Текст книги "Крики в ночи"

Автор книги: Родни Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– 28 —

Мы отправились туда тем же вечером в сопровождении эскорта машин. В первой машине сидели Ле Брев, Эмма и я. В других – Клеррар, заместитель Ле Брева, Констан и несколько жандармов. В таком составе мы выехали из увешанного флагами двора комиссариата и направились на север в горы. Солнце все еще припекало. Мы ехали быстро, мигалка на машине Ле Брева расчищала нам дорогу в эту сухую местность цвета песка.

Мне пришлось признать, что Ле Брев хороший организатор. Жандармы в микроавтобусе „рено“ прихватили с собой кирки, лопаты и пластиковые мешки и надели рабочие костюмы. Мы походили на маленькую армию, которая отправилась исследовать особняк в Гурдон-сюр-Луп.

Эмма нервничала, как будто никак не могла решить, кто же из нас врет, или даже кто же из нас настоящий убийца – я или Ле Брев. Мой звонок Джеральду взволновал ее, несмотря на то, что внешне она старалась казаться спокойной. Я сидел рядом с ней на заднем сиденье. Она кусала губы и не позволяла мне дотронуться до нее. Я видел, что Ле Брев наблюдает за нами в зеркало заднего вида.

Ле Брев обернулся:

– Что за мужчину вы видели – того, в маске? Большой или маленький?

– Высокий.

– И вы говорите, он не разговаривает?

– Только мычит.

– Но он бросился на вас с ножом?

– Да, с кухонным ножом.

– А затем остался с той старой женщиной?

– Да, я же говорил вам. Он разговаривал со старухой, а затем бросился за мной.

– Месье, я не могу поверить в это, – он продолжал пялиться на меня, – это невероятно.

– Это ужасно, – прошептала Эмма не столько мне, сколько себе.

– Посмотрим, – пробормотал инспектор.

Маленький караван машин начал свое восхождение среди мрачных, неприветливых гор. Эмма смотрела на виноградники, ступеньками уходившие вверх, и на еле заметную дорожную колею. Мотор натужно ревел, мы с трудом пробирались вверх по долине, которая вела непосредственно в Гурдон, в страну пыли и ящериц.

Ле Брев бросил через плечо:

– Это нехорошие места.

– Знаю. Особенно если вспомнить войну.

Эмма взглянула на меня. Я помог ей надеть жакет, так как становилось прохладно.

– Я видел табличку в церкви.

– А… – Он запустил руку в жесткие, как проволока, волосы. – Это были плохие времена.

– Особенно для Сультов.

Мы въехали на площадь в Гурдон, повелительно сигналя. Несколько одиноких прохожих, пара машин в тени домов, женщины в темных дверных проемах, с вялыми лицами наблюдающие за нами. Мы увидели шпиль церквушки, где я побывал с Эстель. Она возвышалась, как римский собор Святого Петра среди окрестных домов; шрамы, оставшиеся от войны, все еще были заметны на стенах и шпиле храма. Затем мы выехали из деревни и попали в лунный пейзаж, состоящий из каменных стен и каменных долин, дома кончились, и началась ограда владений Сультов.

Ле Брев оживился. Он кивнул на окно:

– Кому захочется жить здесь? Это же кладбище.

– Вы это мне говорите?

Он опять принялся за свои подковырки, развернувшись лицом к нам.

– Хорошо. Я скажу вам, друг мой. Представьте себе, что вы живете здесь, потому что выжили из ума. Вы стары, богаты и не в своем уме и скрываетесь в этой коробке, потому что вы изгой. Логично, не так ли?

– И платите полиции, чтобы она вас охраняла? Натягивала мешки людям на голову?

Опять эта скользкая, едкая улыбка.

– Конечно. Почему нет?

Мы подъехали к большим заржавевшим воротам с домиками-близнецами за ними. Должно быть, Ле Брев предупредил охранников, и они ждали нас. Дежурный жандарм в форме отдал честь и поспешил открыть ворота. По тому, как легко открылись железные створки, было очевидно, что машины проходили через ворота не так уж редко. Я похлопал Ле Брева по плечу:

– В прошлый раз, когда я был здесь, ваши мальчики пытались задушить меня.

– Очень сожалею об этом одеяле, месье. У них был приказ действовать скрытно.

Теперь мы ехали по дороге, которая заворачивала к дому, по ее обочине я пробирался прошлой ночью. Мысль о возвращении сюда взволновала меня, и я не чувствовал боли в руке в надежде и страхе, что наконец узнаю, что же случилось с детьми. Ле Брев, казалось понял мое настроение и помахал ордером, который получил, как он сказал, в префектуре.

– Им придется дать нам обыскать усадьбу.

Мы увидели облезшие колонны дома. Машины остановились у крыльца. Люди Ле Брева стали окружать особняк, как будто Ле Брев ожидал, что таинственный незнакомец вот-вот выбежит навстречу. Но дом оставался молчаливым и угрюмым. Я заметил, что жалюзи на нижнем этаже открыты, но занавески мешали заглянуть внутрь.

Ле Брев поднялся по ступенькам, которые, к моему удивлению, оказались деревянными. Во всех постройках чувствовалось что-то временное, портик со ступеньками и колоннами был словно прилеплен к дому, и это придавало зданию дешевый вид. Я опять подумал о том, почему эта старая женщина, когда еще была в здравом уме, выбрала именно его. Усилия, потраченные на то, чтобы он выглядел шикарным, этот особняк, который терялся в пристройках и строительных лесах, тоже, должно быть, оказались лишь иллюзией, притворством.

Инспектор позвонил, и звонок эхом отозвался в холле, в той части дома, где мне не удалось побывать.

– Мы пойдем из комнаты в комнату, – распорядился он, когда его люди выгрузили инструменты.

Женщина, которая открыла дверь, была одета во вдовью черную одежду и домашние тапочки без задников. Ее лицо походило на те лица, что мы видели на площади в деревне, – вялое, подозрительное крестьянское лицо, лишенное всякого выражения.

– Полиция, – объяснил Ле Брев. – У меня есть все ордера. Я хотел бы видеть мадам Сульт.

Она уставилась на нас: Ле Брев в щегольском светло-голубом костюме, крупный Констан с записной книжкой, медлительный болезненный Клеррар, Эмма и я.

– Это невозможно. Она спит, – резко ответила она. – Она всегда спит днем.

– И просыпается ночью, – добавил я.

– Это не важно. – Ле Брев надулся и выпятил грудь. – Я должен видеть ее. Проводите меня в ее комнату.

Женщина пожала плечами.

– Вы сиделка? – спросила Эмма.

– Я присматриваю за ней по мере необходимости.

Мы прошли через холл, который знавал времена и получше. Когда-то здесь находился вход в фермерский дом, а затем его, видимо, перестроили и расширили. Наверху, над полированной деревянной лестницей, висела пыльная люстра ручной работы. С обеих сторон нависали арки, которые вели в крылья, но интерьер казался серым и пустым. Наши шаги гулко раздавались на мозаичном полу с классическим рисунком полурыбы-полукони и эльфы. А может, это изображены какие-нибудь богини. Мне было все равно, хотелось поскорее покончить с этим делом.

– Где она? – обратился Ле Брев к сопровождавшей нас женщине.

Та показала на коридор, в который я проник с другого конца, и мы двинулись по нему этакой процессией во главе с Ле Бревом. Когда мы завернули за угол и направились к комнате, где лежала старуха, я увидел, как задергались ноздри у инспектора. Опять ударил в нос тот запах, но не настолько сильный, как во время моего ночного визита, а более приглушенный, забитый моющими и дезинфицирующими средствами. Запах далеко не тот, который обрушился на меня.

– Здесь? – он указал на дверь, в которую я вошел ночью.

Женщина запротестовала:

– Но мадам спит.

– Это не важно, – отмахнулся он и резко повернул ручку. Мы вошли.

Кровать по-прежнему стояла в углу, старуха лежала под покрывалами, но простыни сменили и комнату вымыли. Постелены также свежие ковры, и исчез запах горелой бумаги. Испачканные пеплом доски пола заново отмыты и навощены. Комната представляла собой санитарно обработанный вариант той выгребной ямы, что я видел вчера, а старая женщина лежала очень тихо. Я слышал, как Эмма затаила дыхание.

Я прошел через комнату и уставился на кровать, на мгновение подумав, что, может, сюда подложили кого-то другого. Но нет, все то же старое лицо, с выступившими от старости голубыми венами, череп покрыт редкими волосами, огромные глазные яблоки прикрыты тонкими веками. Мадам Сульт лежала на спине, как статуя, охраняющая потолок, и только едва заметное колыхание груди говорило о том, что она жива.

Ле Брев встал, руки в боки.

– Ну?

– Вы не должны ее тревожить, – предупредила женщина.

– Заткнитесь. Где обувь?

– Какая обувь?

– Черт бы вас побрал, – взорвался я, – обувь моих детей!

Ее лицо было самым глупым лицом на свете, когда она ответила:

– Здесь нет никаких детей.

В полном отчаянии я стал исследовать комнату, выглядывая из окон, залезая в углы, осматривая единственное деревянное кресло, единственный комод, незажженный камин. Я постучал по трубам, и они гулко отозвались.

– Никаких детей? За последние три недели?

Она покачала головой:

– С тех пор как здесь живет мадам Сульт, детей здесь не было.

– Сколько здесь прислуги? – поинтересовалась Эмма.

– За мадам Сульт присматриваем только я и мой муж, да еще Лизетт из деревни, она прибирает здесь.

– На такой большой дом всего двое?

Я видел неприязнь на ее лице и хотел закричать во весь голос, что здесь что-то неладно. Наверняка. Точно.

– Да, мадам.

Она сплела руки, будто приготовилась сделать реверанс.

– И больше никого? Тогда зачем нужна охрана? – спросил я через Эмму.

– Она платит им. Хочет быть одна.

Эмма смотрела на голову на подушке, ей явно было не по себе. Она жалела старую женщину.

– Господи, помоги, – прошептала она.

Сиделка начала суетиться:

– Пожалуйста, вам нужно уходить.

– Только после того, как я обыщу этот дом сверху донизу, – настаивал Ле Брев.

Она развела безнадежно руками:

– Мадам никогда не позволит…

– У мадам нет выбора, – перебил ее Ле Брев. – Так, начинаем.

Начали мы с первого этажа. Это был большой дом, с четырьмя комнатами по каждую сторону от холла, явно нежилыми, обставленными старой мебелью. Кругом лежал слой пыли, кресла и стулья, обшитые выцветшим ситцем, хранились для радушной встречи гостей, которые здесь не появлялись никогда, но если бы они пришли, остались бы наедине с полными собраниями сочинений Золя, Бальзака и Мопассана или с часами из позолоченной бронзы на мраморных столиках. В комнатах царила атмосфера запустения, на стенах косо висели картины: пейзажи далеких гор, какие-то хижины в неизвестной местности. Что в целом поразило меня во всем доме – это то, как все разом пришло в упадок. Старая мебель некогда стоила больших денег: красное дерево столов, резная отделка шкафов, позолота рам грязных зеркал и потускневших часов, выцветшие ковры. Мы исследовали комнату за комнатой, люди Ле Брева простукивали стены, открывали все шкафы и коробки. Отовсюду на нас смотрела ушедшая жизнь, будто жизнь самой мадам Сульт остановилась двадцать или тридцать лет назад так же, как и часы в доме. Мы не наткнулись ни на одну современную вещь, ни на одно из произведений искусства, которое можно назвать современным; все комнаты походили на музейные, на усыпальницу прошлой жизни, и это прошлое было старым уже тогда, когда мадам Сульт была еще молодой матерью. Никаких личных принадлежностей: мы напрасно пытались найти какие-нибудь семейные альбомы, фотографии детей, игрушки или сувениры из молодой и более счастливой поры. Но ничего этого не нашли: только враждебный дом, неприязненно относившийся к непрошеным гостям, да еще пыль везде, как будто душа дома отлетела, оставив только кости прошлого. И в этом большом ветхом лабиринте жили всего трое людей: прислуга – чета по фамилии Шалендар – и сама мадам Сульт.

Передние комнаты никакого интереса не представляли: полутемная мрачная библиотека, две гостиные, одна из которых, судя по всему, использовалась как столовая. С другой стороны комнаты выходили в задний двор и были почти пустыми: наполовину обставленная комната, которая когда-то могла использоваться как детская, гостиная, комната для игр, комната для шитья со швейной машинкой, ванная, бильярдная, зимний сад. Бильярдный стол покрыт грубым серым сукном, на котором остались следы от многочисленных кофейных чашек, кий сломан. Но везде жалюзи работали и голые лампочки зажигались.

Эмму передернуло:

– Ужасное место, какой-то склеп.

Но Ле Брев сновал повсюду с видом человека, который знает, что делает, отдавая короткие приказы своей маленькой армии в зеленой форме, и полицейские лезли во все уголки, рылись в старой одежде и вытряхивали содержимое ящиков.

– Не забывайте, что мы ищем доказательства того, что дети побывали здесь. Обувь или какие-нибудь другие предметы.

– Может, книги или игрушки. Маленькая плюшевая собачка, – добавил я.

Они продолжали поиски. Мы прочесали восемь комнат наверху. Ванная не работала, а пять спален пустовали. В остальных стояли незастеленные старомодные железные кровати с пружинными матрасами и умывальники с кувшинами. И опять, казалось, ничего здесь не изменилось со времен юности мадам. Наверное, все это осталось еще от поколения молодости родителей Марселя Сульта, где-то на стыке веков. Это чувство потерянного времени довлело над всем, как будто владельцы дома сдались, бросили все и ушли отсюда очень-очень давно.

В двух спальнях стояли шкафы, доверху набитые туалетами мадам Сульт: лисьими мехами и шляпами, шелковыми платьями для коктейлей и когда-то яркими халатами, и все они, как я понял, еще довоенных времен. Это был своеобразный музей воспоминаний, которые никто не тревожил годами, за исключением моли. От пыли мы расчихались и с облегчением решили вернуться на первый этаж, в то крыло, где все еще спала старая женщина. Мы прошли мимо ее комнаты и стали исследовать остальные, одну за одной. В самом конце коридора находилась кухня с высоким потолком, где я впервые почувствовал атмосферу упадка, ее наконец-то вымыли, и сейчас в ней стояли несколько кастрюль и сковородок, которыми недавно пользовались: пустая кастрюля с длинной ручкой для молока, кастрюля на плите с почти остывшим супом, грязные тарелки в мойке.

Эмма взяла грязную тарелку. На ее краях были остатки пищи, которые пахли мясом.

– Это что?

Женщина из деревни неохотно подошла к ней.

– Еда мадам.

– А это? – Элегантный пальчик Эммы указал на пищу на ободке тарелки. – Это похоже на детское пюре.

– Она ест, как ребенок. У мадам нет зубов. Мы готовим ей детскую пищу. Из мяса и картошки, и она ее немного сосет.

Остальные комнаты по обеим сторонам коридора выглядели так же убого. Некоторые были совершенно пусты, в остальных свален всякий хлам, чемоданы и ящики из прошлого – настоящая лавка старьевщика, и все это барахло полиция вытаскивала и разбрасывала по полу, в то время как мадам Шалендар пыталась слабо протестовать. И опять перед нами возникала история: сундучки для чая и различные коробочки, упакованные и завернутые в газеты, датированные 1945 годом.

– Почему она живет здесь? – спросил я.

– Мадам скрывается от людей.

– А что она делала до того, как заболела? – вступила в разговор Эмма.

– Она всегда была больной.

– Но не так же, как сейчас. Не всегда же в постели?

– Мадам давно ничего не делает. Она скорбит.

Комнаты Шалендаров находились на другой стороне: небольшая квартирка, в которой, по крайней мере, были какие-то признаки жизни: газеты и телевизор, дешевая, но современная мебель.

– Где ваш муж? – с вызовом произнес Ле Брев.

– Он поехал в деревню. Скоро вернется.

Когда он появился, люди Ле Брева взяли его под руки и привели в дом, как заключенного. Я сразу понял, что это не тот человек, что был в желтой маске. Он просто не мог быть им – невысокого роста крестьянин с простодушным лицом, в очках, с оттопыренными ушами, седыми волосами, лет за шестьдесят, весь какой-то поникший, как будто не в своем уме, и говорил он медленно и нерешительно.

Ле Брев накинулся на него:

– Не пытайтесь мне лгать. Кого вы приводили сюда?

Шалендар моргнул:

– Здесь никого не было.

– Не лгите мне! У нас есть доказательства.

Ле Брев гордо вышагивал по комнате, как петух. Шалендар тупо уставился на него:

– Не понимаю, месье.

– Не понимаешь, ты, идиот? Я посажу тебя под замок, пока не скажешь нам правды, – кричал Ле Брев. – Не играй со мной. Обувь детей. Две пары детской обуви. Мы знаем, что их видели здесь.

Выражение его круглого лица не изменилось:

– Не понимаю. Ваши полицейские стоят у ворот. Никто не приходил сюда.

Мы оставили Шалендаров одних, тупо уставившихся друг на друга, в тесной гостиной, где хоть тикали часы и порхала в клетке зеленая канарейка.

– 29 —

– Так, – сказал в конце концов Ле Брев. – Будем продолжать?

Он повернулся ко мне:

– Ну что, нет обуви? И психа с ножом тоже нет?

– Я видел и то, и другое.

– В таком состоянии всякое может померещиться… – он посмотрел на Эмму. – Что скажете, мадам?

Но я был не менее упрям, чем старый Шалендар.

– Послушайте, говорю вам, что я все это видел. Две пары обуви. Обувь моих детей.

Ле Брев аккуратно вытер руки о пестрый шелковый платок. Его люди выжидающе сгрудились рядом.

– Как насчет подвала? – спросила Эмма.

– Ну что ж, хорошо. Мы обыщем все пристройки и подвалы.

В полицейских машинах были припасены освежающие напитки, термосы с кофе и печенье, и мы сделали небольшой перерыв, перед тем как продолжить осмотр. Дом как-то давил на нас, душил, и даже Ле Брев, казалось, хотел глотнуть свежего воздуха. Он вышел и встал рядом со мной на деревянных ступеньках, как всегда, замкнутый и подозрительный. Эмма куда-то исчезла.

– Месье, должен вас предупредить, что я не отказался от своих подозрений.

– Говорю вам, что я видел здесь их обувь. Клянусь Богом.

Он пожал плечами и пробормотал:

– Говорить легко. Я все же найду основание, чтобы остановить поиски и отозвать людей.

Вернулась Эмма и включилась в разговор:

– Это будет глупо.

– Почему, мадам?

Я видел, что, несмотря на теплый воздух и накинутый поверх летнего платья жакет, ее пробирала дрожь.

– Не знаю. Просто предчувствие.

– Я полицейский, а не медиум.

Но я видел по его глазам, что он чувствует себя не в своей тарелке и что Эмма попала в точку. Он нахмурился, поднялся и позвал своего верного Клеррара.

– Думаю, нам лучше начать сейчас, до того как стемнеет. Пристройки и двор. Собери ребят и попроси прислугу помочь.

– Но мадам платит им…

– К черту мадам! – выругался он раздраженно.

Мы начали с подвалов, в которые вела деревянная лестница позади дома. Они были выложены кирпичом, сухие и пустые, в них валялось несколько старых досок, встроенные стеллажи для винных бутылок были поломаны. Возможно, когда дом построили, это помещение использовалось как холодная кладовая для хранения сушеного мяса и фруктов, а затем, в дни процветания, его переделали в винный погреб, сейчас же оно представляло собой каменную пещеру с огромными пауками, которые оккупировали темные углы, – подземный склеп, склад старого дерева и пустых бутылок. Я взял одну, чтобы прочитать этикетку давно исчезнувшее „Шато Лафит“ 1953 года.

Никаких следов в подвале. Никакой обуви.

Мы вышли наверх и направились к пристройкам, находившимся с другой стороны двора. Некоторые из них когда-то были конюшнями, затем их перестроили в примитивные гаражи. Повсюду виднелись масляные подтеки, но на стенах все еще висели конские сбруи с именами лошадей: Ча-Ча, Руж, Бель. Ле Брев осмотрел все детально и приказал своим людям составить список вещей, которые недавно находились в употреблении или казались более или менее новыми: дезинфицирующая аэрозоль, большой флакон гербицида, серебряная блестящая вилка, на которой еще сохранилась этикетка.

– Я спрошу Шалендара, зачем он все это купил.

Но главного мы не достигли, детей не нашли. Передо мной вставала стена беспросветного отчаяния, от которого становилось не по себе.

Эмма придерживалась моей позиции.

– Ты все так же уверен?.. – прошептала она.

– Уверен.

Она сжала мою руку:

– Тогда скажи им, чтобы продолжали.

Я видел, что Ле Брев по-прежнему наблюдает за нами, стоя чуть позади своих людей, пока они открывали двери – все помещения не запирались.

– Полицейская работа на девять десятых состоит из рутины, – вздохнул он. – Проверять. Записывать. А это все требует времени.

Эмма согласно кивнула, и на его лице отразилось что-то вроде благодарности. Инспектор выкрикивал дальнейшие команды:

– Давайте ребята, надо довести все до конца! – Он обернулся и объяснил мне. – Я их подбадриваю.

Они забирались на крыши зданий, где кровля могла их выдержать, и шарили палками в колодце, который обнаружили в дальнем конце двора. Он был забит кирпичом и всяким старьем, должно быть, использовался некогда как выгребная яма.

Де Брева это не устроило.

– Спуститесь вниз и вытащите все, что там есть, – скомандовал он.

Им потребовалось несколько часов, чтобы добраться до дна колодца. Они ругались, но продолжали копать, извлекая на поверхность строительный мусор, сохранившийся со времен возведения дома и переложенный всякой всячиной: кожаными футлярами, почерневшими от воды, проржавевшими кусками железа, велосипедными колесами, пружинами от кровати, какими-то осями, дырявыми ночными горшками, разными деревяшками, рассыпающейся тканью, побелевшими и иссохшими бычьими костями. Были там еще череп кота, сломанная винтовка, одно золоченое кольцо, как оказалось, от карниза, маслобойка, заводной ключик, части сломанной газонокосилки.

Все это они разложили на сухой земле, будто археологические находки – все со своими бирками и все занесено в опись.

Ле Брев приказал принести мощные фонари, так как уже сгущались сумерки.

– Продолжайте, – попросила Эмма.

Он попросил вернуться чету Шалендаров. Супруги, женщина в черном и старик в потрепанном сером костюме, переминались с ноги на ногу и нервно сжимали руки, с опаской глядя на маленького делового инспектора.

– Когда проснется старая госпожа? – поинтересовался он.

– С минуту на минуту, месье. Когда станет совсем темно.

Казалось, что мадам Сульт предпочитает жить в сумеречном мире, где никогда не наступает день, и бодрствует только в то время, когда ей не приходится взирать на белый свет.

– Так она еще спит?

– Да, месье.

– Хорошо. Побудьте возле нее. Дайте мне знать, когда она откроет глаза.

Мадам Шалендар состроила гримасу и, хромая, удалилась, опираясь на руку супруга. Неразговорчивая, замкнутая пара.

Наконец Эмма сказала:

– Никаких результатов. Я не чувствую их присутствия, не вижу ни одного намека на него.

– И никакой обуви мы не нашли, – подхватил Ле Брев.

– Обувь легко спрятать, – ответила Эмма.

– Или закопать. Как тела, – добавил я.

– О, Джим, не говори так! – Лицо Эммы побелело. – Пойдем отсюда, – она потянула меня за рукав, – это место действует мне на нервы.

Но я воспротивился:

– Никуда не уйду, пока не обыщем все закоулки.

Ле Брев тоже склонялся к этому. Его отряд устал, и двоим надо было возвращаться на ночное дежурство у ворот, но он упрямо настаивал на продолжении поисков.

– Ле Брев не сдастся, – заявил он, – пока мы все не осмотрим.

Впервые за все время мне захотелось обнять его, но оставшиеся пристройки дали нам не больше, чем колодец. В сарае с садовым инвентарем мы нашли старый велосипед, полностью заржавевший, и разные инструменты, брошенные здесь на растерзание времени. Шалендар объяснил, что сейчас у них нет сада – с тех пор, как мадам перестала выходить на улицу, примерно двадцать лет назад.

– Вы хотите сказать, что мадам Сульт не покидала дома все это время?

– Да, все эти двадцать лет.

Сараи, оставшиеся от старой фермы, приспособили под склады, а точнее, свалку всякого барахла. Мы заглядывали в эти заброшенные сараи, люди Ле Брева залезали на стропила. Они по кирпичику разобрали несколько печей для сжигания отходов, но этими печами не пользовались уже долгое время. Даже на старых прессах для отжимки оливок и винограда не сохранилось следов прошлых урожаев. Все место казалось запущенным, покинутым и мертвым, и даже ряд навесов, которые мы обследовали последними, не дал нам ничего, кроме пуговицы, позеленевшей от плесени, которая в свое время украшала какую-нибудь шинель.

Ле Брев повертел пуговицу в руках.

– Здесь были немцы? – спросил он старого Шалендара.

Эмма перевела мне:

– Он говорит, что во время войны его не было в этих краях. Он жил в Тулузе. Но думает, что сюда они не дошли.

Ле Брев отбросил ее в сторону и посветил фонарем по крыше. Его заместитель Констан сообщил, что люди устали.

– Согласен, согласен.

Он, словно Наполеон, больше заботился о своих войсках, чем о себе, и мы видели, что его тщеславие было уязвлено. Он выставил подбородок и посмотрел на меня.

– Завтра мы начнем прочесывать лес.

Они собрали инструменты и побрели назад к машинам. Во всем доме горела единственная лампочка в коридоре, ведущем в комнату мадам Сульт, но мы решили не возвращаться туда. Что-то в этой старой женщине, в ее безрадостной комнате заставило нас отдать предпочтение свежему ночному воздуху, где цокали цикады и мотыльки слетались на свет фонарей.

На ступеньках около входа в дом Ле Брев остановился. Перед ним выстроилась кавалькада машин.

– Вы не станете ждать, пока она проснется? – спросил я.

Он повернул свое упрямое лицо ко мне. Я всмотрелся в белки его глаз. Напуган. Он мог бы подождать сам или попросить Клеррара, в надежде извлечь из бормотания старухи что-то членораздельное; но в его глазах я видел страх, уязвимость, которую замечал и раньше. Он явно чего-то боялся.

– Не думаю, что это поможет. Неужели вы думаете, что она расскажет о мужчине с ножом?

– Можно спросить, куда делась обувь.

Эмма снова начала сомневаться во мне и вернулась на сторону Ле Брева. Он плотно сжал губы.

– Я вернусь завтра. Сегодня мы уже ничего не найдем…

– Вы не верите мне, инспектор, да?

– Я знаю только то, что вы мне сказали, месье. Завтра мы закончим с этим.

Он слегка кивнул, показывая, что с этим вопросом все, и оставил меня наедине с Эммой. Я быстро принял решение.

– Дорогая, возвращайся с ним, – попросил я. – Я хочу остаться. Если здесь есть что найти, я найду это во что бы то ни стало, раз уж я нахожусь во владениях Сультов.

– Нет, Джим, – голос Эммы дрожал. – Это опасно, не делай этого, пожалуйста, – умоляла она.

– Опасно?

Я крикнул полицейским, что остаюсь.

Ле Брев и Клеррар обернулись.

– Мы готовы к отъезду, месье.

– А я нет.

В темноте сверкнули ровные зубы инспектора.

– Вы что, хотите остаться здесь на ночь?

– Именно это я и собираюсь сделать, инспектор.

Он направился ко мне, а я смотрел на усталые лица его полицейских, которые выглядывали из микроавтобуса. Там же стоял и старый Шалендар, провожавший нас.

– Не думаю, что у вас есть на это разрешение мадам Сульт, – язвительно бросил он.

– У меня и прошлой ночью его не было, только возражала не она, а ваши крепыши.

Он натянуто рассмеялся:

– Они выполняют приказы.

– Хорошо. Я останусь здесь до тех пор, пока старая леди не проснется.

– Не надо, Джим. – Эмма тянула меня за рукав. – Давай уедем отсюда. Ну, пожалуйста.

– Я остаюсь, дорогая, – настаивал я.

– Месье, здесь нет кровати. И еды, – вмешался Шалендар, но он вроде не возражал.

– Уверен, что кофе найдется, – заметил я.

Он уставился на меня, затем его лицо растянулось в некое подобие улыбки, будто я здорово пошутил. Но Ле Брев не находил в этом ничего забавного:

– Не глупите, вы, без сомнения, устали. И расстроены. Я понимаю вас, но оставить вас здесь, месье, не могу.

Он протянул приглашающим жестом руку.

– Нет. – Я прирос к месту, где стоял.

– Месье, прошу вас, пройдемте в машину.

– Я остаюсь.

Он почувствовал мою решимость и внезапно сдался, пожав плечами.

– Ладно, оставайтесь. Это ваши проблемы. Мы вернемся завтра утром.

– Хорошо.

– Где вы будете спать?

– Неважно. Я просто хочу поговорить со старой леди.

Ле Брев повернулся к Шалендару:

– Вы слышали? Скажите ему, что это запрещено.

Шалендар покачал головой. Эмма, используя все свое обаяние, стала уговаривать его.

– Он говорит, что ему все равно, – перевела она.

– Но его жена ухаживает за мадам.

Я услышал циничные нотки в голосе Шалендара.

– Он говорит, что вы можете попробовать, если вам удастся, извлечь какой-то смысл из ее мычания. Она глухая и сумасшедшая, – пояснила Эмма.

Я победно повернулся к Ле Бреву. Все, что мне нужно – это сделать еще одну попытку, использовать последний шанс. Но я видел, что Эмме потребовалось собрать все свое мужество, чтобы еще раз добровольно войти в темные комнаты этого дома. Тихо она прошептала:

– Если ты останешься, Джим… то и я тоже.

– Мадам, я вам не советую… – начал было Ле Брев, но передумал. Он раздраженно подкидывал носком ботинка гравий.

– Дорогая, в этом нет необходимости, – сказал я Эмме. – Это страшно и к тому же спать нам негде.

– В комнатах наверху полно свободных кроватей, – возразила она.

– И перепачканных матрасов.

– Разве это имеет значение? – стояла на своем она.

– Хорошо, хорошо. – Ле Брев, казалось, уступил. – Это ваше дело. Я предупрежу охрану у ворот. Если передумаете, позвоните. Вы поняли?

– Поняли.

– И если что-нибудь будет не так… – Он погрозил мне пальцем.

– Почему что-то должно быть не так?

Он снова пожал плечами и развернулся, стремительный в движениях, как боксер. Мы наблюдали, как инспектор занял свое место в машине, где к нему присоединился Клеррар. Он не взглянул на нас, когда машины спешно завелись и исчезли из виду. Стояла такая тишина, что мы слышали, как вдали закрылись чугунные ворота. Мы остались одни.

Эмма взяла меня под руку. Ее губы шевелились в беззвучной молитве.

– О, Джим. Да поможет нам теперь Бог.

Я притянул ее к себе и поцеловал в макушку.

– Все в порядке, дорогая, я люблю тебя. – Но она дрожала. – Эмма, дорогая, что с тобой?

– Я не могу объяснить.

– Скажи мне…

– Не сейчас, не здесь. Пойдем в дом, – попросила она.

Свет в особняке погас. Был уже одиннадцатый час вечера, воздух посвежел. Мы стояли на ступеньках крыльца и смотрели на парк. Коварная луна, почти полная, отбрасывала причудливые тени. Вглядываясь в темноту, я не мог отделаться от мысли, что где-то там, среди деревьев, возможно, лежат мои Сюзи и Мартин. И уже ничем нельзя им помочь, даже не найти могил.

Эмма тяжело вздыхала рядом со мной:

– Это зловещее место… мне страшно.

Я обнял ее и почувствовал, как закоченело ее тело.

– Бояться нечего. Я уже испытал самое худшее, что могло произойти.

Но на самом деле я был вовсе в этом не уверен.

– Где Шалендары? – спросила она.

– Думаю, что жена ухаживает за мадам Сульт. А сам старик куда-то исчез, когда уехали машины.

– А почему полицейские все время крутятся у ворот? Я бы предпочла, чтобы они были здесь.

– Потому что таков приказ старухи. Они не должны подходить к дому, пока этого не захочет мадам. Так сказал Ле Брев.

– Странно это. Какой-то бред.

– Любой бред не лишен определенной логики.

– И ты веришь в это? – спросила она, немного помолчав.

– В данном случае – да. Пойдем разыщем Шалендара.

Парадная дверь оставалась незапертой, и мы вошли в холл, отделанный мрамором. Я включил весь свет, даже старинную люстру.