Текст книги "У стен Анакопии"

Автор книги: Роман Петрозашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Лонгин уже не раз приходил с такими требованиями, и начальник знал: раз нужны сильные воины, значит, предстоит серьезное дело, о котором лучше не спрашивать. Он выбрал самых рослых и надежных воинов.

– За тобой долг, – сказал светло-рыжий гигант, сгребая кости.

– Вернемся – продолжим игру, – ответил подстать ему, весь свитый из мускулов горбоносый воин.

Это были Богумил и Гуда. Их случайно свела игра, а до этого они мало знали друг друга. Богумил нес службу во внутренних покоях императора. Про него говорили, что в мечевом бою ему нет равного среди боинов базилевса. Гуда же слыл непревзойденным стрелком из лука и нес службу на стенах внешней ограды, как и большинство лучников-абазгов.

– Ты будешь старшим, – сказал Германик Богумилу. – Вооружитесь и идите, куда вам прикажет патрикий Лонгин.

Патрикий приказал воинам ждать его до вечера возле крайней пристани на берегу Босфора.

– А чтобы вам не было скучно, вот вам...

– Пошли, – сказал Богумил, взяв горсть монет. – Там у одного родосца есть чем прополоскать горло.

Вскоре они сидели под фиговым деревом за вкопанным в землю столом из грубо отесанных досок. Хозяин вынес им объемистый кувшин и глиняные кружки.

– Если вино окажется таким же кислым, как твоя рожа, я утоплю тебя в этом кувшине, – пообещал Богумил.

– Будь ты на моем месте, выл бы, как собака на луну, – буркнул хозяин.

– От него жена сбежала с каким-то фракийцем, – услужливо сказал пропойца в рваном воинском хитоне, жадно поглядывая на кувшин.

– Как, красавица Эленика задала стрекача? – Богумил и его товарищи расхохотались. – Я давно тебе предсказывал это. Ты слишком стар для нее. – Проваливай отсюда, вонючий козел! – хозяин стал выталкивать оборванца из-за стола.

– Эй, оставь его. За такую новость он заслужил кружку вина.

– А платить кто будет? За вами и так долг.

– Возьми. Этого хватит расплатиться за прежнее, да еще и останется.

Хозяин сгреб деньги и спрятал их за пояс.

– Иди отсюда, не мешай нам, – сказал Богумил бродяге. Потом повернулся к товарищам: – Выпьем за красавицу Эленику! Эх, почему она не ко мне сбежала!

Хозяин с досады плюнул, но промолчал: горе – горем, деньги всегда остаются деньгами, даже если на душе у тебя тошно, да и ссориться с воинами базилевса опасно.

– Какое дело нам предстоит, хотел бы я знать? – сказал один из воинов.

– Раз оно поручено собаке Лонгину, то хорошего не жди, – ответил обросший волосами чуть ли не до самых глаз смуглый воин.

– Эй, Армен, держись покрепче за свою голову руками! Она может слететь с твоих плеч, у Лонгина всюду уши, – посоветовал третий.

Так за разговорами прошел час, стало темнеть. Лонгин пришел, закутанный в плащ, и, сделав воинам знак, повел их вдоль берега. Снизу доносился мягкий шелест волн; взошедшая полная луна проложила через Босфор серебряный мост. Давно миновали последнюю пристань, и теперь воины шли мимо роскошных усадеб ромейской знати. У одной из усадеб Лонгин остановил людей.

– Сначала пойдешь ты, – он ткнул в грудь Армена. – Если у входа есть страж, задуши его и открой ворота.

Армен отправился и скоро вернулся, сказав, что усадьба не охраняется, а ворота он открыл.

– Пойдем.

Группа вошла во двор, поднялась по широкой лестнице. Какой-то человек метнулся к двери, один из воинов успел перехватить его. Это был старый раб, Лонгин приставил к его спине короткий меч.

– Веди к спафарию, и – ни звука.

– Его нет, – прошептал перепуганный раб. – На заходе солнца он уехал.

– Ты лжешь. Веди!

– Но раб сказал правду: хозяина не было. В доме оставались только его жена с ребенком да несколько слуг. Обыскав все помещения, раздосадованный Лонгин вошел в спальню. Молодая женщина гордо сказала:

– Лонгин, не ищи спафария, его нет.

– Куда ты спрятала его?

– Спафарий Маврикий не привык прятаться. Он уехал по своим делам.

– Знаю, какие у него дела!

Женщина была поразительно красива. Глаза ее пылали, а губы вздрагивали от презрительной усмешки. И только голые до плеч прекрасные руки ее, прижимавшие к груди ребенка, выдавали волнение.

– Лонгин, ты забыл, чем обязан спафарию Маврикию. Зачем ты врываешься в его дом, как убийца?

– Говори, проклятая, где твой муж, иначе сама ответишь за него.

– Знаю, но не скажу, а отвечать перед богом будешь ты. Спафарий выкупил тебя у магометан, когда ты гнил у них в плену, а теперь чем ты платишь ему?

Воины угрюмо слушали этот разговор. В чем бы ни обвинялся спафарий, жена его была не при чем. Они это понимали. «Счастлив, должно быть спафарий Маврикий, имея такую жену», – подумал Богумил.

– Нет, скажешь! Не таких заставлял говорить.

Он повернулся к воинам:

– Возьмите ее на потеху! Вам хватит ее до утра, а утром, если она не скажет, где ее муж, я насажу на копье ее ублюдка. Ну!

Один из воинов сделал было шаг к женщине, но Гуда остановил его рукой. Как ни мимолетен был жест, Лонгин заметил его. Лицо патрикия исказилось злобой.

– Ты первый возьмешь ее! – показал он на Гуду.

Тот покачал головой.

– Абазги с женщинами не воюют.

– Ты не воин базилевса, а трусливый шакал. Иди ты! – указал он на Богумила.

Но великан даже не шевельнулся. Женщина с немой благодарностью взглянула на него.

– Учись, Лонгин, благородству у своих воинов, – сказала она.

Лонгин выхватил меч, женщина вскрикнула и согнулась, прикрывая собою ребенка. Она не видела, что произошло в следующее мгновение, а только услышала, как у ее ног зазвенел брошенный меч. Богумил перехватил руку Лонгина и так сдавил, что у того хрустнули кости. Патрикий взвыл и выбежал с проклятиями. Слуги испуганно шарахнулись от него. Богумил приподнял женщину. Она была бледна и шаталась.

– Мы не знаем, чем прогневил твой муж базилевса, тебе же зла не хотим. Но Лонгин не оставит тебя в покое. Беги, – сказал он.

Женщина положила плачущего ребенка на постель. Но даже приподнявшись на носках, она не дотянулась до лица Богумила, обхватила его руками и, наклонив к себе, поцеловала, а потом – Гуду. В прекрасных глазaх ее блестели слезы.

– Пусть хранит вас святая матерь Божья, воины. Я всегда буду молиться за вас.

Никогда Богумилу и Гуде не забыть бездонной глубины глаз и поцелуя этой женщины. Теперь, что бы с ними ни случилось, оба они не раскаивались в непослушании Лонгину. В глубоком молчании возвращались воины в казармы. Богумил и Гуда, немного отстав, шли плечом к плечу. Они не видели за собой вины, но понимали, что Лонгин им не простит. Гуда все еще чувствовал прикосновение теплых губ женщины и, словно стараясь сохранить его, то и дело прикрывал щеку ладонью. Как непохожа она была на случайных их подружек – крикливых и развязных обитательниц лупанара^[26]

Подождав Богумила и Гуду, Армен сказал: – Бегите.

– Нет, – покачал головой Гуда.

– Женщина обещала молиться за нас Божьей матери, – беспечно сказал Богумил.

Но едва Богумил вошел в свою казарму, как на него набросились четверо гигантов-ипаспистов^[27] не дав ему схватиться за меч. Они повалили его, заломили за спину руки и скрутили веревками. Богумил не сопротивлялся, понимая бесполезность этого.

– Иди, – ткнул его в спину копьем ипапист.

Богумил встал, и, направляемый уколами копья в спину, пошел. Так со связанными руками его и втолкнули в подземелье. Тяжелая окованная железом дверь захлопнулась за ним, оставив его в кромешной тьме. А через некоторое время к нему втолкнули абазга. Они развязали друг другу руки и улеглись рядом на кучу прелой соломы. Долго лежали, молча прислушиваясь к непонятным шорохам. Потом Гуда сказал:

– Молитвы женщины нам не помогли.

– Будем молиться своим богам, – ответил Богумил.

Он нащупал под рукой какой-то гладкий, продолговатый предмет и, поняв, что это человеческая кость, с отвращением швырнул ее по направлению шороха. Послышался писк.

– Крысы? – Они.

О том, что он в них кинул, Богумил не сказал.

Гуда брезгливо вздрогнул:

– Если мы не выйдем отсюда, крысы сожрут нас.

Плотная тьма осязаемо прилипла к лицу. Гуде хотелось оторвать, оттолкнуть ее, увидеть хотя бы проблеск света, чтобы дать глазам отдохнуть от давящего мрака. К смраду подземелья они уже притерпелись и почти не замечали его, но кромешная тьма угнетала.

– Как ты попал в Палатий? – спросил Гуда.

– Сам пришел. Десять лет назад снарядил нас воевода-князь на торг в понизовье Днепра. Там сманил меня один ромей на службу в императорское войско. «Таких, как ты, могучих воинов, базилевс весьма жалует»,– сказал он. Я и соблазнился.

– А разве твоей стране сильные воины не нужны? Или земля твоя бедна, нет зверя в лесах, рыбы в реках, хлеба она не родит? Чего ты искал здесь – славы, богатства? – с упреком говорил Гуда. —Я здесь не по своей воле: меня мальчиком привезли. И нет у меня другого желания, как только вернуться в Абазгию.

Но Богумил сказал не всю правду. Отпуская его к ромеям, воевода-князь дал ему тайный наказ присматриваться ко всему, а особенно к воинским порядкам, в чем сила ромеев, в чем слабость, на чем их империя держится. Хотя и знали славяне о ромеях немало, хаживали к ним «в гости» с мечом, но глаз с них не спускали. Не мог всего этого сказать Богумил Гуде.

– Родина – она как мать. Как же мать свою не любить! А покинул я ее любопытства ради: хотелось на теплые заморские страны посмотреть, ума набраться.

– Набрался? – Гуда усмехнулся.

– Сыт по горло. Давно пора к своим возвращаться, да не пускают из Палатия. Был бы в тех войсках, что во Фракии, ушел бы. А здесь куда уйдешь? Кругом ромейская земля.

Узники потеряли всякое представление о времени: для них оно словно остановилось и растворилось в окружающей тьме. Но оно напоминало о себе нарастающими муками голода, сменившимися затем нестерпимой жаждой. Богумил и Гуда быстро слабели и почти все время находились в состоянии полузабытья. Неужели префект приказал заживо похоронить их в этом каменном мешке? Богумила охватил приступ буйства. Он начал метаться в тесном подземелье, потом принялся грохотать в дверь кулаками и ногами. Он проклинал Лонгина, императора, вызывал на бой все ромейское войско. Наконец, устав, повалился рядом с Гудой.

– Лучше расшибиться головой об стену, чем медленно подыхать здесь.

По тому, как спокойно он это сказал, Гуда понял: Богумил всерьез намерен наложить на себя руки.

– Почему ты так говоришь? Разве в твоем сильном теле живет душа слабой женщины?

– Зачем ждать, когда крысы живого начнут грызть? Их уже много здесь собралось, слышишь?

– Воин должен бороться до конца. – Гуда положил руку на грудь Богумила, не давая ему встать.

– С крысами?.. Пусти!

– С самим собой...

Завязалась борьба. Гуда из последних сил цеплялся за Богумила.

– Сначала ты убьешь меня, а потом делай с собой что хочешь, – сказал он. —Никто не уйдет от смерти, как не уйдет всадник от тени своей, но тот, кто ищет смерти раньше назначенного богами срока, – трус.

Богумил покорился. Они лежали, обессиленные борьбой. Густой черной смолой сочилось время. Крысы все больше смелели: то одна, то другая пробегала по их телам, словно проверяя, не пришла ли пора вонзить в них зубы. Сначала узники отмахивались от крыс, а потом перестали обращать на них внимание, только тела их вздрагивали от прикосновения наглеющих тварей. Гуда бредил. Ему казалось, что он в родных горах; повсюду, среди зеленых лугов, виднеются пятна тающего снега, звенят ручьи, он спешит к одному из них, чтобы напиться, но только наклонится, как ручей уходит под землю, дразня тихим журчаньем. Гуда спешит к другому ручью, но и тот исчезает; Гуда разрывает землю руками, но вода неуловима. А рядом олень пьет из родника; он поднял голову и смотрит на Гуду огромными черными глазами, с его морды падают сверкающие капли, они растут, сверканье больно вонзается в мозг Гуды, и в то же время бездонные глаза оленя будто втягивают его в свою густую тьму. Но нет, это не глаза оленя, а тьма подземельная. Очнувшись, Гуда провел сухим языком по шершавым, потрескавшимся губам.

– У смерти вкус сухого песка, – прошептал он по-абазгски и поднялся, порываясь куда-то бежать.

Теперь Богумил стал успокаивать товарища, хотя сам был не в лучшем состоянии. Жизнь по капле оставляла измученные тела узников.

Но вот в затухающем сознании Богумила возникла странная картина: подземелье осветилось багровым светом, на фоне его появилась гигантская фигура человека. Богумил приподнялся на локтях и безумным взглядом смотрел на вошедшего. Свет больно резал глаза.

– Я думал, что крысы давно обглодали твои кости. Вставай!

Как ни был слаб Богумил, он нашел в себе силы подняться.

– Выходи, если хочешь жить, – сказал гигант.

Богумил сделал несколько шатких шагов. Потом вернулся к Гуде. Нечеловеческим напряжением сил ему удалось поднять его.

– Брось эту падаль! – сказал ипаспист.

Но Богумил вынес Гуду из подземелья, и – странное дело – с каждым шагом силы его возрастали, а когда он увидел бассейн, то кинулся к нему почти бегом. Он пил большими глотками теплую стоялую воду, потом, спохватившись, стал поить Гуду. С трудом удалось ему разжать зубы Гуды и влить в его рот несколько капель воды. Один, два слабых глотка, и Гуда ожил. Он вскочил и приник к воде. Оба пили, плескали воду себе на лицо, на грудь. Двое ипаспистов с удивлением смотрели на это воскресение из мертвых.

– Они готовы выпить весь бассейн, – сказал один из ипаспистов.

– Теперь они не будут жаловаться на недостаток воды, – загадочно проговорил второй. – Пошли! – он толкнул Богумила в спину тупым концом копья.

Гуда и Богумил шли медленно, все еще не веря, что остались живы. Над ними был не каменный свод, а звездное небо, и не смрад подземелья, а теплый влажный воздух обвевал их искусанные крысами тела. Но радоваться было рано. Обоих сковали одной цепью и повели на корабль. Там они оказались прикованными к одной скамье, за одним веслом. Жадный Лонгин продал их в рабство. На рассвете корабль снялся с якоря и отправился через Понт Эвксинский к далеким берегам Кавказа. Так Богумил и Гуда стали побратимами.

Три долгих года они были скованы одной цепью. За эти годы тела их высохли, покрылись язвами, а валёк весла залоснился, отполированный руками; зато ладони гребцов стали шершавы и тверды, как копыта. Все это время побратимы не теряли надежды вырваться на свободу – только бы оказаться у родных берегов. Но много раз ходил корабль в Понт Эвксинский, был и у берегов Кавказа, а желанная свобода не приходила – ромеи крепко стерегли рабов-гребцов. И вот теперь, когда все испытания остались позади, Гуда умирал. Богумилу больно было смотреть на побратима. Он понимал, что в тот момент, когда Гуда ступил на родную землю, у него иссякли последние силы. Гуда достиг ее, и больше ему ничего не нужно было. Он отдал себя духам гор.

Из леса появился Ахра. За ним шли древняя старуха и девушка. Как ни был удручен Богумил, он не мог не обратить внимания на дивную красоту молодой абазгки. Это были старая ведунья трав Шкуакуа и Амза.

Старуха обошла вокруг Гуды, шепча какие-то заклинания, потом присела возле него и стала осматривать и ощупывать его сухими коричневыми пальцами.

– Смотри, нан^[28], и учись, – обратилась знахарка к девушке. – Это храбрый воин. Я вижу на его теле рубцы старых ран, но новых нет. Трава ахурбгиц^[29]ему не нужна. Болезни у него тоже никакой нет, но он очень слаб и умрет, потому что его душой овладели духи гор. Тело его еще живет, а душа на пути к предкам.

– Но ты, ди^[30] не позволишь его душе расстаться с телом, – сказала Амза. – Абазгии нужны воины.

– Да, нан, ты верно говоришь, Абазгии нужны воины, – закивала старуха. – Попытаюсь вернуть его душу. Может быть, еще не поздно.

Шкуакуа взялась за дело. Она выбрала из корзины какие-то корешки, травы, сухие ягоды, долго варила их с приговорами в глиняном горшочке. Когда варево было готово, она сказала Амзе:

– Остуди, нан, и дай ему выпить половину. Если духам гор угодно будет вернуть ему жизнь, то после питья он уснет. Когда же он проснется, дай ему испить остальное. Утром дайте ему кислого молока с медом. Если же духи гор не отпустят его душу, то питье выйдет обратно с кровью, и тогда надо готовить долю мертвого^[31].

Старуха ласково погладила Амзу по плечу и заковыляла восвояси. Ахра почтительно проводил ее до леса. Мудрая знахарка неспроста поручила девушке ухаживать за больным. С помощью Ахры и Богумила Амза влила в рот Гуде целебное зелье. Некоторое время она с тревогой следила за ним. Гуда открыл глаза и увидел склоненное над ним прекрасное лицо девушки; он зажмурился, боясь спугнуть чудесное видение. Но оно было явью – девушка находилась здесь, рядом. Ласковые руки приподняли ему голову. Гуде казалось, что сама Абазгия, к которой он так страстно стремился, смотрит на него глазами-звездами и вливает в него жизненные силы. Глаза Гуды заблестели. Он взял руку Амзы и, не выпуская ее, уснул. Она посидела возле него, потом осторожно высвободила руку.

– Ахра, скоро ночь. Проводи меня. Утром я приду. Когда он проснется, вы сами напоите его.

Ахра пошел провожать девушку. Богумил с трепетным чувством восторга смотрел вслед Амзе.

Он поднялся над Гудой во весь свой громадный рост и протянул к небу руки.

– Духи предков, я должник ваш за дарованную свободу, за Гуду-побратима, – сказал он просто и мужественно.

СВАДЕБНОЕ ПОСОЛЬСТВО

Мудрый и в аду выкрутится. Абхазская пословица

1

Посольство Дадына не ладилось. Толстый, сонный на вид чиновник, ведающий посольскими делами каганата, тархан Юкук-шад, что значит Сова-князь, настойчиво допытывался, зачем приехали абазги, а осторожный старик отвечал, что скажет это только кагану.

– Разве ты не знаешь, что смертному не дано видеть солнцеликого? Скажи, зачем приехали, и я передам.

– А ты бессмертный?

Важный хазарин опустил пухлые веки.

– Ты хитер, как старый ворон. Но то, что ты просишь, невозможно. Я доложу о тебе царю. Он у нас ведает всеми делами в государстве.

– Пусть будет так, – сказал он. – Когда мы предстанем перед вашим царем?

– Разве абазгскому послу не нравится у нас? Почему он торопится, почему не хочет сказать, зачем совершил свой дальний путь?

– Об этом я скажу только царю, – ответил старик.

– Ну, тогда жди, – невозмутимо ответил тархан и накрыл глаза, давая понять, что прием окончен.

Раздосадованный Дадын снова ушел ни с чем. Уже больше недели потерял он в бесплодных разговорах с толстым хазарином, а дело не сдвинулось ни на шаг. Дадын не был даже уверен, знают ли вообще каган и царь об их приезде. А между тем принимавший их чиновник был не так ленив, как казалось. Византийский посол – желтый и высохший, похожий на мумию и неподвижный, будто каменный истукан, каких Дадын видел на степных курганах, приехал позже него и уже отправился в обратный путь, уладив, очевидно, свои дела. В посольский двор то и дело въезжали гонцы на взмыленных лошадях и разлетались из него во все стороны на свежих. Откуда-то из-за Дона приехали русобородые богатыри в кольчугах до колен и островерхих шлемах. Это были саклабы– так называли росичей, болгар арабы и хазары. Они были молчаливы и суровы, держались обособленно, но зорко присматривались ко всему. Хазарский чиновник принял их без задержки, и те, как узнал Дадын, говорили с царем Барджилем. Потом старый абазг видел их на базаре: саклабы выкупали из плена своих земляков.

Однажды после очередной неудачи в хазарском посольстве к Дадыну подошел худой и смуглый человек, закутанный до самых глаз в пеструю ткань.

– Ты много прожил – об этом говорят твои почетные седины, но ты не знаешь человеческой природы, – сказал он по-гречески.

– Зато ее хорошо знает мой меч. Что тебе надо? – ответил Дадын.

– Совсем немного. Дай мне, славный воин, от щедрости твоего сердца, а взамен я дам тебе мудрый совет.

– Говори.

– Но сначала яви свою щедрость. Мой совет так прост, что, услыхав его, ты рассмеешься и ничего мне не дашь. А без него ты лишь потеряешь время.

– Держи.

Дадын высыпал на ладонь человека несколько серебряных монет. Тот поспешно спрятал их и сказал:

– Рука дающего да не оскудеет...

Дадын нахмурился. Он готов был вытряхнуть из непрошеного советчика попусту отданное серебро.

– Подожди, я не все сказал!.. Рука берущего становится податливой... Не понимаешь? Дай тархану Юкук-шаду бакшиш... Приходи к нему вечером.

Дадын рассмеялся.

– Не сам ли тархан послал тебя ко мне?

Но человек в пестром халате поспешно ушел.

В тот же вечер Дадын решил повидаться с тарханом наедине, полагая, что в беседе с глазу на глаз он скорее добьется результатов. Хазарин полулежал на подушках. Мальчишка-раб приложил палец к губам, призывая Дадына к тишине, но старик заметил, что хазарин не спит. Он показал ему крупный изумруд:

– Взгляни на этот камень. Может быть, его блеск рассеет твой сон, – тико проговорил абазг. Тяжелыe веки хазарина чуть приподнялись. Мальчишка озорно сверкнул глазами и показал Дадыну два пальца. Видимо, он хорошо знал аппетит своего господина. Дадын добавил к изумруду розовый лал^[32] Хазарин живо сгреб камни и, засунув их за пояс, поманил Дадына пальцем. Склонившись к его уху, он зашептал:

– Опора трона не любит давать необдуманные ответы. Прежде чем принять тебя, он должен знать, о чем будет идти разговор. Без этого ты ничего не добьешься. Здесь, – хазарин показал себе на грудь, – хранится много тайн. Твоя тоже останется здесь навсегда.

Дадын раскрыл ладонь и показал еще несколько драгоценных камней. Глаза хазарина загорелись, но он превозмог жадность и покачал головой.

– Ты щедр, но я не смею преступить закон.

Дадын понял, что ему не преодолеть этого препятствия. Он решил не придерживаться строгих инструкций Леона и действовать по своему усмотрению. Отдав камни хазарину, чем еще больше расположил его к себе, он взглядом показал на мальчишку.

– Он не знает по-гречески, а если бы и знал, то все равно не может говорить: у него нет языка.

Дадын коротко изложил цель своего приезда.

– Завтра в полдень приходи за ответом. Опора трона назначит тебе день приема.

На следующий день хазарин встретил его приветливо.

– Опора трона примет тебя завтра, – сказал он дружелюбно. – Но помни: успех вашего дела зависит от тебя самого.

Повеселевший Дадын отправился в сопровождении Ахры бродить по городу. Он присматривался к незнакомой жизни, прислушивался к разноязычному говору, В городе было много рабов; они несли основные тяготы по ведению хозяйства родовитых хазар и болгар, которых здесь было немало: ковали оружие, делали на гончарных кругах посуду, обрабатывали землю. Особенно много их было занято на строительных работах.

Перенесение хазарской столицы из Семендера, находившегося в предгорьях Кавказа, на остров в низовья Итиля^[33]было вызвано частыми набегами арабов. По великой реке и назвали новую столицу. Этот обширный остров был весьма удобен. Баслы^[34] издавна прятались на нем от врагов, зимой хазарские стада пережидали здесь трудную пору бескормицы; почва на острове тучная, дает хорошие урожаи, что также привлекло хазар, постепенно оседавших на земле.

Итиль только строился. Он был похож на огромное стойбище кочевников, особенно на окраинах. Но в центре его уже высилось несколько каменных и кирпичных дворцов; самый большой – кагана, поменьше – царя и приближенных. Вокруг них стояли дома знати. Жилища простых хазар незатейливы; они сложены из кирпича-сырца, а некоторые сплетены из камыша и обмазаны глиной. Крыши круглые, камышовые, благо материала этого по берегам Итиля вдоволь. На базаре, как и на всех базарах Востока, не столько торгуют, сколько шумят и толкутся. Синий дым от жаровен с бараниной виснет в неподвижном знойном воздухе, стучат молотки ремесленников, орут зазывалы – предлагают ковры, ткани, украшения, благовония; много народа толпится на площади, где удачливые воины продают свой живой товар. Старый хазарин торгуется с воином, стремясь подешевле купить девушку. Он то отходит, то возвращается вновь, когда воин начинает громко расхваливать свой товар, бесцеремонно показывая толпе, какие у девушки крутые бедра и упругие груди. Над стариком смеются, подзадоривают его. Похоть и скупость – два отвратительных человеческих порока бушуют в нем. Девушка в самом деле хороша; толпа со снисходительной насмешливостью сочувствует ей, жалея, что такая красота достанется слюнявому старику.

Абазги не стали ждать конца постыдного торга. Они остановились возле одной из кузниц и залюбовались работой кузнеца. Частыми ударами легкого молотка он вытягивал на наковальне свитый из стальных проволок клинок. Время от времени кузнец разогревал его в горне и снова принимался стучать своим нехитрым инструментом. Несколько готовых сабель стояли у стены, а одна, с богато отделанной рукоятью, лежала перед хазарином, видимо, хозяином кузницы. Дадын жестом попросил клинок. Хозяин, видя, что перед ним знатный воин неведомой страны, любезно подал его. Узорчатая сталь хищно изогнутой сабли была легкой и гибкой, костяная рукоять, украшенная драгоценными камнями, плотно вошла в ладонь. В глазах кузнеца вспыхнуло выражение гордости. Хоть и раб он, а все же приятно ему, что его труд оценил седой воин.

– Наш Камуг не хуже делает, – сказал Ахра. Кузнец стремительно выпрямился.

– Вы абазги? – спросил он по-картлийски.

– Да, – ответил Дадын.

Хозяин забеспокоился. О чем чужестранец говорит с его лучшим оружейником-рабом?

– Спроси, не продаст ли он саблю? – сказал Дадын.

Узнав, в чем дело, хазарин покачал головой.

– У этой сабли уже есть хозяин, – сказал он. – Пусть воин выберет себе другую.

– Это хорошая сабля, – быстро заговорил кузнец, – но у нее есть тайный порок, о котором знаю только я. Если хочешь иметь верного хранителя чести, то возьми ту, которая стоит у стены слева. В ней гнев божий и мой. Не в украшении сила оружия. Ты смело можешь скрестить эту саблю с клинком любого дамасского мастера – она тебя не подведет... Да умножит господь силу руки, в которой будет это славное оружие!

– О чем ты болтаешь? – недовольно проговорил хозяин.

– Я говорю старому воину, что эти сабли не для слабых рук.

– Поистине ты глуп. Если бы не твои искусные руки, давно отдал бы тебя на съедение собакам, – сердито сказал хозяин. – Вместо того, чтобы привлечь богатого покупателя, ты отталкиваешь его.

– Хорошо, я заставлю седого воина щедро заплатить тебе за саблю, – сказал кузнец хозяину, – но за это ты отпустишь меня до захода солнца.

– Будь по-твоему, – согласился хозяин, —но если ты меня обманешь, то я почешу твои пятки палкой.

– Славный воин, – обратился кузнец к Дадыну. – Купи ту саблю, которую я тебе показал. Заплати щедро. Зa это хозяин отпустит меня сегодня на строительствo церкви. Там ты увидишь меня, и я скажу тебе нечто очень важное.

Дадын для видимости перебрал несколько клинков и взял тот, на который ему указал кузнец. К большому удовольствию хозяина он заплатил за него, не торгуясь.

Хазары ненавидели ислам – жестокую веру своих исконных врагов. В ней они видели угрозу существованию своего государства. Хазарская знать склонялась к учению иудеев, усиленно проповедуемому приезжими раввинами. Что же касается христианства, то к нему относились терпимо, видя в этой религии смирения средство держать в повиновении рабов-христиан. Поэтому хазары не препятствовали строительству в Итиле маленькой церквушки. В редкие часы отдыха рабы-христиане приходили на стройку, чтобы во славу господню положить хотя бы один кирпич в стены пристанища страждущих утешения от земных скорбей. Работами руководил старенький священник-армянин; он добровольно обрек себя на жизнь среди своей паствы, состоящей в основном из его земляков; в строительство церкви вносили свой посильный вклад также картлийцы и ромеи. Священник почтительно встретил Дадына и Ахру, а когда узнал, что они христиане из Абазгии, разволновался.

– Господь сподобил меня побывать в ваших святых местах, – проговорил он. – Был я в Анакопии, молился у гроба преславного Симона Кананита – верного сподвижника апостола Андрея, отслужил с архиепископом Епифаном всенощную перед светлым воскресением Христовым в Анакопийском храме Божьей матери. Был в Коумане^[35] где почил святой Иоанн Златоуст, помолился у могилы пресветлого епископа Василиска... Что заставило тебя, сын мой, оставить христолюбивую страну вашу и прийти к нечестивым хазарам?

Дадын уклонился от ответа. Чтобы не обидеть священника, он пожертвовал на строительство церкви несколько золотых монет.

– Да снизойдет на тебя божье благословение за твой щедрый дар, – растроганно сказал священник, крестя седого камарита широкими взмахами руки.

Видимо, он не был избалован щедрыми подаяниями верующих. Откуда рабам взять золото? Расположив к себе священника, Дадын сказал ему напрямик:

– Отец, сюда придет один человек. Устрой так, чтобы я поговорил с ним без свидетелей.

– Он христианин?

– Да.

– Иисус Христос нес свой тяжкий крест на Голгофу за нас грешных. Только страданием искупим мы свою вину перед сыном божьим. Обещай ничего не предпринимать, что может озлобить нечестивцев против христиан.

Покорность была противна характеру Дадына, но он не стал спорить со священником.

– Хорошо, отец.

Священник провел Дадына в хижину и вышел. Его хижина отличалась от других лишь тем, что у входа в нее прибит деревянный крест; внутри было чисто, пахло сухими травами. В углу, под ликом Спаса, светилась лампадка. Как только кузнец появился, Ахра дал ему понять, что Дадын ждет в хижине. Но кузнец не вошел в нее. Он остановился у входа и зачерпнул ковшом воды.

– Ты слышишь меня, воин? – спросил он, делая вид, будто пьет.

– Говори.

– Я кахетинец. Люди зовут меня кузнец Гигла. Но не о себе забочусь – о господине моем Шакро, старшем наследнике нашего азнаура Петре.

« Я знаю Петре, встречался с ним еще при дворе царя Стефаноза», – подумал Дадын, продолжая слушать.

– Два года мы томимся у хазар в неволе, – торопливо говорил кузнец. – Мой господин горд и самолюбив; он не захотел стать рабом, и за это каган приказал заковать его в цепи и бросить в яму. Я же кую оружие для хазарских воинов – да повернется оно против них самих, проклятых! Но не слабость духа заставила меня взяться за привычное мне ремесло. Рабский труд мой дает мне хлеб и воду. Ими я делюсь со своим господином. Без этого он давно бы умер от голода и жажды. Мой господин был могучим воином, а теперь жизнь едва теплится в нем. Молю тебя именем христолюбивой Картли, помоги моему господину вырваться на свободу. Кахети и азнаур Петре не забудут твоего благодеяния. О себе не прошу. Я, неразумный, обнаружил свое умение ковать оружие, и теперь хазары не отпустят меня ни за какой выкуп. – Кузнец оглянулся и заскрежетал зубами. – У-у, проклятый! Я ухожу. Хозяин послал своего сына наблюдать за мной. Это собачье отродье идет сюда. Прощай! Да благословит тебя господь!