Текст книги "Влюбленный"

Автор книги: Родион Нахапетов

– Прошу тебя: сыграй девочку – в последний раз.

И Вера согласилась. Действительно в последний раз.

Итак, Алексей Баталов. Кумир моей юности.

Не знаю, как для вас, но для меня, в каких бы фильмах он ни снимался, какие бы роли ни играл, он всегда оставался Борисом из фильма «Летят журавли». Эта роль в моем понимании стала его визитной карточкой. Не «Дама с собачкой» и не «Девять дней одного года», а именно калатозовские «Журавли» закрепили в зрительском сознании образ благородного Алексея Баталова.

Эта нравственная безупречность и привлекла меня к нему. Ученый, которого Баталову предстояло играть, тайно изменял жене. Но не осуждения я хотел, а понимания и сочувствия.

Баталов – умный актер. Не только потому, что у него умный вид. Он владеет железной логикой, и оттого в его ролях все кажется взвешенным и разумным. На репетициях он всегда задавал много вопросов, продумывал все до мельчайших деталей и лишь после этого произносил первые слова (даже если это было банальное «Здравствуй»).

Он в высшей степени доброжелателен. Ни разу я не услышал от него грубого слова, бесцеремонного осуждения кого‑то или чего‑то.

Он великолепный рассказчик и мог бы, если бы захотел, стать вторым Ираклием Андрониковым. Иногда, когда нам бывало скучно (по дороге со съемок), мы подначивали его на какой‑нибудь рассказ. Мы поражались тому, что не было ни одного исторического лица или периода, о которых Баталов не мог бы рассказывать – пространно и красиво.

Составляя план книги, я легко дал названия трем ее частям. Я видел свою жизнь по «огибающей». Название второй главы «Разложение цвета» родилось спонтанно. Мне казалось, это имеет глубокий смысл, объясняющий во многом кризис, который предшествовал моему отъезду в Америку. Я спросил у моей Маши, есть ли такое понятие, как «разложение цвета», в живописи.

– Разложение цвета? – переспросила дочь. – Я не знаю. Может, и есть.

Я знал – в кино оно есть.

Однажды, еще студентом, я попал в просмотровый зал, где показывали «Возвращение Василия Бортникова» Пудовкина, и кто‑то в зале предупредил, что копия будет плохая. От времени в негативе начались необратимые процессы, которые привели к разложению цвета.

Я увидел на экране кирпичного цвета небеса и посиневшую зелень.

Какие процессы происходят внутри нас? Что выгорает в душе со временем? В какие новые цвета окрашивается для нас привычный мир?

В 1983 году я потерял своего лучшего друга – Виктора Архангельского, с которым было спето немало хороших песен. Он долго умирал, разбитый параличом, пока третий удар не доконал его. Талантливый, добрый, глубокий человек, с трудом дотянувший до своего пятидесятилетия. Почему так жестоко распоряжается судьба?

Смерть друга – тяжелая вещь. Она бьет по нервам. Звенит последним предупреждающим звонком. Ты ищешь опору и смысл в текущих днях, а сама жизнь возьми да и оборвись.

Разложение цвета…

По инерции я продолжал работать, но на сердце было тревожно. Яркие некогда краски перестали меня радовать, дела – увлекать, а Вера – притягивать.

На фоне скрытых (негативных) перемен мне удалось снять свой последний советский фильм. Он назывался «На исходе ночи». Этот фильм критикой был принят равнодушно. Коллегами – пренебрежительно. А мной – серьезно. Сместилась система координат. Я терял ориентиры.

Началось разложение цвета.

Когда я первый раз вернулся из Штатов (в 1975 году), Виктор спросил меня:

– Зачем ты вернулся?

– Как зачем? – не понял я.

Он посмотрел на меня так, как будто я только что вылупился из яйца.

Это было смешно.

Две Четверки

Я всегда загадываю на нечетные цифры, но, оглядываясь назад, нахожу, что важнейшие рубежи моей жизни приходились на четные.Особенно заметны цифры 22 и 44.

Мама родилась в 1922 году.

Я родился в 1944–м, когда маме исполнилось 22.

В 1944 году раскулачили и сослали в Сибирь моего дедушку, сгноили 44–летним.

Мама умерла в 44 года, когда мне было 22.

Когда я дожил до 44, меня вдруг охватил страх. Я понял, что и сам нахожусь в переплете черных четных цифр.

Этих лет роковое число.

 
Разорвало все цепи креплений,
И вплотную ко мне подошло
Пограничное время решений.
Двух четверок высокий забор
Одолеть оказалось под силу,
Я бросаюсь в манящий простор,
В жизни – новую половину.
 

Часть первая

Летом 1988 года я получил приглашение от Димы Демидова, давнего моего приятеля, живущего в Сан – Франциско. Настроение у меня было превосходное: незадолго до этого крупнейшая кинокомпания «20–й век Фокс» купила «На исходе ночи». Это был первый советский фильм, приобретенный Голливудом для интернационального показа. Это был мой фильм.

Я должен был поехать вполне заурядным способом – по частному приглашению, на два месяца, но я парил в небесах, втайне надеясь, что со мной в Америке непременно случится какое‑нибудь чудо.

Я готовился к новому фильму, проводил время с дочками, мыл посуду, стоял в очередях, как все советские граждане, но при этом мыслями уносился за океан, предвкушая приближение сказочного обновления.

Но кто же такой этот Дима Демидов?

В Америке гомосексуализм культурно называется «альтернативный стиль жизни». Я никогда не страдал этим недугом, но относился к голубым вполне терпимо и даже сочувственно. На то были свои причины. Постараюсь объяснить.

Поступив во ВГИК, я твердо решил не смешиваться с остальными. Комната в общежитии, где, кроме меня, жило еще трое будущих «кинозвезд», часто напоминала подворотню, где курили, пили горькую и сквернословили.

Я передвинул платяной шкаф, образовав крохотный закуток, втиснул туда настольную лампу, заткнул уши ватой и стал читать, читать и читать…

– Что он из себя умника корчит? – посмеивались надо мной однокурсники. – Не курит, не пьет, баб не е..т. Настоящий гомик! Голубой он, ребята! Теперь понятно, почему он так затаился.

Дальше…

Первую роль в кино я сыграл в восемнадцать лет.

В советском искусстве той поры любое проявление сексуальности сводилось на нет. Намек – да, но не более того. Критики писали, что образы, которые я создавал на экране, отмечены духовностью и порядочностью. А секс? Какой секс? Соцреализм в вопросах пола по – детски чист и наивен. Образцовый пример: Ленин и Крупская. Кто такая Надежда Константиновна? Друг и соратник Ильича. Общность идей, совместный труд и… кровати в разных концах Кремля.

Мои герои тоже были оскоплены, хоть были усаты и носили штаны. Некоторым зрителям такой тип мужчин нравится. Мягкость и интеллигентность образа часто свидетельствует о наличии этих же качеств у исполнителя. Этакая «голубизна»…

Словом, голубые приняли меня за своего.

Я познакомился с Демидовым в 1975 году, когда привозил в Сан – Франциско свой первый режиссерский фильм «С тобой и без тебя». Мы раздавили бутылку на одной из эмигрантских вечеринок и перекинулись парой – тройкой слов. Вскоре после этого в Америке показывали «Рабу любви», где я играл большевика, платонически влюбленного в кинозвезду.

Я получил письмо от Демидова с фотокарточками, напомнившими о нашей встрече. Я ответил. Мне понравилось в новом знакомом то, что, живя в Америке, он свято относился к русскому искусству, что суждения его о том или ином фильме часто совпадали с моими, и еще то, что он хоть и жил в довольствии, душа его просила чего‑то большего.

С нарочным Дима послал набор пластинок с музыкой из легендарных голливудских фильмов. Потом сердечно поздравил меня с женитьбой на Вере. Когда родились ’Анютка и Машенька, он присылал милые (и такие необходимые!) платьица и игрушки. Я писал ему с теплотой, которой он вполне заслуживал. Когда он бывал в Москве или Ленинграде, мы с Верой его сопровождали. Когда он захотел познакомиться с Клавдией Ивановной Шульженко, я отвез его к ней (К. И. жила у метро «Аэропорт»). Дима завязал с ней открыточно– телефонный роман.

Как‑то он позвонил Клавдии Ивановне из Сан – Франциско.

– Какая у вас погода? – поинтересовалась она.

– Цветет сакура, но еще холодный ветер, – ответил Дима.

– Да? А какой у вас… месяц?

– Тог же, что и у вас, Клавдия Ивановна. Март.

Со временем Дима сдружился и с Аркадием Райкиным. Это была его слабость – советские знаменитости: Нани Брегвадзе, Андрей Миронов, Радик Нахапетов…

Конечно, я знал о его гомосексуальности – по характерной изломанности движений, по тону голоса, по сальной ласковости взгляда. Когда делали фото (это была его страсть – сниматься), он трепетно прижимался ко мне, по– девичьи склонял на мое плечо голову.

Мы с Верой посмеивались, закрывая на эту Димину слабость глаза, считали его преданным, настоящим другом. Признаться, его манерность и старомодный эмигрантский шик нас забавляли, и мы часто звонили ему и ждали в гости. С ним не соскучишься!

Итак, я летел в Америку. К Диме Демидову. Я знал, что обрадую его своим приездом, но при этом ни секунды не сомневался, что не оправдаю его тайных надежд. Для меня важно было другое. Я сделал фильм, который понравился в Голливуде.

Сан – Франциско! Мне всегда нравился этот холмистый город с великолепным архитектурным центром, с туристическим трамваем, китайским городом и, конечно, рдеющим над заливом красавцем мостом Золотые Ворота.

Однако обзор города занимал лишь ничтожную часть дня, остальное же время мы проводили за выпивкой.

Диму окружали молодящиеся русские старушки, друзья по карточным играм и по «шампанелле». Эти жизнелюбивые женщины, эмигрировавшие в свое время из Китая, знали Диму еще шаловливым мальчиком, которого некогда сбил с пути один советский офицер. Никто и не думал осуждать Диму. Каждый живет в свое удовольствие! Этим женщинам было совершенно все равно, спим ли мы с Димой в одной кровати или на разных. Наверняка в одной и в обнимку.

Стоило ли оправдываться и говорить, что, пожелав друг другу спокойной ночи, мы расходились с Димой по разным комнатам?

День начинался с застолья – и заканчивался тем же.

В один голос пели дифирамбы Горбачеву. Дима пускал пьяную слезу, затем усаживался за пианино и пел Вертинского, веселые цыганские песни.

Через неделю я уже не мог на себя смотреть в зеркало: опухшая физиономия, поросячьи глазки. Привычный к питью, Дима был как огурчик, а я все больше и больше уставал от этого однообразия.

К достоинствам моего приятеля я отношу то, что ни разу за все это время он даже не пытался меня совратить. Возможно, сказалось мое природное умение держать дистанцию, переступить же черту дозволенного Дима был не способен. В результате пустопорожнее непрерывное общение друг с другом привело ко взаимному разочарованию. Его не устраивала моя черствость (мужская), меня же раздражала его приторная мягкость (женская). Словом, мы быстро избавились от взаимных иллюзий.

Но как же надежды?

Попить «Смирновской», поесть китайской, послушать цыганские – и домой, восвояси?

А кино? Мои надежды на кино? Я ведь приехал как режиссер – с большими претензиями на удачу! Я взмолился Богу…

И вот в баре с оперным названием «Тоска» и расположенном в самом центре Сан – Франциско я познакомился с продюсером Томом Лади, который работал в кинокомпании Копполы. Том проводил меня на студию Джорджа Лукаса, создателя «Звездных войн». Более того, он даже обещал познакомить с Лукасом (Лукас согласился на короткую встречу).

Студия красиво расположена – в долине, посреди пологих ярко – зеленых холмов. Строения – новейшей архитектуры, а техника, которой они оснащены, вообще из XXI века. Все это создано на деньги самого Лукаса, давно грезившего о создании собственной киностудии и воплотившего свою мечту в столь поражающем великолепии.

Я ходил по притихшим просмотровым залам, по студиям звукозаписи, по безлюдным (в отличие от мосфильмовских) коридорам – по мягким ковровым покрытиям, сидел в удобных кожаных креслах, пил превосходный кофе, наблюдал служащих, приветливых и в то же время деловых, и мысли мои двоились.

«Вот они, идеальные условия для работы!» – думал я.

И сам с собой не соглашался: «Не идеальные, а тепличные !»

На память приходили имена великих художников, писателей, композиторов, творивших в холоде и нищете! Вопреки удобствам и покою.

И все же, под конец моих раздумий, я испытал чувство зависти ко всем этим улыбчивым и деловым кинематографистам, проходившим мимо меня и скрывающимся за тяжелыми, красного дерева дверьми различных офисов, – так завидует вечно голодный всегда сытому.

С Джорджем Лукасом повидаться не удалось, так как его куда‑то срочно вызвали, но я и так был переполнен впечатлениями.

Прощаясь, Том Лади протянул мне визитную карточку, но не свою, а какого‑то продюсера по имени Майкл Гамбург, который эмигрировал из СССР несколько лет назад и который, по его словам, полон всяких идей.

Майкл (Миша) Гамбург мне понравился. Скромный, серьезный, деловой. Наготове записная книжка, в папке – вырезки статей о кино. Так, наверное, и должен выглядеть настоящий продюсер, думал я. Да, Майкл продюсер, но пока не снял ни одного фильма. По образованию он инженер и работает в компьютерной компании, но мечтает делать свои фильмы. Мое имя ему известно еще по России, но последних моих работ он не видел. Пока мы разговаривали, мне пришло в голову, что в Америке легко можно назваться кем угодно, хоть президентом страны, – достаточно заказать визитную карточку «Майкл Гамбург. Президент США». Миша попросил рассказать, чем я занят на «Мосфильме».

– Может быть, объединим усилия? – сказал он, имея в виду совместный проект.

Я с воодушевлением рассказал сюжет комедии А. Галина, по которой намеревался снимать фильм «Стена».

– Смешно, правда? – спросил я, закончив.

Миша из вежливости улыбнулся:

– В Америке такое не поймут. Абсурд.

– Вы думаете? – спросил я.

– Уверен! – сказал Миша. И я не стал спорить: продюсеру виднее.

– Знаете что? – вдруг предложил Миша. – Не хотите ли пойти со мной на семинар? Телевизионный, правда, но будет интересно.

Я согласился.

Семинар проводился в небольшом городке Мил – Вэлли под Сан – Франциско. Миша без конца что‑то записывал, я же сидел в первом ряду и с умным видом слушал бизнесменов от телевидения, почти ничего не понимая. Было очень скучно. Однако мое терпение было вознаграждено.

В перерыве мы познакомились с элегантной дамой по имени Дайана, которая давно мечтала создать фильм совместно с русскими, но не могла найти подходящего сюжета.

– Мне очень хочется работать с русскими! – горячо заявила она.

Миша шепнул мне, что дама знает, где деньги лежат, так как долгое время была распорядительным директором Детского фонда города Мил – Вэлли.

Я не спал ночь: придумывал истории.

К утру один из сюжетов показался перспективным. Вот он.

В знаменитом парке Иосемити расположился интернациональный лагерь старшеклассников. Заблудившись, группа американских и русских подростков попадает в подземный город, где ученый – злодей, открыв новый вид энергии, готовится разрушить мир. Ребята вступают в борьбу со злой силой. Несмотря на различие характеров, дети объединяются (их сплачивает единство цели).

Выслушав мой рассказ, Дайана пришла в восторг: это именно то, что она искала! Теперь надо изложить сюжет на бумаге, чтобы она, как продюсер, могла начать искать деньги на сценарий. Для начала нужно что‑то около двадцати пяти тысяч долларов.

– Майкл, прикиньте бюджет! – велела она Мише.

Мы с ним переглянулись: не сон ли это?

Наша радость была так велика, что ее поспешил разделить Дэвид – младший брат Миши. О его существовании Миша раньше помалкивал, но, как только на горизонте замаячили двадцать пять тысяч, на сцену тут же был вызван брат. Это был моторный малый, с чувством юмора и… с дальним прицелом.

Поначалу я не придал появлению Дэвида особого значения. Хороший парень, и только.

Но вскоре роль его стала проясняться.

– Дэвид – шалопутный, но толковый, он мог бы помочь в написании сценария, – как бы между прочим предложил Миша.

– Да? – удивился я. – Дэвид пишет?

– Да.

– И он уже что‑то написал?

– Пока ничего. Но он учил русскому произношению актера Робина Уильямса в фильме «Москва на Гудзоне». Вы не видели? Смешная картина.

Мне не хотелось обзаводиться партнером, не имевшим писательского опыта, и я сказал:

– Миша, я сделал восемь художественных кинофильмов, к двум из них написал сценарии, так что пока справлюсь сам.

Миша не спорил, заметив к слову, что Дэвид, в общем– то, ни на что не претендует. Просто, если нужна будет помощь, он поможет. К тому же у Дэвида некоторый опыт работы в театре – у Товстоногова (?).

– Может быть, сделаем его ассистентом режиссера? – искренне предложил я.

– Конечно! – согласился Миша.

Я провел за печатной машинкой две бессонные ночи. Голова гудела от воображаемых детских визгов и подземных ужасов, и в результате требуемый Дайаной синопсис был готов. Назывался он «Потерянные и найденные».

Все, кто читал эту историю (семейство Миши в том числе), оценили ее на пять с плюсом. Оставалось сделать хороший перевод и передать его Дайане. А мне предстояла поездка в Лос – Анджелес, чтобы порадоваться уникальным аттракционам Диснейленда. А после – отбыть в Москву.

Дима сделал несколько звонков, подготавливающих наше пребывание в Лос – Анджелесе: будущие застолья были расписаны поминутно.

Но все же этот «Сутрапьян», как я в шутку его прозвал, предусмотреть всего не мог.

– Меня зовут Наташа, – представилась она.

У нее большие зеленые глаза, на первый взгляд придирчиво – строгие.

– Я видела ваш фильм, хотелось бы поговорить.

– Я готов! Слушаю…

Наташа, оказывается, видела «На исходе ночи» полгода назад, в университете Лос – Анджелеса. Сразу после просмотра она подошла к Олегу Рудневу (он написал сценарий вместе с И. Таланкиным) и попросила уделить ей несколько минут, однако советские чиновники, окружавшие тогда Олега, холодно ей отказали. Кто такая? О чем говорить? Руднева, тогда еще и председателя «Совэкспортфильма», интересовали по-, тенциальные покупатели фильма. А тут просто восторженная зрительница.

– Мистер Руднев очень занят, позвоните ему завтра…

Стоит ли говорить, что Рудневу было не до Наташи ни завтра, ни послезавтра – на американском кинорынке, куда он приехал, у него не было и минуты свободной.

И вот – наша встреча в холле отеля «Рузвельт».

Не скрою, мне было очень приятно видеть привлекательную женщину, без устали рассуждающую о моем мастерстве.

Но не всё же о фильме да о фильме. Кое‑что она рассказала и о себе: родилась в Китае, в городе Харбине, переехала с родителями (русскими эмигрантами) в Чили, а потом, в двенадцатилетнем возрасте, в США. В совершенстве владеет русским, испанским и английским. Сейчас работает в Ассоциации Независимого телевидения США, организовывает ежегодные конференции, знакома с телевизионным руководством таких студий, как «Фокс», «Уорнер», «Парамаунт», «Юнивёрсал».

Я рот раскрыл от удивления, не понимая, каким образом эта столь интересная особа вдруг оказалась на моем пути.

Впрочем, «чудо» объяснялось просто. Один знакомый сказал Наташе, что Дима Демидов привозит в Лос – Анджелес того самого режиссера, который сделал ее любимый фильм «На исходе ночи». С Димой Наташа давно была знакома, так что, созвонившись с ним, договорилась о встрече.

Наташа поднялась, протягивая на прощание маленькую теплую руку:

– Я думаю, вам нужен менеджер в Америке. Если вы не возражаете, я могла бы… Я многих знаю.

– Было бы здорово! – не раздумывая, согласился я. Ведь в 44 года в самом деле следует иметь своего менеджера.

Наташа ушла к мужу и пятилетней дочери. А мы с Димой пить. Как всегда.

На следующий день мы встретились с Наташей еще раз, и я спросил у нее совета по поводу контракта с Гамбургами.

– Если вы сделаете фильм на таком «гамбургском» уровне, вас близко не подпустят к Голливуду.

Мне не понравилось принижение Гамбургов.

– Я так не думаю, – сказал я.

Она пожала плечами, мол, хозяин – барин.

– Но вообще‑то я могла бы вас познакомить с президентом киностудии «Парамаунт».

– Что? – встрепенулся я.

– Нет, в этот ваш приезд не удастся – мало времени, но в следующий непременно.

Неужели в самом деле? С президентом «Парамаунта»?

Я тут же с радостью сообщил Диме, что в следующий приезд Наташа обещала познакомить с президентом «Парамаунта».

Мой друг состроил кислую гримасу:

– Это ничего не значит. Подумаешь, президент…

Наши отношения в последнее время стали очень натянутыми, но столь враждебного тона я не ожидал. По – видимому, он хотел хоть как‑то отыграться – за обманутые надежды, за убитое время и потраченные деньги. Моя карьера его ничуть не интересовала.

– На что ты надеешься? – сказал он. – Ничего не выйдет! Не обманывай себя! – Дима картинно отставил руку с сигаретой и прибавил: – И… на меня больше не рассчитывай, вызова я тебе больше не пришлю.

– А я и не прошу, – невозмутимо ответил я. – Найду, где остановиться.

Дима смерил меня презрительным взглядом, не находя способа ужалить побольней.

– Я тебе сочувствую, – усмехнулся он. – Без языка, без протекции? Не будь наивным! Ты здесь пропадешь.

И все же я возвращался в Москву в приподнятом настроении. Я знал, что Дайана влюблена в проект «Потерянных», и верил, что непременно найдет деньги на сценарий. Я надеялся, что, закончив съемки «Стены», снова окажусь в Америке. И я был убежден, что по приезде Наташа непременно познакомит меня с президентом студии «Парамаунт» и с другими большими людьми Голливуда.

Я загадывал, что в сорок четыре года со мной что‑то случится. И вот оно: Америка хоть и негромко, но говорит мне «welcome».

В Москве начались будни. Накопилось много вопросов по «Стене», в основном относящихся к смете фильма. При подсчете оказалось, что для нормального производства недостает примерно ста тысяч рублей – при общей смете полмиллиона.

Я отправился выбивать деньги у художественного руководителя объединения, но дополнительных денег не получил.

Встал вопрос: или делать фильм за невозможно малую сумму, или же отложить производство «Стены» на неопределенное будущее. Я задумался. Что делать?

Семейные отношения с Верой, хоть и носили характер дружеский и внешне благообразный, все же имели трещины и надломы.

К тому же в последние четыре года я стал делать фильмы, которые были далеки от интересов жены.

Возможно, я и в самом деле наскучил ей. Она общительна, жизнерадостна, я же люблю уединение, часто предаюсь грусти. День за днем таяли наши чувства, но мы были слишком заняты своими киноделами, чтобы бить тревогу. Мы не замечали, как разрушается здание нашей семьи. Правда, иной раз гремели семейные грозы, и я даже порывался уйти из дома. Но разрыв казался чем‑то нереальным. Возвращались из школы дочки – нужно покормить, помочь с уроками, поиграть.

Боже, как это здорово – иметь детей! Именно они, Анютка и Машенька, были тем якорем, который удерживал меня на Тишинке. Именно бесконечная любовь к ним и желание удержать в памяти каждый миг их жизни примиряли меня с охлаждением чувств к Вере.

…Я сажусь за пианино, тут же подбегает Машенька, стучит тонким длинным пальчиком по клавишам. Затем появляется Анютка и тоже тянется к пианино. Я подхватываю случайные звуки, подыскиваю слова, и вот наше баловство обретает форму:

 
Что тебе приснится, девочка моя?
Ничего, что злится за окном гроза.
Я хочу, чтоб белая, белая как снег,
Лошадь белогривая подошла к тебе.
Ты на ней умчишься в дальние края,
Не спеши проснуться, славная моя.
Я хочу, чтоб белая, белая как снег,
Чайка белокрылая виделась тебе.
Пусть она летает, над тобой парит,
Человечьим голосом что‑то говорит.
Я хочу, чтоб белая, белая как снег,
Скатерть накрывалась празднично для всех.
Станешь ты счастливая от такого сна,
За окном утихнет черная гроза.
Я хочу, чтоб белая, чистая как снег,
Жизнь была бы радостной, а печальной – нет.
 

Мы поем, довольные своим сочинением. Девочкам давно пора спать, но они не отходят от меня, обняв с обеих сторон.

Я мечтаю написать книгу об их детстве, думаю, это будет единственное, что снова привлечет их ко мне. Девочки мои, моя неутихающая боль, простите меня.

Далекий океанский ветер достиг‑таки Тишинского переулка и надул мои паруса…

Дело в том, что я написал литературную заявку под названием «Последний пожар», которую тут же отослал Наташе в Лос – Анджелес. Вскоре – звонок!

– Я уверена, Барри это понравится! Приезжайте! – сказала она.

Барри – это президент. «Парамаунта», разве устоишь? Только легко сказать: приезжайте! Как это сделать?

Как будто нарочно ситуация складывалась так, что ко времени Наташиного призыва моя «Стена» сама собой рухнула – не получив необходимых денег, я вынужден был закрыть производство. Других планов у меня не было, так что на обозримом киногоризонте мне в ближайший год ничего не светило.

А в Америке меня ждали! В Сан – Франциско – Дайана с«Потерянными» (наверняка она уже прочитала перевод), в Лос – Анджелесе – Наташа с «Последним пожаром». Маяк указывал мне путь на Запад!

– Надо ехать! Нельзя пренебрегать шансом, – сказал я Вере. – Если пойдут дела, девочки смогут учиться в Штатах.

По нашему уговору первым должен был ехать я, чтобы заработать деньги и затем послать вызов девочкам и Вере. Возможность изменить жизнь к лучшему придала последним дням, проведенным в кругу семьи, некоторую приподнятость. Мечтаниям не было конца. На какое‑то время показалось, что перемена места реставрирует и наши чувства. Во всяком случае, впервые за долгие годы я увидел Веру счастливой (она всегда мечтала спасти девочек от социализма). Я уезжал с убеждением, что все будет так, как мы придумали.

И вот в первой половине января 1989 года, за несколько дней до моего дня рождения, я снова ступил на Землю Больших Надежд. Здесь, с этого причала, с последних дней моего сорокачетырехлетия, собственно, и начинается моя американская история. Предшествующие страницы были сборами в дорогу, предчувствием грядущих перемен.

Как только я прилетел в Сан – Франциско, первый звонок – Гамбургам.

– Вы… вы уже здесь? – удивился Миша. – Так быстро? Но… Дайана еще не прочитала синопсис.

– Я решил приехать на свой страх и риск, – бодро заявил я.

– Но… У вас есть где жить?

– Да, – ответил я, – не беспокойтесь. Лучше скажите, как получился перевод?

– Неплохо, – сказал Миша.

– А когда вы передали его Дайане?

– Давно…

В тоне Мишиного голоса я уловил замешательство.

Япредложил Мише встретиться – мне не терпелось взглянуть на перевод, сделанный в мое отсутствие. И прояснить ситуацию.

– Мы сделали перевод, но… – осторожно начал Миша, – мой брат Дэвид поправил ваш синопсис, больше на американский вкус.

То, что я прочел, лишь отдаленно напоминало «Потерянных». Какая‑то размазня, без воображения и без действий.

– Знаете, Миша, это нехорошо.

Миша развел руками:

–  Ясказал Дэвиду… Но он подумал, что надо на американский вкус…

И тут я заметил, что на титульном листе нет моей фамилии. Вообще нет фамилии автора.

– Мы… просто забыли напечатать, – пояснил Миша. – Но ведь Дайана знает, чей это сценарий.

– Скажите честно, – мрачно поинтересовался я, – существует ли вообще перевод того, что я написал?

– Да, конечно! Мы завтра же пошлем Дайане ваш вариант, – выравнивал ситуацию Миша Гамбург.

– Как вы думаете, почему она так долго не дает ответа? – спросил я.

– Она еще не прочитала. Яслышал, что она уехала в другой штат, к дочери…

– Уехала? – переспросил я. – А что, если Дайана молчит потому, что синопсис ей не понравился? Давайте позвоним и спросим.

–  Ядумаю, ев нет… – сказал Дэвид.

– Давайте я позвоню, – предложил я.

– Тут так не принято – спрашивать в лоб, – деликатно заметил Миша.

– А что принято? Посылать вместо одного синопсиса другой?

Миша, вздохнув, пошел к телефону.

Дайана оказалась дома.

Миша задал ей прямой вопрос и получил прямой ответ: да, синопсис ей не понравился. Она приняла решение больше не заниматься этим фильмом.

–  Японимаю… мы понимаем… – начал Миша. – Но, знаете, произошло недоразумение… вы читали не тот синопсис.

– Не тот? – удивилась Дайана. – Как не тот? А где же тот?

– У меня. Я привезу вам его немедленно. Хотите?

– Не понимаю, – недоумевала Дайана. – Но ведь название то же самое?

– Ам – м-м… – Миша взглянул на притихшего брата. – Знаете, когда переводили на английский, переводчик… ам – м– м…

– Странно, – вздохнула она. – Ну ладно, привозите. Только не торопите с ответом.

Теперь мне стало ясно, почему на титульном листе «забыли» написать мою фамилию: если бы Дайане понравился новый сюжет, братья тут же открыли бы и авторство Дэвида.

Меня приютили одни мои хорошие знакомые – религиозные, добрые русские люди. В первый же вечер я позвонил Наташе. Она была удивлена, что я уже на месте.

– Только зачем вы полетели в Сан – Франциско? Лучше бы прямо сюда…

– Я обещал Гамбургам… Ждем ответа от Дайаны.

– Не забывайте, Родион, кино делается в Лос – Анджелесе. Голливуд здесь, а не в Сан – Франциско.

Что я мог на это ответить? Конечно, мне хотелось поехать в Лос – Анджелес. Но что, если Дайана снова воспылает любовью к «Потерянным»? Это значит – работа! Реальная работа! Те самые двадцать пять тысяч!

– А как же встреча с Барри? – спросила Наташа. – «Парамаунт» не Гамбург!

– Я бы хотел сначала получить ответ от Дайаны, и потом… вы ведь еще перевод «Пожара» не сделали.

– Вы думаете, это легко? – В ее голосе прозвучала обида. – Там почти двадцать страниц.

– Как только будет сделан перевод, я тут же приеду.

Наташа вздохнула, понимая, что вопрос обсуждению не подлежит.

– Ну что ж, сидите в вашем Сан – Франциско… Кстати, как вы устроились?

– Нормально. У знакомых…

– Знаете что? – сказала она. – В Сан – Франциско живет мой отец. Переезжайте к нему. Большой дом. Вдвоем вам будет веселее.

Мне не хотелось быть слишком обязанным женщине, и я отказался.

– Почему нет? – настаивала она. – Отец там один, в большом доме.

– Не беспокойтесь, я в порядке.

– Отцу будет не так одиноко, я уве – ре – на!

Это «уверена» очень точно ее характеризовало. Во всем уверена!

Обстоятельства сложились так, что мне таки пришлось воспользоваться предложением Наташи. И я переехал к Алексею Шляпникову – почти на две недели.

– Ваш отец поселил меня в вашей комнате, – позвонил я ей. – Вы не против?

– Она давно уже не моя. Нравится?

– Да. Кстати, ваш портрет прямо перед моими глазами.

– Разве он его еще не убрал?

– Зачем? Хороший портрет… Сколько вам на нем, шестнадцать?

– Не знаю. Скажите отцу, пусть снимет. А то спать вам, наверное, мешает…

– Наоборот.

– О, да?! Значит, я действую на вас как снотворное?

С отцом Наташи мы быстро нашли общий язык. Он мне понравился сразу. Этакий Борис Андреев! Большой и добродушный.

Три года назад Алексей потерял жену – Аллу, мать Наташи. Жуткая история, которую перемалывали в Сан – Франциско долгое время. Старик китаец разворачивал автомобиль и нечаянно вместо тормоза нажал на газ. Автомобиль врезался в дом Шляпниковых, проломил дверь гаража и убил Аллу.