Текст книги "Джандо"

Автор книги: Роман Канушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

«Да-а-а! – мелькнуло в голове Маккенроя. – Старина Луи и мистер Норберт, оказывается, не единственные волшебники в этих местах…»

Черный Op-койот посмотрел на Маккенроя, и тот отпрянул, словно ожидая удара. Но ничего не последовало.

– Хорошо. Я сделаю то, что он просит, – прозвучал голос.

Комок снова подступил к горлу.

– Я сделаю, что он просит, и мы будем в расчете. Окончательно! Ни ты и никто другой от него больше не придут! Мы в расчете.

От этого голоса на какой-то миг опять повеяло холодом, ледяным дыханием черного могильного провала. Да, у мистера Норберта достойный партнер по бизнесу. И этот партнер сейчас желает прекратить с ним дальнейшие деловые отношения. Но пока они не прекращены. И Маккенрой представляет здесь интересы мистера Норберта. Поэтому он должен выполнить все, что ему поручено.

– Я сделаю то, что он просит, хотя мне это будет дорого стоить.

Теперь Маккенрой не уловил в его голосе ничего, кроме тихой печали.

Черный Op-койот посмотрел на перстень, на зеленый камень в объятиях змеи, словно он что-то видел в его глубине, и сказал:

– Но в день, когда мораны пойдут умирать, прежде чем принесут первых погибших, ты должен будешь забрать перстень и оказаться далеко отсюда. А пока ты наш гость.

Маккенрой кивнул. Все происходило так, как ему говорил мистер Норберт. Он начал успокаиваться. И он произнес, опасаясь собственного голоса:

– Но я должен буду дать вам еще что-то.

В глазах Черного Op-койота вдруг появилась усмешка:

– Да, отдашь, перед последней общей трапезой… Я не хочу, чтобы это дерьмо находилось здесь лишнее время.

Он поднял ладонь, и из темноты выступил высокий юноша в черном страусовом оперении.

– Иди, – проговорил Черный Ор-койот. – Мораны тебе дадут еды и укажут место для ночлега. Сегодня ты наш гость, здравствуй.

На слове «здравствуй» разговор Маккенроя и Черного Ор-койота закончился.

Весь следующий день Маккенрой провел в маньяте и ее окрестностях. Он наблюдал за физическими упражнениями моранов и был приглашен на состязание по метанию копья. У него сначала ничего не получалось, но мораны быстро поставили ему руку, и он, к радости своей и собравшихся, несколько раз в пух и прах разносил мишень – голову, сделанную из пустой разрисованной тыквы. Ему нравились мораны. И ему очень понравился Черный Ор-койот. Он хотел что-то объяснить ему: мол, он не просто выменял у мистера Норберта выигрышные числа и ему понятно мужество масайских воинов, но… он не знал, что ему нужно объяснять. А мораны хлопали его по плечу, смеялись, что-то пытались сказать на своем непонятном языке. И никто из них не догадывался, что визит Маккенроя, этого улыбчивого и похожего на них человека, пришедшего из мира каменных городов, для многих моранов явился знаком их скорой смерти.

А Черного Op-койота Маккенрой увидит еще только раз. В тот самый день, когда он принесет Op-койоту «это дерьмо», которому не стоит находиться «здесь лишнее время».

В тот самый день, когда Черный Op-койот начнет свою молитву, или заклинание, темное заклинание, иногда становящееся молитвой. В тот самый день, когда в десятке километров отсюда в голубизне неба раскроется яркое крыло и когда масайские юноши, надев красные тоги и вооружившись боевыми копьями, уйдут в свой последний путь.

29. Яркое крыло Камила Коленкура

Камил Коленкур родился в рубашке. Повивальная бабка, принимающая роды, сказала, что вот так в дом приходит счастье… Может быть, она оказалась права. Потому что в этот день страшный генерал Фон Клюк, разъезжающий по Европе в августе 1914 года в черном кожаном плаще с одним из первых автоматов в руках и командующий столь успешной атакой германских войск на запад, принял решение «повернуть». Этот «поворот», завершившийся в конечном счете битвой на Марне, спас Францию от сокрушительного и молниеносного разгрома и, так или иначе, сказался на ходе всей Первой мировой войны.

Камил Коленкур был зачат в пять часов утра, в маленькой квартирке, расположенной под крышей дома, стоящего на слиянии двух славных рек – упоминавшейся выше Марны и Сены. До этого момента его будущие родители уже несколько часов занимались любовью, с одним лишь коротким перерывом для еды, впрочем, оборвавшимся, едва начавшись. Они были совсем юными, их отношения продолжались уже больше года, и в тот день священный брак узаконил их союз. Они были бедны, имели много друзей и больше всего на свете любили друг друга. В эту ночь они почувствовали, как струи нежности пронизывают все окружающее пространство, растворяя влюбленных друг в друге, а в пять часов утра Анри Коленкуру и его юной жене показалось, что их коснулись ангелы.

А потом пришел один из самых красивых и солнечных дней, какие только могут быть в декабре в Париже, в городе, где воздух иногда делается розовым. И когда уже прошли все мыслимые сроки, а месячные у юной жены Анри все не начинались, они поняли, что теперь их стало трое.

– Это будет мальчик, – говорил Анри, осыпая жену поцелуями, хотя еще даже не было результата анализов. – Мы назовем его Камил.

А потом наступил август 1914 года, и патриотический порыв французов достиг апогея. Анри и множество его молодых, влюбленных в родину сверстников оказались на войне. Но надежды на порыв, магический элан, который принесет победу, не оправдались. Стальной немецкий кулак разбил их в пух и прах. Оказалось, что это совсем не та война, где нет ничего прекраснее смерти с национальным знаменем в руках. Она подвела черту под развитием гуманистической цивилизации. Она вызвала к жизни совсем другие силы. В это же время в Вене будущий отец психоанализа Зигмунд Фрейд уже начал описывать эти силы. Многое из того, что он понаписал, весьма пригодится людям в ближайшую сотню лет. И это очень хорошо. Хорошо, когда человеку удается послужить людям.

Это была первая война, использовавшая людей как материал. И номер у нее был первый. Поэты и хлебопашцы перемалывались в кровоточащий фарш, принимаемый землей и небом. Потом война войдет во вкус и уже не закончится до конца века, то ожесточаясь еще больше, то делая короткие передышки, чтобы перевести дух и не подохнуть от обжорства. Жители гуманистической цивилизации, бывшие добрые христиане, ведомые мудрыми мужами, всегда знающими, что надо делать, прольют столько кровушки, что все языческие жертвоприношения окажутся в сравнении с ними невинными детскими забавами.

Отец Камила Коленкура явился одним из первых солдат на этой войне. И как любой солдат, еще не ставший генералом, он был честен и сражался во благо своей Родины. По крайней мере, он так считал.

Камил Коленкур был дитя счастливой любви, и, когда он родился, жена написала Анри на фронт: «Храни тебя Господь! У нас теперь есть маленький Камил, и с тобой ничего не случится».

Анри Коленкур вернулся с фронта живым и невредимым, когда уже многих его друзей из счастливой довоенной жизни не было на этом свете.

Он писал жене почти каждый день. Она исправно отвечала, давая предварительно маленькому Камилу поцеловать письмо, уходящее на войну. Она верила, что это хранит ее мужа. Трудно сказать, помогло ли такое суеверие, но Анри Коленкур не получил ни одного серьезного ранения, не считая пули, прошившей ему левую грудь в двух сантиметрах выше сердца и не задевшей ни одного жизненно важного центра. Случилось это на Ипре, в окопах, когда война уже давно приняла позиционный характер. Он был доставлен в госпиталь, расположенный в глубоком тылу, а на следующий день германская армия впервые в истории человечества применила газовую атаку, давшую неплохой результат.

Внезапно их нищенской жизни пришел конец. Оказалось, что множество художественных работ Анри, десятки написанных маслом полотен, которыми был завален весь чердак, могут нравиться не только любимой жене и друзьям, но и неплохо продаваться в этом новом времени. Его потом назовут эпохой Просперити, Бель Эпок…

В Париж нахлынет множество художников, литераторов, музыкантов и прочей богемствующей братии. Анри Коленкур внезапно окажется в центре общественного внимания, но деньги вовсе не погубят веселый дух этой семьи, они будут тратиться с легкостью и без особых разрушительных последствий, столь свойственных поколению, названному «потерянным». Камилу особенно запомнится дядя Эрни – любящий выпить и по малейшему поводу предлагающий бокс как способ выяснения отношений между мужчинами, здоровенный весельчак. Позже дядя Эрни получит Нобелевскую премию по литературе за книжку «Старик и море». Правда, тогда его уже будут звать папа Хэм.

Как-то, еще до Краха, они гуляли по Парижу, и дядя Эрни – папа Хэм – отдал листки мелко исписанной бумаги Камилу (он всегда работал по утрам в одном из близлежащих кафе), а сам забрался на парапет перекинутого через Сену моста. Мама и папа смеялись, а дядя Эрни сказал, что если сильно поверить, то могут вырасти крылья за спиной. Он подмигнул Камилу и сказал, что тогда это будет самый счастливый день в жизни. И чуть не сделал шаг вперед. Может быть, он шутил, но папе пришлось ухватить его за спину. Камил этого не забыл… Он не забыл, что у дяди Эрни были очень хорошие глаза и в тот момент он совершенно не походил на человека, собирающегося глупо пошутить.

Мальчишеские годы Камил а проходили в Алжире, в Макао, во Французской Полинезии и в Тунисе – отец перемещался по всему земному шару. Он что-то искал; быть может, вдохновения или чего-то совсем другого, но потом всегда возвращался в Париж. Камилу исполнилось восемь лет, когда его родителям впервые удалось сытно пообедать, не думая о том, что продукты было бы лучше приберечь для малыша Камила. А уже через год они сели на пароход, пересекающий Средиземное море, в каюту первого класса, и отправились в Тунис. Время, проведенное в Тунисе, окажется самым лучшим в жизни Камила. И там останется скала, научившая его летать. Двадцатиметровая отвесная скала над морем, имеющая три уступа.

На самом низком забавлялась всякая малышня, для ребят постарше предназначался восьмиметровый уступ. Прыжки ногами в воду не считались. Камил не умел нырять – в Европе тогда только привыкали к купанию в море, и здесь ему не мог помочь отец. Когда он подошел к краю уступа и посмотрел вниз на пенящуюся воду, у него чуть не закружилась голова. Кто-то из ребят сказал, что прыгать надо с первого подхода, а иначе так и будешь всю жизнь стоять на краю. Камил понял, что страх надо побеждать сразу, пока он не превратится в огромного, повелевающего вами великана. Камил смотрел, как красиво входят в воду его сверстники. К краю уступа подошла хрупкая смуглая девочка– прыжки со скалы были для нее обычным делом, она дружила с морем. Над ним уже начали посмеиваться. Камил понял, что ждать нечего. Он разбежался, но у самого края страх все-таки одолел его. Но было поздно. Силой инерции он оказался в воздухе. Прыжок получился ужасным, его ноги занесло назад, и он вошел в воду плашмя. Ему обожгло плечи, поясницу и ноги, дыхание перехватило. Он прилично отбил спину. Видимо, получилось то еще зрелище, все взгляды были устремлены на него.

– Цел? – спросил кто-то.

Озабоченность его состоянием длилась всего несколько секунд. Потом уже все вокруг смеялись, обсуждая подробности. Но хрупкая смуглая девочка подошла к Камилу и сказала одну очень простую вещь:

– Ничего, получится. Но повторить надо сразу, сейчас. Иначе уже никогда не прыгнешь.

Это обычное для детства происшествие окажется очень важным для Камила Коленкура. Он будет поставлен перед весьма жестким выбором. И он его сделает. Насмешки все не прекращались, а тело продолжало болеть, когда он, беззвучно постанывая, двинулся к скале.

У самого края смуглая девочка сказала:

– Послушай, все будет хорошо. Подай тело вперед и, когда почувствуешь, что уже падаешь, просто оттолкнись ногами… Немножко вверх, по дуге. И главное – держи ноги вместе, тогда легче управлять телом…

Камил прыгнул, и это был один из самых красивых прыжков – он вошел в воду ровно, почти не произведя брызг, и пятки его были сведены вместе.

Он вынырнул и, повернувшись к скале, радостно закричал:

– Я прыгнул!

– Красиво, – сказал кто-то рядом.

Девочка на скале улыбалась. Потом она помахала ему рукой и прыгнула вниз. Камил подумал, что это самая лучшая девочка на свете. Когда она появилась на поверхности, он понял, что под водой она не зажмуривается, несмотря на почти горькую соль, режущую глаза. Поэтому, выныривая, она не стала морщиться или отплевываться, а просто убрала со лба прядь волос. А потом подплыла к Камилу и поцеловала его в щеку. Краска залила лицо Камила, он смотрел на нее со смесью удивления, застенчивости и восторга, и, наверное, все вокруг сейчас наблюдали за ними. И тогда Камил, поддавшись порыву и в то же время отдавая себе полный отчет в том, что он сейчас скажет, произнес:

– Я прыгну с самого верха, обещаю! Оттуда – с двадцати метров!

И он сдержал обещание.

Он готовился к своему прыжку ровно месяц и объявил день. Сначала над ним подсмеивались, но день приближался, и его начали отговаривать. Ведь такого не делал никто. Перестань, разобьешься. Э, тебя никто не считает трусом и не будет считать. Мы же сами отговариваем.

Были и такие, кто смеялся и говорил что-то насчет легкомысленных заявлений! Но день приближался, и Камил чувствовал, что этот прыжок теперь нужен прежде всего ему, да, прыжок стал Необходимым Делом, Которое Он Осилит. Единственное, о чем он сожалел, – это что объявил день; надо было прыгать без свидетелей, рано утром, когда огромное красное и еще не обжигающее солнце только встает над морем.

Когда он оказался на краю скалы, то не стал смотреть вниз. Он прекрасно представлял, какое расстояние отделяет его от моря, и отключил сейчас все мысли, кроме одной: если ноги начнет заносить, он должен будет сгруппироваться и войти в воду ногами. Как только он почувствует, что не все получается, надо будет сделать сальто; он тренировался ровно месяц, и он сумеет. Затем Камил отключил и эту мысль. У него все получится. Ровно, плавно и собранно.

Потом Камил посмотрел далеко вперед и вдруг удивился: он никогда не ожидал, что море может быть таким синим. Позже он увидит очень много морей, но нигде не будет такой бесконечной синевы, как здесь, на двадцатиметровой скале, которой заканчивается Африка. Да, он никогда не ожидал, что море может иметь такой цвет. Он все еще глядел вперед, когда начал падать, а потом оттолкнулся ногами. Просто оттолкнулся ногами от обветренной голой скалы… И на какой-то миг повис в воздухе, а вокруг не осталось ничего, кроме бесконечной синевы моря и синевы бесконечного неба. Он летел… Он не падал с неба – это иллюзия тех, кто не умеет летать. Потом этот миг закончился, а ощущение полета осталось. Камил Коленкур вошел в воду ровно и собранно. Он поднял руки и голову, чтобы не погружаться слишком глубоко, и оказался на поверхности.

В жизни Камила Коленкура будет много женщин, но ни одна из них никогда не посмотрит на него так, как эта хрупкая смуглая девочка в тот миг, когда он показался над поверхностью воды. Она станет его самым большим другом, и все те бесконечно долгие, волшебные и пролетевшие мгновенно десять месяцев, пока их семья жила в Тунисе, они будут вместе. Они будут прыгать со скалы. А потом их семья уедет и увезет Камила в другую часть мира. И он напишет ей забавное детское письмо, где расскажет о том, как проходит путешествие. Она ответит. Она напишет то, что сам Камил никогда бы не посмел написать. С непосредственностью, свойственной возрасту, девочка закончит письмо словами: «Я тебя л…» А потом их семья поедет дальше, письма будут идти долго, и их адресаты затеряются. Камил Коленкур и смуглая хрупкая девочка больше никогда не встретятся. Но он будет вспоминать ее всю свою жизнь. И когда он поймет, что до конца этой жизни остался лишь миг, Камил успеет улыбнуться и снова подумать о девочке, благодаря которой он научился летать.

Наверное, ему следовало заделаться авиатором – ведь перед глазами было столько великих летчиков, но Камил Коленкур выбрал палеонтологию. Каждый летает в своем небе, и, хотя он не забросил увлечение аэропланами, наука о прошлом Земли вскоре стала главным делом его жизни. Камил Коленкур был одним из первых палеоархеологов, кто решил попытать счастья в Африке. Еще в тридцатых он высадился в Южной Эфиопии на берега великой реки Омо. Вдвоем с приятелем, мечтающим создать трансафриканскую авиационную почту (ему удастся осуществить свою мечту, так же как удастся связать Африку с Южной Америкой), они летели над владениями абиссинского негуса [9]9
  Негусами называли эфиопских королей.


[Закрыть], вдоль извивающегося русла реки, и им открылась удивительная картина. Безжизненную песчаную пустыню прорезала красная лента реки, заросшая густыми галерейными лесами, встающими прямо из воды, за их узкой полосой – бурая саванна, а еще дальше – бесконечные, выжженные солнцем пески. Река Омо вдыхает жизнь не только в озеро Рудольф, куда она несет свои воды, спасая озеро от высыхания под этим безжалостным солнцем, но и в окружающую русло пустыню. В долине Омо, в тропических лесах и в саванне, встречается почти вся живность, обитающая в Африке; а сама река, к красным водам которой пальмы нежно склоняют свои изумрудно-мохнатые головы, скрывающие заводи с коврами белых лилий, буквально кишит гиппопотамами и огромными крокодилами, отдыхающими на отмелях, раскрыв пасти. Несколько шагов от реки, и попадаешь в полумрак тропического леса, наполненного голосами множества птиц, потом – саванна и полупустыня. Но в нескольких километрах от живой воды реки лишь безмолвие песков и опаленные солнцем лица кочевников, почитающих Аллаха и пересекающих пески на своих белых дромадерах.

Чуть позже они оказались над дельтой реки, где Омо распадалась на множество потоков, бегущих к озеру Рудольф, и обнаружили небольшую площадку, на которую можно было посадить аэроплан. Их первый визит не принес особенных результатов. Но красная живая вода реки Омо и скала, научившая его летать, навсегда привязали Камила Коленкура к Африке и заставили много позже, когда он уже сделался ученым с мировым именем, вернуться в эти места. Но сначала произошли некоторые события, и научная карьера Камила оказалась на несколько лет отложенной.

– Тот, кто развязывает войну, в любом случае свинья, – сказал как-то дядя Эрни.

Камил не знал, кто развязал эту войну. Но в 1940 году его Родина пала. Когда в сердце Парижа на красном полотнище появилась арийская свастика, когда по Елисейским Полям начали вышагивать люди в черной форме с древними рунами в петлицах, когда мещанская романтика опоэтизированных масс, ведомых черными колдунами, поставила себе на службу все достижения XX века, Камил Коленкур оказался в Сопротивлении. Не только над его Родиной, над его Миром, над его Свободой нависла смертельная угроза. Он действовал в диверсионной группе, и для него не существовало трудностей, связанных с головокружительной высотой моста, который следовало взорвать, не существовало непроходимых альпийских перевалов.

А в то время, когда сэр Джонатан Урсуэл Льюис еще аппетитно почмокивал своей соской, Камил и дядя Эрни встретились в только что освобожденном Париже. В этот город вернулся розовый воздух. Вряд ли эти вдохновленные легендами черные легионы, которых попросили отсюда убраться, знали, что это такое. Они вдвоем пошли на середину моста, перекинутого через Сену. Они уже оба знали о гибели военного летчика, основавшего трансафриканскую почту, о гибели многих своих друзей, и они оба вспомнили тот день пятнадцатилетней давности. А потом Камил увидел, что к мосту спешат отец и с трудом поспевающая за ним мама.

Покрупневший дядя Эрни снова забрался на парапет, потом поглядел по сторонам и развел руками:

– Смотри, Камил. – В чуть влажных глазах его больше не было печали, он улыбался, и что-то в этой улыбке заставило Камила вспомнить о смуглой девочке, оставшейся в Тунисе. – Этот город я люблю больше всего на свете. Видите крылья? Ну конечно, видите… Это они перенесли меня сюда.

Устье реки Омо и озеро Рудольф стали археологическим раем Камила Коленкура. Долина реки и озеро находятся в зоне Восточно-Африканского рифта, гигантского разлома земной коры, протянувшегося через всю Африку, от Красного моря до Замбези. На севере огромное Эфиопское нагорье с мифической древней страной сэра Джонатана Урсуэла Льюиса, южнее, в Кении, Танзании, множество находок– кости ископаемых гоминидов, кости вымерших гигантских животных и опять ископаемые останки нашего предка: он был и гигантом и карликом.

Река Омо и озеро Рудольф стали археологическим раем Камила Коленкура. Сенсационные находки следовали одна за другой. Возраст человечества увеличивался на миллионы лет. Камил Коленкур выдвинул версию африканской прародины. Недостающее звено между обезьяной и человеком будет найдено здесь, в Кении. Радиоактивный метод, изотопы позволяют датировать находки уже миллионами лет.

Как-то в его экспедиции работали молодые ученые. Один из них был англичанин, талантливый и, что немаловажно, везучий. Камил с удивлением узнал, что основная специализация этого парня – лингвистика. Они сошлись ближе, и позже их связали дружеские отношения. Иногда это были отношения ученика и Учителя. Британец мог бы стать выдающимся палеоантропологом. Но казалось, он ищет здесь что-то совсем другое. А потом он рассказал Камилу какую-то удивительную, просто волшебную сказку. Он ничего не утверждал. Только предложил сделать некоторые предположения. Что никакого промежуточного звена не существует. И прародина человечества не находится в Кении. Мы несем ее с собой. И люди значительно старше, чем они в состоянии вспомнить. До начала Истории существовали полусказочные цивилизации, и не только людей, и память о них сохранилась лишь в древних преданиях, так схожих у всего человечества. А в этих местах еще живут легенды, и, быть может, где-то еще остались следы этих цивилизаций.

– Это похоже на проповедь о том, что Санта-Клаус существует, – удивился Камил.

– В каком-то смысле так оно и есть, – ответил с улыбкой британец.

Его звали Джонатан Урсуэл Льюис. Если бы он не был толковым парнем, прекрасно разбирающимся в координатах современной науки, Камил принял бы его в лучшем случае за неуча шарлатана или в худшем – за сумасшедшего.

В этом году Камил Коленкур проводил на озере Рудольф уже седьмой полевой сезон. За время своих долгих выездов в Африку он увлекся бытом и фольклором местных народов, но вовсе не собирался соглашаться с фантастическими теориями Урса. Он, конечно, знал, что на севере Эфиопского нагорья, в древнем Аксуме, находится множество гигантских каменных стел-монолитов. Двадцатичетырехметровые громадины, сделанные из одного цельного камня. Они были такой же загадкой, как и египетские пирамиды. Местные легенды утверждают, что задолго до появления здесь людей Эфиопское нагорье населяли гиганты, люди-циклопы, умеющие плавить камень. Они и научили аксумских мастеров возводить каменные стелы, которые гиганты переносили на своих плечах как пушинки. Интересно, что когда итальянская армия все же завоевала Эфиопию, Муссолини приказал перевезти в Рим самую большую из стел Аксума. Но техника образца 1938 года не справилась с этой задачей. В Рим попала одна из самых скромных по размерам стел. Она и сейчас находится там. На площади Порта Капена.

Знал Камил и о «дороге великанов», древней, вырубленной в скалах дороге шириной в… пятнадцать метров. Дорога для слонов, танков или великанов. Интересно, какого роста должен был быть странник, если его предохранял от падения парапет высотой в два метра?

Знал он и о плотине, сложенной из каменных глыб кубической формы, подогнанных друг к другу так, что не только лезвие бритвы, а даже вода не может найти себе выхода. Плотина завершалась грандиозным, сейчас полуразрушенным храмом. Вдоль «дороги великанов» стояли гигантские статуи древних богов, изображения Сириуса.

Камил Коленкур, как образованный человек, знал и о других следах титанической работы на земле. И не только о египетских пирамидах, скульптурах острова Пасхи и развалинах на озере метрах камень находились на одной линии. Смотрящий Глаз и ноги жертвы были обращены в одну сторону. Ну и что? Случайность. Тень вроде бы отступила…

И все же, не зная, зачем ему это будет надо, а скорее подчиняясь интуиции, Камил мысленно продолжил линию до небольшой искривленной скалы, находящейся в паре сотен метров отсюда. Можно было бы подыскать какой-нибудь более серьезный ориентир, но в принципе для определения направления этого достаточно.

Полицейский-кениец подписывал на обороте полароидной карточки время фотографирования. Потом он пожал плечами и, вздохнув, повторил:

– Плохи дела.

Но ни Камил Коленкур, ни полицейский сержант и никто другой почему-то не обратили внимания на одну деталь. Убийство, вероятно, произошло несколько часов назад. В любом случае до появления нашедших его студентов труп некоторое время был здесь. И его не тронули хищники. Он даже не был облеплен мухами и сжирающими в этих краях все подчистую муравьями. И лишь значительно позже Камил вспомнил, что видел вдалеке нескольких гиен, и они запросто могли разделаться с телом несчастного, прежде чем его найдут. Но они не сделали этого. Вокруг трупа была какая-то странная, пугающая стерильность.

Через некоторое время, и, как выяснилось позже, вполне определенное, в окрестностях лагеря случилось еще одно убийство. Потом, уже значительно южнее, в саванне Самбуру, – третье. Камил Коленкур все же решил побывать на местах преступления. Картина в обоих случаях была похожей – с невиданной жестокостью вырванное сердце и Глаз, указывающий на север. Камил решил побеседовать кое с кем из местных жителей. Никто из них о подобных знаках ничего не слышал. Камил почувствовал, что столкнулся со страшным культом. Но о нем не хотели или боялись рассказывать. А может быть, действительно ничего не знали.

После первого преступления прошло уже больше месяца, и похожее убийство было совершено на севере Эфиопии. На сей раз имелись репортаж и фотография в журнале «Штерн» – только что в соседний лагерь прибыл его коллега из Германии. Репортаж касался общих социальных и политических проблем. Камил смотрел на большое, в разворот, профессионально выполненное красочное фото, и какая-то тревожная догадка снова промелькнула у него в голове. Но, черт побери, он же не Шерлок Холмс… Потом он увидел камень, и на нем, если пользоваться лупой, вполне можно было различить рисунок… Или это он уже выдумывает? Может быть, он хотел бы там его увидеть? Черт, изображение слишком размытое. Он закрыл журнал. И тень снова отступила.

Прошло чуть больше недели – сообщение с юга, из одного из самых густонаселенных районов Кении, не заставило себя ждать.

Это – ритуальные убийства. И где-то он уже видел этот знак.

Камил Коленкур понял, что происходит что-то странное. И связался с Урсом.

И начал вести свой дневник.

Все подробности он сообщал Урсу, а потом каждый раз исправно делал записи в дневнике. Через какое-то время он решил проанализировать, что получается. Он так и поступил. Затем отложил свои записи в сторону.

Складывающиеся закономерности его очень испугали.

ИХ НЕ ТРОГАЛИ ЖИВОТНЫЕ.

Их не трогали животные, по крайней мере первые несколько часов после убийства. Их не сжирали хищники, к ним не подходили даже гиены и не слетались падалыцики. Камил вспомнил, как ему рассказывали, что в одном случае полицейская собака буквально упиралась ногами, не желая приближаться к трупу, пока вдруг не завыла. Это произошло в двух шагах от столицы. I ia этот раз – христианский миссионер.

Камил Коленкур был хорошо известен в Кении. И имел много друзей. Он попросил пересылать ему всю информацию о подобных случаях. Друзья восприняли это как причуды старика, но в просьбе не отказали.

И он продолжал вести дневник.

А потом пришло сообщение от Урса. Профессор Льюис (как все-таки летит время! Этот молодой британец со сказочными фантазиями уже профессор) собирался приехать. И все встало на свои места: Камил Коленкур вспомнил, что таинственное изображение – знак Глаза – он видел в книге какого-то испанского монаха. Книга была гордостью библиотеки сэра Льюиса. Там Камил и видел этот знак, когда принял приглашение Урса навестить его в Йоркшире.

Камил Коленкур вел дневник и ждал Урса.

Но Урс приехал лишь через четыре месяца.

Их не трогали животные.

Эта страшная фраза и далекий барабанный бой звучали в голове Камила, когда он проснулся в середине одной из самых жарких ночей лета 1989 года. Сначала он испугался, решив, что, возможно, началась бессонница. Что так заявляет о себе старость. Потом он понял, что ему нужны карты. Хорошие географические карты этой местности. Британский атлас и карты очень крупного масштаба. И старость здесь абсолютно ни при чем.

Их не трогали животные… Почему?

«Мы их запеленгуем», – подумал Камил и усмехнулся. Какая-то ассоциация из военной молодости, и дядя Эрни, стоящий на мосту. Дяди Эрни уже почти тридцать лет как нет. Но мы их запеленгуем…

Камил Коленкур взял карту самого крупного масштаба и открыл свои заметки. В районе, прилегающем к озеру Рудольф, он отыскал место первого преступления. Первым был шаман. А потом нашел ту самую небольшую искривленную скалу. На ее вершине были какие-то рисунки, сделанные первобытными художниками, таких скал имелось немало на берегах озера Рудольф. И на этой прекрасной британской карте все они были изображены. Глаз – убитый шаман – скала… Камил Коленкур определил направление и прочертил линию до северной границы листа, потом он перенес линию на карту меньшего масштаба. Здесь уже озеро выглядело лишь пятисантиметровой закорючкой, напоминавшей человеческий зародыш. Он решил провести прямую до северных границ Эфиопии. То самое чувство, помогающее делать невероятные догадки в науке, сейчас подсказало, что этого достаточно. Вполне. Камил Коленкур на правильном пути.

Затем он нашел на карте место еще одного преступления, наиболее удаленное от первого. Он проделал ту же операцию. Вторая прямая линия пересеклась с первой в центре высокого Эфиопского нагорья, посреди заснеженных вершин и озер, дающих начало Великому Нилу. Именно так во время Второй мировой войны оккупационные немецкие власти пеленговали их передатчики. Определяли направление до источника излучения радиосигнала, потом отъезжали на некоторое расстояние и снова определяли направление. На месте пересечения прямых линий находился передатчик. Бери его тепленьким. Насколько Камил знал, с тех самых пор эта процедура не особенно изменилась. Но Камилу Коленкуру требовались доказательства. Его природа ученого жадно требовала подтверждений. И они были. Фотография в «Штерне». Тревожащая и тогда непонятая. Камил Коленкур бывал в тех местах, осматривая древние стелы Аксума. И он обладал великолепной памятью. Он прекрасно помнил, где находилась одна из самых высоких стел Аксума, виднеющаяся на фотографии вдали, и где находятся развалины древних ворот, у которых нашли тело эфиопского монаха. Да-да, это был настоящий фотограф-профессионал, и он выбрал великолепную композицию… Камил Коленкур любил профессионалов. Это были ребята, на которых всегда можно положиться. Несчастный монах, почитающий, как и большинство эфиопских христиан, Деву Марию, Божью Матерь, лежал ногами к стеле, освещенной лучами заходящего солнца. Солнце было за спиной фотографа… И вот что волновало, не давало покоя… Он узнал это место; и тогда, еще даже не осознав, он уже кое-что понял. От смутной догадки осталось лишь ощущение тревоги. Направление было изменено. Знак Глаза, ноги убитого и далекая стела, залитая вечереющим солнцем, указывали прямо на юг… Север – Юг, Запад – Восток, что может быть проще? Вот так. или почти так, они пеленговали наши радиопередатчики… Кольцо поиска сжималось. Потом он взял крупномасштабную карту Северной Эфиопии, Аксума, нашел развалины древних ворот и далекую стелу. Как все-таки хорошо, что между ними было приличное расстояние, на карте оно превратилось всего лишь в половину сантиметра, но этого достаточно. Вполне достаточно, чтобы определить направление…