Текст книги "Крики в ночи"

Автор книги: Родни Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– Все это выглядит как-то нереально.

Холл вполне мог сойти за декорацию для какой-нибудь помпезной оперы. Он казался нарисованным. Лестница с балюстрадой заворачивала на второй этаж, роскошная лестница, по которой должны подниматься дамы в бальных платьях. Казалось, вот-вот откуда-нибудь выйдут люди, но никого здесь не было. Мы стояли одни в пустом холле, из которого через арки уходили коридоры в оба крыла здания – к мадам Сульт направо и к Шалендарам налево.

Внезапно погас свет. Эмма вскрикнула и прижалась ко мне.

– Не волнуйся. Просто какой-то дурак выключил его.

И вдруг мы увидели череп, приближающийся к нам через правую арку, голову, отделенную от туловища, освещенную голову со втянутыми щеками, голову Шалендара. Я понял, что он, специально или нет, держал зажженный фонарь под подбородком, чтобы свет сделал из его лица что-то похожее на маскарадное чудовище во время празднования Хэллоуина – кануна Дня Всех Святых.

– Шалендар!

– Месье? – Голос старика был полон подобострастия, он подошел поближе.

– Во что вы играете, черт побери? Вы испугали даму.

– Что-что, месье?

Эмма уже пришла в себя.

– Он говорит, что ему очень жаль, если он напугал нас. Он пришел, чтобы проводить нас наверх, – перевела она.

Я увидел, что он несет свечи, полотенца и мыло. Но мы находились в таком напряжении, что любое движение только прибавляло нам адреналина в крови.

– Спроси, зачем он выключил свет?

Теперь я полагался на Эмму, и это сближало нас.

– Приказ мадам Сульт, месье. Никогда не зажигать большой свет без ее разрешения. Поэтому мы используем фонари, мадам, и небольшие лампочки в коридорах.

Маленькие голые лампочки, которые я видел.

– А она когда-нибудь просит зажечь большой свет?

– Нет, месье.

– Ну, вам следовало бы предупредить нас.

– Извините, сэр. – Он почтительно стоял рядом с нами, приземистая фигурка крестьянина-тугодума, человека, который жил в сумерках этого мрачного места. – Пожалуйста, я провожу вас в ваши комнаты.

– А где мадам Шалендар? – спросил я.

– Она готовит еду для мадам. К тому моменту, когда она проснется.

– И когда это будет?

– Около полуночи, месье. – Сейчас, когда рядом не было его супруги, он, казалось, расслабился. – У нас здесь странный распорядок дня, месье. Сюда, прошу вас.

Когда мы поднимались за ним по лестнице, я попросил Эмму:

– Спроси у него, почему он не уйдет отсюда? Почему держится за это место?

Он обернулся и удивленно взглянул на меня сквозь свет фонаря, затем на Эмму, как будто эта мысль оказалась совершенно новой для него.

– Потому что она платит мне, месье.

– Хорошо?

– Достаточно, месье.

Больше Шалендар ничего сказать не захотел и проводил нас в одну из комнат, которую мы осматривали с инспектором Ле Бревом. В каждой комнате стояла кровать с медными набалдашниками из прошлой эпохи. Он вытащил из шкафа одеяла.

– У нас нет постельного белья, месье, но раз уж вы решили остаться…

– Обойдемся.

– Матрасы старые, но хорошие. И жесткие.

Он снял покрывало с двуспальной кровати и принялся взбивать матрас, пока тот не заскрипел.

– Спасибо.

Шалендар выбрал самую дальнюю комнату, и мы наблюдали, как он зажигает свечи в дешевых жестяных подсвечниках – сценка прямо из новогодней ночи. Неяркий свет заплясал на умывальнике, куда он положил мыло и полотенца. В комнате стояли также высокий комод, старинный шкаф красного дерева, а на полу лежат коврик.

– Дальше по коридору вы найдете ванную, месье.

– Я знаю, спасибо.

Он помолчал, а затем сказал:

– Извините, у нас нет еды. Но я могу принести кофе и булочки.

– Не стоит беспокоиться, – заметила Эмма. Она закрыла глаза в изнеможении. – Уже слишком поздно.

– Если бы мадам и я заранее знали, что вы остаетесь…

Он учтиво поклонился.

Когда он ушел, мы посмотрели друг на друга.

– Ну что я здесь делаю? – спросила Эмма слабым голосом. – Зачем ты привез меня сюда?

Я взял ее руку в свою. Она была холодна, как лед. В полумраке ее светлые волосы, казалось, были окрашены лунным светом.

– Я не ожидал, что ты останешься, дорогая. Все, что могу сказать, это то, что я люблю тебя.

Несколько минут она не отвечала, но ее глаза напряженно вглядывались в меня.

– Это место полно привидений. Привидений, которые оживают ночью. Я чувствую их.

Мне казалось, что я знаю, что делаю. Ищу сумасшедшего. И два тела. Я не мог сказать ей об этом. Несколько секунд мы сидели, прижавшись друг к другу и прислушиваясь к утихающим шагам Шалендара, затем к скрипу закрываемой двери. И остались совершенно одни.

Я сжал Эмму в своих объятиях, но она вздрогнула и вскрикнула:

– Джим, нет! Не трогай меня!

– Дорогая, все будет хорошо. И между нами тоже. Между нами двумя.

– Джим, что ты знаешь?

– Ничего, совершенно ничего, кроме того, что здесь что-то произошло… – Ее трясло, и я завернул ее плечи в одно из одеял. – Приляг.

– Нет.

Она присела на краешек кровати и обхватила голову руками.

– Эмма, ты замерзнешь.

– Джим, расскажи мне, что произошло здесь, в этом ужасном месте. Расскажи мне правду, Джим.

– Господи, Эмма, я сам хотел бы это знать.

Она поднялась с кровати и пошла к раковине, где оставила сумочку. Я смотрел на нее. Луна вышла из облаков, уже более полная и яркая. На фоне окна четко вырисовывался ее силуэт, освещенный лунным сиянием. Но я видел не ее волосы, залитые этим светом, а более светлые пепельные волосы другой женщины. Я вдруг увидел сходство, которое не замечал раньше, и понял, что я видел в Эстель.

– 30 —

– Эмма, подожди здесь! – крикнул я, опять набросил одеяло ей на плечи и усадил на кровать.

– Куда ты, Джим?

– К мадам Сульт.

Она не пыталась остановить меня. От волнения я покрылся испариной, она же стояла совершенно неподвижно.

– Я пойду тоже, – заявила она.

– Нет, дорогая, в другой раз. – Я подумал об этой странной комнате и о том, что может там произойти. – Подожди здесь. Это не займет много времени.

Прошлой ночью он пришел к мадам Сульт в этот же час, тот сумасшедший, которого они так и не нашли.

Я оставил Эмму при свете свечей и ринулся в коридор, вниз по скрипучей лестнице, к комнате мадам, и ничто теперь не могло остановить меня, ни темнота, ни пыль, ни чьи-либо колдовские уловки. Голая лампочка едва освещала ковер в коридоре, и я опять почувствовал запах: не совсем тот, что смердел прошлой ночью, но похожий – смешанный запах старой плоти и разложения, мочи и фекалий.

Свет, пробивавшийся из-под той же темной двери, бормотание и шуршание подсказали мне, что старуха проснулась. Я повернул ручку и вошел в комнату.

Она сидела в кровати в опрятном розовом халате, который на нее явно только что надели, так как испачканный валялся на полу. Мадам Шалендар как раз закончила умывать старуху, и эта процедура слегка заглушила зловоние, исходившее от ее больного тела. Ее голова с торчащими клочками волос напоминала голову растерзанной куклы с огромными голубыми глазами. На этот раз они были широко раскрыты и уставились на меня.

Сиделка в ярости обернулась, как будто не знала, что я остался здесь на ночь, и закричала на меня.

Затхлый воздух в комнате напоминал запах хлева.

Она опять закричала:

– Убирайтесь!

Но я подошел к кровати и взял старую женщину за дряблые плечи. Она сидела в прозрачном халате, который выглядел бы довольно привлекательно на молодой женщине. Мадам Сульт медленно, как черепаха, повернула ко мне свой высохший череп, ее голова казалась слишком большой для тонкой шеи, но глаза уже не излучали безумие. Она сжала руки, и я услышал, как затрещали ее суставы.

Мадам Шалендар подошла ко мне, намереваясь выпроводить, но я оттолкнул ее.

– Заткнитесь!

Запах, стойкий запах общественного туалета, испражнений. Ночной горшок мадам с откинутой крышкой стоял наготове в углу.

Когда я всмотрелся в иссушенное лицо старой женщины, в тонкие ноздри, голубые глаза, сухие губы с щетиной усов, выступающие скулы, я представил их полными жизни, какими они могли быть в ее юности. Я увидел, будто восстановив ее черты, ясные голубые глаза и светлые волосы, которые, наверное, делали ее в молодости женщиной, достойной восхищения. Тот же высокий лоб, то же широкое овальное лицо, те же самые проницательные независимые глаза.

Я смотрел на мать Эстель! Я встряхнул ее, почувствовав, как тонкая кожа задрожала над иссохшей плотью.

– Где они? Что ты с ними сделала?

Она криво улыбнулась мне, будто подыскивая ответ в глубинах своего безумия, но в этот момент я почувствовал приближение еще одного человека со стороны полуоткрытой двери, человека, шедшего из кухни, где мадам Шалендар готовила похлебку, которая поддерживала жизнь в этой старухе.

Но в этот раз я приготовился к его появлению. Он опять подходил ко мне сзади с кухонным ножом в руке, зловещая фигура в черном, сильный, тяжелый мужчина в свитере и темных брюках, с желтой маской на лице. Но он потерял преимущество внезапности, и, когда он неуклюже бросился на меня, я схватил его за руку, в которой он держал нож, и нанес удар прямо в его китайское лицо. Его голова откинулась назад, и я понял, что удар достиг цели. Затем я ударил его в пах. Боль обожгла мне руку, но я знал, что ему намного больнее.

– Ммм…

Я выкручивал ему руку с зажатым ножом, пытаясь вывернуть плечо.

Нож звякнул об пол, краем глаза я увидел, что мадам Шалендар пытается поднять его.

– Не трогать! – прикрикнул я на нее.

Затем мы очутились на полу, и это чудовище пыталось взобраться на меня, чтобы придавить своим весом. Но мой удар, казалось, выбил из него все силы, и я стал бить его головой об пол. Он отпихнул меня и попытался подняться. Сначала я подумал, что он хочет дотянуться до ножа, но потом понял, что он собирается удрать.

– Подожди!

Все это время подсознательно я видел старуху, которая сидела на кровати, и яйцевидное лицо мадам Шалендар, которая пряталась в углу на полу, все коврики на котором были сбиты нашей борьбой.

Маска повернулась ко мне. Неизвестный прекрасно меня слышал. Он помедлил, грудь его тяжело вздымалась, затем рванулся к двери. Я увидел, что маска сделана из тонкого желтого пластика, который плотно облегал его лицо, и завязывалась сзади. Он сделал попытку сбежать через дверь, в то время как старуха возбужденно хлопала в ладоши, но опоздал. Я настиг его и отпихнул назад, и на этот раз он не пытался сопротивляться, а только выворачивался, как уж, пытаясь вырваться, пока моя рука сдергивала маску.

Это была тонкая маска, немного толще человеческой кожи. Я услышал, как он вскрикнул от боли, но не отпустил его и рывком сорвал маску с лица.

И я увидел его лицо, точнее то, что от него осталось. Одна сторона была обожжена до неузнаваемости, вторая покрыта красными и желтыми рубцами, которые не поддавались никакому лечению. Он съежился и попытался вырваться, получеловек, полуживотное, с рассудком, помрачившимся от страданий, которые были выше моего понимания. Одного глаза не было вообще, на его месте был шрам, нос, казалось, провалился, обнажив бесцветную кость. Зубы выглядывали из того места, где раньше был рот, а сейчас зияла дыра.

Инстинктивно я отшатнулся – и так я увидел слишком много и не сомневался, что передо мной второй ребенок Сультов, второй из детей, о которых писали, что они погибли в лесу. Анри Сульт был живым мертвецом, с черепом вместо лица, одна сторона которого совершенно сожжена. Каким-то образом он продолжал жить, в вечных муках своего адского существования.

Теперь я понял, отчего мадам, теперь хихикавшая позади меня, сошла с ума.

Когда я отступил, он бросился прочь, как раненое животное, и его крик резал уши своим безумием – в жизни мне не доводилось слышать более отчаянного крика:

– А-а-а! р-р-р!

Его вопль эхом отозвался в коридоре, когда он выбежал в дверь, и я, очнувшись, увидел, что старуха сидит в кровати, сложив тонкие руки на груди, словно мумия, а мадам Шалендар забилась в угол, закрыв лицо рунами.

В комнате все перевернуто, ковры сдвинуты, и запах, этот едкий, гнилой запах, поднимался с пола.

Не мешкая, я бросился вслед за Анри Сультом. Для тучного мужчины, где-то за сорок, он был довольно быстр, как будто убегать, прятаться от света стало для него привычным занятием. Я успел заметить, как он завернул за угол и направился к холлу, намереваясь вырваться наружу, но в темном холле я потерял его из виду и остановился, прислушиваясь. Где-то внутри дома послышалось его дыхание, он свободно двигался в темноте, где пробивался сквозь закрытые жалюзи слабый свет луны.

Я попытался определить, где нахожусь, и попробовал зажечь лампочку в коридоре, но свет не включался.

– Анри Сульт, я здесь! – крикнул я. – Что ты сделал с моими детьми?

Никакого ответа. Только едва различимые шаги, видимо, он носил что-то вроде кроссовок. И затем он побежал к лестнице. Я слышал, как он взбегает по ступеням, и вдруг осознал, что там Эмма.

– Подожди меня, Анри! Подожди!

Но он бежал от всего, от меня, от возмездия, так же как он когда-то бежал от мира, и я бросился вслед за ним, будто От этого зависела моя жизнь, не обращая внимания на то, что сердце готово выпрыгнуть из груди.

В темноте я оступился, подарив ему тем самым драгоценные секунды. Я слышал, как он открывал двери, кричал и плакал нечеловеческим голосом, словно в агонии, в поисках кого-то.

Поочередно хлопали двери, пока он пробирался по коридору, и затем я понял, что он нашел дверь в комнату, где находилась Эмма. Изнутри закрылся замок. Все внутри у меня похолодело. Я бросился на дверь, но она оказалась сделанной из добротного мореного дуба и не поддалась.

Я остановился и прислушался. Он метался по комнате. Я услышал, как вскрикнула Эмма, как он опрокидывал мебель, как заскрипели пружины, когда он прыгнул на кровать, а потом опрокинул ее с таким грохотом, что пол подо мной задрожал.

– Не делай этого, Анри! – закричал я. – Не трогай ее! – Я попытался вышибить дверь плечом, но она была крепкой как скала, и я отскочил, оглушенный. – Ради Бога, Анри, не трогай ее!

Но грохот продолжался, будто он пытался разломать все, что попадалось ему на пути, издавая при этом жуткие вопли отчаяния, крики животного, попавшего в капкан, и этот дикий вой эхом разносился по комнате и отдавался в моей голове.

Я сделал последнюю отчаянную попытку выбить дверь и беспомощно отпрянул от нее, и тут вдруг звуки прекратились.

– Эмма! – закричал я.

И затем я бросился в другую дверь, чтобы хотя бы найти какое-нибудь орудие, а заодно посмотреть, нельзя ли проникнуть в комнату через окно.

– Шалендар! – попытался я позвать на помощь.

Но старый дом хранил молчание, скрывая свои тайны. И все же где-то там, за деревьями, которые я видел из окна, у ворот стояли полицейские Ле Брева. Их присутствие становилось бессмысленным, пока я пытался в одиночку остановить Анри Сульта от еще одного убийства.

– Анри, где ты?

Сейчас он молчал, и я представил, как он там, наедине с Эммой, озадаченно прислушивается.

Что мне делать?

– Эмма! С тобой все в порядке?

Стон, может, ее, а может, Сульта. И еще один, получеловеческий, полуживотный.

– Эмма! Ответь мне! – кричал я в темноте.

В ответ лишь молчание. Тогда я разбил окно и распахнул жалюзи – до земли метров восемь-девять, ничего не видно и не слышно. Соседняя комната оставалась другим миром. Адом. Я отступил назад и наткнулся на комод и мраморный умывальник.

Я нащупал какие-то ручки и, дернув за них, вытащил ящик, подручное орудие, до которого смог дотянуться. Я взял ящик и разбил его о железные поручни кровати. Дерево треснуло, и у меня в руках оказался метровый обломок.

Я стал колотить по двери, пытаясь пробить ее. Грохот мог разбудить и покойника, но дом словно вымер. Я подумал, слышат ли что-нибудь полицейские, находящиеся всего в нескольких сотнях метров от дома. Возможно, они привыкли к таким звукам в доме. Даже собаки не лаяли.

– Эмма! Анри! На надо, ради Бога…

Что не надо? Душить ее? Бить ее до смерти, добавить еще одно убийство? Что я знал об Анри и его отношениях с Эстель, об этом заговоре брата и сестры, таком скрытном и таком отвратительном?

– Не трогай мою жену! – кричал я.

И затем я услышал одиночный выстрел, последний звук разламываемого дерева и звон разбитого стекла – видимо, что-то выпало из окна.

Я опять позвал Шалендара, но он либо не слышал, либо не хотел слышать. Мой голос сорвался, и старый дом, казалось, наполнился его эхом, но в комнате, где я оставил Эмму, стояла тишина.

– Эмма? Анри? – слова повисли в воздухе, и тогда я бросился вниз, во двор.

Он лежал там, раскинув руки, голова раскололась о каменные плиты крыльца, кровь стекала из раны на виске. Наверное, он свернул шею и теперь валялся как соломенное чучело, с изуродованным лицом, обращенным к небу, одним глазом и безгубым ртом он словно насмехался надо мной. Анри Сульт не издавал ни звука.

Я побежал назад в дом, вверх по лестнице, к Эмме. Дверь в спальню раскрыта, и она стояла на пороге, с мертвенно-бледным лицом, но живая.

Слава Богу, слава Богу!

Я заключил ее в объятия:

– С тобой все в порядке?

Она дрожала, но вреда ей он не причинил.

– Все в порядке, Джим, – прошептала она. – Он сумасшедший, но меня не тронул.

Я прижал ее так, будто собирался никогда не отпускать.

– Что же случилось?

– Он вбежал и запер дверь. Думаю, кого-то искал. Когда он увидел меня, то, казалось, пришел в ярость, но пальцем меня не тронул. Я отбежала в угол. Он просто громил все, что попалось ему под руку. У него был пистолет, из которого он и застрелился. Затем он выпал из окна, и я открыла дверь.

– Господи Боже… Он не ударил тебя?

– Он искал кого-то другого.

Меня осенило. Я даже стукнул себя по лбу от досады, что не додумался до этого раньше.

– Да, дорогая. Пошли!

Думаю, что инстинктивно она поняла, что я имел в виду. Держась за руки, мы побежали по темной лестнице и по едва освещенному коридору в ту комнату, где произошла наша схватка.

Старуха сидела на кровати и, когда я повернулся к ней, улыбнулась пустой и бессмысленной улыбкой, как человек, окончательно потерявший рассудок и в то же время освободившийся от тяжкой ноши.

Я понял, что ошибся, решив, что Эстель может быть где-то здесь, и, подумав так, потерял драгоценное время.

– Пойдем, – сказал я, и мы помчались по дороге к воротам.

Деревья проплывали мимо нас, как мачты, целая флотилия корабельных мачт, безучастно наблюдая за нашим отчаянным бегом. Нам требовалась помощь, а эти полицейские проводили сейчас беспечно время за игрой в карты. Мы все бежали и бежали, моя искусанная собаками рука обжигала болью. Наконец-то показались сторожевые домики. Ворота в ад.

Когда мы подбежали, залаяли собаки. Жандармы держали их ради компании внутри.

Я заколотил в дверь и услышал первый разумный голос:

– Что? Кто там?

Я закричал, что нам нужна помощь. Мы уставились на одного из полицейских, который принимал участие в дневном обыске. Он был в рубашке с короткими рукавами и расстегивал на ходу кобуру.

– А, это вы. Старуха достала?

– Там стреляли.

К его чести, он сразу же вскочил и позвал напарника. Их оказалось там двое – один дежурил, другой отдыхал.

– Давайте быстрее, – торопил я. – Нужны фонари, аптечка для оказания первой помощи и носилки.

Мы свалили все это в машину и понеслись обратно по дороге. Анри Сульт лежал в свете фар, как забытая кем-то игрушка. Он не шевелился.

– Боже мой, – произнес молодой жандарм, показывая на его лицо.

– Закройте его, – попросила Эмма.

Он осторожно передвинул тело, чтобы осмотреть рану на голове. Единственный глаз Анри уставился на луну. Другой жандарм исходил рвотой в стороне.

– Накройте его одеялом. Мы вызовем врача и инспектора. У Шалендаров должен быть телефон.

Один из жандармов остался у тела. Мы с Эммой и второй жандарм взбежали по ступенькам и понеслись по другому коридору в комнаты Шалендаров. Я забарабанил в дверь.

Послышался слабый голос старика, которого мы разбудили, затем он открыл дверь и уставился на одетого в форму полицейского, и я почувствовал запах алкоголя. Шалендар напился.

Я взял его за грудки и стал тряси.

– Была здесь Эстель Деверо?

Сам того не сознавая, он покачал головой. Озадаченное выражение его лица при свете фонарей, должно быть, было неподдельным. Он увидел сзади меня Эмму.

– Не понимаю, месье.

– Включите этот чертов свет!

– Мадам говорит, что мы должны экономить. Она не любит много света.

– Включите свет!

Неохотно он подчинился, повернув выключатель на щитке в кухне. Желтый свет залил наши лица, а Шалендар в свете стал еще меньше и совсем дряхлым, лоб его покрылся от напряжения морщинами.

– Телефон? – спросил я. – Где телефон?

Он молча указал на гостиную позади себя, где все еще стояли на столе остатки вечерней трапезы и бутылка вина.

Жандарм пошел к телефону, а мы с Эммой повернулись к Шалендару:

– Дочь мадам? Ее зовут Эстель?

– Кто она? Кто? – Я колотил его спиной об стену, пока он не открыл глаза.

– Елена… – пробормотал он.

– Хорошо. – Я смотрел в его испуганные глаза. – Была ли здесь Елена Сульт?

Он сглотнул. Кивнул головой:

– Два дня назад, месье.

– Два дня?

– Да, месье. – Ему не представляло труда вспомнить это. – Вечером.

– Боже мой!

Она, должно быть, поехала сюда сразу же после того, как мы расстались, после нашей совместной поездки, когда мы не смогли проникнуть дальше ворот. Расставшись со мной в Понтобане, она, как видно, помчалась назад. Шалендар сам впустил ее в ворота, она сидела в машине, взятой напрокат. Она была в большой машине, сказал он, а не в маленьком зеленом „ситроене“, на котором обычно ездила. За детьми ли она приезжала и живы ли они сейчас?

Когда я отпустил его, он упал в кресло и закрыл голову руками.

– Что она хотела?

– Я не знаю, месье.

Она, наверное, поняла, что игра окончена, после того, как я посетил Гурдон. И какая игра: заговор вместе с полоумным братом – выкрасть и спрятать детей. И затем шок от встречи со мной, от необходимости взять у меня интервью, оттого, что я попросил у нее помощи.

Вопросы роились у меня в голове. Но зачем, зачем, зачем?

Я стоял, пораженный двойным открытием, узнав, кто она такая и что сделала, уверенный, что теперь что-нибудь найду: тела, улики, моих детей. Но где?

Вернулся молодой жандарм:

– Инспектор выезжает немедленно. Со „скорой“.

Я помню, что рассеянно кивнул, но после этого момента не могу восстановить последовательность событий. Должно быть, мы пытались выудить еще что-нибудь у Шалендара. Жандарм тоже вспомнил женщину с серебристыми волосами, которая подъехала на „пежо-604“. Шалендар попросил их пропустить машину. Она казалась очень спокойной, когда через час уехала с каким-то грузом на заднем сиденье.

– С грузом?

– Под одеялами, месье.

Меня тоже так вывозили отсюда. Никому не разрешалось интересоваться, что происходит на территории имения Сультов. Таков категоричный приказ самой мадам. Жандармы тогда отдали честь и открыли ворота.

– А под одеялами были живые люди?

Шалендар лишь пожал плечами.

Господи Боже!

– Когда приедет инспектор?

– Через час. Может, чуть позже.

Даже при таком раскладе я не мог ждать, независимо от того, что ожидало меня. Я повернулся к жандарму:

– Вы пойдете со мной?

Это был смелый молодой человек с пышной копной волос, но я видел, как на него подействовала мысль о старухе и трупе с черепом вместо лица. Его уже вырвало, но он все же оказался хорошим парнем.

– Да, месье, – ответил он.

Мы оставили Шалендара в его кресле и включили полный свет. Особняк засиял всеми окнами. Я постепенно успокаивался, видя, как тени отступают в ночь, пока мы под ярко горевшей люстрой пересекали холл, где гулко отдавались наши шаги. Даже лестница выглядела менее внушительно и не такой угрожающей.

Мы вернулись в комнату старухи, ни разу не посмотрев на тело, лежащее под одеялом. Когда подошли ближе, почувствовали знакомый запах, он ударил в нос еще в коридоре, этот стойкий запах разложение.

– Надо спешить, – настаивала Эмма.

– Господи! – произнес молодой жандарм, зажимая нос рукой, в другой был пистолет.

– Здесь нечего бояться, – подбадривал я его.

Я знал теперь, что это был за запах, или, по крайней мере, думал, что знал: запах всех концентрационных лагерей на земле, старых испражнений, засоренной канализации и человеческой деградации. Запах темной подземной тюрьмы, куда не доходит ни одного глотка свежего воздуха.

Полицейский толкнул ногой дверь, и мы вошли в комнату.

Мадам Сульт по-прежнему лежала на кровати, она заснула, как будто вся ее сила уже выдохлась. Сиделка натянула на себя одеяло и сидела рядом на единственном стуле, сгорбившись и держа высохшую руку своей подопечной. Она едва пошевелилась, когда мы вошли, и слышалось хриплое дыхание, вырывавшееся из груди спящей.

Для нас обе женщины теперь не имели значения, и мы даже не посмотрели в их сторону. Что бросалось в глаза, так это половики, которые я сдвинул во время схватки с Анри. Половики, которые были очень аккуратно разложены на отполированных досках, испачканных бумажным пеплом в тот раз, когда я впервые попал сюда. И теперь я понял почему: и горелая бумага, и половики служили лишь для того, чтобы скрыть доски. Во время моего визита бумагу жгли для того, чтобы заглушить смрад или, возможно, чтобы навести пришедших на мысль о болезненном влечении к поджогам. Они знали, что приедет Ле Брев, и вымыли голые доски. И постелили сверху свежие половики.

Но во время нашей борьбы половики сдвинулись с места. Рядом с кроватью мадам Сульт, куда никому и в голову не придет взглянуть, виднелась квадратная крышка люка, ведущего в погреб.