Текст книги "Крики в ночи"

Автор книги: Родни Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Почти онемев от изумления, я прошептал:

– Ну а ты как думаешь, что же все-таки случилось?

Она указала на табличку:

– Лучше верить этому мемориальному списку.

На металле выбиты слова: „Марсель Сульт“.

– Почему ты не рассказала об этом раньше?

Она лишь пожала плечами и ответила:

– От этого никто бы не выиграл. Твои расследования поддерживают твои силы.

Я почувствовал, что начинаю дрожать в темноте церкви. Я понял, что она предала меня, и начал задумываться, а не считает ли и она, что я убил собственных детей. И даже о том, не приставлена ли она ко мне Ле Бревом, чтобы посмотреть, как я буду реагировать. И в какую сторону не буду смотреть.

– Эстель, ты мне не доверяешь?

– Это забота старшего инспектора.

– Он все еще подозревает меня, – сказал я.

Ле Брев, Эмма. И теперь, может, еще и Эстель.

– Он просто делает свое дело.

– Давай выйдем на воздух.

Мы забыли о том, как жарко снаружи. Зной опалил нас, будто мы вышли из дома и обнаружили, что двор охвачен огнем: зной отражался от камней, поджаренных на солнце, он сжигал наши тела и припекал макушки. Было, наверное, градусов сорок, а может, и больше. Изнуряющий, одуряющий зной.

Стоя на иссушенной площади, откуда даже микроавтобус „рено“ исчез на послеобеденный отдых и где ничто не шевелилось, легко представить себе сцену, которая разыгралась здесь в конце войны и которую только что описала Эстель: отступающая колонна СС забралась на гору, чтобы уничтожить сердце деревни. Несколько танков, броневиков и грузовиков, набитых французами, пленниками и заложниками, которых везли в последний путь в Гурдон-сюр-Луп.

– Почему сюда? – спросил я.

– Руководитель и несколько партизан – отряд назывался „Луп“ – родом отсюда. В те дни это было очень отдаленное место, никто не думал, что немцы сюда доберутся, и поэтому оно стало пристанищем партизан. Но эсэсовцы добрались, по пути на север в Нормандию.

Теперь я понял, почему закрыты двери домов. Их обитатели до сих пор жили будто в кошмаре, как и я.

– Они не взорвали церковь?

– Нет. Они спешили. Они расстреляли пленников посреди площади, затем расстреляли из орудий дома. А церковь оставили.

Несмотря на яркое солнце, у меня по коже побежали мурашки.

– И мадам Сульт сошла с ума?

– Нет, не тогда. Девять лет спустя, когда начались поджоги. Как и ты, я кое-что пыталась выяснить. История не всегда соответствует действительности, но совершенно точно, что в этой деревне была бойня и… что Марсель Сульт погиб здесь.

– Значит, у мадам Сульт произошла двойная трагедия? Сначала смерть мужа, а позже и детей? И несмотря на это, она переехала сюда жить. Почему все же ты не рассказывала мне об этом?

Она не ответила, просто пожала плечами. И я стал обвинять ее:

– Ты мне не доверяла… Шпионила за мной. Ты… думаешь, что это сделал я?

– Нет. Нет. Я просто хотела уйти. Уйти.

– Уйти. Зачем?

Мы кричали друг на друга, стоя посреди площади.

У нее начиналась истерика:

– Оставь меня в покое. Ты еще недостаточно насмотрелся? Почему ты не веришь Ле Бреву?

– Заткнись. – У нее начиналась истерика. – Уезжай, если хочешь! – выкрикнул я вне себя.

Но это означало бы, что мне придется отвезти ее домой.

– Джим, – она немного успокоилась, – что ты собираешься делать? – В ее глазах застыл страх.

– Я еду дальше, – сказал я.

– 23 —

Особняк находился за деревней. Дорога от церкви шла через гору, где неожиданно кончались дома, и дальше виляла через бесплодные поля, обнесенные каменной оградой. За исключением одного клочка земли со сморщенной кукурузой, ничто, казалось, здесь не росло, кроме чертополоха, полевого вьюнка и куманики. Солнце поджаривало бока машины.

Вдалеке на вершине холма уже виднелся дом – простое белое строение, совершенно обычное, с просмоленной крышей. Он возвышался в конце дороги, по обочинам которой одиноко росли сосны. Особняк располагался посреди дикого участка с деревьями, согнутыми ветрами, и кустарника, который никто не сажал, он рос сам по себе. Даже издалека чувствовалась какая-то настороженность в этом большом старом доме с длинным фасадом с закрытыми окнами, с двумя крыльями по бокам, которые образовывали внутренний двор. Он смотрелся на горе, как детская игрушка, забытая здесь.

Мы подъехали к массивной каменной ограде, которая сплошной лентой опоясывала имение. Она, должно быть, была высотой метра три с половиной, построена из бутового камня и выровнена цементом по верхней кромке. Наверху вмазаны осколки битого стекла и протянуто по всей ее длине что-то вроде проволочной сигнализации. Местами раствор выглядел совсем новым, что указывало на то, что ограду поддерживали в порядке. Это была мощная непреодолимая стена, которая делала дом похожим на крепость или тюрьму.

Идеальное место для отшельника. Для того, кто хочет укрыться от людей.

Ехать нам пришлось долго: большое владение тянулось параллельно дороге два или три километра, затем ограда заворачивала, чтобы обогнуть дом с тыла. Одна маленькая забаррикадированная дверь, больше я ничего не мог разглядеть, пока на изгибе дороги мы неожиданно не подкатили к въезду в поместье. Когда-то он был впечатляющим: четыре массивных колонны с центральными железными воротами и двумя поменьше по бокам, тоже железными, покрытыми ржавчиной, через которые видна заросшая дорожка, ведущая к дому. За воротами виднелись два домика, покрытые штукатуркой лимонного цвета, вполне ухоженные, будто и о них тоже кто-то заботится, хотя они, наверное, были довольно староваты. Дорические колонны и архитравы, я их датировал 1840 годом, хотя не мог этого утверждать наверняка, так как подобный стиль мог процветать здесь и позднее. За прутьями красивых ворот залаяли две огромные немецкие овчарки. К моему удивлению, внутри стояла полицейская машина, и я вспомнил о той, что проехала мимо нас в деревне.

Из домика вышел парень и направился к нам, заправляя рубашку в штаны. Один из тех типов, которых можно увидеть в старых кинофильмах: крепко сбитый, приземистый, с тяжелым подбородком и сигаретой во рту – типичный итальянский мафиозо.

– Подойдите сюда, – помахал он нам.

Я вышел из машины и подошел к воротам. Сторож поднял палку и кинул ее собакам. За решеткой он смотрелся как в зоопарке.

– Мадам Сульт? – крикнул я. Эстель стояла рядом со мной, разговаривая с парнем на быстром французском.

Он покачал головой и высморкался. Эстель повернулась ко мне.

– Нет, она не будет с вами говорить.

– Что?

– Он говорит, что она никого не принимает.

– Почему?

Еще несколько вопросов и исчерпывающий ответ.

– Он говорит, потому что она очень старая.

– Скажи ему, что это очень важно.

– Джим, поехали.

– Нет.

Я попробовал открыть ворота, которые оказались закрыты на большой висячий замок. Охранник оглянулся. Его взгляд был достаточно угрожающим.

– Кто-нибудь еще есть? Управляющий.

Кто-нибудь, кто сможет меня понять, а не этот итальянский недоумок.

Мы стояли на солнце, обливаясь потом. Возможно, я бы и повернул назад, бросил это занятие и просто списал со счетов мадам Сульт, поместив ее в разряд богатых сумасшедших, если бы не присутствие там полицейской машины.

– Спроси его, что там делает полиция?

На этот раз он не ответил, а просто выругался и махнул рукой, показывая, чтобы мы убирались. Он стоял там злой, в рубашке без воротника и широких штанах.

– Ничего хорошего, – сказала она. – Поехали назад.

Я упрямо твердил свое.

– Да прекрати ты это. Нам не попасть туда. – Эстель не терпелось уехать.

И потом что-то изменилось. Из домика по ту сторону ворот вышли два жандарма в форме цвета хаки, застегивая на ходу кители и ремни, как будто их побеспокоили во время обеда. Они подошли к решетке. Один из них был капралом.

– Что он говорит?

– Он хочет, чтобы мы уехали.

– Почему мы должны уезжать? Я хочу увидеть мадам Сульт.

– Мадам Сульт увидеть невозможно. Никого внутрь не пускают, – заявил капрал, молодой человек с красным лицом, очень самоуверенный.

Жандармы выглядели далеко не дружелюбно, а этот итальянец вообще готов был ринуться в бой.

– Почему нет? Я хочу попросить об интервью.

– Бумаги?

Я протянул через ворота мой американский паспорт. Он посмотрел на него и вернул мне.

– Он говорит, что нам надо уезжать.

Остальные дружно загалдели, поддерживая капрала. Вся их манера поведения раздражала меня. Не раздумывая, я сказал:

– Спроси их, кто отдает им приказы.

В конце концов, довольно странно – приехать в этот уединенный особняк и найти здесь хорошо вооруженных жандармов, охраняющих покой старой женщины.

– Никто не может видеть мадам Сульт, – произнес один из них полуизвиняющимся тоном.

Даже до меня дошло, что это окончательный ответ. Она была женой одного из самых богатых людей Франции, коллаборациониста, расстрелянного эсэсовцами в этом отдаленном уголке, в этом месте, которое она избрала для своей вдовьей жизни, оплакивая потерю детей. Сейчас ей уже за восемьдесят, и ее охраняет специальный полицейский наряд, который не желает вступать ни в какие переговоры. Все это не укладывалось у меня в голове, и я был готов спорить с ними бесконечно.

– Эстель, спроси его, как они узнают, что она еще жива?

– Мадам жива, – ответил капрал. – Я приказываю вам уехать.

– Чей это приказ?

– Не ваше дело.

– Так. Скажи ему, я хочу знать, от чьего имени он действует, иначе подам жалобу.

Неохотно она переводила мои вопросы. Капрал нерешительно потоптался, прикидывая, как далеко он может зайти.

– Комиссариат. Понтобан.

– Инспектор Ле Брев?

Он смачно выругался.

– Кто распорядился не впускать нас – он или мадам Сульт?

– Джим, не надо…

– Ну и что они мне сделают? Выйдут и арестуют? Скажи им, что я ищу пропавших детей. – Каждый полицейский в округе слышал эту историю.

Она передала мои слова негромким спокойным голосом. Жандармы кивнули с пониманием.

– Спроси их, не замечали ли они чего-нибудь странного…

– Странного? – подняла брови она. – Почему ты думаешь, что кому-то захочется привести детей сюда?

– Спроси их.

И она задала последний вопрос.

Капрал покачал головой. Нет, никто не приходил сюда.

Спорить дальше было бессмысленно. Но у меня возникло сильное подозрение, что, какие бы тайны ни хранила мадам Сульт, они не секрет для инспектора Ле Брева.

Мы сели назад в мой „форд“ и покатили прочь по каменному плоскогорью и вниз к плодородно долине, нежившейся в лучах солнца.

– Не надо было тебе ездить сюда, – сказала она.

– Почему не надо?

– Не знаю, что ты хочешь.

Она сжала губы, но не пояснила свое замечание.

Я внимательно смотрел на дорогу, но, бросая взгляды на ее лицо, видел, как под загаром проступал румянец волнения.

– Что происходит, черт побери? – не выдержал я.

– Спроси старшего инспектора, не меня.

– Спрошу, не волнуйся, – мрачно буркнул я.

Мы подъехали к другой деревне, ютившейся на склоне горы, более привлекательной и не такой заброшенной. Там работал ресторан „Красная шляпа“, и мы остановились пообедать, но я ел кое-как, а Эстель казалась какой-то рассеянной. Несколько раз она, похоже, хотела что-то сказать, но затем передумывала, путаясь в собственной нерешительности.

– Уезжай в Лондон, – наконец сказала она.

Я задумался над этим. Могло быть только две причины, почему Ле Бреву понадобилось охранять старую женщину с помощью жандармов, и одна туманней другой. Он либо защищал ее от кого-то, либо не хотел, чтобы она заговорила. В обоих случаях возникает вопрос: почему?

Мы долго сидели в тишине, в уютном ресторане, уставленном цветочными горшками. Эстель смотрела на меня поверх красно-белой скатерти. Окна были распахнуты настежь, чтобы хоть как-то освежить помещение.

– Заедем ко мне?

Я мотнул головой. Я не мог принять это приглашение. Внутренняя связь между нами прервалась, помощи от нее почти никакой. Эстель напряглась, скрывая раздражение. Вчерашний роман отошел в прошлое. Она не хотела ехать сюда, в Гурдон, и, возможно, лучше оставить все так, как есть. Пепельно-русые волосы и загорелая кожа так же красивы, как и всегда, но она была не моя. Уже не моя, опять не моя.

– Не могу.

Она беспомощно развела руками. Красивыми руками, с тонкими длинными пальцами, аккуратным маникюром. Она взяла бокал и посмотрела через него на свет.

– Ты не хочешь меня?..

Мы чокнулись, и я увидел сквозь стекло ее искаженное отображение.

– Эстель, это невозможно. Все, чего я хочу, это узнать, почему исчезли дети.

Не живы ли они, поймал я себя на мысли, а почему они исчезли. При упоминании о них мое горе опять ожило. Я не мог дальше говорить.

– Что ты будешь делать? – спросила она, помолчав. – Когда отправишься домой к Эмме?

Дом этот находился гораздо дальше, чем просто в двух часах лета, и она знала это. Перед моими глазами возникла Эмма, моя смелая, красивая Эмма. Вот она подстригает кусты в саду, вот мы пьем чай. Мне так захотелось обнять Эмму.

Эстель видела это.

И еще мне вспомнилось: Мартин и Сюзи, только что закончившие школьный семестр, шесть или семь лет назад, спешащие мне навстречу. В тот год мы ездили в Грецию.

– Папа, – спросила Сюзанна, – мы можем все время быть вместе?

– Так не бывает, – ответил я.

Я решил повидаться с Ле Бревом или хотя бы попытаться его увидеть. Я высадил Эстель в Понтобане, где впервые увидел ее три недели назад.

– До свидания, мой дорогой, – прошептала она и поцеловала меня.

Я уловил выражение отчаяния в ее глазах. В зеркало заднего вида я наблюдал, как она смотрела мне вслед, пока я не исчез вдали.

Я ехал в комиссариат и проклинал их всех, эту безнадежную провинциальную полицию, которая ничего не сделала, чтобы помочь мне. Ничего. Их бредни и блокирование дорог, обыски домов, весь их розыск принесли успеха с гулькин нос. Мои дети исчезли, как команда Летучего Голландца, и я был безутешен. Жара дошла до того предела, когда должна начаться еще одна гроза, такая же, как те две, так потрясшие меня. Флаги на замке у реки приникли к своим флагштокам, и казалось, жара парализовала весь город, который застыл в неподвижности. Я ненавидел Понтобан и Сен-Максим, ненавидел дом в Шеноне, и мне хотелось кричать об этом на весь город. Полиция пришла и ушла, журналисты написали свои заметки, из Парижа приехала команда телевизионщиков. Это всего-навсего пятиминутные новости: еще двое людей пропали, уже интересно, потому что это дети отдыхающих туристов, не более того. Просто добавить их в список пропавших без вести: велосипедисты, одинокая молодая женщина, жертвы сексуальных маньяков, найденные изуродованными в пластиковых мешках или зарытые где-нибудь.

– Очень жаль, но его здесь нет.

– Тогда где он, черт возьми? Мне нужно увидеть его.

Они знали меня и чувствовали себя неуютно: я видел это по тому, как они отводили глаза и неуверенно ерзали.

– Он расследует дело.

– Какое дело? Мое дело?

Сержант покачал головой: он не знает наверняка. Но меня сможет принять инспектор Клеррар. Я прошел в комнату Клеррара и опять увидел его печальное лицо, которое было серым, похоже, от какой-нибудь язвы желудка. Он всем телом налег на стол и пожал мне руку, и его кисть была мягкой, как надутая резиновая перчатка.

– Мне очень жаль. Но ничего нового нет. Мы все еще предпринимаем попытки. Вам стоит поехать домой и там ждать новостей.

Мы опять пошли по кругу. Боб Доркас сказал, что я могу оставаться во Франции столько, сколько мне надо, еще целую неделю как минимум. Я обнаружил, что мне уже наплевать на работу: все мои амбиции умерли. Но в местной полиции, похоже, считали, что мне просто нравится здесь, а я думал о том, насколько они осведомлены о моих поездках с Эстель.

– Послушайте, ваши розыски ни к чему не привели. Ноль. Даже газеты сдались. Что это за розыск?

Клеррар потер руки – ничего не означающий жест, будто он согревал их:

– Месье, мы делаем все, что можем.

Я присел и посмотрел на него:

– Зачем старший инспектор послал полицейскую охрану в дом Сультов в Гурдон-сюр-Луп?

Клеррар поднял брови:

– Вы там были?

– Я только что оттуда. Почему? Почему там вооруженная полиция?

– Мадам Сульт, – медленно произнес он, – очень состоятельная женщина.

– Тогда она может нанять собственную охрану, а не жандармов.

Клеррар пожал плечами:

– Это не мое решение.

– Послушайте, – сказал я, – просто объясните мне, что происходит?

Складки его рта опустились, сделав выражение лица еще печальней.

– Ничего не происходит, месье. Это просто вопрос охраны.

Клеррар знал все, но не хотел говорить – это было ясно. Для меня же все более важным было добраться до сути событий, происшедших в прошлом.

– Я хочу узнать правду, – заявил я ему. – Я хочу знать, есть ли связь между моими детьми и теми смертями в лесу.

– Дети Сульта ведь не потерялись, месье. Их нашли.

– Мертвыми.

– Пожалуйста, успокойтесь. – Он поморщился от боли в желудке. – Вы делаете поспешные выводы…

– Да? Правда? Почему все это случилось в одном и том же месте? С детьми того же возраста? Скажите мне!

Это ужасное, проклятое, роковое место, которое мы с Эммой выбрали… через местное агентство, офис которого находился как раз в этом городе. Аренда была оформлена в Лондоне, и я подписал контракт. Почему они остановились на нас, семье с двумя детьми десяти и двенадцати лет? Кому принадлежит дом сейчас?

Клеррар смотрел на меня с совершенно определенным выражением: ему больше нечего мне сказать. Может быть, он ничего и не знает, только то, что Ле Брев выставил охрану около особняка Сультов. Я подумал, остаются ли они на посту ночью, и пришел к выводу, что да. Клеррар явно хотел, чтобы я раскланялся.

– Хорошо, – произнес я. – Я сам проведу расследование.

Проделать это оказалось на удивление легко. Нужное мне агентство находилось в туристическом центре, современном офисе с магазином, в котором продавались плакаты, открытки и разнообразные туристические карты, сувениры из музеев и галерей. Тоненькая девушка нервно улыбнулась мне, соски ее грудей выступали под свитером.

Может, она слышала обо мне? Я арендовал дом, и мои дети исчезли. В центре толпились другие люди, покупавшие всякую всячину, но, когда они прислушались к нашему разговору, стало очень тихо.

– Вы помните? В Шеноне.

– Да. – Она знает о трагедии и приносит свои сожаления.

– Мне надо узнать кое-что.

– Слушаю вас.

– Кому принадлежит дом?

Тишина установилась такая, что можно было слышать, как пролетает муха. Все притворялись, что заняты своим делом, увлеченные просмотром брошюр, когда она сказала:

– Извините, пожалуйста, я сейчас проверю.

У нее имелась картотека, которую она быстро просмотрела.

– Некоей мадам Сульт, – сообщила она.

Я мог бы догадаться и раньше, но почувствовал прилив уверенности.

Я улыбнулся ей:

– А сколько домов предложили в аренду в районе вокруг Шенона?

Она ответила мне сразу:

– Нисколько, месье. Ваш был единственным. – Она покраснела. – Это не очень… популярный район.

– То есть вы не могли предложить большой выбор?

– Да, месье. Большинство домов забронировали к концу мая. За исключением сельской местности, вдали от городов.

Я помню, как говорил Эмме, когда забронировал дом, что было еще два места поближе к Альби, но этот казался тем, что нам нужно.

Я посмотрел на картотеку и спросил:

– Были какие-нибудь требования, условия, которые выдвигал владелец дома?

Она еще раз посмотрела на карточку и произнесла с трудом на английском:

– Желательно наличие двоих детей.

Желательно! И моя семья, естественно, подходила по всем статьям.

– Что-нибудь еще?

Она нахмурилась:

– Очень странно, месье. Там упомянут возраст детей. Это необычно.

– И что же там написано?

– Возраст от десяти до двенадцати, – прочитала она. – Но мы не просим указывать возраст в наших анкетах.

– В каких анкетах?

– Которые мы посылаем владельцам домов, чтобы уточнить детали.

Позже вечером мне позвонила Эмма, ее голос слышался очень четко и ясно. В нем чувствовалась новая сила, когда она спросила:

– Есть ли новости?

– Пока нет.

Я решил не расстраивать ее рассказом о поездке в Гурдон-сюр-Луп.

– И не будет.

– Ты не должна так говорить. Пока еще.

– Что делает полиция?

– Все еще ищет.

– Да?

Я подумал, не прослушивается ли телефон.

– Я не доверяю им. Поезжай домой, Джим. Обещай мне, что ты скоро вернешься.

– Где ты, дорогая? Твой отец вроде не знает.

– Я приеду в Рингвуд через день или два.

– Вот здорово!

– А ты? Ты еще встречаешься с этой женщиной?

В ее голосе слышалось волнение.

– Эстель? Нет, не встречаюсь.

– Зачем ты разговаривал с ней?

Похоже, она все знает.

– Она репортер.

– У нее что, других дел нет?

– Мне было нужно, чтобы она переводила мне.

– Возможно. – И затем: – О, Джим, будь осторожен.

– Осторожен?

– Ради нас обоих. Я умираю от тревоги. Они погибли, Джим, и не стоит притворяться. Или искать утешения. Ужасно то, что мы никогда не узнаем как. Или кто.

– Не отчаивайся, дорогая.

Не было никакой зацепки, кроме интуиции.

– Я люблю тебя, Эм.

– Спокойной ночи, Джим.

Разговор прошел почти как воссоединение, после всего того, что мы прошли. Если бы я только знал, что нам еще предстоит пережить.