на воинов, злорадствовали, когда не сразу удавалось повалить вросшие в землю угловые столбы. Женщины же откровенно выражали свою ненависть: слезами и причитаниями они подливали масло в огонь. Того и гляди между воинами и анакопийцами начнется драка. Особенно неистопствовала жена гончара. Она кричала, потрясая перед Богумилом кулаками:

– Ты чужак, у тебя своего дома нету, потому ты и наши не жалеешь.

– А зачем ему дом, когда у Хрисулы есть каменный. Его-то Рыжебородый не станет ломать, – съязвила ее соседка.

– Чтоб тот дом первым сгорел вместе с Хрисулой и Рыжебородым! – злобствовала жена гончара.

Богумил терпеливо сносил поношения. На то бог и создал женщину, чтобы она заботилась о родном гнезде. Он лишь с досадой подумал: «Люди Хрисулой попрекают. Придется ее отправить со всеми».

Гуда вступился за побратима.

– Стыдитесь женщины. Раскудахтались, как квочки, при виде ястреба. Лучше бы молились за нас, чтобы дал нам бог победу. Тогда мы поможем вам новые хижины поставить, а если одолеют нас враги, так всем нам одна хижина уготована – сырая земля.

Редко говорит Гуда, но коли окажет, его слово, как его стрела – в самое сердце войдет. Женщины пристыженно замолкли, а потом накинулись друг на друга:

– Это ты раскудахталась!

Жена гончара разозлилась:

– У тебя самой язык длиннее косы. Зачем про Хрисулу сказала? Завидуешь ей?

– Это я-то завидую? А сама ты что говорила?..

Старуха, до этого молча собиравшая горшки, схватила хворостину.

– Вот я вам!.. Нашли время языки точить! Займитесь делом! – Потом обратилась к Гуде: – Даст нам бог победу, – она так и оказала: нам, приобщая и себя к этому, – вернемся в Анакопию, так ты прикажи этим злоязычным женщинам в разных концах города селиться, чтобы не слышать нам их вечной перебранки.

Все рассмеялись. Несмотря на тревогу за будущее, у всех будто полегчало на душе, появилась вера, что вернутся и будут ставить новые хижины. Федор и Арчил стояли на крепостной стене у ворот и наблюдали, как анакопийцы покидают город. Не думал Федор, что это зрелище может быть столь тягостным. Расставаясь с отцами, братьями, сыновьями, женщины и дети плакали, крестили защитников Анакопии и ее стены. Некоторые сразу же сворачивали в горы, но еще долго оглядывались на родной город полными слез глазами, купцы, в основном, шли в Пицунду, а то и далее – в Цандрипш, надеясь, что туда не дойдет свирепый Мурван Кру. Не будь грозы, ушли бы еще вчера в ночь, ныне же, с приходом картлийцев, заспешили.

Богумил подошел к дому Хрисулы и остановился в нерешительности.

– Брат Гуда, пойди, скажи ей, пусть уезжает со всеми, пока не поздно. Меня она не послушает. – сказал он смущенно.

Гуда понимающе усмехнулся и поднялся в дом, но сразу же вышел с выражением крайнего удивления.

– Иди сам, – оказал он, странно улыбаясь.

Богумил одним махом взбежал по лестнице. То, что он увидел, заставило его застыть в изумлении. Посреди комнаты стоял стройный воин в золоченых латах; в одной руке он держал меч, в другой – пышные волосы цвета спелого желудя. Вложив меч в ножны и отбросив волосы, воин надел великолепный шлем, потом взглянул на Богумила зелеными глазами.

– Теперь, если ты прикажешь мне даже властью императора, я все равно не покину Анакопию, – с вызовом сказала Хрисула.

Богумил не знал, что и сказать. Он только сокрушенно вздохнул и с сожалением посмотрел «а волосы, которые она только что безжалостно отрезала.

– Не сердись, Золотой мой, но они мешали бы мне. Отрастут. – Она подошла и положила руки ему на плечи. – Я не хочу связывать тебя в это тревожное время, но всегда буду рядом с тобой. – Хрисула поцеловала его и сказала, благословляя: – Иди и исполняй свой долг воина, а обо мне не заботься. Да хранит тебя бог!..

4

Гора, что высится сразу за правым берегом быстрой Келасури, самой природой предназначена быть постом наблюдения. Отсюда далеко видно: в море – сколько глазом достанешь, на восход взглянешь – Келасурская крепость и стена, идущая от нее к самому морю и в горы, – как на ладони; на заход посмотреть – Цхум увидишь; если же на полночь смотреть, взор упирается в горы. Цхум невзрачен и сер. Некогда прекрасная столица апсилов никак не воспрянет после разрушений, причиненных ей византийцами, персами и арабами. Неохотно теперь селятся люди в Цхуме, а те, кто осмеливаются, не строят добротных каменных домов. К чему? Время тревожное: то один, то другой враг грозит предать город огню и мечу. Вот опять, говорят, какой-то Мурван Кру с несметным войском идет. Вчера цхумцы об этом узнали от гонца, и потянулись они в горы с детьми, со всем скарбом, бросив на произвол судьбь в свой полуразрушенный, много раз разоренный город. Ночью же, в самую грозу, картлийское войско через город в Анакопию прошло; не осталось защищать Цхум. Где уж самим цхумцам отстаивать свой город! Вот и ушли они спешно, сразу на рассвете, как только унялась гроза.

Пустынен Цхум, не видно в нем движения, суеты, не заметно никаких приготовлений и в Цхумской крепости, что угрюмо глядит на жестокий этот мир сторожевыми башнями. Издали взглянуть на нее – грозна и неприступна кажется крепость, построенная еще римлянами, а вблизи увидишь в ее стенах зияющие проломы. Много дней молодые абазгские воины следят с горы за побережьем, а особенно за Келасурокой крепостью. Трое их: один спит на охапке папоротника, покрытый козьей шкурой, второй жарит на вертеле двух фазанов, которых утром вынул из расставленных волосяных силков, третий лежит в траве и неотступно смотрит в сторону Келасурской крепости. Внезапно он вскочил.

– Смотри, Ятма! – воскликнул он.

Тот, что жарил фазанов, отложил в сторону дичь – чтобы не подгорела – и подошел. Некоторое время он внимательно вглядывался в ту сторону, куда показывал наблюдатель. Там, далеко за Келасурской стеной, виднелась серая движущаяся масса; она растекалась вширь, охватывая крепость со стороны холмов. Отдельные пятна ее распались, и стало видно, что это большое войско.

– Это они. Спящий воин проснулся и поднял голову.

– Что там?

– Мусульмане пришли, – сказал Ятма и деловито добавил: – Вставай, дожарь фазанов, а я пойду сниму силки. Еще пригодятся.

Через некоторое время трое абазгов ели дичь и смотрели на то, что происходит в Келасурской крепости. Там, перед ее стенами, все пространство было занято огромным войском; оно, как муравьиная лава, остановилось перед препятствием.

– Много их, проклятых! Не пора ли сигнал подавать, Ятма?

– Нет. Надо ждать сигнала из крепости – такой уговор был.

Шло время, солнце уже поднялось к полдню, а сигнала из Келасурской крепости все не было. Наблюдателям было видно, как на стенах крепости копашатся люди. Абазги вскакивали, взволнованно ходили, сжимая кулаки и стискивая зубы. Шла битва – жестокая, беспощадная, но за дальностью ни одного звука не доносилось оттуда. Но абазги представляли себе, как хрипят, задыхаются люди в лютой ярости, как звенят сабли и мечи, стонут и проклинают свет умирающие, с глухим стуком падают со стен тела воинов. Гарнизон изнемогал в неравной битве, но не сдавался. Враг еще не ворвался в крепость, иначе уже был бы подан сигнал. Самый младший из воинов был бледен; глаза его наполнились слезами, губы дрожали от волнения.

– Ятма, я больше не могу... Пусти меня туда... Там наши братья-апсилы. Они умирают, защищая нас. Позор нам, мы только смотрим.

Ятма с укором взглянул на товарища. Он и сам готов был броситься на помощь воинам гарнизона, но он старший дозора, ответчик перед правителем за своевременную подачу сигнала.

– Басиат, ты думаешь, что среди нас только ты один воин, а мы, по-твоему, перепелки? Мы не можем ослушаться приказа апсхи.

– А что если Джанхух не успеет подать сигнал?

Ятму эта мысль тоже беспокоила, но на дороге от крепости в Цхум мусульман не было видно. Значит, держится еще гарнизон.

– Три сотни их, а врагов тьма...

Басиат не договорил. Из крепости повалил густой белый дым. Трое абазгов бросились к костру. Они навалили на него весь оставшийся сушняк, а сверху – еще необсохшие в куче ветви деревьев, папоротник. Столб дыма взметнулся к небу; подхваченный ветром, он потянулся в сторону гор. Наблюдатели стали смотреть на запад. В синеющей дымке над Цхумской горой через минуту показался такой же султан дыма. Значит, сигнал принят и передан дальше. Уже вся Абазгия знает, что Келасурская крепость пала. Ятма приказал:

– На коней!

5

На вершине горы, у реки Гумисты, появился столб дыма – сигнал.

– Келасура пала, – сообщили Мириану.

– Вечная память и слава героям Келасурского гарнизона, – торжественно и печально сказал Мириан.

Он тотчас же приказал созвать начальников отрядов, и когда те собрались на тесной площадке перед цитаделью, каждому указал его место в предстоящем бою. Начальниками в башни Мириан назначил опытных в воинском деле тадзреулов; оборону всей южной стены поручил Арчилу, а помощниками ему назначил Богумила и Зураба – младшего сына кахетинского азнаура Петре, который был тяжело ранен в ночном бою и лежал в цитадели. Северо-западную стену, где не было башен, Мириан поручил армянскому нахарару Тачату, передав ему часть своих людей. Гуде приказал отобрать самых метких стрелков и поставить у бойниц башен, чтобы те разили в бок лезущих на стены врагов; остальным лучникам и пращникам велел занимать места на крепостных башнях и стенах. Восемь сотен хорошо обученных Богумилом абазгских воинов расположил в центре крепости с таким расчетом, чтобы они могли быстро достигнуть любого участка обороны. Командовать этими воинами поручил Федору. Тот даже побледнел от волнения и выпавшей на его долю чести. Он не догадывался, что Мириан это сделал для того лишь, чтобы его не обидеть.

Всех лошадей – картлийских и своих – по приказу немедля отправили в горы, а скот, предназначенный в пищу для гарнизона, загнали в крепость в отведенное ему место за оградой. Не успели коровы, свиньи и козы войти в крепость, как за внешними стенами запылали хижины рыбаков и ремесленников.

Старый рыбак-ромей привел к Богумилу свою ватагу. – Мы исполнили свое обещание, исполни теперь и ты свое, – сказал он.

– Чего хотят эти люди? – спросил Мириан, с удивлением глядя на ремесленников.

– Оружия. Я обещал им, – ответил Богумил.

– Зачем тебе оружие, отец? – спросил Арчил с улыбкой.

– Увидишь, зачем, – ответил старый рыбак.

Мириан распорядился вооружить ремесленников и рыбаков. Богумил повел ватагу к кузнецу Камугу. Тот радостно встретил рыбака.

– Я знал, что ты придешь, старый вояка, – сказал он весело. – Покажем, Янакис, как мы умеем драться. Вот только силы у нас с тобой уже не те.

– Ничего, Камуг, руки еще удержат меч. Есть у тебя для меня что-нибудь подходящее?

– Вот, для тебя делал.

Камуг подал рыбаку тяжелый меч. Старик жадно схватил его цепкими пальцами и стал рассматривать.

– Спасибо, друг, хорош меч!

Богумил с любопытством смотрел на двух стариков. Рыбак при виде оружия выпрямился, глаза его заблестели. Остальным Камуг сказал:

– А вы берите, что кому по руке придется.

Гончары, кожевники, углежоги, ткачи и рыбаки с озорными шутками стали разбирать мечи, секиры, наконечники для копий и тут же насаживали их на ясеневые черенки. Кому не хватило оружия, брали железные полосы. Воины, глядя на них, посмеивались.

Чумазый рыбак старательно оглаживал ножом черенок секиры, подгоняя его по руке.

– Смотри, в штаны не наложи, когда увидишь саркинозов, – сказал ему один из воинов.

– Ты, я вижу, уже наложил, – огрызнулся рыбак. – У тебя штаны сзади висят, как курдюк.

В ответ раздался дружный хрхот. Воин, однако, не растерялся.

– Если ты так же смел, как твой язык, то саркинозы от одного твоего вида подохнут, – оказал он, – Верно говоришь. Если бы я был с тобой, то тебе не пришлось бы бежать от саркинозов.

Быть бы ссоре, но тут раздался возглас:

– Агаряне идут! К оружию, воины, на стены!

Крик дозорных заставил всех броситься по местам.

– Где они, проклятые?..

Сквозь сизую пелену дыма от догоравших рыбачьих хижин все увидели арабов, гнавшихся за несколькими всадниками, которые во весь опор мчались к крепости. Часть арабов отделилась от отряда, стремясь отрезать путь к воротам, которые уже кто-то открывал. Над головами врагов уже засверкали кривые сабли, бурнусы, как крылья, развевались за их спинами. Но тут с крепости в них полетел рой стрел; один араб упал, второй схватился за плечо, остальные круто повернув, отъехали в сторону. Ворота закрылись за беглецами. Это был Апста зыхьчо с сыновьями и несколькими своими сородичами. Возбужденные и злые, как осы, они сейчас же взобрались на крепостные стены и стали дразнить врагов. Апста зыхьчо показал им непристойный жест, чем вызвал смех в крепости и ярость врагов. Поостыв, он рассказал Федору, что уже попробовал арабской крови. Отряд Апста зыхьчо внезапным налетом из засады порубил передовой арабский дозор, но вынужден был бежать в Анатолию, так как за ним погналась целая туча арабов, а путь в горы был уже отрезан.

– Где мой дядя? – спросил Федор.

– Наш правитель не захотел идти на побережье. Он с небольшим отрядом воинов отошел в горы и там будет держать проходы, – сообщил Апста зыхьчо. – Большое войско идет на Анакопию, я сам видел.

– Мы готовы, – ответил Мириан.

И оно пришло, большое войско грозного Мурвана Кру. Скоро на всем пространстве перед Анакопией и вдоль моря появилось множество всадников. Они деловито разбивали лагерь. Ряды их палаток выстроились несколькими линиями. К крепости мусульмане не подходили; они занимались своими делами: поили и мыли лошадей, купались, готовили пищу у костров. Будто не завоеватели приехали, а гости. Вечером, на заходе солнца, муэдзин призвал правоверных на молитву. Присев на колени на маленьких молитвенных ковриках, арабы совершали вечерний намаз.

6

Вынужденные покинуть свой город-крепость анакоийцы расселились по урочищам. Одни нашли приют в поселениях абазгских дадалов, другие поднялись в горы и избрали своим временным жилищем ацангуары, сложенные, по преданию, карликами-ацанами. Много таких каменных построек разбросано в горах, почти у самых вершин. Абазгские пастухи использовали их для укрытия скота, да и сами жили в них во время летнего выпаса стад. Прибрежные поселения тоже опустели. В эти суровые дни испытаний народ потянулся к Хранителю веры предков. Старый жрец знал, что нужно абазгам, и объявил о предстоящем молении. В назначенный им день в священной роще, находившейся под покровительством Аныха Псырцха^[53], собралось множество вооруженных мужчин – женщинам не разрешалось присутствовать при совершении таинства.

Могучие дубы-великаны зеленым шатром раскинулись над площадкой, часть которой оставалась открытой и примыкала к огромной скале, угрожающе нависшей над рощей. Перед ней лежал большой обломок, видимо, сорвавшийся когда-то сверху. Он имел форму вытянутого прямоугольника с выступающими по низу карнизами, где находились углубления для крови жертвенных животных. На гладкой груди скалы высечен крест. Кто, когда сделал все это, не знал даже мудрый Хранитель веры предков; знали только о том, что предки абазгов, еще задолго до христианства, почитали эту рощу священной. Здесь они просили своих богов даровать им наследника или исцелить больного, давали обеты, клялись, устраивали моления. В роще полно людей, но царит такая тишина, что слышно только щебетание птиц. Самые почитаемые старики – дадалы – стоят перед камнем лицом к народу; всего их двенадцать. Каменный крест и двенадцать почтеннейших стариков – по числу святых апостолов – это была маленькая дань, скорее – уступка язычников-абазгов христианству. Все в глубоком молчании ждали появления Хранителя веры предков.

И вот он вышел из-за скалы – высокий, прямой; его худые руки и ноги обнажены, а тело покрывает овечья шкура. Голова жреца, совершенно лысая, блестит на солнце, зато белоснежная борода достигает колен; глаза полузакрыты. За ним идет Мудрый Пшкяч; он несет на вытянутых руках жертвенный нож из зеленовато-серого камня, лежащий на шкурке ягненка. Откуда, из какой глубины веков попал этот нож к абазгам, неведомо, но сколько они себя помнят, он всегда был обязательной принадлежностью моления. Жрецы передавали его друг другу как величайшую реликвию предков, потому что их боги принимали жертвы, только заколотые этим ножом – таким же вечным, как сами горы, ибо, над нефритом, из которого он был сделан, время не властно.

Жрец вошел в полукруг. Двенадцать стариков повернулись к нему лицом. Пшкяч стоял несколько в стороне, все так же держа на вытянутых руках священный нож. Жрец поднял веки, и все увидели его горящий взгляд. Величественным жестом он подал знак абазгам стать на колени, сам же остался стоять, только повернулся к скале и протянул к ней руки.