Текст книги "У стен Анакопии"

Автор книги: Роман Петрозашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Маринэ смотрит на густеющие тени, слушает голоса родной природы и думает о прожитом. Глубокий вечер его жизни так же печален и тревожен, как этот багровый закат.

Маринэ был старым и седым уже тогда, когда нынешние старики были молодыми людьми. Но что с того, что слава о первейшем человеке среди апсилов разнеслась по всему Кавказу и даже залетела во дворцы повелителей народов Востока и Запада, если долгая жизнь принесла суровому воину и правителю Апсилов лишь горький дым разочарования? Ничего из задуманного им еще в молодые годы не осуществлено – не собраны под его властной рукой в одно могущественное государство земли апсилов, абазгов и мисимиян, не восстановлен Цхум, разрушенный ромеями лишь для того, чтобы он не достался воинам персидского царя Хосрова, некогда грозная крепость Тсахар тоже лежит в развалинах. Из остатков ее апсилы сложили для своего правителя и его семьи маленький дворец. И вот Маринэ сидит в крохотной башенке этого дворца и провожает уходящий день. Таков итог его долгой жизни.

Много вечеров и рассветов встретил он в этой башне, много здесь им передумано и взвешено. Теперь решение принято, завтра он его объявит. На душе Маринэ – спокойная грусть примирения с неизбежным. Что ж, он покажет своему народу выход – единственный правильный выход... Пусть не думает его сын Евстафий, что он счастливее отца. Другого пути у него нет.

По мере того, как сумерки сгущались, Маринэ все больше проявлял нетерпение; он напряженно вслушивался в тишину леса. «Они должны были вернуться к первой звезде, – подумал он о гонцах, разосланных несколько дней назад во все концы Апсилии. – Но вот уже вечерняя звезда выводит на небо свое бесчисленное сверкающее воинство, а их нет...». Услышав, наконец, радостное ржание возвращающихся из дальней дороги лошадей, Маринэ с облегчением откинулся на спинку скамьи. К воротам крепости-дворца подъехало несколько всадников, а через некоторое время на башню поднялся сын Маринэ.

– Гонцы вернулись. Они оповестили всех. Не застали только Мыкыча и Циркута. Они дней пять как уехали в Анакопию, – сказал Евстафий с нескрываемым раздражением. Он был уже немолод и фактически правил Апсилией. То, что отец до сих пор не сказал.ему, зачем созывает глав родов, вызвало в нем недовольство. Лишь глубокое почтение к отцу не позволяло Евстафию явно выразить его.

– Мыкыч и Циркут завтра будут здесь, – проговорил Маринэ.

– Значит, это ты послал их к ромейскому выкормышу?.. Зачем?

– Завтра ты обо всем узнаешь. – Что ты задумал, отец?..

– Завтра!

Евстафий выдержал тяжелый взгляд запавших глаз отца. Маринэ твердыми шагами пошел к выходу. Стальное острие его алабаши высекло искру из каменного пола. Евстафий стиснул кулаки; в нем кипела обида. Он догадывался, зачем отец созвал старейшин апсильских родов, и тихо сказал:

– Духи гор, не дайте свершиться неправому делу.

Духи гор никогда не скажут прямо; их язык надо понимать. Как бы в ответ на слова Евстафия бесшумно полыхнул в облаках розовый свет молнии. Евстафий почувствовал в груди холодок; он не понял, одобряют ли его духи гор или предостерегают, и это посеяло в его душе тревогу.

Главы апсильских родов начали съезжаться к полудню. Первым приехал в сопровождении двух сыновей-близнецов Апста зыхьчо. Лицо главы рода обезображено страшным шрамом. Ростом он невелик, телом сух и в бою проворен, как рысь. Не одна вражья голова слетала с плеч, снесенная быстрым, как молния, клинком Апста зыхьчо. Его сыновья – небольшого роста крепыши – Абыда и Гыд держались скромно, но с достоинством. Все знали: братья – неустрашимые воины, они не уступают отцу в воинской доблести.

Как ни торопились люди Маринэ навстречу Апста зыхьчо, проворные братья опередили их. Они мигом слетели с седел и, стараясь опередить один другого, помогли отцу спешиться. Апста зыхьчо, чуть прихрамывая, пошел к Маринэ.

Завидев побратима, Маринэ встал ему навстречу.

– Ты, как всегда, первым откликнулся, – сказал он, усаживая Апста зыхьчо рядом с собой.

– Я и мои сыновья всегда готовы служить Апсилии и тебе, – с достоинствам ответил старый воин. – Куда ты поведешь нас?

– Стар я войско водить. Да и не воинской доблести жду от тебя. Мне нужен твой мудрый совет.

У Маринэ не было тайн от побратима. Прежде чем объявить свое решение главам родов, он хотел заручиться поддержкой Апста зыхьчо. Старики беседовали с глазу на глаз. Евстафий не посмел приблизиться к ним. Он встречал других глав родов. Когда появился в окружении своих немногочисленных сородичей старик Абгахша из далекого и глухого урочища Амзара, среди людей Маринэ и ранее прибывших послышался недовольный ропот. Абгахша лишь сверкнул на них глазами из-под косматых бровей и угрюмо отошел в сторону. Абгахша – не апсил. Он принадлежал к одному из могущественных некогда родов мисимиян – племени, жившего высоко в горах севернее абхазов и апсилов. Мисимиянские роды были чрезвычайно горды, жили независимо друг от друга, никого не признавая. В результате междоусобиц, а также нашествий персов и арабов много мисимиян было истреблено, страна их опустела. Оставшиеся несколько родов, в том числе и род Абгахша, жили обособленно; занимаясь охотой и скотоводством. Крепость Тсахар, из остатков которой был построен дворец Маринэ, была когда-то южным форпостом Мисиминии на границе с Апсилией; ее разрушили воины Льва Исавра.

Абгахша молча и безразлично осмотрел развалины и маленький дворец Маринэ, потом стал что-то тихо говорить сврим молодым спутникам. Абгахшу не приглашали на совет старейшин. Он держался слишком высокомерно, а раз человек возгордился до того, что никого не хочет замечать, то стоит ли обращать на него внимание? Но каждый думал про себя: «Зачем приехал этот старый горный волк? Что ему нужно от апсилов?». Неприязнь к Абгахше объяснялась еще и тем, что, когда апсилы отбивались от арабов, его род не пришел им на помощь, тогда как другие мисимиянские роды присылали своих мужчин. К сожалению, мисимияне слишком поздно поняли, что им следовало выступить против общего врага совместно с апсилами и абазгами. Но, как говорят, кувшин разбился, и вино пролилось. Не затем ли приехал Абгахша, чтобы, хоть и поздно, присоединиться к апсилам и разделить с ними судьбу своего рода? Говорят, Абгахша недавно был в Анакопии, но и там ни с кем не общался. Мрачная и загадочная фигура этот Абгахша.

3

Приехали Дадын и Дигуа в сопровождении Мыкыча и Циркута. Маринэ втайне надеялся, что приедет его внук Леон, но, увидев приближающихся гостей, подавил в себе разочарование. Правда, приезд этих двух глав могущественнейших абазгских родов стоил посещения самого правителя. Леон не ошибся в выборе посланцев – глав обоих родов в Апсилии хорошо знали и уважали за неустанную борьбу против Священного Палатия. Маринэ про себя отметил благоразумие Леона. Глава апсилов обнял сначала Дадына, как старшего, потом Дигуа, прижавшись по обычаю плечом к плечу гостя, затем усадил их рядом с собой. Оба со cдержанным достоинством оказывали знаки почтения старейшему и знатнейшему из апсилов. Евстафий бросал на них злобные взгляды; это не ускользнуло от внимания абазгов. Они молча взглянули друг на друга, поняв, что отца и сына разделяет несогласие, а это плохо. Сын Маринэ горяч, неукротим.

Главы апсильских родов собрались под священным деревом предков. Этот дуб выделялся величиной и мощью даже среди своих многовековых собратьев – настоящий великан среди великанов. На его широко раскинувшихся могучих ветвях висели многочисленные подношения ищущих покровительства Ажвейпша – оленьи рога, черепа зверей, расшитые пояса, разноцветные лоскуты. На одном из суков виднелись истлевший лук и колчан со стрелами. Рассказывали, что лук и стрелы повесил какой-то бездетный апсил, просивший у Ажвейпша сына, а когда его желание исполнилось, он к своим подношениям добавил люльку, из которой вырос посланный богом малыш. Так они и висели рядышком, олицетворяя надежду апсилов на всемогущество старых языческих богов, веру в которых не поколебало даже трехсотлетнее господство христианства.

При появлении Маринэ главы родов почтительно встали. Правитель апсилов жестом попросил всех сесть, но сам остался стоять, опираясь на алабашу.

– Дети мои, – тихо, но внятно заговорил Маринэ. – Мое старое сердце наполняется радостью, когда я вижу вас. Вы слетелись ко мне по первому моему зову. Вижу: вы готовы идти в бой, храбрые мои воины.

Все снова встали и поклонились вождю, который не раз водил их на славные битвы. Тем самым старейшины выражали готовность и впредь служить ему мечом.

– Но на этот раз не воинской доблести жду от вас – пусть ваши мечи остаются в ножнах. Мне нужны ваши преданные сердца и ваша вера в будущее нашей родины. Ради этого я созвал вас.

– Мы готовы повиноваться тебе. Приказывай, – сказал Апста зыхьчо.

– Приказывать – значит принуждать. Я же хочу от вас не слепого повиновения, а проявления мудрости.

Маринэ окинул апсилов взглядом, но видел их как в тумане – ему вдруг отказало зрение. Сердце правителя внезапно затрепетало, как птица в силке; в него вонзилась боль. Он понял: это конец. Маринэ давно был готов к этому и потому остался спокоен, как подобает апсилу перед лицом смерти. Старик только покачнулся, но когда Евстафий хотел поддержать его, отстранил сына движением руки. Апсилы должны видеть: с ними говорит их правитель. Ум его ясен, решение непреклонно. Все видели, что их вождю трудно говорить, и взволнованно ждали, понимая необычность происходящего. В густой кроне, священного дуба перекликались зяблики, вдали приглушенно шумел расходившийся Кодор. Дадын смотрел в ту сторону, будто прислушиваясь к сердитому рокоту реки. В действительности он весь напрягся, готовый ко всему. Он тоже ждал.

– Если бы я сказал, что мне нужны ваши жизни, я знаю: любой из вас, не колеблясь, отдал бы свою, но сегодня я от вас хочу большего, – продолжал Маринэ.– Духи гор сосчитали дни моей жизни, но прежде чем оставить вас, я скажу то, что подсказывает мне мудрость прожитого. Это вое, что у меня для вас осталось...

Маринэ перевел дыхание. Он поднял голову и прислушался к щебетанию птиц – так, по крайней мере, всем казалось. На самом деле старец прислушивался к скребущей сердце боли.

– Мне нечего скрывать от вас. Духам гор не было угодно, чтобы дело моей жизни увенчалось успехом. Апсилия и Абазгия не стали единым эриставством, как того все мы желали. Но это желание не должно умереть со мной. Апсилия обескровлена, мы изнемогаем в борьбе с агарянами. Мы не можем без конца противостоять им: нас мало, их много. Если апсилы не хотят разделить судьбу мисиминян, они должны объединиться с абазгами в одно государство... по нашей доброй воле под рукой Леона Абазгского. Под священным дубом будто пронесся вихрь. Многие вскочили, послышались негодующие возгласы:

– Не пойдем, под Леона!..

– Абазги отсиживались за нашей спиной!..

– Леон – выкормыш императора Льва. Мы ему не верим!..

Евстафий был бледен; он с ненавистью смотрел на Дадына и Дигуа. Маринэ поднял дрожащую руку, призывая к тишине, но страсти разгорались все больше. Дадына и Дигуа окружили приближенные Евстафия, кое-кто из них схватился за рукоятки мечей. Дадын встал и скрестил на груди руки. Мудрый абазг спокойно пережидал бурю. Дигуа остался сидеть, потому что знал: апсил не осрамит себя, не ударит сидящего.

– Я пока еще правитель! – твердо произнес вдруг Маринэ. – С каких пор вы перестали уважать старших? Стыдитесь, апсилы, я не узнаю вас!..

Некоторое время царило молчание. Все чувствовали смущение перед своим старым вождем, никто больше не садился. Встал и Дигуа. Он с облегчением вздохнул и бросил на Дадына вопрошающий взгляд. Тот был невозмутим. В Дигуа вспыхнула снедавшая его неприязнь к старому камариту. Он сознавал, что соперник проявил больше мужества и выдержки. Но тут снова заговорил Маринэ, и Дигуа весь обратился в слух.

– Я говорю об объединении Апсилии и Абазгии под рукой Леона с болью в сердце. Но я вижу: это только моя боль. Какой совет вы можете дать, если позволили распалиться своему сердцу? Слушайте, а потом взвесьте все спокойно и мудро, как мужчины. Я никого не принуждаю избирать своим патроном Леона Абазгского, каждый волен поступать по-своему...

Переждав новый приступ, Маринэ снова заговорил:

– Абазги и апсилы – родные братья. Обычаи, язык и боги у нас одни. В жилах многих апсилов течет абазгская кровь... Разве мы не берем себе жен у абазгов, а они – у нас? Что нас разделяет? Ничто. Объединяет же многое: общая судьба наших народов-братьев... Когда воины царя Хосрова и мусульмане разоряли Апсилию, разве абазги не приютили наших жен и детей, разве не они помогали нам в битвах?.. Когда аланы по наущению спафария Льва залили кровью Абазгию, разве мы оставили наших братьев в беде? Неужели духи гор отняли у нас память, и мы забыли об этом?.. Вы скажете: а как же наследник, которому я должен передать Апсилию по праву?..

Маринэ обвел толпу тускнеющим взглядом и, не найдя в ней Евстафия, протянул ищущую руку. Все вдруг поняли: их владыка ослеп. Евстафий встревоженно подбежал к отцу. Маринэ оперся на плечо сына. Главы родов подошли ближе, предчувствуя беду – уж очень стар был их правитель, а этот разговор, решавший судьбу Апсилии, оказался выше его сил.

– Горестно мне: не такой хотел я оставить тебе Апсилию. Знаю: если бы наша страна была так же могущественна, как в дни моей молодости, не было бы для нее правителя лучше, чем ты. А сейчас – какое наследство я тебе оставляю? Разоренную страну, обескровленный народ. Ты был бы для апсилов добрым и мудрым пастырем, ты смел и неукротим. Но силы, тебе противостоящие, могущественнее. Когда горный обвал преграждает путь ручью, тот находит иной путь, сливается с другим ручьем. Только безумец решится грудью преградить путь обвалу. Не уподобься такому безумцу. Сохрани свой народ в нашей общей колыбели Апсны. За это потомки благословят тебя. Знаю, какую обиду тебе наношу. Но судьба Апсилии мне дороже тебя, хотя ты кровь и плоть моя, надежда и продолжение рода. Заклинаю тебя памятью и кровью павших в борьбе сынов Апсилии: не дай обиде ослепить себя, прояви мудрость мужа – ведь ты уже не дитя. Будут главы апсильских родов отдавать себя под покровительство Леона Абазгского – не противься. Сам первый иди к нему, ведь в нем налоловину наша кровь. Такова моя воля... Циркут, Мыкыч, здесь вы? – спросил вдруг Маринэ.

Циркут вышел вперед и низко поклонился:

– Мы здесь.

– Что Леон Абазгский наказал вам передать мне и главам апсильских родов?

Циркут еще раз поклонился Маринэ, потом – всем присутствующим и заговорил:

– Леон Абазгский оказал так: «Я склоняю голову перед мудростью и доблестью моего деда – правителя Апсилии Маринэ. Если он и знатнейшие апсилы решат на своем сходе объединиться с Абазгией, мы примем их как родных братьев».

– Дадын, верно ли Циркут передал слова Леона Абазгского?

– Передано верно, но не все. Леон Абазгский еще сказал: «Я буду чтить Маринэ как главу нашего рода, а его сына сочту родным отцом».

Циркут в замешательстве посмотрел на Дадына. Насколько он помнил, Леон этого не говорил, но смолчал, понимая, что это дополнение сейчас весьма уместно. Он только подумал о том, что у правителя Абазгии ловкие и хитрые советники. Циркут и Мыкыч переглянулись: они поняли неизбежный ход событий и уже решили для себя не затеряться в них, а постараться выскочить вперед. Дигуа стиснул зубы, досадуя на себя за недогадливость. Опять проклятый разбойник обошел его.

– Не вассалом будешь у Леона Абазгского. Не забывай: он мой внук, тебе – племянник. За Абазгией и Апсилией – Картли и могущественная ромейская империя. Хотя и ненавистно всем нам иго ромеев, но за ними сила, за ними ты сохранишь наш народ. Иного пути нет у тебя, сын мой. Клянись быть верным Леону Абазгскому, – потребовал Маринэ.

После мучительного колебания Евстафий сказал:

– Духи гор, будьте свидетелями: клянусь верно служить нашей общей родине —Апсны.

Дадыну и Дигуа не понравилась клятва Евстафия. Они поняли: Евстафий не признает над собой Леона. Абгахша, о котором все забыли, неодобрительно насупился. Кто знает, о чем думал этот горный волк?

– Сын мой, я не могу от тебя требовать того, что свыше твоих сил, но знай: если по твоей вине между абазгами и апсилами прольется кровь, я призову духов гор наказать тебя...

Острая боль снова пронзила измученное сердце Маринэ. Он выронил алабашу и, хватаясь за грудь, стал падать. Евстафий и Апста зыхьчо подхватили его на руки. Лицо старца стало мертвенно бледным, он дышал часто, стекленеющими глазами Маринэ уставился в густую крону дуба; он будто прислушивался к тихому говору листьев священного дерева... В уголках запавшего рта показалась темная струйка крови. Апсилы и абазги обнажили головы. Никто из них не проронил ни слова, не запричитал. Их вождь умер мужественно и просто, как полагается апсилу.

НАСЛЕДНИКИ СТЕФАНОЗА

Вижу: ветви дерево пустило,это рода царственного сила... Иоан Шавтели

1

Пятый день Леон в пути. Его сопровождает Дадын с десятком верных камаритов. Свита маленькая, но надежная. Леон не хотел привлекать внимание к своей поездке к правителю Эгриси Мириану. На всякий случай, в Анакопии распространили слух: едет-де апсха с малым числом воинов осматривать свои владения, а заодно потешить душу охотой. Выехали в ночь. Поначалу направились в горы, а там свернули на восток и тайными тропами к рассвету пересекли Апсилию. Дневали у выхода из ущелья реки Келасури, где их уже ждали запасные лошади. В сумерках перешли реку вброд. Прошли через Келасурскую крепость и вступили в Эгриси. Ехали цепочкой по узкой леоной тропе. Впереди – Ахра. Одному Ажвейпшу известно, как он находил ее во тьме. За ним – Дадын, потом Леон, а затем – остальные. У каждого – два коня. Тихо кругом, лишь временами зальется не то лаем, не то смехом шакал да захлопает крыльями потревоженная птица. Размеренный топот копыт и покачивание в седле не мешают мыслям Леона.

Еще не так давно отсюда начинались владения царей Лазики, которые держали в подчинении обширные приморские области, простирали свое влияние на многие соседние царства. Ныне же эта опустошенная, много раз политая кровью земля подпала под руку правителей Эгриси. Что ж, патрикий Сергий, сын Барнука, в этом сам держит ответ перед богом. Видно, в книге судеб было предначертано ему восстать против владычества Ромейской империи и отдать свою страну под власть Омейядского халифата. Хотел ли он этим облегчить участь своего народа или мыслил с помощью арабов раздвинуть за счет соседей пределы своего государства, неведомо, да только ввергнул Сергий свой народ в еще большую беду. Арабы обложили народ непосильными подушным и поземельным налогами, знатные лазы потеряли свои привилегии, а пуще всего то, что мусульмане насильно обращали народ в свою веру.

Кесарь не простил. Сергию отпадения от империи. Когда ромейские легионы вместе с картлийскими воинами вытеснили из Лазики магометан, он лишил лазов самоуправления, а потом и вовсе отдал Лазику во владение Эгриси. Так и канули в лету государство Лазика и древняя династия ее царей. Сколько Леон ни всматривался в будущее, стараясь проследить дальнейший путь Абазгии, он, неизменно приходил к одному: судьба Лазики – нам урок. При очевидной угрозе нашествия агарян надо следовать заветам отца – быть в союзе с Картли и... держаться императора Льва.

Сегодня ехали не таясь, но избегали сел. Их можно было не объезжать – сами поселяне при виде вооруженных всадников оставляли жалкие жилища и уходили в глухие болотистые леса. Сразу за переправой через реку Ингури отряд наткнулся на свежее пепелище. Еще не облетела с деревьев пожухлая от жара листва; стоял трупный омрад; тяжело взлетали сытые вороны. Леон поморщился, Дадын же с усмешкой сказал:

– Это запах войны. Привыкайте.

Из зарослей ежевики и сасапарели вылезло какое-то чудище; абазги не сразу признали в нем человека. Он был в лохмотьях, космат, весь в гноящихся язвах и струпьях; вместо глаз – зияющие раны. Страшный человек полз, волоча изуверски перебитые ноги. Лошадь Леона всхрапнула, попятилась. Человек приподнялся на руках и невидяще уставился в ее сторону.

– Кто здесь?.. Ты христианин? – свистящим шепотом спросил он.

– Да, мы христиане, – ответил Леон. – Кто ты, несчастный? – Если ты христианин, избавь меня от мучений, убей!

– Без божьей воли даже волос не упадет с головы человека, – проговорил Леон, содрогаясь от ужаса и сострадания.

– А-а-ы-у!.. Моя семья погибла по воле бога – ты это хочешь сказать, христианин?

Леон наклонился над лежащим.

– Кто погубил твою семью?

– Гасан, запомни, вероотступник Гасан!.. Пусть весь его род станет добычей шакалов и воронов, как стали мои внуки. Да свершится проклятье! – Несчастный издал тяжкий стон. – Что же ты стоишь, убей меня! Ты сделаешь доброе дело.

Человек услышал фырканье и топот других лошадей. Он с трудом повернулся в их сторону.

– Неужели среди вас нет ни одного мужчины? – он заскрежетал зубами. – Трусы! Отдайте мечи женщинам выкапывать коренья. Вы недостойны носить их.

Дадын требовательно взглянул на Ахру, тот неохотно, слез с лошади.

– Как тебя зовут, за кого мы должны отомстить? – хмуро спросил он.

– Гаха мое имя, Гаха... Не дайте мое тело на растерзание зверям.

Ахра вытащил меч.

– Приготовься умереть, Гаха.

Гаха приподнялся на руках, перекрестился сам и перекрестил молодого воина.

– Благословляю твой меч... Господи, прими мою душу грешную!..

Абазги соблюли христианский обычай – похоронили несчастного страдальца в наскоро вырытой неглубокой могиле и отправились в дальнейший путь.

Откуда им было знать, что, уходя отсюда под натиском византийцев и картлийцев, арабы обещали вернуться с еще большими силами и навсегда покрыть зеленым знаменем пророка понравившуюся им землю древней Лазики. Принявшего мусульманство Гасана они оставили со специальным заданием. Арабский военачальник сказал ему: «Всю землю, которую ты очистишь от неверных к нашему возвращению, мы отдадим тебе в правление». Вот он и старался, этот вероотступник, истреблять христиан. Он не подозревал того, что является лишь слепым орудием омейядов, от которого избавляются, как только в нем отпадет нужда.

К концу пути, когда вот-вот должны были показаться стены Цихе-Годжи, из зарослей ольхи вырвался отряд всадников и помчался на абазгов. Сверкающие над головами всадников клинки красноречиво говорили об их намерениях. Нападающих было вдвое больше, чем абазгов; они разворачивались полукольцом.

Абазги взялись за тяжелые луки, привстали на стременах; приученные лошади стояли как вкопанные.

По мере того, как нападающие приближались, тетивы луков абазгских лучников оттягивались назад, и вот уже правая рука лучника с зажатой между пальцами стрелой – у самого уха, а круто изогнутый лук полон едва сдерживаемой силы. Легкий свист, и новая стрела во мгновение ока легла на левую руку, а правая уже рвет тетиву к уху. Лишь трижды абазги успели послать свои несущие смерть стрелы. Действие их было ошеломляющим – несколько всадников сразу влетело, другие еще некоторое время продолжали скакать, кто клонясь набок, кто откидываясь назад или припав к загривку лошади. А одна лошадь со стрелой в груди по самое оперение, поднялась на дыбы и грохнулась на землю, придавив собою всадника. Полукольцо распалось. Леон поднял гибкий кривой клинок – подарок Дадына, вывезенный из Хазарии; он наметил себе всадника в чалме и богатом бурнусе, скакавшего на великолепном вороном коне. Дадын попытался было удержать Леона, да где там – молодой правитель забыл об опасности. Кровь закипела в нем. Он гикнул и помчался навстречу врагу: только ветер в ушах, да в груди холодок игры со смертью. Дадын едва успел крикнуть:

– Ахра, береги апсху!

На какое-то мгновение Леон увидел окрашенную хной бороду и черные горящие глаза. Враг занес саблю, намереваясь срубить его как лозу, но Леон хорошо заученным приемом выбил ее и тут же полоснул концом клинка своего противника от левой ключицы до правого бедра. В следующий момент он прикрылся щитом от удара второго нападающего, и все же они не разминулись: и того достал клинок молодого правителя. Оглянувшись, Леон увидел, что рыжебородый повис вниз головой на стременах, а второй, выронив саблю и схватившись за окровавленную голову, мчится прочь с поля боя; увидел он и то, как Дадын ударил юнца длинным прямым мечом плашмя по спине – так старый воин выразил ему свое презрение. Юнец взвыл и пустился наутек. Абазги оставили лужи и взялись за мечи. Ахра подставил под удар врага щит, а правой рукой пырнул его в бок коротким мечом. Абазги рубились с азартным ожесточением. Дадын и Леон, оставив разгоряченных коней, стали наблюдать, как бьются их молодые воины. Они им не помогали, да в этом и нужды не было – врагов осталось мало. Дадын доволен; трудное ученье пошло впрок – лихо бьются его питомцы. Не выдержав дружного отпора, враги бросились врассыпную. Ахра озорно свистнул им вслед – пусть почувствуют свой позор.

За время, пока шел этот скоротечный бой, коршун не успел сделать над воинами третьего круга, а поле сечи покрылось трупами поверженных. Почти половина врагов была перебита. Леону понравился конь рыжебородого. Он приказал его поймать. Но вряд ли бы это удалось, если бы коню не мешал волочившийся за ним труп хозяина. Это было красивое животное. Сухая маленькая голова, тонкие стройные ноги при широкой груди говорили о там, что в жилах жеребца течет благородная кровь арабских скакунов. Четверо молодых абазгов едва сдерживали разъяренного жеребца; он храпел, его большие глаза горели фиолетовым огнем, уши были прижаты, а крепкие зубы оскалены. Леон вскочил на него.

– Осторожно, апсха! – крикнул Ахра.

– Пустите! – приказал Леон азартно.

Жеребец бешено сопротивлялся– всаднику – он становился на дыбы, взбрыкивал, крутился на месте, норовя укусить за ногу, лягался, потом вдруг бросился вскачь и, сделав крутой поворот, резко остановился, взрыв передними копытами землю. Леон не ожидал этого – едва удержался в седле. Жеребец снова поднялся на дыбы и сразу прыгнул вперед, вскинув задом. Опять бешеная скачка, крутой поворот и внезапная остановка. Неопытный всадник неминуемо перелетел бы через голову коня. Наверно, жеребец таким способом уже не раз сбрасывал с себя непрошеных седоков, но с Леоном он не мог сладить. Абазги то замирали от страха за Леона, то из их уст вырывались возгласы одобрения; жеребец упал и перекатился на спину – хотел раздавить ненавистного всадника своим телом, но Леон был начеку: он успел выпростать ноги из стремян и отвалиться в сторону, но как только жеребец поднялся на передние ноги, словно рысь, прыгнул в седло. Дадын встревожился: не хватало еще, чтобы этот бешеный конь покалечил правителя!

– Брось камчу, апсха! – крикнул он.

И действительно – стоило Леону бросить висевшую у него на запястье плеть, как жеребец сразу утихомирился; он лишь гарцевал на месте, тяжело поводя взмыленными боками и роняя с губ пену. Леон стал ласкать его, обтирать пучком травы шею и бока; жеребец фыркал, поводил ушами, принюхивался к рукам Леона – знакомился. Но едва Ахра протянул Леону его плеть, как конь снова взвился и чуть было не вырвался. Леон понял: жеребец признавал его на равных.

– Настоящий аура!^[44] – воскликнул Ахра, завистливо поглядывая на коня.

– Пусть так и будет кличка ему – Аура, – согласился Леон.

Несколько воинов меж тем перевязали свои пустяковые раны, наложив на них молодые листья ольхи и подорожника. Отряд продолжал путь. Ехали осторожно. Кто знает, может быть, побитые вернутся с подкреплением? Все были возбуждены, недоумевали: кто эти люди и почему они на них напали? По словам Дадына, это земля Мириана, стало быть, и люди его. Все это было странным, наводило на раздумья. Беспокоило то, как эта стычка будет воспринята правителем Картли Мирианом и его братом Арчилом. Абазги, однако, заметили, что нападающие были неопытными воинами. Тем не менее Дадын тихо выговаривал Леону:

– Ты не простой воин – апсха. Ты должен руководить боем, а не рваться вперед, как... – он чуть не сказал мальчишка. – Что если бы тебя ранили или, не дай бог, убили? Горе Абазгии, позор на мою седую голову, на весь мой род.

Но в глубине души старик был доволен. «Смел, бьется искусно, только, сверх меры горяч. Ну, да с возрастом остынет, станет мудрее», – думал он, поглядывая из-под нависших бровей на Леона.

Никто, однако, не догадывался о том, что Леон сегодня впервые обагрил свою саблю кровью. В Константинополе юнцов из византийской знати учили драться деревянными мечами, и, бывало, они наносили друг другу изрядные синяки. Здесь же не о синяках шла речь – о жизни. Леон слушал Дадына, покусывая губы, но помалкивал. Старик прав, нельзя бросаться, сломя голову, в первую же драчку! Вдруг рассмеялся:

– Плохо же нас встречает правитель Картли.

– Думаю, – не Мириана люди, – ответил Дадын. – Те бьются стойко, а эти – как вороны разлетелись.

2

Вдали снова показался отряд всадников. Абазги остановились, взяли наизготовку луки, но Дадын предостерегающе поднял руку. Некоторое время он смотрел на всадников из-под ладони.

– Похоже – картлийцы. Стойте здесь.

Дадын поскакал к чужому отряду; навстречу ему выехал всадник:

– Кто такие?

Дадыну не понравился надменный тон картлийца.

– У нас, абазгов, молодые первыми приветствуют старших, а картлийцы разве не чтят этот обычай предков? – спросил он.

Воин вспыхнул.

– Вы абазги? Прости, отец.

Его словно ветром сдуло с седла; он поклонился Дадыну, потом взял его коня под уздцы и почтительно повел к своему отряду, впереди которого находился еще довольно молодой воин в богатом одеянии и золоченом шлеме. Старик узнал в нем Арчила – младшего брата правителя Картли. Дадын спешился и поклонился.

– Счастливой дороги тебе, доблестный Арчил, – с достоинством произнес он.

– А, старый, разбойник, здравствуй! – дружелюбно сказал тот. – С какими вестями послал тебя к нам твой патрон?

– Леон Абазгский сам скажет, зачем приехал.

Старик дипломатично назвал правителя своей страны не по-картлийски – эриставом и не по-ромейски – архонтом, потому что такого звания он еще не получил от императора, а Леоном Абазгским, вложив в эти слова все значение, которое хотел им придать. Так в свое время величали и Константина.

– Так это он! – обрадовался Арчил.

Он тронул коня, отряд картлийцев поскакал к абазгам. Дадын едва успел предупредить своих:

– Брат правителя.

Абазги спешились и поклонились. Арчил обнял несколько растерявшегося Леона, потом стал рассматривать его, держа обеими руками за широкие плечи.