Текст книги "Крики в ночи"

Автор книги: Родни Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Я решил двинуться налево, к подъездной дороге, возле которой спрятал лестницу. Никаких звуков погони не слышно. Осторожно, стараясь не наступать на ветки, я пробирался, ища путь, по которому проник сюда.

И вдруг услышал лай собак, повизгивание двух немецких овчарок, которых видел ранее у ворот. Я опять побежал, тут же угодив в незаметную яму. Почва скользила у меня под ногами.

– Вот он! Эй!

Я опять слышал их голоса и в панике метнулся от погони, не разбирая дороги, вслепую, продираясь сквозь заросли, спотыкаясь о корни и падая.

Они почти настигли меня.

– Хватай его, хватай! Вот он, здесь!

Я чувствовал их позади себя. Слепая паника овладела мной. Нужно найти какое-нибудь укрытие. Это не была обычная полиция, здесь могли оказаться какие-нибудь ненормальные, убийцы. Я должен выжить или стать еще одной жертвой этого страшного дома. Я снова угодил в яму, и собаки меня услышали. Они злобно лаяли, я представил, как они набросятся на меня, разрывая на куски.

Я прижался к земле. Господи! Пожалуйста, нет. Они, казалось, замерли в нерешительности. Я решил пошевелиться – как раз то, что им нужно. Я побежал, как заяц, легкие разрывались и сердце было готово выскочить из груди. Моей единственной мыслью было выбраться отсюда.

В деревьях появился просвет, и я устремился туда. Оказалось, это дорога. В последний раз показались очертания дома, как какого-то ночного призрака.

– Вот он!

Мерцание фонарей через деревья. Крики стали истеричными.

– Хватай его!

Парни за моей спиной пробирались через лес, как танки. Двое из них с собаками, одна из которых прыгнула мне на грудь, а вторая вцепилась в руку. Я пытался сбросить их, но они тащили и трепали меня, а я старался укрыть от них лицо. Мужчины отогнали собак, затем поставили меня на ноги, сзади сразу же затормозила полицейская машина. Двое схватили меня, сильно врезали по шее, затем накинули одеяло поверх головы и затолкнули в машину.

– 26 —

Мне показалось, что я провел в машине, задыхаясь под одеялом, целую вечность, хотя прошло не более часа. На меня надели наручники, и обращались со мной, как с закоренелым преступником. Я потерял всякую ориентацию, слышал переговоры по радио, но не мог понять, что говорят. Машина замедлила ход и въехала куда-то, остановилась, и меня повели по неровному асфальту в какое-то помещение. Кто-то открыл дверь. Затем наручники сняли. Дверь захлопнулась, одеяло упало к моим ногам. Я увидел кровать. Две кровати.

Это была небольшая комната, через окно виднелось светлеющее небо, небо раннего утра. На деревянной тумбочке в изголовье кровати лежали мои часы и бумажник. Все это я успел заметить, прежде чем снова открылась дверь. Вошел вооруженный жандарм, которого сопровождала темноволосая медсестра.

– Где, черт возьми, я нахожусь?

Маленькая комната с двумя кроватями, с белыми стенами и голубыми занавесками.

– Понтобан. Больница, – сказала медсестра по-английски.

– Больница? Почему?

– Старший инспектор попросил нас, – сказала она. – Вас искусали собаки.

Я присел на кровать и ощупал руку. Сестра сделала укол, приложила ватку и стала суетиться. Она проверила пульс и сунула мне градусник подмышку. Боже мой, может, я заразился бешенством, то, чего боялась Эмма, когда Сюзи нашла котенка в наш первый день. Сюзи! Ее сандалии!

– Мммм… Мне надо идти… Мммм…

Сестра встряхнула градусник и попробовала еще раз.

– Не разговаривайте, месье! – прикрикнула она. – Укусы – это плохо.

Но не настолько плохо, как я думал. Может, они не понимали. Не было ничего нелогичного в моих рассуждениях, когда я сидел там на кровати, вспоминая то, что видел.

– Послушайте… Боже…

Температура явно нормальная, и сестра осталась довольной, приказав мне сидеть спокойно. Жандарм присел на стул около двери. Я закрыл глаза и прислушался к ее шагам по линолеуму.

Нет, с моей головой вроде все в порядке. Я осторожно потрогал руку. Не так уж плохо. Просто синяк и небольшой укус. Изо рта не шла пена, только если при воспоминании о той обуви. Нужно уходить отсюда. Нужно вернуться.

Затем дверь опять открылась.

– Эмма!

Светлые волосы у нее немного отрасли, обрамляя лицо. На ней было платье с длинными рукавами, прямо из английского лета, и я почувствовал огромное облегчение, чуть ли не детскую радость оттого, что увидел ее здесь.

– Эмма?

Я обрел дар речи и способность мыслить. Она присела на другую кровать и дотронулась до моей руки, как будто сомневаясь, что я настоящий. Я протянул руки, чтобы поцеловать ее, но что-то ее удерживало.

– Эмма, – пробормотал я. – Милая моя, как ты узнала? Как ты попала сюда?

– Инспектор Ле Брев, – отозвалась она. – Он приезжал ко мне. В Англию.

– В Англию?

Теперь я понял, почему отсутствовал старший инспектор и почему Эмму было невозможно найти.

Она мрачно кивнула. Моя эйфория исчезла – что-то было не так.

– Эмма, в чем дело?

Моя жена, мой дом и страна, ставшая мне второй родиной, все, ради чего я работал и жил – все это вернулось ко мне по милости инспектора Ле Брава. Я похолодел.

– Ты вел себя как дурак, – сказала она. – Я предупреждала тебя не делать глупых поступков.

– Эмма, Бога ради, что происходит?

– Эта женщина. Это она посоветовала тебе поехать туда.

– Эмма, я нашел детей…

– Не ври, – перебила она. – Они умерли.

Ле Брев, должно быть, вселил в нее свои подозрения и привез сюда шпионить за мной. Сволочь.

– Эмма, послушай. Я нашел их обувь, две пары.

– Что ты сделал с ними? – спросила она.

Я ошалел.

Сделал с ними?

– Ты знаешь, где они…

– Конечно, знаю.

– Ты убил их, – отчеканила она. – Ты ненавидел их. Ты хотел убить их. Чтобы уехать и жить с этой… женщиной, с этой… шлюхой.

– Эмма, ты сошла с ума…

– Нет. Это ты сошел.

– Дорогая, ты должна поверить мне. Я был в особняке Сультов…

– С этой женщиной. Я видела вас в машине.

– Я вернулся туда этой ночью, проник внутрь и нашел обувь детей. Вот как это случилось.

Я показал на руку.

– Не верю. Где она? Где обувь?

Я пытался объяснить, но она не слушала уже. Как может она поверить истории с этим домом в горах, который никогда не видела, с безумной старухой и человеком в маске? Все, что знала Эмма, это то, что я был там с Эстель, а затем меня привезли сюда, искусанного собаками, как какого-то преступника.

– Говорю тебе, что я видел их обувь.

– Ты лжешь. – В ее глазах стояли слезы. – Держись подальше от меня. Ненавижу тебя. Ненавижу!

– Эмма, дорогая!

– Не называй меня дорогой. Между нами все кончено.

– Нет, Эмма, дорогая, я найду их. Послушай меня!

Внезапно я осознал – я должен был это знать, – что жандарм записывает наш разговор на пленку. Но мне теперь было все равно.

– Ты специально все подстроил, чтобы детей похитили…

– Их отвезли в особняк Сультов…

– Ты это устроил. Поэтому ты и вернулся туда. Ты скрывал их. И их убили.

– Нет. Нет. Нет. – Я мотал головой, пока она не заболела. – Я был там, чтобы найти их.

Эмма, как натянутая струна, напряженная, повторяла, как автомат, урок, заученный под диктовку Ле Брева.

– Ты хотел остаться во Франции, с этой женщиной, чтобы избавиться от них. А затем отправить меня домой.

– Эмма, это чушь. Я остался здесь, чтобы искать их.

– Ты остался здесь, потому что она направляла тебя.

– Нет.

– О да! Я видела, как ты выходил из квартиры этой шлюхи. Полиция следила за тобой все эти дни.

Эта сволочь, это дерьмо Ле Брев. Я вспомнил, как заметил прошлой ночью женщину, напоминавшую Эмму, она еще пряталась около отеля, перед тем как я отправился в Гурдон.

– Эмма, сколько дней ты находишься здесь?

– Четыре дня.

– Четыре дня! И ты не дала мне знать?

Четыре дня. Она видела, как мы с Эстель пришли в ее квартиру, после того как я поговорил со старым доктором Раймоном и получил первый намек на состояние рассудка мадам Сульт. Ле Брев дал ей возможность увидеть это.

– Ты спал с этой женщиной! Не отрицай этого!

Я не мог и не стал бы отрицать, но как я мог объяснить не только минутное увлечение, но и сексуальность, которую Эстель пыталась использовать, чтобы остановить меня, предостеречь от посещения этой старой женщины в Гурдон-сюр-Луп?

Ле Брев пытался поймать меня, используя мою жену в качестве подсадной утки, чтобы получить подтверждение своих подозрений. Я расхаживал по комнате. Жандарм увидел выражение моего лица, и его рука потянулась к кобуре.

– Эмма, неужели ты думаешь?..

– Ты спал с ней!

– Эмма, дай мне еще один шанс. Пойдем со мной, и мы найдем детей.

Я просил и умолял жену. У нее на лице появилось озадаченное выражение. Голосом не громче шепота она с усилием произнесла:

– Я больше ничего не знаю. Ле Брев говорит, что ты выдаешь себя. Он спрашивал, зачем ты выходил из дома, почему у тебя была мокрая пижама в ту ночь, когда это… случилось. И еще спрашивал, зачем ты остался, когда здесь нечего делать, кроме как… с этой женщиной.

– Эмма, но ты же не можешь поверить…

Она высморкалась, чтобы перестать плакать. Казалось, что мы остались на Земле единственными людьми, брошенными, потерпевшими кораблекрушение и оказавшимися в этой белой больничной комнате.

– Зачем ты ходишь к этой женщине? Что ты нашел в ней?

Ее слова отчаяния упали в пропасть между нами. Бывают моменты, когда невозможно посмотреть в лицо правде.

– Мне нужна была помощь… – пробормотал я.

Но Эмма не знала пощады:

– Зачем было спать с ней?

Я вспомнил, как просто Эстель предложила свою любовь, когда я очнулся в ее квартире, после того как меня отделали молодчики Ле Брева. Я чувствовал себя очень одиноко тогда и был готов пойти ей навстречу.

Я посмотрел Эмме в глаза, в которых отражалось страдание от собственных сомнений.

– Не знаю, – признался я. – Прости меня, Эмма. Ради Бога, прости.

– Простить? И забыть, что ты сделал с детьми?

Эмма крепко сжала губы.

– Эмма! Мы с тобой найдем их!

– Найдем их тела.

– Не знаю. Но они в особняке той старухи.

– Этого не может быть.

– Эмма, пойдем туда.

Она посмотрела в сторону, ее глаза прикованы к какому-то далекому пейзажу. Я подумал, что она сейчас в раздумье, действительно ли она верит, что я бросил ее ради какой-то француженки.

– Эмма, – умолял я. – Дорогая, я люблю тебя.

– Докажи это, – бросила она.

– Эмма, послушай, ради Бога. Я проник в это место. Я видел их кроссовки и сандалии.

Она, казалось, репетировала свою речь:

– Инспектор Ле Брев подозревает, что ты можешь быть замешан в это дело. Мы видели, как ты вышел прошлой ночью… Его люди арестовали тебя.

– Там был сумасшедший с ножом, который пытался убить меня. С маской из желтого пластика на лице.

– Я не верю тебе. Ты все придумываешь. Стараешься сбить меня с толку.

– Эм, меня чуть не разорвали на куски собаки в имении Сультов. Посмотри на руку.

Она опять уставилась на меня, будто стараясь решить, какой истории верить, моей или Ле Брева.

– Старший инспектор сказал мне, что они подобрали тебя после того, как ты проник в дом. Это правда?

– У них были сторожевые собаки.

– Собаки?

– Немецкие овчарки.

Я чувствовал боль от укусов.

– Что ты делал там?

– Эмма, ты должна мне верить. Я пытался найти детей.

Она встала и подошла к окну.

– Пытался найти или спал с этой женщиной? С этой шлюхой?

– Бога ради, это все не так. И никогда так не было.

– Ты разбил нашу семью, – отрезала она. – Уничтожил нашу любовь.

– Эм, пожалуйста. Это неправда. Послушай. Дети были там. Их привезли в дом Сультов.

Она все еще не верила:

– Так много лжи. Надоело.

– Эмма, это какой-то бред. Я люблю тебя. Люблю детей. Я пытался найти их, а меня избили, травили собаками. Все, что ты сделала, – это вернулась к своим чертовым родителям.

– Ты полное дерьмо.

– Эмма, я не хотел тебя обидеть. Просто хотел сказать, что мне нужно было остаться. Я должен найти их. Давай вместе поедем в Гурдон.

– Лучше расскажи это полиции.

– Не доверяй Ле Бреву. Он завяз в этом деле по уши. И вся местная полиция.

И пусть они и это запишут.

Эмма нахмурилась:

– Тогда зачем он привез тебя сюда?

Этого я понять не мог. Охранники могли перерезать мне горло и выкинуть кишки в выгребную яму. Но они все же были полицейскими. Кто-то не дошел до конца во время того нападения в лесу и отступил прошлой ночью. У Ле Брева все-таки есть какое-то подобие долга, хотя и деформированного и жестокого. Почему он охраняет эту сумасшедшую женщину?

Я попытался рассказать Эмме все, что знал, о детях мадам Сульт, о мемориальной доске с именем Марселя. Всю эту кровавую историю, которая вела к особняку с закрытыми ставнями.

– А сейчас пойдем со мной, чтобы найти их.

Я нежно обнял ее, пока мы стояли там с единственным свидетелем в лице жандарма, который смотрел из окна на больничный двор. С грузовика разгружали белье.

– Эмма, ради детей давай попытаемся еще раз. Пойдем со мной в дом.

Я увидел, что она плачет.

– Если их там нет, – наконец промолвила она, – между нами все кончено.

– Ага! – Вернулась маленькая медсестра в черных колготках еще с одним полицейским в форме. – Если месье отдохнул, вас хочет видеть старший инспектор.

Эмма держалась за меня, как будто не была уверена, что устоит на ногах.

– Старший инспектор ждет, – настаивала сестра.

Я был слишком занят, целуя Эмму, несмотря на боль в руке. Наконец Эмма освободилась от меня и отступила назад.

– Он привез меня сюда к тебе и ждет в машине на улице. Он попросил меня пойти первой.

На случай, если нас смогут записать на пленку, подумал я. Как он мог и обвинять, и помогать мне одновременно? Я размышлял об этом и выкинул из головы мысль, что все еще был подозреваемым.

– Насколько я знаю… он сам мог все это сделать.

– Джим, тебе нужно сотрудничать с ним. Ты не можешь позволить себе ожесточаться.

– Ожесточаться? Неужели ты ждешь, что я прощу полицейского, который охраняет место, где исчезли мои дети? Где они? Может, уже в могиле?

– Не говори так.

У нее перехватило дыхание, но она потихонечку переходила на мою сторону. Я чувствовал тянущую боль в руке на месте укусов.

– Пусть убирается к черту.

Она покачала головой:

– Джим, ты должен поговорить с ним.

Новый полицейский все еще ждал, вертя в руках кепи. Симпатичный молодой человек.

Эмма нашла мою руку.

– Хорошо, – согласился я неохотно. – Пусть войдет.

– Месье, я так рад, что с вами все в порядке. – Он вошел и поклонился в сторону Эммы. – Мадам, вы творите чудеса.

– Мне не нужны чудеса. Мне не нужны укусы собаки и одеяло на голову.

– Да-да. Я очень сожалею об укусах, поэтому и направил вас сразу в больницу.

– Послушайте, я здесь потому, что ваши недоумки со сторожевыми псами напали на меня. Зачем, черт возьми?

Он показал свои зубы, каждый из которых свидетельствовал о диете или хорошей работе дантиста.

– А зачем вы убегали, месье? Вы проникли в частные владения. Отключили сигнализацию. И затем, когда обнаружилось, что вы залезли в дом, вы убегаете. Что они должны были подумать? – Он почесал нос. – Мы также нашли лестницу, спрятанную под деревьями. Что им было делать? Вы могли быть вооружены. Представлять опасность.

– Почему вы охраняете мадам Сульт?

На мгновение он даже удивился, будто ожидая, что я и так все пойму. Затем устало вздохнул:

– По-моему, я уже объяснял. Она попросила нас и платит за охрану.

– Она платит. Да, я могу поверить. Достаточно, чтобы ее круглосуточно охраняли с собаками. Чего ей бояться?

– Но ведь вы же видели ее, – произнес он тихо, пытаясь вызвать симпатию. – Она старая слабая женщина. Да еще тронутая.

– Как это понимать, черт возьми?

– Сумасшедшая. Спятившая, как вы говорите.

– Ну ладно. И поэтому вы играете с ней в эти игры?

– Не понимаю?

– Вызываете духов, – сказал я, боль пронизывала всю руку, когда я пытался пошевелить ею. Я видел, что молодая медсестра и жандарм испугались, как бы я не ударил его, но я просто стоял и смотрел на инспектора.

– Как обувь моих детей оказалась в этом доме?

Ле Брев поднял руку, будто не веря тому, что я говорю. Я почувствовал, что он дотронулся до моего рукава.

– Извините, месье?

Эмма стояла рядом со мной, не спуская с меня глаз. Появился врач в белом халате, и в маленькой комнате стало тесно.

– Их обувь находится в комнате той старухи. Ну и еще этот псих в маске.

– С вами все в порядке, месье?

– Слишком взволнован, – встряла медсестра.

– Взволнован? Чушь собачья, инспектор. Я перелез через забор и за полчаса выяснил больше о судьбе моих детей, чем вы за месяц.

Он проглотил упрек и медленно переваривал услышанное, явно в замешательстве.

– Что вы имеете в виду?

– Их отвезли туда. Я видел их обувь! – выкрикнул я.

Он, казалось, превратился в каменную статую. Лицо и тело напряжены, маленькие ступни приросли к полу.

– Что вы сказали?

– Я видел кроссовки и сандалии, принадлежащие моим детям, в спальне старухи. Старухи, которую вы с таким рвением охраняете. Мадам Сульт.

– Вы… видели… их обувь?

– Совершенно верно, инспектор. Их обувь, черт побери.

– Как вы можете быть уверенным в этом?

Он вел расчетливую игру, как мне показалось. Медленный осторожный допрос.

– Конечно, уверен. Я знаю, что носят мои дети.

Озадаченный, он стоял с окаменевшим лицом.

– Вы уверены в этом?

Я взял свой бумажник и часы с тумбочки и поправил одежду.

– Уверен. Я возвращаюсь в деревню.

Что выражали его глаза: цинизм, озадаченность или просто лукавство, решить я не мог Ле Брев жестом попросил врача выйти, и тут вмешалась Эмма.

– Я хочу отправиться с ним, – заявила она.

Что-то расшевелило Ле Брева. Он пожал плечами.

– Как хотите. – Он показал на магнитофон. – Но сначала я прослушаю пленку. – Жандарм кивнул, затем Ле Брев повернулся ко мне. – Итак, что вы видели? – Его глаза остро блеснули.

Я рассказал еще раз. Старая женщина в кровати. Обувь. Существо в желтой маске на лице, которое бросилось на меня с ножом.

Ле Брев, как и Эмма, сначала обвинил меня во лжи:

– Этого не может быть. Мадам Сульт живет одна.

– Одна? А кто же присматривает за ней? Кто ее кормит?

– Там есть сиделка, – ответил он неуверенно.

– Сиделка под два метра ростом, в маске, которая носится с кухонным ножом? Не морочьте голову.

– Месье, вы выдумываете разные истории, – произнес он ровным голосом. – Это очередная выдумка. Попытка увести следствие по ложному пути. – Он повернулся к Эмме: – Вы теперь видите, мадам, почему я попросил вас приехать?

– Вы пойдете туда со мной?

Ле Брев перевел взгляд с Эммы на меня:

– Вы сейчас не в состоянии никуда идти. Пожалуйста, подождите, пока не поправитесь, пока вам не станет лучше.

– Не увиливайте. Я возвращаюсь в Гурдон прямо сейчас.

Ему это не понравилось, его возмущение росло, как, впрочем, и мое. Возмущение и подозрение.

– Месье, я могу предъявить вам обвинение во вторжении в частное владение…

– Как насчет того, чтобы предъявить ей обвинение в краже обуви моих детей?

– Обуви? Не дурачьтесь. Зачем старой женщине нужна обувь ваших детей?

– Не знаю, – ответил я. – Но собираюсь выяснить.

Его карие глаза показали, что он понял мою мысль. Он легко встал, подумал, затем пришел к решению:

– Месье, пусть будет так. Я готов сопровождать вас туда с ордером. Завтра. Мы нанесем официальный визит. Под защитой полиции. Но предупреждаю, месье, если вы валяете дурака…

Я и удивился, и разозлился. Удивился, что он согласился поехать туда, и разозлился, что он все еще не верит мне.

Я взял Эмму за руку:

– Я ищу наших детей, месье. Они где-то там. Я возвращаюсь туда сегодня. С вами или без вас. И ничто на свете не может остановить меня, пока я не узнаю правду.

Он почесал бровь, все его жесты казались надуманными:

– Не пытайтесь обвести меня вокруг пальца, месье.

– Джим, что это значит?

– Я возвращаюсь! – закричал я. – Я требую, чтобы обыскали весь дом.

Ле Брев ожесточился:

– Я принял решение и отвезу вас завтра. Нужно сперва получить разрешение на обыск имения. И должен предупредить вас, месье, что вы все еще под подозрением. Но если… очень маловероятно, но если… то, что вы говорите, правда, вы должны быть готовы к худшему. Поймите это, пожалуйста.

Весь взвинченный, в этой комнате, которая действовала мне на нервы, я старался не думать о последствиях, на которые намекал Ле Брев.

– Хорошо, пошли. – Я не был готов ждать.

– Джим… покажи мне, где они, – попросила Эмма.

Ле Брев медленно подошел к окну и открыл его, чтобы впустить свежий воздух.

– Вы должны быть готовы, – сказал он, – к ужасной возможности того…

– Чего?

– Что мы найдем только их тела.

– 27 —

Ничто так не страшно в жизни, как полное, безграничное отчаяние. Абсолютное и полное отчаяние. Я винил Ле Брева в том, что он не мог разыскать детей, не спас их. И боялся, что потеряю Эмму, если не найду никаких улик в этом особняке.

– Я сделаю все, что в моих силах, – холодно произнес Ле Брев. – Сделаю все, как надо, не сомневайтесь. Вы оба можете сопровождать полицию. Но сначала вам надо отдохнуть, а мне необходимо время, чтобы подготовиться.

Он изучающе смотрел на меня. Я видел, что он спрашивает себя, не я ли подложил туда эти туфли и чего же я на самом деле добиваюсь.

– Черт возьми, инспектор, неужели вы не понимаете, как важно выиграть время? Если мои дети там, я хочу найти их сейчас же. Сегодня, а не завтра. Неужели вы не понимаете – сегодня!

Его глаза холодно изучали меня. Затем он кивнул и вышел, чтобы проконсультироваться с кем-то, а я почувствовал неуверенность Эммы, смесь подозрения и страха, охватившие ее.

– Дорогая, ты должна мне верить.

Она не ответила и стояла в полном оцепенении, пока сестра принесла бокалы с апельсиновым соком. Я думал о своих обязательствах, о своем долге перед ней, перед Бобом Доркасом, перед тем, что осталось от нашей семейной жизни. Я смотрел на нее и надеялся.

Ле Брев вернулся, и жандармы вышли.

– Врач говорит, что это зависит от вас, месье. Вы сможете поехать туда после обеда, если я все организую?

– Дайте мне чаю, – ответил я.

Следующий час был полон боли, физической и моральной. Попытавшись пошевелить рукой, я чуть не потерял сознание от боли, но я все же нашел в себе силы умыться и побриться; принесли кофе и булочки, которые мы съели, сидя на кровати. Мы старались говорить об отвлеченных вещах, но снова и снова возвращались к детям.

– Мне страшно, – сказала Эмма. – От того, как Ле Брев смотрит на тебя, а ты на него.

– Мне кажется, он замешан в этом каким-то образом.

– Не говори так.

Я отодвинул пустой поднос и встал.

– Куда ты идешь?

– Позвонить в Рингвуд.

– Зачем?

– Сказать им, что ты здесь. И сказать Джеральду, куда мы едем. На всякий случай.

– На какой случай?

Я улыбнулся. На случай беды? На случай, если Ле Брев попытается заставить нас замолчать раз и навсегда?

– Отец знает, что я здесь.

– Конечно. – До этого я уже додумался. – Я скажу, что нашел в особняке Сультов.

– Нет, не делай этого…

– Почему, дорогая?

– Потому что… – она не закончила фразы. А имела она в виду, несомненно, то, что все еще не верила мне.

– Я все же позвоню.

Нас проводили в пустой кабинет, заставленный шкафами с папками. Жалюзи были опущены, и мне прежде всего захотелось поднять их. Сквозь них пробивался утренний свет.

Мы быстро дозвонились до Джеральда, и я рассказал ему об обуви.

– Правда? – с трудом поверил он. – Совершенно невероятно.

„Господи Боже мой, эти вечно сомневающиеся британцы“, – подумал я.

Последовала долгая пауза.

– Это… э-э… место, особняк… Как ты на него вышел?

– Это долгая история. Но в конце концов я проник туда.

– Я думаю…

– Послушай, старик. Дети были там. Мы возвращаемся туда с полицией. Я просто хотел, чтобы ты знал об этом.

– И Эмма тоже едет?

– Она хочет поехать.

Он произнес, приглушив голос:

– Позаботься о ней.

– Конечно, Джеральд. – Я посмотрел на жену, стоящую рядом. – Я люблю ее.

Я положил трубку, и мы пошли по коридору к выходу, у которого, как сказал Ле Брев, нас уже ждала машина сопровождения. Эмма с присущей ей английской сдержанностью не показывала своих чувств на людях.

– Зачем ты ему сказал это?

– Потому что это правда.

– Я о другом. О том, что мы едем туда. Это может оказаться иллюзией, ложной надеждой.

– Возможно. Но это также и для того, чтобы подстраховаться – так, на всякий случай.

Эмма молча стояла рядом со мной, бесстрастно глядя на двор.

– Да пошли они, – вымолвила она. – Почему мы должны их бояться?

Мне захотелось обнять и поцеловать ее, если бы она позволила. Это была моя настоящая Эмма, маленькая ведьма, в которую я влюбился, а не та печальная, взвинченная женщина, которая пришла ко мне в больницу. Пока мы ждали, подъехал на своей машине Клеррар.

– А, месье, мадам. Мы искали вас, – он сиял. – У нас есть необходимые разрешения. Через несколько часов мы будем готовы.

Эмма почему-то сильно побледнела.

– Мадам Фрилинг не передумала ехать?

Я посмотрел на нее и увидел на ее лице все надежды, которые мы тайно лелеем, надежды обмануть смерть. И все наши страхи. Страхи, что, найдя детей или выяснив, что случилось с ними, мы все же можем потерять друг друга.