Текст книги "Влюбленный"

Часть четвертая

Неужели в конце двадцатого века еще существуют проклятья?

Трудно поверить, но – существуют. И наверное, будут существовать. Часто людям нужен реванш за собственные неудачи, и нужен не на том свете, а сегодня, сейчас. Вот тогда‑то и вступают в силу гадалки, профессора черной магии, заклинатели, шаманы или служители культа вуду.

Я не могу утверждать наверняка, но с некоторых пор в моей жизни произошел слом. Все, за что бы я ни брался, стало натыкаться на жесткое, непреодолимое сопротивление или прерывалось, как если бы кто‑то из баловства вложил в программу разрушительный вирус, блокирующий нормальное течение дел.

Вначале я думал, что неудачи, преследующие меня, даны в наказание за горе, которое я причинил Вере и девочкам. Возможно, что и так. Но со временем я обнаружил, что у моих неудач странное «выражение лица». Все дела срывались в самый последний момент, на самом интересном месте. Вместо рукопожатия мне протягивали фигуру из трех пальцев. Не думаю, что ехидство или злорадство свойственны Господу. Тут было замешано что‑то другое, человеческое.

Я бы мог привести сотню примеров, подтверждающих это. Единственное, чего я не знал, – кто заказал проклятье и какой мне уготован конец.

В один из моих московских визитов мне позвонил некий почтенный господин и предложил свои услуги.

– Вас ждет беда! – торжественно заявил он. – Я давно вас разыскиваю. Вообще, я убираю проклятья за деньги, но вам помогу просто так, из уважения.

– Какое проклятье? – спросил я.

– Вы знаете, как убили Игоря Талькова?

– Да, знаю.

– Если я не помогу, вас ждет то же самое.

Когда я рассказал об этом звонке своим знакомым, они возмутились:

– Глупости! Рекламный трюк! Потом будет трепаться на каждом углу, что он‑де спас Нахапетова от верной смерти. Если хочешь, мы его проверим, тряханем как следует. Где, ты говоришь, он принимает?

– Не надо, пожалуйста!

Я не хотел злить «профессора». Кто знает, может, он и вправду силен в оккультных науках.

Наташа встревожилась:

– Что все это значит? Он говорит, что тебя убьют, да? Так надо же что‑то предпринять!

Она не случайно приняла сказанное всерьез, ведь несколько лет назад насильственной смертью умерла ее мать.

– Наташа, – успокоил я жену, – он сказал это только лишь для того, чтобы я побывал у него. Чтобы потом похвалиться, что у него бывают знаменитости.

– А может, все‑таки лучше было бы сходить, может… наши дела пошли бы лучше, – сказала Наташа. Она даже больше, чем я, была уверена в тяготеющем над нами проклятье.

– Схожу в следующий раз, – ответил я.

Я не пошел: забыл фамилию, не нашел телефона, да и, если честно, не хотел идти. Я пришел к убеждению, что отделываться от проклятий нужно с Божьей помощью, а не с платной, человечьей. Наташа согласилась со мной.

Мы стали усиленно молиться. Особенно ночью, перед сном.

Вполне возможно, что нас прокляли и не втыкая иголок в тряпичные куклы, как делают жрецы вуду, а просто от всей души, всем сердцем пожелали безденежья и всяческих неудач! Ведь если пожелания счастья и здоровья способны врачевать, почему бы не отдать должное и пожеланиям типа «Чтоб ты сдох!» или «Не видать тебе счастья вовек!»? И то и другое имеет точный адрес и нацелено прямо в сердце. Разница известна: добрые пожелания рождены энергией любви, а проклятья – энергией зла, энергией низменной.

В общем, с молитвами или без них, ко времени начала работы над «Телепатом» мы стали замечать, что сила проклятья ослабевает. Более того, появление Джона Уэлпли с его тремястами тысячами и вовсе показалось нам чудесным. Эти перемены случились сразу после успешной медицинской акции, и поэтому мы сочли, что доброе, гуманное дело наряду с молитвами тоже помогло избавиться от проклятья, создав своего рода защитный экран, предохраняющий нас от всего дурного.

Возвращаясь к рассказу об усердных молитвах, хочу добавить пару штрихов. Представьте такую картину: двое взрослых людей, закрыв глаза, бормочут псалмы, в руках у них стаканы с водой, чтобы очиститься от злых духов, а перед ними глухая восточная стена (важно, что восточная). А еще представьте солидного режиссера, ведущего деловые переговоры и при этом зажимающего в кармане «заколдованный» камень и перевязанный резинкой бумажный доллар, чтоб повезло. Да, бывало и такое. Сейчас это кажется смешным…

Да, мы еще не совсем избавились от суеверий и предрассудков, от всех этих черных кошек, тринадцатых чисел и прочего. Можно бы, казалось, быть выше этого, да только человек порой думает так: на всякий случай поберегусь, хуже не будет. И перекрестится, или зажмет пуговицу, или перейдет на другую сторону улицы. Кстати, в Лос – Анджелесе, в здании, где мы арендуем офис, вовсе нет тринадцатого этажа (после двенадцатого сразу идет четырнадцатый): строители сделали это «с умом» на всякий случай.

Итак, мой первый американский фильм «Телепат».

Берясь за рассказ о съемках малоизвестного фильма, я понимаю, что рискую наскучить. Однако мой опыт работы в Голливуде независимо от результата был во многом необычен и странен, поэтому я уделю фильму «Телепат» целую главу. Количество страниц к достоинствам фильма отношения не имеет. На моем счету были фильмы и получше, но лишь «Телепат» явился настоящей киношколой, значение которой я не хочу преуменьшать. Никогда не знаешь, что окажется полезнее – большой арбуз или маленькая виноградина.

Как известно, в бывшем Советском Союзе кинодело субсидировалось государством. На производство фильма выделялась определенная сумма, которой распоряжался директор кинокартины. Режиссер, как правило, хотел большего, нежели предполагалось сценарием или бюджетом, и из‑за этого возникали трудности – на уровне объединения, студии или Госкино. Зрительский успех был приятен, но гоняться за ним считалось унизительным. Именно поэтому мы постоянно говорили о кино как об искусстве, но никогда не опускались до рассуждений о прибылях. Кассовый успех мы считали своего рода уступкой качеству. Мы больше ценили самый процесс создания фильма, и кинопоиск был важнее переполненных залов. Нас не интересовало, сколько заработало наше произведение. А если чемпионом проката становился такой фильм, как «Пираты XX века», то подобный успех казался даже чем‑то постыдным. Другое дело – признание критики или победы на фестивалях! Однако вспоминаю, сколько язвительных замечаний было высказано по поводу мирового проката фильма «Москва слезам не верит», который, по мнению киноэлиты, потакал низменным вкусам публики. На премию «Оскар», полученную Владимиром Меньшовым, наша культурная общественность отреагировала с таким презрением, как будто это были тридцать сребреников Иуды. Интересно, что пятнадцатью годами позже тот же самый «Оскар», врученный Никите Михалкову, отмечался как огромная победа российской кинематографии. Я, признаться, тоже был тронут до слез. Изменились времена.

Раньше мы вежливо приветствовали наших маститых кинодеятелей, подчас не признавая за ними таланта. Нам казалось, что они продались партийной власти и их искусство должно быть низложено вместе со знаменами коммунизма. И что же оказалось? Социализма не стало, а мы почему‑то скучаем о наивных и добрых фильмах, сделанных предыдущим поколением мастеров. Странные метаморфозы проделывает время. И все же Героев Социалистического Труда никто больше не почитает, мы отдаем предпочтение новым богам – нашим новым героям, тем счастливчикам, которые сумели устроиться при настоящем режиме.

Можно сказать, что многое изменилось, но можно сказать, что и ничего. Я вспомнил, как забавно меняют рисунок металлические опилки в зависимости от магнита, передвигаемого под столом. Меняется форма, но принцип остается прежний: авторитет власти склоняет нас то в одну, то в другую сторону.

Но вернемся к «Телепату».

Итак, мы вложили в этот фильм свои собственные деньги. Это обстоятельство спасло меня от творческого простоя, но оно же и омрачило жизнь. Мне постоянно приходилось напоминать себе, что бюджет ограничен, что надо быть экономным, что нельзя просто забыться и в упоении творить. Следовало учитывать, куда и на что потрачены деньги. Все это, в общем‑то, не ново, но если раньше, в Союзе, это были мимолетные мысли, то сейчас – неотступные: я имел дело с суровой бухгалтерией, с которой нельзя было не считаться. Будучи исполнительным продюсером (наравне с Уэлпли), я то и дело заглядывал в бюджет и ужасался несоответствию межцу планируемыми и реальными затратами. Мой карман не был бездонной бочкой, и я знал это, как никто другой. Просчитавшись в одной – двух сценах, мы очень легко могли оказаться на финансовой мели и не дотянуть даже до конца съемочного периода. А это было бы настоящей катастрофой, ибо контракты с актерами (по условиям актерской гильдии) чрезвычайно жесткие и в конечном итоге разорительные. Так что, если бы мы вдруг приостановили съемки хотя бы на месяц, нам неминуемо пришлось бы объявить вслед за этим и банкротство. Все пошло бы коту под хвост. С малобюджетными фильмами такое бывает.

Другими словами, опасность перерасхода и последующего за этим разорения держала меня в постоянном напряжении – от первого до последнего дня съемок. От этого тяжкого бремени я не избавился и сегодня, поскольку деньги возвращаются много медленней, чем хотелось бы, а долги непомерно растут.

Пойдем, однако, по порядку.

Начав подготовительные работы по фильму, мы должны были расшириться, то есть иметь достаточно места для размещения съемочной группы. Мы добавили две комнаты к уже существующему офису и перво – наперво стали подыскивать административную группу. Даже на «Мосфильме», где я проработал пятнадцать лет, собирать группу было нелегко: тот хорош, но занят, а этот свободен, но плох. С годами я приобрел некоторые знания в этой области – по своим фильмам, по фильмам коллег. В Голливуде же тебе присылают так называемые резюме на рекомендованного специалиста, но по листу бумаги трудно что‑либо решить. Ты можешь, конечно, позвонить, навести справки, но не всегда подобная информация бывает точна. Так что полагались на интуицию.

Трудная доля выпала Наташе. На ней как на продюсере замыкались все финансовые и организационные вопросы. Мы с Уэлпли, хоть и считались исполнительными продюсерами, были всего лишь у нее на подхвате, решая общие вопросы, не требующие ежеминутной ответственности. К тому же мы были заняты прямыми своими делами: я старался сосредоточиться на творческих вопросах, Уэлпли пропадал на своем шоу.

При чрезвычайно коротком съемочном периоде (в три раза короче, чем на «Мосфильме») на бедную Наташу наваливалось слишком много забот. На фильме «На исходе ночи» у моего директора (продюсера) Ефима Голынского, как я помню, было три заместителя и три администратора. На «Телепате» по бюджету Наташе полагался всего лишь один профессиональный помощник – производственный менеджер.

Наташа остановила свой выбор на очень энергичной, толковой женщине по имени Лори Пост. За ее плечами было около двадцати фильмов, и рекомендации у нее были самые отменные. Один из продюсеров отметил, что она может работать сутки напролет. Лори Пост и впрямь оказалась неутомимой, то и дело она засиживалась с сослуживцами до двух – трех ночи.

Единственным недостатком Лори, который мы обнаружили лишь во время съемок, было то, что она держалась на наркотических таблетках. Ни с того ни с сего она вдруг принималась хохотать или застывала, как парализованная, уставившись в одну точку. Помощники, которых она себе подобрала, были ей подстать. Всё бы ничего, но, возглавляемые Лори, они образовали тайную анти – Наташину коалицию и постоянно вставляли нам палки в колеса. Лори, по – видимому, задевало то, что Наташа, не имея достаточного опыта, занимала более почетное место в табеле о рангах, нежели она. Обнаружив внутри административной группы подрывную деятельность, мы стали выгонять этих партизан, но дров они успели наломать предостаточно.

Подготовительный период проходил очень бурно, хотя в нем и не было ничего нового для меня, разве что английский язык. Поиски актеров, выбор натуры, беседы с художником– постановщиком, кинооператором – все это одинаково и в Голливуде, и в Москве, и в Киеве.

Но не все давалось легко. За день до начала съемок наша художница по костюмам не явилась на съемку. Все костюмы, взятые на прокат, возвращать отказалась. Полиции она заявила, что она – это не она, а сестра. Счета за аренду костюмов тем временем росли. Наконец выяснилось, что наша художница уже не первый раз совершала подобные кражи. Ее арестовали и посадили на семь месяцев в тюрьму. Костюмы в конце концов нам вернули. Но где гарантия, что спустя семь месяцев, выйдя из тюрьмы, эта сумасшедшая баба снова не разошлет по городу свое резюме и не подцепит на крючок еще одну съемочную группу?

Дальше. В главной роли в нашем фильме должен был сниматься Питер Грин (он играл полицейского, насилующего негра, в фильме «Криминальное чтиво» Тарантино). Высокий блондин с лучистыми голубыми глазами, Питер с энтузиазмом начал готовиться к съемкам. Всякий раз, репетируя, Питер так возбуждался, что глаза его, казалось, вылезут из орбит. Он кипел даже тогда, когда по роли ему следовало быть спокойным. Его буквально захлестывал темперамент. Я подумал, что наш герой (злодей на поверку, но милый и привлекательный поначалу) в буйном исполнении Питера Грина выдал бы себя с головой и подсказал бы зрителю финал в первую же минуту. Я стал присматриваться к актеру более внимательно.

Посреди репетиции он то и дело убегал в туалет. Возвращался оттуда довольный, машинально потирая нос. Не зная наркотических симптомов, я принимал преувеличенный темперамент Грина за энтузиазм и страстное желание блеснуть в роли.

Поскольку герой фильма биохимик, я решил показать Питеру настоящую биохимическую лабораторию, где велась разработка вакцины против СПИДа. Следовало соблюдать предельную осторожность. Питеру все было нипочем. Он бесцеремонно отодвигал ученых от микроскопа, поправлял предметные стекла, хватал голыми руками пробирки, зараженные вирусом, то включал, то выключал вибрационные машины, натыкался на столы.

– Я – Питер Грин! – кричал он. – Я должен знать все! Показывайте! Насрать мне на СПИД!

Пришлось вывести Питера из лаборатории.

Меня охватил страх. Я рассказал Наташе о посещении лаборатории. Мы собрали группу, взвесили все за и против и в конце концов пришли к убеждению, что с таким неуправляемым артистом фильма нам не снять. Он завалит дело. Опытная Лори Пост убедила нас, что Питер принимает героин. А это покруче алкоголизма.

Мы расстались с Грином накануне первого дня съемок и тем самым спасли фильм (Питера уложили в клинику через неделю), но удар был очень чувствительный. Кого возьмешь за день до начала съемок? Я вспомнил об актере Эндрю Хеклере, который понравился мне на пробах. Если бы Эндрю был занят, фильм пришлось бы закрыть. Эндрю, к счастью, оказался свободен.

Несмотря на катастрофу с костюмами и потерю главного героя, мы начали съемки фильма вовремя. Для нас было чрезвычайно важно следовать графику. Как я уже говорил, отсрочка даже на один день могла привести нас к печальному результату. Характерно, что Лори Пост, воспользовавшись неприятностью с Питером Грином, стала настаивать на расторжении контрактов со всеми актерами – с тем, чтобы начать (?) настоящую, полноценную подготовку. Если бы мы послушались ее совета, мы бы и сегодня еще готовились. Ее призыв заключал в себе тайный маневр, своего рода подводный риф, который мог легко погубить всю нашу работу. Потратившись на лишний месяц подготовки, мы никогда не наскребли бы денег на продолжение и неминуемо распустили бы команду. Лори и ее друзьям удалось бы таким образом избежать тягот съемочного периода, ничуть не ущемив себя в зарплате. Мы не послушались совета Лори Пост и решили снимать.

Можно было бы выкинуть саму Лори Пост, но это тоже повлекло бы за собой остановку производства. Пришлось приноравливаться к ее взбалмошному характеру и терпеть.

И еще один подводный камень оказался на пути.

У нас снимался Майкл Джей Поллард, забавный комедийный артист, который когда‑то прославился в фильме «Бонни и Клайд». В самый ответственный день съемок он вдруг заболел и потребовал продюсера.

– Наташа! – заявил он. – Если ты не достанешь мне то, что нужно, я не выйду на съемочную площадку.

– Что такое, Майкл?

– Умираю… Голова болит.

Руки Полларда дрожали, и глаза были воспаленными.

Наташа позвонила доктору, лечащему Полларда, умоляя выписать болеутоляющие таблетки. Доктор отматерил Полларда заочно и предупредил, что делает это в последний раз.

– Болеутоляющие! – съязвил он. – Проследите, чтобы Майкл не принял больше одной таблетки. Это наркотик!

Поллард проглотил все четыре таблетки сразу. Дрожь в руках тут же унялась, взгляд стал осмысленнее. Поллард явился на съемочную площадку в хорошем настроении, знал текст, гибко реагировал на замечания и в результате сыграл сцену великолепно. То же повторилось и в последний день съемок. Если бы не Наташа, не досняли бы мы Полларда из‑за его неотступной головной боли.

Бывали и смешные моменты.

В одной из главных ролей снимался негр Тони Тодд, известный по заглавной роли в фильмах ужасов «Конфетный человек». По ходу сюжета он должен был рухнуть на пол. Снимали мы в заброшенном здании, прогнившем, полном крыс и всякого мусора. Мы отдушивали подвал лимонным спреем целых два дня, но унять вонь так и не смогли. Съемочная группа демонстративно работала в защитных масках. Я же – так же демонстративно – маски не надевал.

– Я не буду валяться в таком дерьме, – услышал я позади возмущенный голос Тони, – пусть меня хоть застрелят – не буду!

Я сделал вид, что не услышал, и принялся объяснять Тони задачу.

– Значит, так. Ты получаешь удар ножом в спину и медленно… вот так, – показываю я, – сползаешь на пол.

Я сползаю на пол, в самую грязь. На мне белые джинсы, светлая шелковая рубашка.

Тони смотрит на меня с недоумением. Я поднимаюсь.

– Или можно так, – продолжаю я. – Ты чувствуешь сильный толчок сзади, ступаешь вперед, хочешь оглянуться и… – показывая, я снова падаю лицом в грязь, – и валишься наземь.

Отряхнувшись, я поднимаюсь и предлагаю еще один вариант:

– Нет, я думаю, что лучше будет упасть вот так.

Я снова падаю. Лежу посреди мусора как ни в чем не бывало.

Тони не выдерживает:

– Я понял! Вставай!

После съемок я видел, как Тони отчаянно пытался смыть с тела крысиный помет, матерился сквозь зубы, но съемки провел безупречно.

Вообще, Тони проникся ко мне большой симпатией и даже уговаривал сделать вместе с ним фильм о прадеде Пушкина. Особое уважение у него вызвало то, что я написал в сценарии хорошие, полноценные роли для негров и что в актерском составе «Телепата» был не один и не два негра, как обычно в «белых» фильмах, а целых четыре.

– Это потому, что ты из России! – сказал Тони. – У вас там нет расизма.

Я не принял его слов всерьез. Возможно, потому, что никаких расистских чувств и в самом деле не испытывал. Негры хороши не только в спорте и на эстраде, но и в кино. Вспомните Эдди Мэрфи. Они естественны, темпераментны, прекрасно импровизируют, а это как раз то, что нужно! Потребовалось бы – написал бы для них ролей и побольше.

Съемочный период был коротким, а потому очень напряженным. Почти ежедневно мы работали свыше четырнадцати часов. Держались чудом. Но в последний день съемок усталость все же дала о себе знать. Взорвался оператор:

– Пока не дадите три тысячи, снимать не буду.

Возроптала съемочная группа:

– Если не привезете горячий обед (в два часа ночи!), разбежимся!

Требовали актеры:

– Заканчивайте к черту!

Гримерша, разрыдавшись, заявила о своем уходе.

Ассистенты ругались друг с другом.

Актриса Трейси Лордз кипела от злости.

– Если бы кто только знал, как я его ненавижу! – сказала она.

– Кого? – спросила Наташа.

– Ясно кого, – зло буркнула актриса. – Родиона!

– О – о-о, – искренне поддержала ее Наташа. – Я тоже. Разорвать готова!

Я чувствовал, что я один, один, как голый хребет. Я отделял себя от других, чтобы не сломаться. Если бы я позволил себе в ту минуту расслабиться, наступило бы всеобщее облегчение. Но это было бы облегчение, равносильное смерти: фильм не был бы доснят.

И вот я сговариваюсь с бунтующим оператором. Заставляю Наташу тащиться за ночным обедом. Успокаиваю гримеров. Шучу с актрисой. И довожу съемку до конца.

Об актрисе Трейси Лордз.

Из всех актрис, пробовавшихся на роль мамы, элегантная молодая актриса Трейси Лордз показалась мне наиболее подходящей. Мне хотелось, чтобы в образе матери была некая тайна, которая предполагала бы ее возможное участие в преступлении. В Трейси Лордз такая скрытность присутствовала, и я ее утвердил.

На следующий день художник – постановщик сообщил, что уходит с картины.

– Что случилось, Пол? – удивился я.

– С Трейси Лордз ни один уважающий себя кинематографист не будет работать, – заявил он.

– Правда? Но ведь она хорошая актриса, – попытался возразить я.

– Хороша ноги раздвигать! Ты знаешь, что она была порнозвездой?

– Слышал. Но это было много Лет назад. Она хочет забыть об этом. В нашем контракте даже специально оговорено – не показывать ее обнаженной.

– Она была проституткой с детских лет! Все это знают!

– Я этого не знаю. Да и не хочу знать. Я только знаю, что она хорошо играет.

– Она погубит нас. Никто не купит фильм с Трейси Лордз!

Я не мог с этим согласиться. Всегда хорошо дать артисту шанс. Зритель, думал я, поймет правильно. Как выяснилось, высокий уровень игры Трейси Лордз все же не смог перевесить ее позорное прошлое: некоторые кинопрокатные фирмы, японские в частности, были разочарованы, что не увидели в «Телепате» полового акта.

У меня не было времени наводить справки о Трейси Лордз. Но по окончании съемок я узнал о ней больше. Оказалось, что у нее полно почитателей. В Интернете я обнаружил десятки страниц о ней, мог послушать ее песни. Она записала несколько альбомов с танцевальной техномузыкой, очень яркой и запоминающейся. Конечно, ее порнографическое прошлое перевешивало сегодняшние серьезные роли, но публичный интерес к Трейси был по – прежнему горячим. Кстати, Трейси была первой среди порнозвезд, которая заработала на порнофильме ни много ни мало миллион долларов. Это был не наш «Телепат», разумеется.

Повторяю, я был свободен от предвзятости к актрисе и удовлетворен ее игрой, но с грустью должен признать, что шлейф прошлого оказался сильней, чем я предполагал. В свое время Трейси сотворила не одну сотню «шедевров», которые горячили кровь миллионам мужчин. Они по – своему почитали ее, но уж никак не хотели признать в Трейси скромную и порядочную маму, любящую своего мужа, и лишь его одного.

Я не ставлю своей задачей создать впечатление, что то была не работа, а каторга или, что хуже, сумасшедший дом. Напротив, рабочие дни проходили слаженно и, несмотря на напряженный график, очень интересно. Актеры с полуслова понимали меня, а когда не понимали, я им показывал. Актеров так забавляли мои показы, что они часто подначивали меня поиграть. В одном из интервью актриса Карен Блэк («Беспечный ездок», «День саранчи» и многие другие) особо отметила мое умение ладить с артистами и то, что я не командую, не давлю, а ненавязчиво подвожу исполнителя к тому, что от него требуется. Мне трудно судить. Возможно, это и так. Я уже говорил, что, снимая документальные фильмы, я приучил себя к выжиданию, вылавливанию момента, к легкой провокации. Эти приемы, как видно, работают и в художественном кино.

Когда‑то я спросил у Анатолия Эфроса, каким образом он добивается от актеров естественности в игре. Он ответил, что секрет прост: нужно поставить перед актером правильную задачу. То есть не сбивать актера с толку, не взваливать на него свою заумь и не сгибать его в бараний рог.

Сравнивая наших актеров и американских, должен сказать, что не нахожу большой разницы ни в уровне профессиональной подготовки, ни в методе, ни в подходе к роли. Пожалуй, единственное, что бросается в глаза, – американцы не слоняются по площадке, не зная, чем себя занять: у каждого актера есть комната в специальном вагончике, где они проводят свободное время. Подобная изоляция, на мой взгляд, дает возможность сосредоточиться, повторить текст роли, поправить грим.

И еще поразили меня дисциплина и порядок на съемочной площадке. Даже если съемка назначена на пять часов утра, все собираются без опозданий. По российскому опыту знаю, как расхолаживает группу ожидание проспавшего актера или очередь на бензозаправке. Я не встретил ни одного бездельника, которому мы платили бы зря. Единственное, что требовалось от компании Ар – джи – ай, – это не задерживать с кормежкой. Вообще, на съемочной площадке у нас всегда было изобилие всяких вкусностей, и группа, думаю, прибавила в весе. Все были так довольны, что отведать наших даров наряду со съемочной группой приходили многочисленные друзья, невесты, родственники. А бывало, что и случайные прохожие.

Что еще преподал мне Голливуд?

В сравнении с «Мосфильмом», где все цеха, все работники, все усилия сосредоточивались в одном месте, в Голливуде производство расползается на весь Лос – Анджелес. Кинокамеру мы брали в одном месте, проявляли пленку в другом, монтировали в третьем. Материал постоянно находился в пути. На «Мосфильме» все было под рукой, и потому казалось, что все делается быстро и как бы само собой. А здесь нужно найти подходящий склад реквизита, или надежный парк съемочной техники, или недорогой прокат костюмов, а удалены они, бывало, на десятки километров друг от друга. Кому‑то нужно развозить коробки, кому‑то сторговываться о цене, оплачивать долги, подписывать контракты. Возможность выбирать – прекрасная возможность, но очень обременительная, когда решать предстоит тебе самому. Ведь прежде, чем решить, ты должен потратить время на то, чтобы найти лучшее. Так вот, занимаясь всем этим, я невольно познал весь технологический процесс создания фильма – не как режиссер, а как продюсер. Это было для меня ново.