Текст книги "Пикассо"
Автор книги: Роланд Пенроуз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
Хотя Пикассо ни разу публично не заявлял о своих взглядах, он, не колеблясь, появился весной 1944 года на похоронах Макса Жакоба. Поэт, долгие годы проживший в аббатстве Сен-Бенуа на положении не посвященного в монахи беглеца, был арестован только за то, что он еврей. Его бросили в концлагерь в Дранси, где он вскоре скончался. Пикассо уже в течение долгого времени не поддерживал с ним отношений. Общими между ними остались лишь воспоминания давнишних лет и уважение, которое Пикассо питал к когда-то близкому другу и которое выражалось в редких визитах художника к этому затворнику в его обитель. Но смерть друга, особенно в таких нечеловеческих условиях, потрясла Пикассо. С Жакобом оборвалась нить, связывавшая его с прошлым и еще раз напоминавшая ему о его собственном бренном существовании на этой земле.
По мере того, как четыре года лишений подходили к концу, студия, где работал Пикассо, заполнялась полотнами, которыми были заставлены все стены. Из-за наваленных на полу скульптур негде было ступить и шагу. Значительную часть образовавшейся богатой коллекции составляли виды Парижа. Основными объектами на полотнах стали здания, мимо которых он проходил каждый день вдоль берега реки, омывавшей Иль-де-ля-Сите. Его любимыми композициями стали виды Нотр-Дам со стороны набережной, окаймленной аркой одного из каменных мостов, и статуя Генриха IV, спрятавшаяся среди деревьев в конце острова. Он перенес на полотна крыши расположенных ближе к дому зданий, которые были видны из окна его студии. Иногда на переднем плане он помещал растения – томаты со столь желанными в тот период плодами. В этих знакомых видах особо выделялись серые камни и углы стен и крыш, что делало очертания города похожими на грани бриллианта.
Расположенный неподалеку от студии Пикассо на улице Гран-Огюстен маленький ресторанчик «Ле Каталан», названный так в честь художника, служил местом ежедневных встреч художников, поэтов, друзей. «В течение многих месяцев, – вспоминал впоследствии Пикассо, – я обедал в „Ле Каталан“, и в течение всех этих месяцев смотрел на стоявший там буфет не более как на элемент мебели. Однажды я решил сделать из него картину, и сделал ее. После этого на его месте зияла пустота. Очевидно, я унес его с собой во время создания картины». Этот забавный рассказ иллюстрирует связь между творением его рук и реальностью. Главное доя Пикассо в минуты созидания – это «овладеть объектом», не временно, как вор или покупатель, а на всю жизнь, как творец.
ОсвобождениеРано утром 24 августа 1944 года Париж был разбужен огнем снайперов с крыш домов и уханьем выстрелов отступавших немецких танков. В городе царила атмосфера всеобщей приподнятости: парижане поняли, что наконец-то настал день освобождения, который каждый стремился как-то приблизить. Отрезанный от префектуры лишь Сеной и несколькими домами, Пикассо оказался в центре разразившейся перестрелки. Друзья пробирались к его студии, чтобы сообщить о ходе боев, в то время как в самой студии оконные стекла разлетались на куски от случайных пуль и взрывов. Даже в эти напряженные минуты Пикассо, пренебрегая опасностью, продолжал трудиться. Он возвращается к методу, который применял еще в конце первой мировой войны: достав фотографии и наброски позировавших ему когда-то натурщиц, он использовал этот оказавшийся под рукой материал в более свободной, чем обычно, манере. Работая, он пел во весь голос, стремясь заглушить грохот, доносившийся с улицы.
Стоило умолкнуть стрекоту автоматов, как в студии стали появляться друзья, служившие в войсках союзников. Сообщения, которые получал внешний мир о Пикассо во время войны, были скупы и ненадежны. Даже те, кому было известно лишь его имя, стремились узнать о его судьбе. Всех опередила забравшаяся по узкой винтовой лестнице Ли Миллер, работавшая военным корреспондентом журнала «Boyr». Пикассо прослезился, увидев ее, и был несказанно удивлен тем, что первым увидевшим его «солдатом» была женщина. Каждый день приходили все новые и новые друзья. И хотя порой в студии бывало тесновато, все живо обменивались новостями о тех, кого не было в Париже, или вспоминали о тех, кто был убит. Каждое утро ведущая в студию длинная узкая комната на нижнем этаже превращалась в прихожую, где собиралось несколько десятков человек, ожидавших появления художника. Он приглашал их группами в студию на том же этаже. Иногда он вел их на этаж выше, где хранились собранные им картины. Ему пришлось буквально каждый день откликаться на эти неожиданные проявления внимания к нему со стороны поклонников, одетых в форму разных армий, которые порой не могли объясниться ни на французском, ни на испанском языках. Его твердая походка, неизменная сигарета в зубах, небольшая сбитая фигура, излучающие неиссякаемую энергию черные глаза, голос, жесты, выражающая любопытство улыбка – все это производило глубокое впечатление на сотни людей, посетивших его в первые месяцы после освобождения города. Даже люди, не до конца понимавшие смысл его исканий, были потрясены полотнами, скульптурами и атмосферой в студии этого чародея кисти и резца.
В первые месяцы освобождения новизна от обрушившегося шквала поклонников после четырех лет одиночества воодушевляла его. Он принимал порой организованные группы по сорок-пятьдесят человек одетых в военную форму мужчин и женщин, засыпавших его вопросами и делавших сотни снимков студии и его самого. Но даже при таком стечении народа ему удавалось организовать свой день так, что он мог побыть наедине со своими мыслями и встретиться с друзьями. Радость встреч, подарки в виде продуктов и других предметов первой необходимости, в которых тогда ощущался острый недостаток, дополнялись теперь долгими беседами о более важных проблемах. В конце концов освобождение Франции не привело к освобождению его родины. Находившиеся в Испании друзья все еще оставались пленниками Франко. Впечатляющие победы союзников не заслонили от него царящие в мире несправедливость и безрассудство.
Обретение новой родиныБольшинство друзей художника, которые вместе с ним разделяли годы тревог и опасений и проявляли героизм в движении Сопротивления, являлись членами коммунистической партии. К этому времени компартия окрепла. Даже ее политические противники не могли не отдать должного ее членам за их беззаветную преданность родине. Среди ее новых сторонников, вступивших в нее, твердо веря в то, что коммунизм представляет собой единственный путь, который избавит мир от потрясений, был Поль Элюар. Он стал членом партии в 1942 году, когда для этого требовалась особая смелость. Теперь престиж компартии был необыкновенно высок. В ее рядах находились многие выдающиеся личности – представители интеллигенции, художники.
Через месяц после освобождения Парижа Элюар сообщил мне: «Еще неделя, и будет объявлено о том, что Пикассо вступил в коммунистическую партию». Сразу же после его вступления начались догадки о последствиях такого шага. Всех интересовало, сохранит ли Пикассо право создавать такие полотна, какие ему хочется, или ему придется изменить свой стиль и начать исповедовать принципы социалистического реализма.
Игнорируя опасения некоторых друзей в отношении будущего своего творчества, Пикассо с готовностью принял приглашение вступить в компартию. Оно совпало с его самыми глубокими гуманными надеждами. Он шел по стопам самых близких друзей, еще раз бросая вызов давнишним своим врагам – Франко и Гитлеру. Желая честно изложить мотивы своего решения широкой общественности, он сделал заявление Полю Гайля, которое было опубликовано почти одновременно в Париже и Нью-Йорке в конце октября 1944 года:
«Мое вступление в коммунистическую партию является логическим продолжением всей моей жизни. Я никогда не рассматривал живопись как развлечение или как доставляющее только наслаждение занятие. Я всегда стремился посредством моего оружия – карандаша и красок – глубоко постичь мир и жизнь людей, чтобы это понимание с каждым днем раздвигало горизонты свободы. Эти годы ужасного угнетения показали, что я должен бороться не только силой своего искусства, но и всем своим существом».
Далее он говорит о друзьях, которым были известны его убеждения и вместе с которыми он имел счастье доказать преданность общему делу. «Мне так хотелось, – продолжал он, – обрести снова родину. Я всегда был изгнанником. Теперь я не являюсь таковым. Поскольку Испания не может принять меня, французская коммунистическая партия открыла для меня свои объятья. Я нашел в ней тех, к кому я питаю самое глубокое уважение, – крупнейших ученых, замечательных поэтов, выдающихся парижан, которых я видел с оружием в руках в дни августа. Я снова среди своих друзей».
Дань признательностиСпустя полтора месяца после освобождения Парижа «Осенний салон», как и в прошлом, открыл свои двери. На этот раз экспозиция являлась крупнейшим показом французского искусства после четырех лет немецкой оккупации. По традиции в «Салоне» выставлялись картины какого-нибудь одного крупного французского художника. Однако на этот раз такая честь впервые была оказана иностранцу, Пабло Пикассо. На выставке было показано семьдесят пять его полотен и пять скульптур. Большую часть из них он вынужден был создавать за закрытыми дверями студии из-за враждебного отношения к его искусству со стороны нацистских властей и сторонников правительства Виши.
Выставка вызвала яростные протесты как со стороны тех, кто считал, что в этот исторический для страны момент честь должна быть оказана французскому художнику, так и со стороны тех, кто не одобрял ни искусства Пикассо, ни его вступления в коммунистическую партию. За два дня до открытия выставки, 8 октября, группа хулиганов собралась у «Салона» и с криками: «Вышвырнуть его картины!», «Пусть нам вернут деньги за билеты!» – угрожала уничтожить выставленные полотна. Было неясно, руководствовались ли эти люди политическими соображениями или ненавистью к Пикассо как художнику. Присутствовавший во время этой выходки Андре Лот утверждал, что за провокацией стояли роялисты. Но вполне возможно, что ее участниками являлись студенты Школы изящных искусств, которые, как и их учителя, не принимали искусства Пикассо. Однако у художника оказалось много сторонников, с большой похвалой отзывавшихся о его творчестве.
Следующей весной выставлявшиеся в «Осеннем салоне» полотна были показаны в Музее Виктории и Альберта в Лондоне. Вместе с ними были выставлены ретроспективные работы Матисса. За исключением «Рыбной ловли в Антибе», которая вместе с некоторыми другими крупными картинами хранилась во время оккупации в квартире у Зевроса в Париже, все остальные работы были написаны после 1940 года. Атмосфера насилия и тревоги, сквозившая в полотнах Пикассо, резко контрастировала с работами Матисса, излучавшими спокойствие, удовлетворенность и чувственность.
Лондонская публика настороженно отнеслась к выставке. Ежедневно в залах толпились посетители, мнения которых разделились между теми, кто всей душой принял работы Пикассо, и теми, кто чувствовал себя глубоко оскорбленным этим яростным выражением, как им показалось, неэстетических взглядов. Многие из них, кто еще не снял военную форму и не забыл царившего еще совсем недавно насилия, увидели мир, который их поразил. Они ожидали от искусства успокаивающего воздействия и не могли поверить, что картины могут наносить раны. Независимо от того, нравился ли им окружавший их мир, Пикассо побуждал их принимать его таким, какой он есть.
Летом 1945 года Пикассо приступил к картине, чем-то напоминавшей «Гернику», – «Склеп». Картина была выставлена в «Осеннем салоне» следующей осенью. Она создавалась в тот момент, когда мир узнал об ужасах нацистских концлагерей. К сожалению, она не была закончена ко времени организации лондонской выставки. Успей он сделать это, она помогла бы публике лучше понять, что искажения фигур и предметов на полотнах художника – отражение его внутреннего состояния, а не капризное желание шокировать публику.
В отличие от «Герники» это полотно не содержит символов, помогающих заглянуть в будущее, это скорее эпилог недавней трагедии. На нем – куча изломанных, искалеченных и расчлененных тел, лежащих под столом с пустой посудой. Оно – выражение трагической безнадежности. В нем нет ни одного символа надежды, присутствующего в полной насилия «Гернике». Это – одна из самых мрачных работ художника. И вновь, чтобы избежать рассеивания внимания зрителя цветом красок, он ограничивается несколькими промежуточными тонами между белым и черным.
Полотно, созданное в час победы, в драматической форме передает сущность нашего жестокого и несущего в себе семена разрушения века. «Это полотно, – писал. Барр, – плач, плач без скорби, похороны без плакальщиков, реквием без торжественных нот». И далее цитировал слова самого Пикассо: «Картины пишутся не для того, чтобы украшать апартаменты. Они – орудие борьбы против жестокости и невежества». Дважды в течение последнего столетия Пикассо блестяще оправдал эти слова своими работами.
Дремавший в Пикассо гений вел его неизведанными путями, которые, будучи непонятными даже сейчас, позволили искусству столь полно и достоверно отобразить трагедию своего времени.
АНТИБ И ВАЛЛОРИС (1945–1954)
Прошло не так много месяцев, и возбуждение, вызванное освобождением, стало постепенно ослабевать. Теперь уже можно было трезво оценить понесенные утраты и плоды победы. Последствия войны и нацистского террора оказались неимоверными, а причиненные страдания неисчислимыми. Безвозвратно исчезло так много жертв, что неожиданное появление любого старого друга вызывало огромную радость. Но здоровье многих, кто выжил, оказалось подорванным лишениями и муками. В последние месяцы перед освобождением Парижа Дора Маар перенесла серьезную болезнь. Нуш Элюар, которая никогда не отличалась крепким здоровьем, неожиданно скончалась осенью 1946 года. Победа и будущее были омыты кровью.
В августе 1945 года Пикассо удалось наконец на короткое время вырваться из Парижа. Он вернулся к берегам Средиземного моря после шестилетнего перерыва. У залива Жюан он нашел выходящий окнами на порт маленький, вполне устраивающий его отель. Он мог вновь наслаждаться солнцем и купанием. Отсюда он совершил поездку в лежащую неподалеку на севере деревушку Манерб, чтобы осмотреть старинный дом, который приглянулся ему. Незадолго до этого один из его друзей в Париже показал ему фотографию этого дома, построенного прямо на крепостном валу. Дом возвышался над террасами виноградников и оливковой рощей, спускающихся к долине Дюранс. Чтобы обменять один из его натюрмортов на это строение, не понадобилось много времени, и, как только сделка состоялась, он преподнес дом в качестве подарка Доре Маар. Дора была счастлива, оказавшись в этом живописном месте. Оно вдохновит ее на создание многих полотен и станет местом, где в будущем она обретет вечный покой.
Новый метод, новая натурщицаПикассо не возвращался к литографии с момента изготовления пригласительного билета на собственную выставку в 1919 году. В последующие годы гравирование и акватинта вполне устраивали его при создании графических работ. Однако осенью 1945 года он встретил в Париже печатника по имени Фернан Морло, чье мастерство и приветливость пробудили у Пикассо желание вновь заняться этим видом искусства, который становится в тот период его любимым средством самовыражения. На одной из первых созданных им в те годы литографий появляется портрет девушки анфас. Красиво посаженная голова и прямой нос имели классическую, пропорциональную форму, а четко очерченный рот, расположенный над аккуратным, но упрямым подбородком, свидетельствовал о независимом характере. Девушку, с которой он познакомился через одного из друзей-художников в Париже, звали Франсуаза Жило. Ее молодость, жизнерадостность, блеск ее карих глаз, ум создавали одновременно образ идиллический и земной. Внимание Пикассо к ней привлекли ее интерес к живописи и ее собственный талант. Следующей осенью, когда Пикассо отправился на побережье Средиземного моря, он пригласил Франсуазу с собой.
Вызванная войной разруха помешала ему найти подходящее помещение для работы. Крошечный отель на берегу залива Жюан, куда он вернулся, оказался слишком мал для полотен, которые он планировал создать. Во время случайной беседы ему было сделано предложение, решившее проблему студии, по крайней мере на некоторое время. Его собеседником оказался де ля Сушер, директор музея в Антибе. Музей располагался в старинном замке, принадлежавшем древнему роду Гримальди из Генуи. Он представлял собой прекрасное сооружение, а его башни и ныне возвышаются над маленьким городком-крепостью и бухтой. До войны основными экспонатами музея являлись покрытые пылью коллекции гипсовых масок и предметов, связанных с историей города. Желая пополнить коллекцию, директор сначала попытался приобрести у Пикассо какое-нибудь из его полотен, в частности «Рыбную ловлю в Антибе», которое как ничто другое украсило бы стены музея. Пикассо неопределенно пообещал создать подходящую картину, но затем стал жаловаться на проблемы с помещением и на то, что не может достать больших холстов для работы. Сразу же оценив ситуацию, Сушер сделал щедрое предложение, которое, как оказалось, обернулось крайне выгодным для музея. Пикассо были вручены ключи от старинного замка и предложено использовать его в качестве студии.
На заказ огромных листов плотного картона – холст в тот период достать было почти невозможно – и на создание запасов красок ушли считанные дни. В течение следующих четырех месяцев старинная крепость стала местом напряженной работы художника. Высокие потолки, полы из розовых плиток, солнечный свет, который, отражаясь от моря, проникал через опущенные шторы, создавали благоприятную атмосферу для творчества. Камни со старинными римскими надписями и покрытые пылью фигуры рабов, сделанные рукой Микеланджело подтолкнули его к созданию новых полотен. На них было перенесено ощущение пасторальной радости, переживаемой им в тот момент так остро, как ни в какой другой период его жизни. Средневековое великолепие, изящество Ренессанса и слава Наполеона, которыми дышала окружавшая его обстановка, не оказали никакого влияния на его художественные приемы. Любовь Пикассо к Средиземноморью имела глубокие корни. Эхо древней Эллады нашло отражение в мифических образах. Нимфы, фавны и центавры вновь поселились среди его образов рядом с рыбаками и другим местным людом, всеми, с кем он встречался на берегу залива, на рынках, в кафе. Эти образы вновь превратились в демонов и полубогов. Центавры вышагивали теперь на двух, а не на четырех ногах, а нимфы и сатиры были облачены в подобающие одеяния. Но они изображали тех же людей, живших среди тех же сосен, валунов и очагов, которые существовали во времена, когда ветры наполняли паруса аргонавтов.
Новые полотна и созданные к ним эскизы отражали классические традиции Средиземноморья, но несли печать нового видения – одновременно наивно детского и необыкновенно сложного. Полотна выполнены в мягких тонах, где преобладают голубой, розовый, золотистый и зеленый цвета. Передаваемое ими жизнерадостное, праздничное настроение вызывает в памяти «золотой век» человечества. Вновь художник обрел счастье, и присутствие Франсуазы Жило играло тут не последнюю роль.
В начале года он сделал серию крупных литографий. На всех них с поразительной точностью изображен тонкий овал лица Франсуазы и ее излучающие радость глаза. На одиннадцати портретах, выполненных 14 и 15 июля 1946 года (в первый день было сделано десять портретов, одиннадцатый был закончен на следующий день), он изобразил ее по-разному: женщиной в виде цветка, как солнце, овалом которого являлось ее лицо.
В первой половине 1947 года Пикассо в течение восьми месяцев создает большое число литографий, основными темами которых по-прежнему являлись идиллические сцены – фавны, центавры, нагие танцовщицы, быки, бараны и постоянно присутствующая влюбленная пара. Новым, а точнее давно не появлявшимся в его работах представителем животного мира в его картинах выступает сова. Эту птицу можно увидеть у ног пикадора в «Эль сурдо» – первой гравюре Пикассо. Во время пребывания в Антибе к нему в дом принесли легко раненную сову. Находясь с ней все время рядом, он постепенно оказался очарован ее странной отрешенностью: она стала появляться в его картинах, на литографиях, а позднее на изделиях из керамики. Художник как-то рассказывал, что спустя десять лет он держал в клетке в студии в Каннах маленькую сову. Однажды ночью, когда он рисовал, другая, более крупная птица, влетев в окно, села на холст, над которым он работал. Как он понял, она появилась, чтобы поживиться голубями, прилетавшими днем на террасу его дома. Совы и голуби – эти два совершенно разных создания природы оставались его спутниками на протяжении всей жизни. Они имели для него значение, которое граничило с предрассудками. Сова с ее круглой головой и пронизывающим взглядом чем-то напоминала самого Пикассо. Как-то шутки ради он вырезал глаза из своей увеличенной фотографии, приклеил их к белому листу бумаги, на котором нарисовал голову совы. В созданной картине все оказалось на своих местах – только сова теперь имела вид человека, и взгляд ее выражал еще и мысль.
