Текст книги "Крики в ночи"

Автор книги: Родни Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– 2 —

По ночам море кажется бездонным. Думаю, что причиной этому – ожидание и волнение, которые охватывают нас. Я, помню, наблюдал, как медленно исчезают из виду огни гавани, пока паром отходил от берега. Эмма стояла рядом со мной, ее волосы были убраны назад и схвачены лентой, а дети перешептывались в предвкушении путешествия, На корме парома кто-то прощально махал рукой. Вечер выдался душным, шла вторая неделя июля, и детям пришлось пропустить последние три дня занятий. У меня возникло ощущение, что все наконец-то наладилось, начиная с того момента, как я сказал Эмме о том, что будем жить в департаменте Аверон. Кто-то, кто знал еще кого-то, связался по телефону с местным туристическим агентством, и там подтвердили заказ. Предстояла долгая дорога на юг под жарким солнцем, отчего дети пришли в восторг. Мы стояли, перегнувшись через перила, и смотрели, как бурлит вода в кильватере парома, и нам казалось, что мы плывем в более теплые и спокойные воды.

Мартин с Сюзанной убежали исследовать паром, кажущийся теперь живым существом со всеми своими запахами и звуками, а я взял Эмму под руку. Прошло всего две недели со дня моего обещания.

– Дорогая, нам все удалось на славу.

Она улыбнулась мне:

– Знаешь, не верилось, что ты осмелишься оставить работу на такой срок. Я думала, ты женат на ней.

– Ну прекрати, дорогая.

Она положила мне руки на плечи и поцеловала прямо на палубе.

Мама всегда говорила, что люди важнее, чем бумаги. Нам еще многое предстояло сделать, ничего не принимать как само собой разумеющееся, сказал я себе. Все наладить. В какой-то мере мы привыкли к своему благополучию: дом в Ричмонде, дети в частных школах, партнерство в „Доркас-Фрилинг“, Эмма занимается общественной работой. Все это, я не сомневался, останется незыблемым. Удобная, привычная рутина, этакая мягкая постелька с водяным матрасом. Забудь о несчастьях, болезнях, смерти, пока в один прекрасный момент они не затмят свет, и ты очутишься в полной темноте.

Берег превратился в цепочку огней, мы спустились к детям. Ночные корабли обычно плывут медленней, бороздя воды между буйками, и нам нужно было как-то убить четыре часа. Пока мы стояли на палубе, запах горячих двигателей из открытых люков пробудил в нас чувство голода, и мы прошли вниз в полупустой ресторан.

Я сказал детям, что им нужно поспать, но они были слишком возбуждены. Мы приплывем в Шербур в половине пятого утра.

– А там есть пляж? – спросил Мартин. – Я хочу надувную лодку.

Я ответил, что, судя по карте, там есть река Луп. Может быть, там и будет пляж, этакая небольшая полоска песка у реки, а может быть, и бассейн и местечко для кемпинга с каноэ, но это будет сельская Франция, самая ближайшая деревушка Шенон, ближайший город Сен-Максим-ле-Гран, в южной части Центрального массива. Нет, это не те пляжи, на которых они играли раньше, когда были маленькими, в Испании, на Корфу и в Италии. Теперь они выросли, и мне хотелось показать им Францию, которую я помнил, Францию маленьких трактиров, бифштексов, зажаренных на огне в винном соусе, поливаемых сладким сотерном. Ту Францию, которую я познал задолго до того, как встретил Эмму, стоящую теперь рядом и улыбающуюся мне.

– О чем ты думаешь?

Какими словами можно выразить понятие „счастье“? Дети уплетали гамбургеры и чипсы. Я выпил бокал вина. Его тепловатый вкус напомнил привкус крови.

– Б-р-р…

– Что?

Я сказал, что вино ужасно. Мы были на английском пароходе, и еще не во Франции. Эмма заметила, что детям необходимо отдохнуть после еды. Снаружи, через темные иллюминаторы, виднелись белые гребни волн.

– Джим, а ты уверен, что сможешь бросить работу над бристольским проектом вот так, запросто? – она пододвинулась ко мне, успокаиваясь и начиная замечать те вещи, которые довлели надо мной. Ресторан пустел по мере того, как паром „Эрл Маршал“ продвигался по пустынному морю.

– Конечно. Совершенно уверен. Теперь, когда Боб вернулся, он может все закончить сам.

Боб Доркас – старший партнер, Он сделал работу делом всей своей жизни, ввел это в практику, и теперь это его проблема. Он вернулся и справится один, я сказал ему, что либо ухожу в отпуск, либо – к чертовой матери. Если бы он раскричался, я, может быть, и отложил бы эту поездку, но он в конце концов проглотил все это и согласился: „Хорошо. Можешь ехать, Джим“. Он видел выражение моего лица.

Господи, как хорошо здесь, а скоро будем на юге, и я чокнулся бокалом с Эммой.

– За прекрасное путешествие.

– За нас, – поддержала тост она.

Голос из громкоговорителя напомнил, что на пароме открыты магазинчики. Мы медленно прошли по палубе, на которой тут и там сидели люди, похожие на манекены, застывшие, словно пораженные каким-то вирусом, в тщетной попытке уснуть.

Эмма схватила меня за руку, будто испугавшись чего-то, вглядываясь в бледные лица, окаменевшие во сне.

– Они выглядят как мертвые, – прошептала она.

Сойти на берег Франции на рассвете было для меня все равно что окунуться в юность. В пять часов утра, когда туман только поднимается с доков, а вороны начинают охоту за рыбными отбросами, мы проехали по безлюдным улицам Шербура и выехали на шоссе № 13. Облака нависли над дорогой, словно занавес, раздвигавшийся по мере того, как солнце разогревает окрестности. Дорожный патруль нес свою службу, кто-то уже разгружал тележки у магазина. Мы выехали из пустого города и устремились в глубь страны.

Дети все еще никак не угомонятся после всех треволнений прибытия на новое место. Мартин, как обычно, проголодался, и я пообещал, что мы скоро остановимся позавтракать у придорожного кафе. Для меня все происходило как во сне, но Эмма, сидящая рядом, все еще казалась неуверенной. Она достала шоколадку.

– А вот и еда, – сказала она.

Мы мотали и мотали километры с включенным радио, под смесь французских голосов и надоевших шлягеров. Я чувствовал, что нам снова удалось достичь взаимопонимания, вторгнуться во владения друг друга, будто никто из нас не изменился и никогда не изменится. И все же, вглядываясь в Эмму, я видел на ее лице тень беспокойства.

Мы пронеслись через просыпающиеся деревеньки и остановились в маленьком городке, где кто-то уже поднимал жалюзи на одном из тех выцветших и безвкусных кабачков, которые обычно украшают французские площади, рядом с военным мемориалом. Пахло свежим хлебом, появились булочки и кофе, а мы сидели рядом с местными жителями, потягивающими кофе. Звук поднимаемых жалюзи, кряканье уток в клетках в приехавших на рынок грузовиках, хозяйка в черной одежде, медленно протирающая столики и бросающая сквозь зубы: „Бонжур“.

Я улыбался Эмме и надеялся. В ней не утихало еще какое-то беспокойство – я не мог точно определить, что это – возбуждение или усталость, или просто сопротивление чему-то. Кого она видела во мне? – думал я, пока она пила горячий кофе. Мужа, друга или пришельца с другой планеты? Мы были так близки и в то же время так разнились друг от друга, новообращенные европейцы – осторожный солидный американец и английская роза. Ее родители так и не одобрили наш брак, но нам удалось создать собственный мирок. Сейчас они были на пенсии, жили в коттедже в Нью-Форесте и боготворили детей. Я привозил маму повидаться с ними, перед тем как она умерла. Это было хорошим поступком, но я все же рад, что они не видели деда.

– С тобой все нормально, Эм?

– Думаю, что да, – задумчиво ответила Эмма.

Мартин осматривал магазины, которые наполнялись товаром для рабочего дня: скобяные изделия, сыры, овощи – странное зрелище в колбасной лавке. Тощие коты вышли на улицы и разбудили собак. Солнце начинало припекать и нагревать мраморное покрытие столиков, за которыми мы сидели. Парень в голубой рубахе кивнул: „Приятного аппетита“.

Я пожалел, что плохо знаю язык, так как Эмма стала рисоваться, спрашивая направления на французском, совершенно необязательные направления, так как все было ясно из карты, но как только она ввязывалась в разговор, то сразу ставила меня в затруднительное положение. Она явно самоутверждалась. Мне пришлось следить за разговором, стараясь вспомнить несколько школьных фраз. Ей легко давались языки и музыка, мне же импонировали линии и формы, пространственные размеры. Ну ладно, мы дополняли друг друга, но необязательно же об этом постоянно напоминать.

Эмма предложила вернуться в машину.

– Конечно, дорогая. Когда захочешь.

Она ведь из тех людей, которым постоянно нужно двигаться, спешить завернуть за угол, где вид будет еще хуже. Именно поэтому я знал, что двух недель на одном месте хватит нам по горло. Я думал, что подстроился под ее настроение, когда позвал детей к машине. Сюзанна прибежала с котенком в белую и черную полоску; он беззащитно смотрел на нас. Я видел крохотные коготки, выглядывающие из розовых подушечек.

– Отпусти его, – поморщилась Эмма. – У него могут быть блохи.

– Он породистый.

– Милочка моя, мы не можем взять его с собой. Он будет скучать по своей маме, – объяснил я ей.

Она неохотно отпустила котенка, и он скрылся внутри кафе.

Мартин разглядывал пляжные мячи, надувные лодки, пластиковые ракетки и кегли, которые были вывешены посреди городка в надежде найти покупателя.

– Хочу покататься на каноэ, – сказал он.

Мои дети, жена, Франция. Я притянул к себе Эмму и поцеловал ее прямо на площади под взгляды молодых рабочих.

– Как насчет этого? – прошептал я. Во Франции такое поведение удивления не вызывало.

– Не знаю, – вымолвила она.

Мы ехали на юг, и все вокруг становилось теплее. Воспоминания об этом путешествии запечатлелись как выцветшие фотографии – городок Домфрон на пригорке, где мы останавливались попить, переезд через ужасную глубинку Ле-Ман, первый вид Луар-а-Туа, расположенного так низко, что, казалось, мы с трудом преодолеем его. На обед нам дали помидоры с сыром, затем мы проехали Пуатье и Лимож, направляясь на Брив. Долгая жаркая поездка в пылающем дне, дети, сходящие с ума от усталости.

– Прекратите! – рявкнул я, выходя из себя.

– Джим, нам надо остановиться, – сказала Эмма. – Они слишком устали.

– Ну ладно, ладно, – прикрикнул я на детей, чтобы они вели себя потише и отдохнули на заднем сиденье. Солнце мчалось по небосводу, даже дорога казалась более пыльной, велосипедисты более растрепанными и измученными солнцем. Красная черепица на крышах говорила о приближении к югу, а лобовое стекло было все сплошь заляпано разбившейся мошкарой.

– Пристегнитесь, ради Бога, – сказал я им, – прежде чем я выйду из себя. Мне уже надоело все это.

Мальчик пихал девочку.

– Мартин, ты болван, отстань, – говорила та.

– Нужно найти какую-нибудь гостиницу, – заявила Эмма. – Да поскорее. – Эмме всегда нравилось планировать все заранее, думать о местах отдыха и о всем прочем, но я сделал заказ в последнюю минуту и гостиницу для ночной остановки не заказал.

Потом мы нашли гостиницу. Трактир „Шапо руж“. Все казалось нереальным, этот обшарпанный кремовый фасад с зелеными жалюзи и ярко-красными козырьками от солнца. Над дверью вился виноград, а в глубине присутствовал тот глубокий коричневый цвет, который сказал „да“ моим юношеским воспоминаниям: „Ты правильно все запомнил“. Неподвластное времени тенистое местечко, где тихий ресторанчик заполнен постояльцами, но у хозяина всегда есть свободные комнаты. Не очень шикарно, но как раз то, что нужно, мне даже захотелось обнять Эмму.

И она поняла это. В приятных вам людях вы ищете те маленькие человеческие признаки, те движения, взгляды, усталые, понимающие улыбки. В Эмме было все это и даже больше. В тот первый вечер в ней чувствовалась бесконечная усталость. Она призвала меня к порядку, сказала, что я слишком много работал, слишком долго вел машину, и вот мы оказались здесь, и у нас есть время расслабиться. Я чувствовал, что нам все удалось.

В тот вечер мы ели, как короли, набросились на жаркое с овощами, поданное гостиничным официантом, будто мы оказались почетными гостями. Наполовину выпитая бутылка „Макон руж“. Дети устали, но проглотили все быстро и заели мороженым, которое, наверное, было приготовлено богами. Вокруг нас люди болтали; шум разговора сквозь звон вилок, но мне казалось, что годы вдруг откатили вспять. Это была моя Европа, увенчанная временем, цивилизация, которая захватила меня, когда мне исполнился всего двадцать один год. Теперь у меня была семья, которая может разделить мои чувства, работа, которая обеспечит все эти расходы. Может, я и был немного пьян или просто счастлив, но помню нежный взгляд Эммы, когда мы чокнулись бокалами и взялись за руки, обещая друг другу будущее.

– Я усну, как бревно, – пожаловалась она.

Детей мы поместили в двух небольших комнатах рядом с нашей, я видел, что они почти засыпают. Эмма умывалась, я укрыл их и погасил свет.

Я вернулся в нашу комнату, спальню в мезонине, с видом на старинный дворик, и легко представил себе лошадей, когда-то привязанных внизу, под сеновалом, где сейчас находился гараж. В течение многих сотен лет путешественники, возвращающиеся домой с войн, уезжающие, чтобы сделать состояние или в надежде жениться на красивой или богатой девушке, все они, должно быть, побывали в этой маленькой комнате до нас. Они все дышали тем же воздухом.

Я закрыл окно и обернулся.

Эмма уже лежала в кровати, старинной деревянной кровати с белым покрывалом, и пока я подходил, она подняла руки и сняла ночную рубашку. Лета юности проходят быстро, как праздники в детстве, но сейчас она манила и возвращала меня назад, в дни страсти.

Во двор заехала машина и на мгновение осветила комнату, маленький шкаф и голубой комод, Эмму, ждущую в кровати.

У нас было на что опереться, чтобы нагнать упущенное – в семейной жизни, в нас самих.

Я помню, как задернул поплотнее шторы и нырнул в постель. Уже очень давно у нас не было такого чувства, чувства взаимности. Что-то было не так до этого, за домашними делами с детьми, моими профессиональными заботами и растущим недовольством Эммы. Работа и подозрения – гарантия разрушения очарования. Я поцеловал ее и чувствовал себя так, будто этим поцелуем прошу прощения.

И там, в этой маленькой комнате, под звуки подъезжающих машин, мы стали заниматься любовью, и это было что-то вроде тайной, недолговечной, украденной любви, будто она была последней, и мы продлевали каждое мгновение близости, упиваясь ощущениями, откладывая удовольствие.

Пока не ворвался Мартин.

– Пап, а там за дверью привидение.

Я поднялся над Эммой, разъяренный и пристыженный. Как тут укрыться, когда твой ребенок подглядывает за дверью? Эмма завернулась в одеяло, я сел на кровати и прикрикнул на него:

– Иди отсюда. Иди. – Бог мой, что он увидел? – Беги в свою комнату.

Но ребенок был действительно напуган. Он приник к двери, замерзший, напуганный и неуверенный, дожидаясь, пока я успокоюсь.

– Но, папа…

Мне удалось взять себя в руки:

– Ради Бога, что с тобой случилось?

Я увидел за его спиной Сюзанну, разбуженную его криками, ее лицо, бледнеющее в проходе наверху лестницы.

– В моей комнате какие-то звуки, – сказал он.

Эмма ворочалась, будто наше время уже вышло.

– Ты уже большой, не будь глупым, Мартин.

– Я не глупый… иди и послушай.

Я разозлился, к тому же будучи совершенно без одежды, но постепенно начал успокаиваться:

– Хорошо, подожди снаружи.

Они топтались наверху лестницы, пока я схватил свою пижаму и прошел за ними в комнату Мартина. Это была маленькая коробочка, зажатая между нашей комнатой и комнатой Сюзанны, и я увидел трубы, которые шли от водяной бочки на крыше. Бедный Мартин. После долгой поездки, без еды и воды, он, должно быть, лежал в темноте, наполовину разбуженный звуками, шептанием воды по трубам, капанием. Незнакомые звуки испугали его, и он, дрожа, прибежал в нашу комнату, чего никогда не сделал бы дома, сначала не позвав нас. Я обнял его и постарался объяснить.

– Извини, но я не буду здесь спать, – сказал он, явно боясь чего-то.

Я видел, что его покачивает, а лицо у него пепельного цвета.

Эмма накинула халат и встала рядом со мной.

– Не волнуйся, Мартин. Тут ничего страшного.

– С комнатой все в порядке. Просто шум в трубах, – я попытался приободрить его.

– Ни за что, – сказал он, покачиваясь, со слезами на глазах.

– Давай положим его в одной комнате с Сюзи, – предложила Эмма. – Там есть раскладушка. Мы можем разобрать ее.

– Да, будьте добры, – прошептал Мартин.

Мы пошли в комнату Сюзанны и поставили раскладушку рядом с кроватью его сестры.

Мальчик теперь был счастлив. Хотя Сюзанна и младше, но именно она была у нас решительной, компетентной и домашней. Я наблюдал, как она разглаживает подушки. Эмма сказала:

– С тобой будет все в порядке.

Мартин слишком устал, чтобы волноваться, когда все уже уладилось, и скрылся под одеялами.

– Хочешь, чтобы свет не выключали? – спросил я. Но он уже спал.

Мы с Эммой поцеловали Сюзанну и вернулись в свою комнату, но настроя уже не было.

– Господи, с этими детьми даже любовью не займешься.

Она виновато улыбнулась.

– У нас много времени, – сказала она.

– Я мог бы убить их, – признался я.

– 3 —

На второй день под вечер мы прибыли на место в Авероне. Лимонно-желтая Франция середины июля, канареечные поля подсолнухов, солнечный свет и выжженная солнцем трава, спелый виноград на холмах. Все это предстало перед нами, когда мы свернули с главной дороги, следуя местным указателям с названиями на черном фоне и ориентируясь по карте. У нас имелся даже адрес – деревня Шенон, которая, как оказалось, находится на перекрестке дорог, никуда не ведущих. Церковь, маленькое кафе, которое было закрыто, магазинчик, булочная, также уже закрывшаяся к тому времени, когда мы приехали, старьевщик, торгующий реликвиями со старинных ферм.

Следуя указаниям агентства по жилым помещениям в сельской местности, мы свернули на перекрестке налево, на узкую дорогу. Живые ограды земельных участков поддерживались колючей проволокой, серый ослик бродил по полю, несколько коз были привязаны к брошенному плугу; единственным живым существом, не считая этих животных, был старик, который окучивал картошку.

Эмме, конечно же, нужно было поговорить с ним, спросить, насколько мы близки к цели. Старик разогнул спину, отбросил картошку и медленно заковылял к нам – пенсионер в голубой рабочей одежде и прочных сандалиях. Сначала он не понял, и Эмма снова повторила свой вопрос, будто разговаривала с каким-то немым придурком:

– Скажите, где находится дом „Мимоза“?

Он покачал головой.

– Ми-мо-за, – повторила она.

Наконец-то до него дошло. Его загорелое лицо просветлело, и он пробормотал что-то на местном наречии, указывая дальше на дорогу. Через несколько километров мы прибыли на место.

Местечко – я не могу называть его иначе, – где находилось жилище, было достаточно привлекательным. Дом стоял недалеко от извилистой дороги, которая простиралась на много миль между полями. Эмма назвала его бунгало.

Это был дом в простом деревенском стиле, с каменной трубой на крыше из красной черепицы и с двумя ступеньками на крылечке. Перед дверью простирался дворик, где расставлены железные кованые стулья. Он смотрелся так, будто им никогда не пользовались, будто он хранил в себе какие-то секреты. Неприметное здание с выбеленными стенами, построенное лет сорок назад, расположившееся за давно нестриженными кустами и с чугунными воротами, за которыми начинается дорожка, посыпанная гравием. Дальше по дорожке, через неухоженную горбатую лужайку, сплошь покрытую горками, нарытыми кротами, гравий шуршит под ногами. Здесь и там непонятного вида кустарник борется за свое существование, а перед основным входом растут две акации. По стенам полз вьюн, раскинувшись на решетке, украшая стену розовато-лиловыми и пурпурно-красными цветами; окна углублены, с сетками от мошкары и со старомодными жалюзи, покрашенными в белый цвет, накрепко закрытыми от летнего зноя.

Осматривая владения, мы нашли цветочную клумбу, однако большинство цветов было выжжено солнцем: дедяник, ноготки и какие-то неопределенные розовые цветочки. С восточной стороны окна выходили на пустые поля, которые полностью отданы на растерзание траве. На полях, выходящих на дорогу, можно видеть несколько коров, за ними еще поля, а потом лес. С западной стороны располагался гараж, который соединялся с холлом коридором и отдельной дверью, а с другой стороны коридора виднелись три основные спальни, которые выходили окнами на задний дворик. Гараж использовался как складское помещение для лишних предметов мебели, шезлонгов, канистр для бензина, газонокосилки и имел вход с фасада дома. Дальше мы нашли в конце дворика небольшую кущу березок, среди которых кто-то оборудовал жаровню под шашлык. Там даже лежал уголь.

Это и было то самое местечко, куда мы прибыли на второй день нашего путешествия в тот июльский вечер. Мы выбирали второстепенные дороги, серпантином охватывающие горы, и очень устали. И оказались глубоко в самом сердце Франции.

Дом оказался заперт, как и говорилось в инструкциях, и мы раскрыли двери и ставни, чтобы впустить немного свежего воздуха. Вечерний свет проник внутрь, воздух был теплым, как паровая ванна. Густой и нависший, он предвещал дождь, а он уже надвигался из-за холмов, видневшихся вдалеке. Над холмами в долине собирались фиолетовые облака. С другой стороны дороги медленно, в унисон, тяжело шли коровы в поисках более сладкой травы; и мы наблюдали, как они передвигаются по направлению к большому лесу, а тени становятся все длиннее.

– Ну, давайте распаковывать вещи, – сказал я.

Эмма просто стояла и смотрела.

– Ну как тебе все это, дорогая?

Я обнял ее. Для меня это местечко представлялось избавлением от напряжения, запасным выходом, побегом, поиском утраченной невинности. Для меня было очень важно, чтобы и Эмме оно понравилось.

– Не знаю, – ответила она, окутанная вечерним светом, стройная фигурка в летнем платье, ее светлая кожа уже слегка покраснела. – Здесь очень тихо.

Мартин, естественно, заметил:

– Скучно.

Я ему посоветовал подождать. Я запланировал экскурсии, рыбалку на реке, даже каноэ, может быть, если мы сможем взять напрокат несколько лодок, устроить поход в горы, осмотр разрушенных замков, которые остались еще от королей Меровингской династии. И я пообещал, что поедем на берег и проведем ночь на реке, разбив палатку под звездами.

Сюзанна прыгала на кроватях, проверяя пружины, будто это были трамплины. Удобно.

Мы стали разгружаться, планируя следующие две недели, гадая, сможем ли найти действующий ресторан ближе, чем в Сен-Максиме, который был ближайшим городом. Наконец Эмма привела все в порядок. Кухня с газовой плитой и холодильником была прибрана и вычищена. Никому не хотелось двигаться, мы слишком устали от путешествия, поэтому сели поужинать холодной курицей и открыли бутылку вина.

– Может быть, такой же виноград выращу и я, – сказала она.

Расставив вещи, мы почувствовали себя немного лучше, и я, как помню, предложил:

– Давайте исследуем это место.

Дети убежали из дома на лужайку, а мы забрали последние предметы из машины. Эмма была обеспокоенно молчалива, и я понимал, что что-то не давало ей покоя. Место было чисто прибрано, в нем находились все необходимые принадлежности, вплоть до мыла в ванной и свежего белья на постелях. В нашей комнате стояли большая двуспальная кровать с современным медным поручнем в изголовье, несколько встроенных шкафов с раздвижными дверями, стол, два легких стула. Я наблюдал, как она проверила рукой, нет ли там пыли, затем вытерла руку о платье: девичья фигурка и лицо а-ля Клер Блум. Она уставилась на кровать, на которой валялись наши чемоданы, затем осторожно присела на краешек.

– Ну…

– Здесь очень неплохо, – сказал я.

Это был не совсем тот старинный фермерский дом, на который я надеялся, но нам нужно считаться с тем, что есть, а этот дом выглядел неплохо для приема гостей.

– Нормально.

Я понял, что лучше не развивать эту тему. Мне казалось, она просто не может поделиться со мной своими опасениями, что ей так и хочется сказать: я не хочу быть несправедливой, я знаю, ты хотел приехать сюда, но… но… но… И что она не могла этого сказать, потому что не была уверена в своем „но…“.

– Как ты думаешь, дети… найдут, чем занять себя в течение двух недель? – спросила она.

– Конечно. Как только разберутся во всем.

Я упомянул о своих планах, интересных местах, которые мы исследуем.

Она посмотрела на меня в поисках ободрения. Я открывал секретные уголки своей души в надежде, что она разделит со мной поучительные годы моей юности, когда просто находиться в такой стране казалось богатым и чудесным сумасшествием. Но не мог объяснить ей это и опять пошел к машине.

Когда я осматривал машину в поисках последних завалившихся вещей – набора для акваланга Мартина, – Эмма подошла ко мне. Темнело, над крыльцом включили свет, и лампа привлекала к себе все больше крупных мотыльков по мере того, как садилось солнце.

– Послушай, – сказала она.

Я подумал, что она слышит шелест их крылышек.

– Не будь глупым, – повторила она. – Здесь должен быть поблизости ручеек.

– Посмотрим утром, – отмахнулся я. – Мне кажется, будет дождь. – Мы видели вспышки, которые полыхали, словно взрывы, над далекими холмами. – Давай сначала уберем все вещи.

Но она пошла на поиски невидимого ручейка. Земля вокруг нас вся пересохла, почти что сожглась, дорога, по которой мы приехали, опустела, скот на дальнем горизонте слился с деревьями. Но она твердила, что слышит звуки, какое-то журчание, шуршание и бормотание где-то неподалеку, однако я не сомневался, что это были порывы ветра, вестника надвигающегося шторма.

Эмма исчезла за углом дома.

– Ты где?

– Ищу детей, – откликнулась она.

Мы нашли их играющими с жаровней – солидным сооружением из кирпича, видимо, такого же возраста, как и дом, предназначенным для вечеринок, которые давно ушли в прошлое: вокруг него уже выросли молодые березки.

– Эй, дети! Идите домой и угомонитесь. У вас был долгий день.

– Ну, как дела? – спросил я Мартина.

Он пожал плечами. Сюзанна заметила, что все „классно“. Я видел в зеркале, висевшем на стене в холле, лицо Эммы, напряженное и покрытое испариной. Сзади нее стояла хмурившаяся Сюзанна. Ну что ж, сказал я себе, в семейной жизни всегда так и получается, кто-то всегда чувствует себя по-другому, чем ты, нельзя угодить всем сразу. Эмма скоро успокоится и проникнется умиротворенностью этого места. Но она все возвращалась к звукам, которые, как ей казалось, она слышит.

– Нет здесь никакого ручья, – сообщили дети. – Мы облазили всю округу. Земля суше некуда.

– Должно быть, у тебя просто шумит в ушах, дорогая, – предположил я.

Губы Эммы напряглись. Когда дети ушли распаковываться в свои комнаты, она вдруг прошептала:

– Это место пугает меня…

– Что? Это место? Да почему же, ради Бога?

Она покачала головой:

– Не знаю. Оно странное…

– Ой, ну прекрати. – Я смахнул капельки пота с бровей. – Здесь очень душно. Мы все измотаны. – Пробило уже одиннадцать часов и нам нужно было укладывать детей. Мартин просил комнату рядом с нашей, а комната Сюзи находилась рядом с гаражом, эти две комнаты разделялись ванной. – Да они обе одинаковые, – возразил я. – Чистые квадратные комнаты с односпальными кроватями и комодами.

– Пап, я хочу быть рядом с вами, – стоял на своем мальчик, будто все еще боясь привидений из прошлой ночи. Сюзанна сказала, что ей все равно. С Сюзанной всегда все было в порядке.

Мы укрыли их и вышли из комнаты. В широко открытых глазах Эммы застыло невысказанное беспокойство.

– Ты выбрал этот дом, – бросила она.

– Послушай, дорогая. Все будет в порядке. Тебе просто нужно расслабиться. Нам нужно побыть где-нибудь вместе, в тихом местечке, таком, как это. Найти друг для друга место в душе.

Небольшие ссоры в Лондоне казались уже очень далекими. Я глубоко втянул в себя воздух, и мы прошли на кухню. Недопитая бутылка вина стояла на столе.

– Завтра все будет преотлично, Эм, – я налил два стакана и поднял их. – Это за нас.

– Но эти звуки… – передернула плечами она. – Здесь не может быть рядом никакого ручья. Мы находимся в милях от реки, и здесь нет никакого признака воды.

– Собирается дождь. Сейчас будет сильная гроза. Это что-то типа предвестника.

– Да не успокаивай ты меня этим, – она с трудом улыбнулась. – Ты слишком хорошо знаешь…

– Ну, может быть, это какой-то колодец…

Эмма поставила стакан.

– Скорее всего, это похоже на звуки из-под земли, – последовал ответ. – Как будто кто-то там попал в ловушку.

Наконец мы пошли спать в комнату рядом с той, где поселили Мартина. Я думал про завтрашний день, когда мы поедем в Сен-Максим, загрузимся там всякими приспособлениями, едой, туалетными принадлежностями, мороженым, напитками, словом, всем, чего нам не хватало. Посмотрим, сможем ли взять напрокат где-нибудь велосипеды и купить ракетки, чтобы играть во дворе в бадминтон. Все те вещи, о которых невозможно и думать в начале отдыха, в начале нашего первого, как я осознал, реального шанса выйти из состояния напряжения. Это всепоглощающее стремление работать, убежденность, что все это очень важно – быть рабом времени, – все это наконец-то осталось позади. Мы прикончили остатки вина.

Эмма была в ночной рубашке: легком произведении из кружев, женственном и очаровательном, но укуталась до головы в этой душной комнате.

Я разделся до трусов и уставился на нее:

– Тебе совершенно не нужны эти тряпки.

Жара просачивалась через крышу, и пот бежал у меня между лопатками. Дождь приближался, и мы видели танцующие вспышки молнии в темноте.

– Что ты имеешь в виду? Тебе не нравится?

– Нравится, конечно. Но, знаешь… Я озябла, – сказала она.

– Озябла?

– Внутри.

Я знал, что лучше не спорить. Ночью мы снова становимся произведением своих родителей. Мое детство там, в Пенсильвании, прошло в атмосфере разрушенной семьи, с отцом, приходящим от случая к случаю, в то время как мама с трудом тащила младших Фрилингов, двоих парней и девчонку, работая на износ в финансовом отделе магазинов „Димант“. Эмма же была единственным ребенком, сама себе на уме, оберегаемая любовью и стабильностью родителей в Хэмпшире, в Англии, где ее отец-полковник вышел в отставку.

„Джим, мальчик мой, Джим, мальчик мой, – услышал я предостерегающий голос мамы, хотя она умерла уже два года назад, – всегда уступай даме. Не важно, что они говорят, не спорь с ними, сынок. Ты понял, Джим?“ – и, когда я кивнул, она обняла меня.

Все же я надел пижаму и лег в кровать истекать потом рядом со своей прекрасной женой.

Эмма откинула одеяло и лежала под простыней. В комнате с открытыми окнами, но закрытыми жалюзи и сетками от мошкары было невыносимо душно. Через щели полыхали молнии.

– Я открою жалюзи? – спросил я.