Текст книги "Крики в ночи"

Автор книги: Родни Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Убирайтесь вон!

Мне пришлось встать между ним и Эстель, которая успела вскочить на ноги.

– Убирайтесь!

– Нам нужно идти, – выдавила она с напряженным лицом.

– Идите вы все на…

Он попытался дотянуться до нее, опрокинув столик рядом с креслами, и мне пришлось вмешаться. Бог знает что бы случилось, если бы она пришла сюда одна, так как я отразил сокрушительный удар Элореана и быстро вывел ее из дома. Дверь захлопнулась, оставив нас одних, ослепленных солнечных светом.

Впервые за все время она расслабилась:

– Ну, вы, кажется, напрашивались на неприятности.

Мы слышали, как он бушевал в доме, пока шли к машине между аккуратными кустами и ухоженной лужайкой, которая орошалась из вращающихся поливалок.

– Я знаю, что прав, – произнес я, – хотя бы насчет этих поджогов.

– О чем это вы?

– Тут должна быть какая-то связь: эти поджоги, смерть детей, исчезновение моих ребятишек.

Мы забрались в машину, она взглянула на часы, затем на меня.

– У нас есть еще полчаса.

Пока мы выбирались на шоссе, взбивая пыль сзади машины, я почувствовала, что она в смятении.

– Джим, – прошептала она. – Ой, Джим.

– Что случилось?

– Джим… не надо было вам просить меня о помощи.

Мы ехали по узкой дорожке, которая вела на шоссе, затем в Понтобан, и что-то произошло между нами. Колеса иногда съезжали с колеи, неожиданно она резко свернула вправо, притормозив и остановив машину под деревьями близ ручья, в котором весело прыгала по камням вода. Прохладное тенистое место.

Я знал, что ей хочется моей любви или просто какой-то ласки. Я попросил у нее помощи и потерял то, что любил, и Эмма отвернулась от меня в постели. Эстель дотронулась до моей руки.

– Что все это означает?

Ее пальцы лежали на моих, наши головы склонились так близко, как склоняются головы любящих людей.

– Мне так жаль тебя, – сказала она.

Я всем телом ощущал ее присутствие и крепко обнял, прижав к двери машины. Никто из нас не отдавал себе отчета в том, что мы делаем. „Что она ищет, – удивился я, – что движет ею – сострадание или горе, а ее руки на моем лице?“

Руки Эстель обвились вокруг моей шеи, на глаза навернулись слезы. „Что она знает, – удалось мне спросить, – что выяснила?“

– Не спрашивай, не спрашивай, – умоляла она.

– Ты что-то знаешь. Ты должна рассказать мне все.

Эстель плакала:

– Это ужасная история. О тех детях и о том месте, куда тебя возил Ле Брев. Это слишком мучительно.

Мы были в машине так же близки, как в постели.

– Пожалуйста, – настаивал я. – Я должен знать.

– Я нашла газетные репортажи, – прошептала она. – Ле Брев был там, когда они обнаружили тела. Его имя упоминается в расследовании. А второй полицейский – это Элореан.

– Я знаю, знаю. Но почему не назывались их имена? Чьи это были дети?

Момент интимности наступил и прошел. Она отодвинулась от меня.

– Не надо нам этого делать. Я не нравлюсь твоей жене.

– Эстель, просто скажи мне.

Я снова начал нормально мыслить и выстраивал логические связи. Эти вырезки, сохранившиеся в книге. Богатство Элореана. Каким-то образом все это было связано одной нитью.

– Кто купил его? Кто дал деньги?

– Это были дети важных родителей.

– Чьи? Чьи именно?

– Сын и дочь Марселя Сульта. Его испорченные детишки.

Она стала рассказывать, и прошлое оживало предо мной. Тридцать семь лет назад по этим краям прокатилась серия маниакальных поджогов. Просматривая газетные архивы, сна восстановила картину целиком. Затем поджоги внезапно прекратились. После того как в лесу обнаружили двух сожженных детей. Сенсационная история: два испорченных отпрыска богатой семьи, мальчик постарше и девочка, единственные дети Марселя Сульта, главы авиационной компании „Сульт-Франс“, сына человека, который стоял у истоков французской авиации, владельца двух огромных заводов в Тулузе и Марселе.

– Что же там случилось?

– Я пытаюсь это выяснить. Официально отрицалось, что дети Сульта виновны во всех этих поджогах. Не забывай, что эта провинция Франции надежно хранит секреты, а Сульты были очень влиятельны, даже могущественны. Очевидно, дети играли в каком-то шалаше, когда он нечаянно загорелся. Мальчик, Анри, попытался спасти сестренку, но их обоих поглотил огонь… Устроили грандиозные похороны. К этому времени месье Сульт уже умер, ходил слух, что с его смертью пришел конец династии, Его вдова стала затворницей.

– А поджоги после этого?..

– Больше никаких сведений я не нашла.

– То есть они действительно погибли там? Эти двое детей?

– Да.

Я убрал свои руки подальше от нее, представляя, как Мартин и Сюзанна исследуют эти леса и натыкаются на злосчастную поляну. Мы могли ведь там устроить пикник. Но они, конечно же, не были там: мы ведь только что приехали.

– Мне очень жаль, – снова пробормотала Эстель. – Такая страшная история.

Мне стало нехорошо, когда я представил себе огонь и их крики, хоть и минуло столько лет. Но ничто не могло помочь мне. Как объяснить, что двое моих детей исчезли и, возможно, мертвы? Какая может быть тут связь? Эстель снова заплакала. Она поняла меня.

– Дом, в котором вы остановились, был перестроен так, чтобы окна фасада выходили на место пожара. Поэтому Ле Брев и привел тебя туда.

– Господи милосердный!

– В те времена все эти места принадлежали Сульту.

Сердце мое бешено забилось. Книга о Святой Терезе в переплете из дорогой тисненой кожи сохранилась, наверное, с тех самых времен.

– Кому принадлежит дом сейчас?

Эстель вытерла лицо.

– Не знаю. Разве это важно?

Я считал, что важно. Предположим, моих детей выбрали не случайно, их приметили и похитили какие-то темные и жестокие силы. Я цеплялся за слабую надежду, что, поскольку тела их не найдены, они все еще могут быть живы. Но почему все-таки их похитили? Случайно? Это казалось маловероятным. Как часть какой-нибудь другой сумасшедшей схемы? Но если так, то кто ее замыслил и зачем?

Я с ужасом вспоминал всякие истории о похищениях и потайных местах, где садисты истязали свои жертвы. Мой ум отказывался сосредоточиться, потому что все это казалось сумасшествием. Эстель обняла меня и поцеловала.

– Прости меня, – сказала она.

– Что, черт побери, произошло?

На горле у нее пульсировала жилка, она лишь покачала головой:

– Ничего особенного. Ничего. Дальше нечего узнавать. Ты должен держаться.

По-французски ее слова звучали сильно. Я знал, что должен отвергнуть ее. Пора возвращаться к Эмме.

– 13 —

Эмма сидела на скамейке в тени платанов. Сначала она нас не заметила, похоже, погрузилась в мысли, смотря прямо перед собой, не замечая ни городского шума, ни проносящихся мимо машин, ни прохожих. Когда мы подошли к ней, она окинула нас подозрительным взглядом, и я испугался за душевное состояние жены. Что-то внутри нее проснулось в ответ на почудившуюся ей угрозу. Другая женщина взбудоражила ее. Эстель возродила ее к жизни.

Эмма сидела и смотрела на нас, притихшая и какая-то отстраненная. Может быть, сказывалось действие таблеток, а может, она принимала какое-то решение. Она выглядела истинно по-английски, когда отложила газету и поправила летнее платье от „Марка и Спенсера“.

– Привет.

Эстель уже пришла в себя. Она улыбнулась:

– Думаю, что мы кое-что выяснили. Давайте пойдем что-нибудь выпьем.

Эмма не смягчилась, но, по крайней мере, приняла предложение, и мы отправились в ближайшее кафе – одно из многочисленных заведений, раскинувшихся у реки. Мы сидели за белым столиком, под тентом в полоску, как будто не случилось никакого кошмара и наши дети были в безопасности. Но нет, я все время помнил о том, что они остались в прошлой жизни, дверь в которую захлопнулась. Я боролся с жарой и шумом бестолкового разговора, который сливался со звуками разбивавшейся о плотину воды, извергавшей брызги и пенившейся. Из головы не выходили эти две смерти в лесу и игрушки, украденные прошлой ночью.

Когда Эстель рассказала, что мы разузнали этим утром, Эмма долгое время молчала. Она с рассеянным видом вертела в руках кофейную ложечку. Я дотронулся до ее руки, и ее кожа показалась мне сухой и холодной, как у змеи. Да, безусловно, сказывалось действие снотворного.

– Насколько далеко вы заглянули? Я имею в виду – по времени? – вдруг спросила она.

Удивленная Эстель пояснила:

– На тридцать семь лет назад.

– Я это к тому, что достаточно ли далеко для того, чтобы уяснить, почему дети Сульта вели себя таким образом?

– Это были странные дети. Из странной семьи.

– А! – на губах Эммы мелькнула слабая, кривая, чуть ли не надменная улыбка. До нашей свадьбы у нее был короткий роман с психиатром, и что-то от его циничного отношения к человеческой натуре пристало к ней. – Как же они дошли до этого, дети из такой приличной семьи? Что довело их до сумасшествия?

Эстель нахмурилась, стрелки морщин залегли на ее лбу.

– Разве Сульты не участвовали в войне? – настаивала Эмма.

Я понял по реакции Эстель, насколько болезненным был этот вопрос. Война все еще оставалась свежей раной.

– Конечно.

– Заводы ведь находились на юге?

– В Тулузе и Марселе.

– И что же случилось с авиационным производством? – тихо спросила Эмма.

Эстель явно увиливала от ответа:

– Мне нужно проверить…

– Давайте выпьем еще по чашечке кофе, – предложил я.

Мы видели, что Эстель чувствует себя не в своей тарелке, но она все же пыталась ответить на наши вопросы.

Кто были Сульты? Династия, основанная отцом Марселя, пионера авиации, который летал еще с Блерио и Грэхем-Уайтом. В 1940 году он передал все дела Марселю, Завод в Тулузе выпускал истребители, но затем Франция потерпела поражение и Петэн приказал остановить производство. Что происходит с военным заводом, когда страна проигрывает войну? Правительство Виши переключило заводы Сульта на выпуск кастрюль и лампочек? Но все было не так просто. Переоборудование действительно началось, однако немцам вскоре надоело играть с Виши и они оккупировали всю страну.

– И что же они начали выпускать? – настаивала Эмма.

– Ну… это… – Эстель покраснела под загаром. – Они… мы… снова производили военную продукцию.

– Для немцев?

Она кивнула. Не самая славная глава в истории Франции.

– А-а, – вздохнула Эмма, будто доказала что-то и выиграла. – И какую же продукцию? Военные самолеты?

В конце концов Эстель, хотя и с оговорками, признала факт сотрудничества Сультов с оккупантами.

– Нет-нет, только компоненты. Комплектующие части. Не сами самолеты. Завод в Тулузе переключился на детали для ракет, для „Фау-1“ и Фау-2“.

Эмма откинулась назад, допила кофе и стала собирать свою сумку.

– И вы говорите, что дети сошли с ума. Дети Марселя? Сколько им было тогда?

– Они родились во время войны…

Эмма наконец собралась.

– Я так устала. Ты должен отвезти меня назад, Джим. – И затем, как прощальный выстрел: – Что случилось с семьей Сультов в конце войны?

– Не знаю, – призналась Эстель.

Эмма попросила меня оплатить счет и протянула руку Эстель:

– До свидания.

Мы оставили Эстель в Понтобане и поехали назад в свой неприветливый дом. Эмма развалилась на сиденье. Похоже, поездка утомила ее столь же сильно, как и меня.

– Я собираюсь проверить это, – сказал я. – Что случилось с фирмой Сульта во время и после войны? Что привело к тому, что двое детей сошли с ума?..

– Не знаю и знать не хочу, – отрезала она. – Делай, что тебе заблагорассудится. Это ты привез меня сюда.

– Дорогая… прошу тебя. Это может пролить свет на то, что случилось с нашими детьми.

– Они мертвы так же, как и дети Сульта, – прошептала она. – Не пытайся уверять меня, что это не так.

Я покосился на нее. Лицо ее было бескровным. Я знал, что ничего хорошего пребывание в этом месте, с его жарой и атмосферой таинственности и страха, ей не принесет.

– Почему ты не хочешь поехать домой, дорогая?

Она взвилась, словно подозревая заговор:

– Почему я? А ты, а твоя работа?

– Я?

Я даже не обдумывал такую возможность с тех пор, как все, ради чего я работал, вылетело в трубу.

– Тебе надо позвонить в офис.

– Я звонил Бобу несколько раз, пока ты болела. И Джону Симпсону. Боб сказал, что они справятся и без меня.

Я работал по шесть дней в неделю, но что теперь все это значило, когда все разбилось вдребезги? Пустующие поля и покосившиеся изгороди. Заброшенная земля. И все же я не мог уехать отсюда.

– Я останусь. Но тебе, дорогая, все же лучше уехать домой.

– А зачем ты остаешься?

Снова этот пытливый взгляд, полный подозрения, будто весь этот кошмар организовал я.

– Я все еще думаю, что мне следует быть здесь, чтобы помочь полиции.

– А как же твоя работа?

– К черту ее!

Мы проехали Шенон и свернули на дорогу к дому. Гряда холмов вдалеке, где зарождались грозы, перед ними пастбища, коровы щиплют сладкую траву.

– Дорогая, тебе действительно незачем здесь оставаться.

– Я подумаю об этом.

– Хорошо.

– Если я уеду, ты будешь встречаться с этой женщиной?

– Сомневаюсь.

Как и Эмма, я не мог оторваться от полоски смешанных деревьев: дуба, ясеня и ореха, где были найдены дети Сульта. Дом специально построен фасадом к месту трагедии, и все же это почти ни о чем нам не говорило, не давало никакой подсказки. Припаркованная полицейская машина стояла у нашего временного пристанища. Его каменные кремово-белые стены блестели на солнце, виноград, цеплявшийся за карниз, был весь в цвету.

Наша машина въехала во двор, дежурный жандарм отдал честь. Можно подумать, что мы были президентской четой. Лицо его было мне знакомо, и я остановил машину.

– Что случилось с тем парнем, который сбежал прошлой ночью?

На этот раз дежурил молодой, коротко стриженный брюнет.

– Думаю, ему стало плохо. Он вернулся немного пораньше.

– Он напугал меня до смерти.

Может, Клеррар врал, что он преследовал какую-то машину?

– Вы слышали о вторжении в дом прошлой ночью? О том, что исчезли игрушки моих детей?

Каменное лицо.

– Это знает старший инспектор.

Опять Ле Брев, хотя его и не видать поблизости. Я надеялся, что Эмма поймет: в ее присутствии здесь нет никакого смысла, зачем просто сидеть и ждать новостей? Эти люди подвели нас, но я решил действовать самостоятельно.

С мрачным выражением лица моя жена смотрела из окна кухни на зловещие деревья. Дрожь пробежала по ее телу.

– Джим, наверное, мне действительно надо уехать домой. Ведь ты так этого хочешь, да?

В ее словах слышался вызов. Наши отношения стали еще более прохладными, как я ни старался не допустить ЭТОГО.

– Дорогая, я вовсе не настаиваю на этом. Делай так, как считаешь нужным.

Я взял ее за руку, невольно чувствуя себя виноватым.

– Может быть, я уеду…

– Подумай об этом, дорогая. Когда ты хотела бы?

– Через день или два. Если не будет ничего нового о детях.

Я заколебался:

– Мне поехать с тобой?

– Нет, если только ты не нужен Бобу Доркасу…

– Не думаю, что во мне есть необходимость.

Еще одна правда. Эмма и я теперь нуждались только друг в друге, больше нам ничего не требовалось.

– Как знаешь.

Мы смотрели друг на друга, не в состоянии достучаться друг другу в души и понять самих себя.

– Где ты будешь жить?

– Я вернусь в наш дом.

Наш дом в Ричмонде. Наш далекий замок, из которого мы отправились в это путешествие. Работа, даже последний проект госпиталя в Бристоле, не представляла теперь для меня никакого интереса. Жуткая утрата сказалась на нас по-разному. Глядя на Эмму, мне хотелось дать ей время, чтобы стать самой собой, вновь обрести свое старое сильное „я“.

– Дорогая, я тоже скучаю по дому, – сказал я. – Ужасно. Но я собираюсь остаться здесь ненадолго, Эм. На случай, если понадоблюсь полиции. Мне нужно еще кое-что проверить.

Эмма передвигала предметы на кухонном столе, будто это были шахматные фигуры. Солонка, перечница, тарелки и ножи. Персики, покрытые пушком, высыпались из бумажного пакета.

– Как тебе это нравится?

Я провел ужасный полдень, слоняясь по двору, даже прогулялся в лес. Никого не было вокруг, и все же меня не отпускало ощущение, что за мной исподтишка наблюдают. От ворот глазел жандарм. Когда я спросил, что случилось с его сослуживцем, он ответил, что не имеет ни малейшего представления. Его только что вызвали из Марселя на дежурство.

Вечером я убедил Эмму съездить куда-нибудь поесть. Мы направились в сторону магистрального шоссе, где стоял небольшой ресторанчик. За едой она молчала, проглатывая пищу так, будто не чувствовала вкуса блюд. Хорошая еда, которая проходила мимо нас, двое людей, отдаляющихся друг от друга, и даже вино для нее, кофе и бренди для меня не могли спасти положение, восстановить мосты между нами. Когда мы ехали назад под ясным небом, по которому, словно бриллианты, рассыпались звезды, я сгорал от желания обнять ее и успокоить в своих объятиях. Но она смотрела, не моргая, на дорогу впереди, на белую разграничительную полосу, в туннель, у которого, казалось, не было конца.

В постели я чувствовал ее тепло. Она лежала на спине, опять как маленькая девочка. Я чувствовал ее усталость, слышал слабый голос, которым она отвечала на мои вопросы. Но когда моя рука коснулась ее, она не пошевельнулась. И я понял, что она плачет без слез.

Я еще раз поклялся, что найду их.

– Не надо, не надо, не надо, – молила она.

Наши тела соприкоснулись, бедро к бедру, и был даже момент, когда она могла смягчиться. Но затем она опять погрузилась в свой персональный, полный одиночества траур. Мы лежали рядом, но были далеки, в ожидании развития событий. Но ничего не произошло. Наконец я подошел к окну и открыл жалюзи, чтобы посмотреть, на месте ли полицейская машина. Она стояла на выезде из двора: этот жандарм предпочитал оставаться снаружи, подремывая на сиденье.

Чего они ожидали теперь, опять прислав сюда дежурного полицейского? Просто хотели подбодрить нас или же ожидалась какая-то новая угроза со стороны ночного пришельца?

Над крыльцом горел свет, воздух был полон ночных теней.

Я вернулся назад в спальню, Эмма сняла ночную рубашку и лежала в постели обнаженная. Влажность окутала ее с ног до головы.

– Думаю, я поеду домой сейчас же, – произнесла она решительно.

– 14 —

Прошло еще одиннадцать дней. Они показались мне длиною в целую жизнь. Мне удалось забронировать для Эммы место на авиарейс из Тулузы, что означало двухчасовую поездку по горным дорогам, а затем по магистральному шоссе.

Ле Брев сидел в доме, наблюдая за нашими сборами.

– Я никуда не уезжаю, инспектор. Но моя жена решила вернуться домой…

– A-а. Думаю, что это самое лучшее для нее, – заметил он.

Когда мы остались одни в гостиной, я набросился на Ле Брева.

– Вы нам ни в чем не помогли, – отчитывал я его. – Она ждала новостей, а вы…

Он потер рукой подбородок:

– Расследования требуют времени.

– Черта с два они чего требуют. Что здесь происходит, черт побери? Как погибли дети Сульта?

Ле Брев отреагировал мгновенно:

– Кто рассказал вам, чьи это были дети?

– Скажем так, я просто выяснил.

– Это не ваше дело!

– Зачем тогда было показывать мне ту поляну?

Он уставился на деревья вдалеке, затем на меня.

– Мне казалось, что это может взволновать вас, – пояснил он. – И я увидел, что так и случилось. Где вы услышали эту историю?

– Прочитал в газетных репортажах.

Он продолжал поглаживать подбородок.

– Ага. Так, значит, вы читаете по-французски.

– Немного. Но мне помогают.

– Можете не тревожиться, – ответил он. – Для вас в этой истории ничего нет.

И это все, что он мог сказать.

Я отнес чемодан Эммы в машину. Она упаковала только одну сумку, другие вещи остались со мной. Клеррар обещал к концу двух недель заказать для меня номер в небольшом отеле, тогда я перевезу все вещи туда. Даже отъезд Эммы вновь возродил ужасы тех двух ночей: первой, когда исчезли дети, и второй, когда унесли собачку Сюзи.

Я надавил на Ле Брева, требуя объяснить причину исчезновения жандарма, но он рассказал то же самое, что и Клеррар:

– Он преследовал машину, месье. Кто-то хотел совершить кражу.

– Кражу? Но не Шоколадку же и книжки с комиксами хотел он украсть.

– Возможно, месье. Дежурный сказал, что видел чью-то фигуру. Затем вы сбили его с толку. Он выбежал и заметил машину. Он прыгнул в свою и бросился в погоню. Но в конце концов потерял ее.

– Он придумал все это, да?

– Вы можете думать все, что вам угодно, месье.

– Все это чушь собачья, – рубанул я. – Парень был парализован ужасом. Я же чувствовал его страх.

– Да прекратите вы! Вам лучше съехать из этого дома. Здесь слишком много воспоминаний. Тогда мы снимем охрану.

– Не нужна мне ваша охрана! – вскипел я. – Он пришел не за нами. Знаете же, что он пришел даже не за одеждой, а за любимой игрушкой Сюзи и книгами Мартина. О чем вам это говорит?

– Возможно, месье, ему помешали, прежде чем он продвинулся дальше.

– Угу. Значит, он взял пушистую собачку и?..

– Как сувенир, может быть. В темноте, месье.

Должно быть, у меня на лице отразилось то, о чем я думал. Я не доверял ему, а он считал, что я замешан в этом. Этот коротышка по-своему пытался вывести меня на чистую воду.

И сейчас, захлопнув дверь машины, я видел, что он наблюдает за мной из окна, поэтому у меня невольно возникла мысль, что он может приставить к нам „хвост“. Но он лишь помахал рукой, когда я выезжал из ворот.

Эмма восприняла все это по-своему, даже не оглянувшись.

– Они не найдутся, – с горечью произнесла она.

– Найдутся, найдутся.

Но живые или мертвые – этого я сказать не мог. Я заставлял себя продолжать поиски, я не хотел сдаваться, но для Эммы они уже были потеряны.

В аэропорту она едва произнесла несколько слов. Я все же позвонил ее родителям и выложил известия, которые глубоко потрясли их.

– О Господи! Мы читали что-то в газетах, но и подумать не могли, что это о вас. Никогда так не думаешь. В заметках просто говорилось, что пропали двое детей, но где или чьи дети – об этом ни слова.

Я договорился, что отец Эммы встретит ее в аэропорту „Хитроу“, и представил себе Джеральда с его прямой спиной, заключающего дочь в объятия и везущего ее в Хэмпшир.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Она шла рядом со мной к выходу на посадку. Люди смотрели на нас с провинциальным любопытством, будто мы только что поссорились.

– Эмма, мне будет очень не хватать тебя.

Она посмотрела на меня так, словно я прокаженный лжец, и не попыталась даже поцеловать меня:

– Мне позвонить Бобу Доркасу?

– Можешь позвонить, если хочешь. Он знает, что произошло. Скажи ему, что я остаюсь здесь, пока полиция не выяснит что-нибудь. Не важно что, – добавил я в отчаянии.

– Хорошо.

– И, дорогая…

– Что?

– Я люблю их так же сильно, как и ты…

У меня перехватило дыхание. Мартин и Сюзанна стали частью нашей жизни, отзвуками нашего собственного существования. Мы наблюдали это незаметное сходство в усмешках или вспышках гнева. Больше не будет никаких игр. Мне пришлось утереть слезы с глаз.

– Я пошла, – сказала она.

– Поцелуй меня.

Она поколебалась, затем быстро прикоснулась губами к моей щеке и пошла к самолету.

– Эмма, я позвоню. Передавай всем привет от меня.

Но она уже ушла на посадку.

Я чувствовал себя опустошенным, пока ехал назад, чтобы прибраться в доме. Я возвращался через Понтобан и Сен-Максим, они казались вполне нормальными городами: магазины открыты и полны товаров, девочки в летних нарядах, мальчишки, с криком гоняющиеся за мячом, но внутри меня засел страх, страх, что я потерял своих детей, Эмму и самого себя, даже не зная за что. С Ле Бревом я далеко не уйду, но мне хотелось выяснить все с Клерраром. Нужно было заставить полицию отказаться от мысли, что эти ночные вторжения были какой-то случайностью, совпадением, дурацким стечением обстоятельств.

Ладно. Значит, мне нужно теперь прижать их к стенке. И полицию, и кое-кого еще, но с отъездом Эммы дом наш вдруг стали обходить. Ни Ле Брев, ни Клеррар не появились в нем ни на следующий день, ни через день. Я хотел поймать их в Понтобане, но события помешали мне, так как теперь история о пропавших детях приняла национальные масштабы. На это потребовалось время, но все-таки это произошло, поэтому и Эммины родители узнали о происшествии, когда репортеры добрались до Лондона. Первые охотники за новостями из парижских еженедельников появились после обеда, затем в течение нескольких дней дом подвергался нашествию собкоров британской и американской прессы. Нежелательные лица шныряли повсюду с камерами и вспышками, окружив усадьбу целой коллекцией машин, взятых напрокат. Парни в рубашках с короткими рукавами, ребята, чующие сенсацию, и женщины в облегающих бедра брюках. Это произвело известное впечатление на дежурного жандарма, и я теперь не чувствовал себя одиноким. Журналисты непременно хотели увидеть, где все это случилось, и заполучить фотографии детей. И Эммы тоже. Меня щелкали непрерывно, как Фрэнка Синатру. Им, казалось, числа не было, один приезжал за другим.

Я провожал их в кухню, показывал спальни детей, указывал на рощицу. Я хотел, чтобы они все это увидели своими глазами, чтобы почувствовали боль за то, что случилось, хотел, чтобы все факты всплыли в прессе, надеясь, что объявится какой-нибудь свидетель, кто-то, заметивший похитителей.

Несколько дней наша история не сходила с первых полос и явилась главным событием в телевизионных новостях. Из Парижа приехал посол США, чтобы выразить соболезнование и свое участие. Меня снова и снова фотографировали во всех ракурсах, внутри дома и снаружи.

Я предупредил по телефону мать Эммы, что репортеры могут появиться и у них. Я специально звонил им из „Трех апельсинов“, чтобы сказать, что наша история получает все большую огласку.

– Я знаю. Она опубликована в „Дейли телеграф“.

– Не позволяйте им беспокоить вас.

– Не стоит звонить, – предупреждала Эмма, – пока не будет настоящих новостей.

Сказала она это так, будто я уже не имел никакого отношения к ней или мы решили расстаться. Мы мало что могли сказать друг другу.

Вместо этого мне пришлось воевать с французами. Одним из репортеров был Шарль Люка, пожилой журналист в очках, с обвислыми усами, который хотел сделать большую иллюстрированную статью. Он довольно сносно говорил по-английски и приехал сюда с изящной женщиной, вроде Огюстиной по имени, которая что-то знала о той поляне в лесу. Они числились внештатными корреспондентами газетного синдиката в Марселе, и я стал умолять их о помощи.

– Вы говорите, что у полиции нет никакой зацепки? Даже когда украли игрушку?

– Так они говорят. Почему бы вам не спросить у старшего инспектора Ле Брева?

– Я пыталась, – ответила женщина, – ко он куда-то уехал.

Было ли это „скопированным“ убийством, повторяющим то, что случилось тридцать семь лет назад? Они покачали головами. Никоим образом. Невозможно. Но что же случилось тогда и почему Ле Брев пытается установить какую-то связь между двумя событиями? Что это была за история, в которую оказались вовлеченными он и Элореан? Этого оказалось достаточно, чтобы заставить журналистов покопаться в своей памяти.

– Нужно вернуться назад к войне, – сказал Люка, почесывая переносицу. Он вспомнил, что старик Сульт, пионер авиации, передал фирму сыну, который наживался на военных заказах, сначала сотрудничая с одной стороной, а затем – с другой. Завод в Тулузе начал производство корпусов и боеголовок для самолетов-снарядов, ходили слухи, что старик одобрял это. Были акты саботажа и суровые репрессии. Однажды произошли выступления среди рабочих, для подавления которых немцам потребовались целые сутки. После этого Сульт стал еще более активно сотрудничать с оккупантами, чтобы спасти завод.

– Где я могу найти материалы об этом?

Люка кисло улыбнулся:

– Их не найти. Во Франции, по крайней мере. На них нет рынка, к тому же слишком много влиятельных людей заинтересовано в том, чтобы они не появлялись на свет Божий.

– Так что же там произошло?

Мы сидели с бокалами вина, в мой последний вечер в этом проклятом доме. Я уже упаковал вещи и забронировал номер в гостинице в Сен-Максиме.

– Они увезли Сульта на некоторое время. Говорят, что в Берлин, но ему удалось вернуться, где-то за год до окончания войны. Как раз вовремя, чтобы защитить завод, обосновывая это тем, что он был рентабельным предприятием.

– А я-то думал, что немцы, отступая на север, все взорвали?

Люка разъяснил с усмешкой:

– Правильно. Нередко взрывали мосты и заводы. Только церкви не трогали и мелкие фабричонки.

– Тогда почему же заводы Сульта уцелели?

Люка, казалось, колебался, оглядываясь в нерешительности, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает.

– Не стоило вам спрашивать об этом. Но раз уж спросили… – Он говорил шепотом. – Ходили слухи, что немцы ценили его как партнера, который был верен им до самого конца.

Я помню, что вскочил на ноги и уставился из окна на те чертовы деревья.

– Но… если они… ценили его, то как насчет… реакции французских властей? Возмездия? Цены, заплаченной за предательство?

Люка наморщил лоб.

– Сульт был могущественным человеком. Говорили, что он пытался купить себе прощение. Но… – он остановился.

Помню, что я налил еще вина и стал давить на него:

– Ну? И что дальше?

– Там случилась какая-то история, что-то стряслось, но это было так давно. Что-то об изнасиловании кого-то из его семьи.

– Изнасиловании?

Но он не стал распространяться на эту тему. Ему не хотелось копаться в прошлом. Он, как и многие пожилые французы, предпочел бы забыть о том, что в годы войны среди его соотечественников были коллаборационисты. Сомнения охватили Люка. Он опустил голову, потом повернулся ко мне:

– Послушайте, не стоит ворошить дела минувших дней. Мы здесь не привыкли рыться в памяти. Если вам не нужно осветить это в прессе, конечно.

– Что-то странное происходит здесь, – произнес я.

– Месье, мне, так же как и вам, нужно зарабатывать на жизнь. Совершено… так сказать… преступление. Исчезли двое детей, английских детей, которые приехали на отдых. Это волнует людей, – он обвел рукой комнату, словно Огюстина представляла всех его друзей-репортеров. – Но когда вы начинаете спрашивать о том, что случилось более сорока лет назад, о том, что произошло здесь в тысяча девятьсот сорок четвертом, мало найдется людей, которые захотят поговорить с вами на эту тему.

– Что это означает? – поинтересовался я.

Он пожал плечами и прижал палец к губам.

Я переехал в дешевую гостиницу, скорее даже пансион, „Левант“ в Сен-Максиме. Я позвонил Эмме, но не застал ее и занялся поисками старшего инспектора.

Он казался неуловимым. В местной жандармерии, которую сделали штабом по расследованию, даже инспектор Клеррар признался, что не знает, где Ле Брев. Не знали и в комиссариате в Понтобане. Нет, он не в отпуске, нет, не занимается другим заданием. А зачем нужен Ле Брев: у меня что, какие-то новые факты? А если нет, то не лучше ли мне будет вернуться в Англию, как это сделала моя жена, и подождать там результатов дальнейшего расследования. Конечно же, мне нужно быть рядом с Эммой.

– Нет, сэр, – ответил я. – Я буду цепляться из последних сил, пока дело не сдвинется с мертвой точки.