Текст книги "Крики в ночи"

Автор книги: Родни Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Я требовал Ле Брева, но казалось, что он чуть ли не прячется.

Клеррар нежно потер руки. Он включил настольный вентилятор, затем выключил его, снял очки и стал протирать их кусочком замши.

– Мне очень жаль, но ничем помочь не могу. Мы не отвечаем за передвижения старшего инспектора. Попробуйте поискать его в Понтобане. Может, вам лучше поехать туда?

Боже всемогущий! Сюзи и Мартина не могут найти уже две недели. Остается какой-то шанс, какая-то слабая возможность найти их живыми? Ведь мы все еще ничего не нашли: ни записки, ни улики, ни вещей. Дети, похоже, просто растворились в воздухе, без особого усилия, как колечко дыма. Но мне также казалось, что я столкнулся со специально возведенным препятствием, за которым скрывается не столько равнодушие, сколько то, что они не осмеливались открыть какой-то секрет, древний или ритуальный, связанный с местом, которое мы выбрали для отдыха. Я ненавидел их за это, отчаяние переходило в горечь по мере того, как все мои надежды просачивались сквозь пальцы.

– Где жандарм, который покинул пост той ночью?

Клеррар улыбнулся:

– Он занят на других дежурствах.

– Я хочу побеседовать с ним.

– Месье, вы плохо говорите по-французски. К тому же он в Марселе.

Меня беспокоили тысячи мыслей и мучила усталость; они высосали, казалось, из меня всю энергию.

Я каждый день звонил: в Лондон Бобу Доркасу, адвокату, родителям Эммы в Нью-Форест, даже в американское посольство в Париже. Никто не мог мне сказать что-либо определенное, а Эмма к тому же, казалось, редко сидела на месте. Я боялся, что теряю жену.

Лежа в постели в обшарпанном гостиничном номере и тщетно пытаясь отдохнуть, я пребывал в отчаянии и раздумывал, не позвонить ли снова Эмме, но решил не делать этого. Что мы могли сказать друг другу? Я принял душ и сменил рубашку, и все это время у меня перед глазами стояла ужасная фигура этого фокусника, старшего инспектора Ле Брева.

Почему или зачем этот чертов жандарм показал мне то ужасное место в лесу в то утро, когда исчезли дети? Так много вытекало из этого визита на поляну, и не в последнюю очередь встреча с Эстель и выяснение очень важных, как мне казалось, фактов о семействе Сультов. Я вернулся назад к нашей второй встрече с Эстель, когда она увидела меня на скамейке. Ей поручили найти меня, так она сама сказала, но она также хорошо знала Ле Брева. Она, должно быть, была в комиссариате, и ей сказали – в приемной, вероятно, – что я был там и спрашивал инспектора. Кстати, она и раньше могла бы выяснить, где меня найти, – через тот же комиссариат.

Ожидание нервировало меня.

Я спустился вниз посмотреть газеты, которые продавались за стойкой в холле вместе с сигаретами, парижскими журналами и наборами порнографических открыток в целлофане.

– Месье?

Женщина за стойкой смотрела на меня: красный рот с родинкой сразу над этой яркой помадой, волосы, покрашенные хной, и темные глаза. На черном платье выступают пятна пота.

Я купил „Орион“ с кричащими голубыми заголовками. Номер состоял из сенсационных заметок про убийства, несчастные случаи, наркорейды, собранные из полицейских отчетов по всему югу; но ни один из них не мог быть связан со мной. Я трудолюбиво переводил заголовки с помощью карманного словаря.

„Почему они исчезли? – прочел я в статье Шарля Люка. – Связь между прошлым и настоящим?“

– Ерунда все это, месье, – заметила продавщица сигарет, наблюдая, как я читаю газету. Она видела мой паспорт, и ей не терпелось попрактиковаться в английском.

– Что вы имеете в виду?

– Прессу, все эти выдумки и вранье. – Она указала на заголовок. – Они печатают все, что угодно. – Она пояснила, что много лет назад жила в Лондоне.

– В газете говорится, что в здешних краях существует много неразгаданных исчезновений людей, тайн, которые еще предстоит разгадать…

– Фу, они болтают все, что угодно. – Женщина нехотя оторвала свою грудь от стойки киоска и подошла ко мне. Бизнес в отеле „Левант“ вряд ли процветал, а других клиентов не было. – Посмотрите на это… – Она показала на статью Люка.

– Значит, вы это тоже читаете?

– Конечно. Я просматриваю всю эту чушь, за исключением грязных журналов. Эту мерзость вообще надо запретить. Но, месье, что я не могу выносить, так это то, как люди наживаются на чужих несчастьях.

С каждой фразой ее английский все улучшался. Она рассказала, что любит встречаться с туристами. Иначе жизнь скучна.

– Вы не верите в совпадения?

– Месье?

– Совпадения в Шеноне?

– Не с примесью сексуальных преступлений, месье.

– Сексуальных преступлений?

– Детей украли или убили. Что еще?

– Не понимаю вас, мадам.

Продавщица усмехнулась:

– Кто-то захотел поиграть с ними. Сексуальные игры, месье… – Должно быть, я содрогнулся. – Случай с Сультами – это совсем другое дело, месье, – сказала она. – Гарантирую.

И опять я ничего не понял.

– Поверьте мне, если бы вы выросли в этих краях, то знали бы странности семейства Сультов. Навязчивые идеи. Я имею в виду тех из них, кто еще жив.

– А кто-нибудь жив?

Она рассмеялась:

– Ну, старая мадам Сульт, по слухам, все еще жива. Чокнутая старуха. Но она не способна на убийство.

– Все это не имеет значения, – подвел я черту. – Странности мадам Сульт не объясняют исчезновение двоих детей в том же самом месте.

– Не обманывайтесь, месье. Вначале было не две смерти. Не две смерти маленьких Сультов, я имею в виду.

Я остановился как вкопанный. Ле Брев говорил мне о гибели двух детей.

– Что вы сказали?

Она облизала свои карминно-красные губы и принялась сортировать газеты, не осознавая, насколько то, что она сказала, важно для меня.

– О чем вы?.. Не две смерти, когда сгорели дети Сультов? Я только что прочитал об этом в газете. Двое.

– Ха! – Она закончила со стопкой газет и журналов и, вернувшись в киоск, взяла тряпку, чтобы протереть стойку. Я заметил портье, также скучающего, выглядывающего за дверь. – Говорю же вам, не верьте всему тому, что пишут в газетах.

Я перегнулся через стойку и попытался заставить ее сосредоточиться.

– Что вы знаете об этом?

Что-то в моем поведении заставило ее испуганно отступить. Она посмотрела на меня более пристально, затем почесала голову и включила свет. Корни ее волос оказались седыми.

– Вы имеете какое-нибудь отношение к этим бедным английским детям?

– Я их отец.

– О Святая Дева Мария, Божья Матерь! Пожалуйста, простите меня, месье. Я готова провалиться сквозь землю.

– Что вы знаете о Шеноне?

Теперь все смотрели на меня: портье, горничная, появившаяся из лифта, зашедшая в отель чета. Я стукнул кулаком по прилавку:

– Ради Бога, что вы знаете о смерти детей Сульта?

– Извините, месье, извините. Мне не стоило упоминать об этом.

– Ради Бога, что вы знаете?

– Знаю? – Она вдруг стала непонятливой.

– Что случилось в Шеноне? В лесу?

Она уставилась на меня с приоткрытым ртом:

– В лесу? Там никогда не было двоих детей, месье. Только один ребенок погиб. Все это говорят.

– Один ребенок?

Неужели Ле Брев врал? А газеты?

– Да, так все говорят.

– Говорят? Кто говорит? – опять стукнул я кулаком.

– Здешние жители.

– Сколько детей было у мадам Сульт?

– Двое, месье, но только один… погиб.

– Полиция сказала мне, что двое. Это записано в отчетах.

– Ну, месье, конечно они так скажут, разве нет?

– Что?

Медленная улыбка расплылась по ее крупному лицу.

– Сульты были состоятельной семьей. Они знали, как замять скандал.

Помню, что я стоял там, пытаясь заставить ее рассказать еще что-нибудь, что-то реальное, не просто слухи и сплетни маленького городка, а факты.

Женщина пожала плечами.

– Ну хорошо, – примирительно сказал я. – Если там был только один ребенок, то что же случилось со вторым?

Продавщица покачала головой:

– Не спрашивайте меня, месье. Лучше спросите любовника мадам.

И она разразилась раскатами смеха, бессмысленного, глупого и визгливого.

– Чьего любовника?

– Мадам Сульт, – ухмыльнулась она.

– Мадам Сульт все еще живет во Франции?

– Конечно.

Я смотрел на нее не отрываясь.

– У нее что, был любовник, который все еще живет здесь?

– Ну да. Старый доктор Раймон из Понтобана.

– 15 —

Я позвонил в Рингвуд, куда уехала Эмма. Она не была расположена к беседе.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

– Нормально. Есть новости?

– Пока еще нет. Жду, пока увижу Ле Брева.

– Зачем?

– Эмма, пожалуйста… Я просто хочу выяснить, что произошло.

– Ты все еще видишься с этой женщиной?

– Какой женщиной?

– С этой журналисткой.

Между нами уже был вбит клин, возникла натянутость.

– Нет, Эмма. Послушай. Я полагаю, что исчезновение детей связано с историей Сультов.

– С какой историей?

– Я не уверен, но в этом что-то есть. Люди здесь не очень-то разговорчивы.

– Этот старший инспектор просто позер, вот и все.

– Мне кажется, он лжет. Я хочу убедиться в этом.

– Но это не поможет вернуть их.

Я почувствовал, как у нее перехватило горло.

– Пожалуйста, Эмма, милая моя. Я хочу найти факты, доказательства… надо выяснить, что случилось тогда… И я останусь здесь, пока не узнаю этого.

Теперь я знал, что делать, пока продолжалось полицейское расследование. Клеррар мрачно сообщил, что проверки на дорогах прекращаются, но дома все еще проверяют. Он повторил мне прежнюю версию: прошлое здесь якобы совершенно ни при чем. Но я думал иначе, тем более что есть некто, кто живет в Понтобане и знает историю Сультов. Доктора Раймона можно, конечно, разыскать, но сначала нужно связаться с Эстель, а мне было неловко звонить ей после нашего совместного визита к Элореану. Господь помогает тем, кто помогает себе сам, как сказала бы мама. В любом случае я не мог просто сидеть и ждать.

Мне пришло в голову, что там, где Эмма нашла газетные вырезки, могли сохраниться и другие бумаги. Мы тогда были слишком взбудоражены, чтобы вести целеустремленный поиск: она просто случайно вытащила „Историю души“, и в ней оказались вырезки. А как насчет других книг на трех огромных полках? Почему бы не вернуться и не проверить, еще раз не взглянуть на них? В любом случае это хоть какое-то занятие. Оно позволит мне сбежать из этого проклятого отеля, позволит хоть на время не думать о детях или гадать, не вернуться ли в Лондон. Клеррар все время бубнил об этом, когда я пришел в комнату для допроса в жандармерию Сен-Максима.

– Зачем вам оставаться здесь, месье? Вы ничем не можете помочь следствию.

– Думаю, что мне лучше об этом судить.

Он, казалось, удивился, затем выпалил:

– Тогда я могу только предположить, месье, что у вас имеется какой-то личный мотив.

Хитрое, чуть ли не удовлетворенное выражение появилось в его глазах.

– Уеду, когда мне это потребуется.

– Уверен, что это… самое мудрое решение. – Он встал и протянул руку. Двое других полицейских встали вместе с ним. – Если будет что-нибудь… какие-нибудь новости, мы сообщим. Мы не прекратим искать. Полицейская работа именно такая, месье. Она продолжается, когда весь мир уже об этом забыл. И рано или поздно, кто знает… – он уставился на меня, – …что-нибудь проявится. Может, это будут не те новости, которых вы ждете, но рано или поздно мы что-нибудь да найдем.

В тот день после обеда я решил заехать в дом. Он сейчас пустовал, но я надеялся, что полиция впустит меня. Дом был заброшен. Не охранялся. Поблизости никого не видно, лишь солнце палит с ясного неба. Скот сбился в тени от дубов. Дом казался маленьким, очень уединенным, а цветочки по краям клумбы поникли и пожухли.

Дорога на Шенон была пустынной, неподстриженный кустарник засох, по всему чувствовалось, что с тех пор, как я уехал отсюда в субботу, здесь никого не было. Я остановил машину, открыл ворота и въехал во двор. Шины шуршали по гравию, совсем как в тот роковой первый вечер более двух недель назад. В высокой траве стрекотали цикады. Я направился к дому и попробовал открыть дверь. Нашу дверь, которую мы открыли тогда с таким нетерпением, исследуя темноту, заставленное помещение. Она была намертво заперта. Через нее мне туда не попасть. Я зашел сбоку и попробовал жалюзи. Бесполезно. В неподстриженной траве появились новые норки кротов, как маленькие могилки, – вот и все изменения. Веревка для сушки белья провисла между двумя бетонными столбиками, и я увидел в траве пластмассовый колпачок от шариковой ручки, похожий на красную пулю. Ручка Мартина. Я наклонился, чтобы поднять ее, и тут же услышал шум приближающейся машины. Она ехала по узкой дорожке, и что-то заставило меня остаться за домом, где никто не мог меня увидеть.

Это был старый „ситроен“, одна из машин этой марки, с корпусом, похожим на торпеду, с сигнальными огнями по углам изогнутой крыши. Я увидел двоих мужчин в ней, осматривающих белый дом и мой „форд“ с английскими номерами, припаркованный сразу за воротами. Я и раньше чувствовал чужие глаза на себе, а теперь знал наверняка, что за мной следят.

Я застыл в тени. Они сейчас находились перед самым домом, я их не видел, но прислушивался, гадая, выйдут они из машины или нет. Никаких звуков, ни хлопанья дверей, ни шагов. Они будут сидеть там и разговаривать, наблюдать, курить, и хотя, заметив мою машину, они поняли, что я где-то рядом, ничего не предпринимали. Прошло, как мне кажется, минуты три, когда послышался рокот мотора – они уехали.

Я обошел дом, вспоминая, как Мартин и Сюзи носились по двору, выпуская пар после долгого путешествия в автомобиле, в вечер нашего прибытия. Что-то выкрикивали, изучали территорию, маленькую стопку березовых поленьев для шашлыка, жесткий газон, где Мартин намеревался играть в крикет. Раздумывая, откуда взялась машина, я видел ухмыляющееся лицо Ле Брева и темный лес напротив.

Пот лил с меня градом – температура, должно быть, достигла сорока, и солнце стояло высоко над домом. Я завершил круг и пошел назад по гравию к воротам, вышел через калитку на поле напротив по дорожке, по которой вел меня Ле Брев тем утром. Я вспомнил, как подпрыгивала полицейская машина на дороге с той стороны ограды, где прятались коровы. И мертвая черная туша – животное, убитое молнией. Земля тогда была пропитана влагой, а сейчас она сухая, рассыпалась от жары – страна крайностей. Я шел по боковой дорожке в сияющем полдне, с пустым сердцем, незначительная точка в пейзаже. Две сотни метров истерзанной земли, следы от тракторных колес, канавки в высохшей грязи. Припомнилось, как Ле Брев отвязывал эту петлю на ограде и пропускал меня вперед, к деревьям.

Это место притягивало меня, как магнит: тропинка, которая вела к затерянной полянке, к пригорку, заросшему сорняками, где, как он сказал, нашли мертвые тела. Я был уже там, среди деревьев, и мне нужно еще раз сходить туда. Я продирался сквозь поросль, не замечая ничего, мелькали только мысли о детях.

Вот. Вон там в конце тропинки поляна, к которой он привел меня. Холмик, который, как он сказал, указывал место трагедии. Где нашли ребенка, а может, и двоих детей Сульта, такого же возраста, что и мои дети. Мертвых.

Здесь. Еще приметный холмик, большая кротовая кочка.

Вокруг могилы, в форме ромба, посажены свежие кусты роз.

А в следующую минуту я уже был не один, ко мне приблизились две фигуры: я понял, что это люди из машины, хотя никогда не видел их лиц. Парни лет двадцати пяти, с прямыми волосами, темными глазами, накачанные и жестокие. Они подошли ко мне, прежде чем я успел сорваться с места. Я просто стоял и ждал, так как наконец-то появилось что-то реальное.

– Что вам надо?

Они не дали мне никакого шанса. Один напал на меня со спины, второй зажал мои колени, как защитник в захвате, и мы упали на землю. Я почувствовал запах алкоголя, когда тот, что покрупнее, сел на меня, затем я двинул кулаком ему по зубам и увидел, как брызнула кровь. Но другой врезал мне между ног. Он заставил меня согнуться в агонии, а пока я пытался остановить его, первый нанес мне боковой удар.

Боль вспыхнула в голове шаровой молнией. У первого парня изо рта капала кровь, но и я стал небоеспособным. Кто-то из них опять звезданул мне, и я ударил в ответ так сильно, что он завалился набок. Я поднялся на колени, потом на ноги, но они тоже вскочили и двинулись ко мне. Уж не собрались ли они прикончить меня?

– Господи!

Я быстро озирался в поисках отходных путей, искал, не валяется ли поблизости какой-нибудь сук, но они не дали оглядеться. В следующее мгновение мы все трое сопели, переплетаясь в один комок. Хуже всего было их молчание, только кряхтение от усилий. Мы катались среди свежепосаженных розовых кустов, и я стал кричать. На английском. Нелепо.

– Помогите! Помогите!

Деревья кружились перед глазами. Затем я вскочил и побежал. Но они оказались проворней, быстро очухались и нагнали, повисли на мне. Я упал на спину. Один сел мне на грудь, держа за руки. Другой встал и принялся методично избивать меня ногами под ребра. Злобное лицо его, все в синяках, угрожающе моталось из стороны в сторону.

Еще один удар по ребрам, едва не переломавший их.

Я попытался закрыть лицо рукой, но тот, который сидел на мне, перехватил ее. Я мысленно сфотографировал его: короткие волосы, глубокая морщина между черных бровей, маленький шрам на правой щеке. Больше всего доставалось моим ребрам, пока я не освободил руку и не схватил того, кто бил. Но при этом я полностью открылся для этого идиота, который держал меня. Он стал бить меня по голове. Затем остановился. Второй что-то крикнул, и оба кинулись прочь.

Когда я привстал и оглянулся, их уже не было. Я повернулся на бок и отполз под дерево, пытаясь подняться с земли, в голове звенело. Казалось, я столкнулся с грузовиком, но все мои ребра, видимо, уцелели, просто зверски болели, Парни били так, чтобы не забить до смерти, бросили и исчезли. Я сел, голова сильно кружилась, все тело болело, но внутренние органы вроде бы целы. В лесу было душно и мрачно, смысла ждать чего-то я не видел. Никто меня не увидит и не услышит, и никому до меня нет дела. Эти сволочи специально следили за мной. Кому-то не нравилось, что я отирался поблизости.

Я отполз от этой ужасной поляны, где мы дрались, – розовые кусты все смяты. Мимо деревьев и через открытое поле и дополз до дороги. Удары молота в голове прекратились, но страшно захотелось пить. Я боялся, что они вернутся.

Дом так и стоял по ту сторону дороги, с закрытыми ставнями и покинутый всеми. Помнится, я просидел в траве на обочине немало времени в надежде, что кто-нибудь пройдет мимо. Постепенно дрожь прошла. Ничто не шелохнулось на дороге, не слышно было никакого шума движения.

Я вспомнил, что у меня есть ключи от машины. Парни не пытались обыскать меня и взять документы и деньги. Спотыкаясь, я добрался до машины, она стояла на месте – сразу за воротами, окно опущено. Я проскользнул внутрь и завел мотор.

Вырулив на дорогу, я почувствовал себя лучше. В безопасности, более собранным. Я проехал три километра до Шенона, постепенно чувствуя себя все более уверенным, размышляя, нужно ли заявить о нападении жандармам. Никаких следов „ситроена“. Я уже не доверял никому. Вид у меня был слишком ужасен, чтобы появляться в гостинице. На пересечении шоссе на Сен-Максим и боковой дороги на Понтобан мотор заглох, будто в раздумье, куда повернуть. Доложить Клеррару в Сен-Максиме означало открыть, куда я ездил. Я с трудом поморщился, завел машину и поехал дальше, чувствуя, что смогу продержаться не больше часа.

„Форд“ летел, словно за мною по пятам гнался дьявол. Высохшие, разоренные окрестности, кое-где виднеются каменные глыбы. Многого из той поездки припомнить я не могу: как круто заворачивал на поворотах, несколько раз выезжал на левую полосу, как будто вернулся в Англию, пролетал мимо тракторов и крестьянских дворов, оставляя возмущенных селян позади, но все же добрался до Понтобана. Проехал по трехполосной дороге и потом через мост подкатил к старому дому. Я хотел поговорить с Эстель.

– 16 —

Очнулся я в комнате кремового цвета, простыни тоже кремовые, за окном – закат солнца, сильно ноют ушибленные ребра и правая щека.

Мне понадобилось полминуты, чтобы вспомнить, что произошло, как раз когда Эстель вошла в комнату. На ней было платье с цветистым узором, а волосы сияли, как серебро. Теперь я все вспомнил: вспомнил, как появился в редакции газеты и как-то исхитрился вызвать ее. Она вскрикнула, увидев, в каком я состоянии. Помнится сквозь туман, как она вела меня к машине и мы ехали к ней. Там я и сломался.

Я лежал в постели Эстель, она умыла и раздела меня.

– Который час?

– Семь.

Я проспал четыре часа.

– С тобой все в порядке, – успокоила меня она. – Ты выключился, как лампочка. Вот, выпей это.

Я хотел просто воды. Во рту все пересохло, язык был как сильно прожаренный бифштекс.

– Не думаю, что что-нибудь сломано. – Она подошла, села на край кровати, ощупывая мои лицо и ребра, затем подняла покрывало, чтобы посмотреть на синяки. – Что же случилось?

Я рассказал ей, как поехал к тому месту в лесу и обнаружил свежие кусты роз, как на меня напали парни.

– Не могу поверить в это, – вымолвила она. – Нужно сообщить полиции.

Я сел на постели и застонал. В комнате царила неуловимая атмосфера, такая странно-притягательная, подавляющая и одновременно уязвимая. Женская комната, но не совсем так: о том, что здесь обитает женщина, свидетельствовали считанные предметы обстановки и, может быть, мягкий оттенок тканей на мебели и окнах. Эстель сама по себе излучала тот огонь, который согревал все вокруг.

– Они сами могут быть замешаны в этом, – предостерег я, припомнив две стриженые головы. Молодые люди могучего телосложения.

Эстель покачала головой.

– Ле Брев не доверяет мне, – напомнил я. – Эти двое следили за мной от самой гостиницы. Дела пошли не так, как им хотелось бы, и они вполне могли призвать меня к порядку.

Она нежно погладила мои синяки.

– Я так не думаю. Ты должен доверять старшему инспектору.

– Никоим образом. Он лжет мне.

Она резко возразила:

– Ты не должен так говорить.

Я пересказал то, что услышал от продавщицы в отеле: о мадам Сульт и ее любовнике, который проживает поблизости.

– Спроси инспектора Клеррара.

– Клеррар ничего не скажет. Он на стороне Ле Брева.

И опять она настойчиво советовала обратиться в полицию, будто отказывалась верить мне.

– Розы, – вспомнил я. – Кто посадил розы?

– Может, кто-нибудь из деревни?

– С какой стати, после стольких лет?.. К тому же дети похоронены вовсе не в лесу. Там нашли только одно тело…

Она провела рукой по моим волосам.

– Тебе не нужно было ездить туда…

– Кто хочет остановить меня: тот же человек, который унес Шоколадку?

Она нахмурилась. Опять на ее лице появилась едва заметная складка.

– Что унес?

Я напомнил ей о ночном визитере, еще одно дело, поставившее в тупик полицию.

– Это какое-то сумасшествие, – выдохнула она.

– Эти ублюдки, которые накинулись на меня, не были сумасшедшими. Кто-то украл игрушку. И кто-то посадил розы.

– Не могу понять…

– А я могу. Кто-то знает, что я включился в расследование. И, несомненно, существует человек, который виновен в тех смертях.

– Джим, ты устал. Все глупости.

Слишком много уже случилось глупостей в этом уголке Франции.

– Мои дети исчезли не просто так. И я твердо намерен узнать почему.

– Забудь сейчас об этом, – попросила она. – Единственное, что имеет сейчас значение, – это то, что ты здесь.

Она поцеловала меня в лоб.

Я свесил ноги с кровати, чувствуя себя крепко побитым, но живым. Эстель хотела втереть какую-то мазь в синяки, но я отодвинул ее руку.

– Почему ты не доверяешь Ле Бреву? – спросила она.

– Как я могу доверять ему? Я испортил его розы, – отшутился я.

И в это самое время – если бы я только знал! – мне пытались дозвониться из Парижа. Человек из британского посольства, увидев газеты, названивал в пустой номер, горя желанием узнать, нет ли чего нового. Эмма позже рассказывала: когда она сообщила Ле Бреву, что никак не может найти меня, тот уверил ее, будто я в безопасности в Понтобане. Наверняка он знал, где я. Может, как раз в эти минуты и решилась моя проблема с Эстель. Я почувствовал, как ко мне возвращаются силы, и попробовал сделать несколько слабых шагов по комнате.

– Джим, пожалуйста, ляг…

– Не волнуйся. Со мной все в порядке. У меня есть незаконченное дело.

Она отпрянула от меня, уголки рта печально опущены.

– Джим, – прошептала она. – Твоя одежда вон там. Я выстирала рубашку. Она была в ужасном виде.

Я прошел в ванную. Она была выложена плитками цвета аквамарина, со светло-зеленой занавеской, что создавало ощущение, будто находишься в подводной лодке. Здесь не было никаких кремов, никакого вычурного мыла и необыкновенных шампуней, на небольшой полочке только зубная щетка, бритва и пудра.

Эстель пустила воду в ванну, а я шагнул в нее. Пока я расслаблялся, мы обменивались отрывистыми фразами о нашем прошлом. Ее замужество было неудачным, муж оставил ее с Жанной, которой сейчас семнадцать, она учится в Париже. Ее муж просто ушел от них двенадцать лет назад, и она не удерживала его. По-своему она любила его, ее влекло к нему, но ничего из их семейной жизни так и не получилось, и она признала ошибку. Он инженер-нефтяник, сейчас работает за границей. Хотя было нетрудно узнать его новый адрес, она не испытывала никогда необходимости в этом. Если бы он захотел, то связался бы с ней сам, но никакого письма или звонка не поступало, и она занялась журналистикой, начала с небольших заметок, а затем стала профессиональным репортером. Я рассказал ей об Эмме, о надеждах семьи, о страхе за детей: неужели мы больше не увидим их?

– Что ты имеешь в виду? Что заставляет тебя так говорить? – произнесла она взволнованно. А потом, немного помолчав, вдруг спросила: – Ты любишь свою жену?

– Очень.

Она стояла рядом со мной. Вода облегчала мне боль.

– Не понимаю, – пожала плечами она, – почему ты не едешь к ней? – Она протянула мне полотенце, о чем-то задумавшаяся и печальная.

Больше в течение всего вечера, пока мы ужинали при свечах у нее на кухне, Эстель не упоминала о том, что произошло между нами. Она приготовила вкусное блюдо из яиц и плавленого сыра, и мы ели его маленькими вилочками прямо со сковородки. Вытерев губы и улыбнувшись своей таинственной, как бы существующей отдельно от нее, улыбкой, она сказала:

– Джим, останься на ночь.

Я помолчал, глядя на нее.

– Не могу.

– Я буду вести себя как паинька. Ты не должен думать обо мне плохо. – Она провела пальцами по пламени свечи. – Я такая, как есть.

Я ощутил ее силу, но что-то удерживало меня. Чувство стыда, вины? В пляшущих огоньках, в этом уютном доме, прихлебывая вино, я боролся с искушением. Я не хотел, чтобы Эстель стала для меня чем-то большим, чем просто помощницей. Жажда любви, как и голод, является сильнейшим из чувств. Мне казалось, идет борьба за выживание, как это бывает с брошенными в воду котятами, которые пытаются выплыть. Старухи в Понтобане рылись в мусорных ящиках, искали что-нибудь, что может пригодиться в хозяйстве. Эстель искала любви. Я постарался найти более твердую почву.

– Расскажи мне о Жанне, – попросил я.

Она поколебалась.

– Жанна в Париже. В Сорбонне.

Я ничего не знал о ее дочери. Не считая фотографий светловолосой девочки на камине, не было никаких других признаков ее существования. Но, возможно, в доме у нее была своя комната, которую я еще не видел.

– Она приезжает сюда? На каникулы?

Эстель кивнула:

– Естественно, она видится со мной.

Я прошел в гостиную и вернулся с фотографией Жанны в серебряной рамке. Девчушка со смелыми глазами и короткой прической. Точеный носик и твердый рот, возможно, как у матери, возможно, нет, наверняка сказать трудно.

– Тебе пришлось ее воспитывать одной?

Эстель пожала плечами:

– Само собой разумеется.

– И затем она покинула дом?

– Мы все так поступаем.

– Она часто бывает здесь?

Эстель не хотела говорить о себе. Эта тема, казалось, смущает ее.

– Она приезжает. Гостит. Уезжает. Со всеми детьми так происходит.

Я вернулся к своим собственным проблемам. Она прикоснулась к моим рукам, слегка сжав их, и еще раз осмотрела синяки.

– Ну что ж, они сейчас выглядят не так уж плохо.

– Эстель, ты уже очень помогла мне однажды. Когда мы ездили к Элореану. Ты поедешь со мной еще раз?

– Куда?

– Узнать правду у Ле Брева.

– Думаю, не смогу.

Я отодвинул стакан и поднялся. Я понял, что нужно уходить. Часы показывали одиннадцать, я окреп и чувствовал себя почти нормально.

– Куда ты? – спросила она в тревоге.

– Назад в Сен-Максим.

– Джим, останься со мной, пожалуйста. Тебе не надо ехать туда сегодня, в таком состоянии.

Предложение звучало заманчиво. Мы были двумя ищущими людьми, могли дать и взять, но желание прошло. Не сегодня, не сейчас.

– Почему ты не хочешь остаться?

– Мне нужно подумать, обмозговать кое-что, – сказал я.

– Не уходи сейчас, ну, пожалуйста.

Я боролся за свою семью. Проще всего было бы забыть, кто я, зачем я здесь. Убедить себя, что могу помочь ей. Но меня избили профессионалы, которые следили за мной. Кто-то боялся меня. Кто-то предупреждал меня. Я не мог доверять Ле Бреву, так почему должен доверять ей? Сомнения терзали меня.

– Эстель, дорогая моя, мне очень жаль. Лучше не надо.

Тихо, почти шепотом она быстро спросила:

– Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Помоги мне узнать о детях Сульта.

Расстроенная, несчастная, в глазах страх. Она крепко прижалась ко мне.

– Нет, не могу.

– Почему нет? Ну почему?

– Сначала останься со мной на ночь.

Но если я так сделаю, Эмма об этом непременно узнает. Узнает, как только поговорит со мной. Эмма. Мартин. Сюзи. Ради них я нахожусь здесь, все еще борясь с собой.

– Эстель, дорогая, я должен идти.

Она плакала.

– А полиция? Ты сообщишь о нападении?

К этому времени я уже чувствовал себя получше.

– Пущу это дело на самотек, – ответил я. – Эстель, ты все же поможешь мне?

– Не знаю, – ответила она.