Текст книги "Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)"

Автор книги: Род Серлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

– Выбить из меня деньги для тебя будет не легче, чем налить раскаленное масло в уши ягуару! – вот что он сказал.

Гарвей поднял бутылку, словно она весила тонну, выпил, поборол тошноту и сказал напряженно и тихо: – Ирв, придурок, эти слова причинили мне больше боли, чем тебе.

Ирвинг распрямил свои худые костлявые плечи, обошел вокруг стола и сунул кулак в лицо бывшего шефа.

– Наказание, – сказал он твердым, высоким и визгливым голосом. – А это причинит мне больше боли, чем вам.

С этими словами он подпрыгнул, и Гарвей следил за тем, как его рука приближалась, пока не достигла его челюсти. Какой-то частичкой уставшего и потускневшего сознания он почувствовал удивление, что худенький маленький Ирвинг мог нанести такой сильный удар. С этой мыслью он завалился назад и приземлился на пол.

Ирвинг подобрал таблички «В плохом состоянии» и «Не рекомендуем», положил их Гарвею на грудь, точно похоронный венок, и, с чувством выполненного долга, тихо удалился.

Поздно ночью, по словам Хенниката, он сидел на ступеньках конторы, печально созерцая свои машины, в частности «форд» модели А.

Тот походил на железного изгоя; чьи древние фары зловеще глядели на Гарвея. Ночной бриз играл флажками и вывеской, дразня Гарвея их бренчанием и бессмысленностью.

Через северные ворота зашел джентльмен с брюшком, остановился и осмотрел машины. В старые добрые времена Гарвей уже был бы на ногах, пожимал бы его руку и начинал первую стадию атаки, прежде чем предполагаемый покупатель успеет сделать три вдоха.

Но в тот вечер Гарвей медленно встал, гостеприимно махнул рукой и прислонился к будке, в то время как мужчина посмотрел на него и направился в его сторону.

Его звали Лютер Гримбли. Он носил разновидность фрака, глаза его были маленькими, как у птицы. К тому же, у него во рту была сигара, очевидно, выполняя роль реквизита, во всяком случае, он, словно родился с сигарой во рту. Он мрачно кивнул Гарвею в ответ и покосилсятш «форд». Вне всякого сомнения, он принадлежал к такому типу покупателей, кого Гарвей называл «мыслителями», и жаждал вступить в битву воли и хитрости, как и сам Гарвей. Это было совершенно очевидно, судя по тому, с каким безразличным видом мистер Гримбли изучал «форд», одновременно наблюдая за лицом Гарвея.

Гарвей, со своей стороны увидев, что этот человек готов к схватке, заставил себя прйти ему навстречу. Он откопал часть своего обаяния, зажег сигару, сдвинул шляпу на затылке на целый дюйм, и в эту минуту выглядел, как всегда.

– Что вас заинтересовало сегодня? – спросдл он.

Гримбли не выпускал сигару изо рта.

– Лютер Гримбли, вот моя карточка, – представился он и одновременно вручил свою карточку. – Честный Лютер Гримбли, тридцать лет в политике, готовлюсь к перевыборам, являюсь членом городского управления от тринадцатого городского участка. Возможно, вы слышали обо мне.

Все это он произнес на одном дыхании. Гарвей взял карточку и прочитал ее.

– Очень рад! – сказал он. – Что-нибудь… – Он сглотнул. – Неплохой «форд». Красивый, не так ли?

Тут Гарвей мысленно присел, ожидая приступа упрямой честности, готовой опровергнуть его слова, но голос молчал. И, впервые за несколько дней, он почувствовал, как в нем поднимается надежда.

Гримбли вынул сигару, оторвал несколько листов табака и изящно очистил от них подушечки пальцев.

– Как сказать, – заявил он, наполовину прикрыв глаза. – «Форд» можно назвать красивым, приняв дюжину таблеток аспирина и закрыв глаза, но в холодном неоновом свете, сынок… – Он покачал головой и показал на машину. – Это же развалюха! В каком она состоянии?

Гарвей хихикнул низким голосом и собрался ответить цитатой из Библии, которой он обычно отвечал на этот вопрос, и еще одним изречением, которое придумал сам полгода тому назад, но услышал свой голос: «Коробка треснула!» Гарвей вздрогнул, покрепче закусил сигару и отвернулся в сторону, проклиная себя, честность, заколдованную машину и все остальное.

Бровь Гримбли поползла вверх.

– Разбит блок, так ты сказал, сынок?

Гарвей устало кивнул и прекратил борьбу.

– Коробка треснула!

– Что еще?

Гарвей посмотрел на колеса.

– Резина стерлась на нет. – Он пнул колесо.

Гримбли подошел к «форду» и тоже пнул колесо.

– Так и есть, – сказал он. Гримбли состроил гримасу и почесал подбородок. – Видимо, машина много лет была в работе.

Затем он поспешно и хитро посмотрел на Гарвея.

– Впрочем, не очень много.

Гарвей почувствовал, что тоска и слова поднимаются в нем.

– Много? Да этой машине пришлось одолжить время, чтобы жить дальше.

Гримбли потыкал языком в щеку и мягко постучал по крылу «форда». Искоса он смотрел за Гарвеем.

– Сколько он стоит? – спросил он и, поспешно сменив тон, добавил: – Я имею в виду, для олyха, которому потребовалась действительно негодная машина для розыгрыша или чего-то в этом роде.

Он откусил небольшой кусок сигары, выплюнул его и снова обошел автомобиль. Затем низко и протяжно свистнул, втянул щеки и снова похлопал крыло автомобиля.

– Может быть, пятьдесят долларов?

Глаза Гарвея остекленели.

– Пятьдесят? – Ну, хорошо, – сказал Гримбли, – может быть, шестьдесят?

– А почему не тридцать? – сказал Гарвей. – Вы не понимаете, ведь так? Это плохая машина. Негодная.

Гарвею очень хотелось, чтобы его язык прирос и он мог закрыть рот. Он был осужден, проклят и запрограммирован, поэтому уже повернулся, чтобы идти и прекратить этот никчемный разговор. Он был совсем не готов к реакции Гримбли, поскольку маленький толстяк уставился, на него и захохотал. Он ржал во все горло до тех пор, пока не пбтерял над собой контроль. Гримбли стоял и хохотал до слез.

– Ах ты, мошенник! Ты – хитрый сукин сын.

Гарвей к этому моменту тоже засмеялся. Он и сам толком не знал почему. Возможно, он почувствовал облегчение, может, расслабился, но он присоединился к смеху Гримбли и хохотал до визга.

– А разве это не правда? – визжал он. – Разве это не самая настоящая правда?

Гримбли вытер глаза и постепенно перестал смеяться, но он все еще качал головой с удивленным восхищением.

– Я повидал много приемов, ей-богу! Все виды приемов, – Он подмигнул Гарвею и толкнул его в грудь. – Но ты – умный маленький пончик, ты… это старый английский прием, не так ли? Старая уловка! Ты– ловкий мошенник!

Он снова засмеялся и вернул сигару назад.

– Ты знал, что «форд» мне нужен, правда, чертяка! – Он снова пихнул Гарвея. – Ты знал, что я хочу его. Послушай, что я тебе скажу. – Тут он вынул сигару и продолжил: – Даю тебе за него двадцать пять долларов, главным образом из-за того, что это неплохая политика – водить старые автомобили. Люди не поймут, что ты таким образом на них наживаешься! – Он опять уставился на «форд»: – Пусть будет двадцать два с половиной. Я не замечал вмятину на крыле. – Он вернул сигару в рот, скосил глаза и взглянул на Гарвея.

– По рукам? – спросил он. – Двадцать два с половиной доллара, машину и никакого мошенничества.

Выражение экстаза на лице Гарвея медленно исчезло, и он почувствовал, что холодеет.

– Никакого мошенничества, – слабо проговорил он.

Тона Гарвея было достаточно для Гримбли. Снова его язык исследовал рот, он взглянул на Гарвея, потом на машину.

– Лучше бы ты показал товар, мошенник. Показывай внутренности, Я хочу видеть то, что покупаю!

Гарвей отвернулся и закрыл глаза.

– Двадцать два с половинор доллара, и машина как есть иг… и…

– И – что?

Гарвей повернулся к нему, его голос звучал, как у призрака.

– Она заколдована, – тихо произнес он.

Гримбли вытащил сигару изо рта, уставился на Гарвея, и снова раздался его визгливый, бесконтрольный смех.

– Заколдована! – вопил он. – Эта проклятая машина заколдована!

Он едва сдерживался и стоял, обхватив свое пузо, покачиваясь, задыхаясь вогнувшись пополам в истерике, повторял снова и снова:

– Заколдована! Проклятая машина заколдована!

Наконец он остановился, вытер глаза и вернул сигару на прежнее место.

– Значит, заколдована! Клянусь богом, ты – самый ловкий мошенник пятидесяти штатов! Ты обязан заняться политикой.

Он снова хохотнул.

– Заколдована, – он снова вытер глаза, и смех звучал в его голосе, когда он спросил: – Каким образом она заколдована?

Гарвей закатил глаза и слушал свой голос: – Кто бы ни владел машиной, ему приходится говорить правду!

Ну, черт возьми, наконец-то это сказано.

Теперь это его не беспокоило. Сатана, сидящий в нем и помешанный на честности, заставил его признаться. Слово «правда» произвело большой эффект на мистера Гримбли-. Словно Гарвей сказал «оспа», «сифилис» или «черная чума». Он сделал низкий и долгий выдох и вынул сигару изо рта.

– Приходится говорить правду? – переспросил он, произнеся слово «правда» как богохульство.

Гарвей подтвердил.

– Всю правду. Единственный путь избежать этого – продать машину.

И Гримбли снова посмотрел на Гарвея и в который раз покосился на «форд». Он прошел несколько шагов в сторону и показал на «додж» 1935 года с откидным сиденьем. – Как насчет этой детки? – поинтересовался он тоном опытного, умеющего сбить цену покупателя. Гарвей тяжело вздохнул.

– Это не детка! Это прапрапрадедушка. Причем без коробки передач, без заднего конца и оси. Она изношенная.

Сразу после того, как он это произнес, его плечи поднялись, а лицо, обычно румяное, стало белее мела. Глаза Гримбли сверкали.

Он стоял у пропасти обширного и странного знания и с готовностью постигал его. Он приблизился к Гарвею и тихо сказал: – Вот в чем дело. Тебе пришлось сказать правду?

Гримбли покачал головой.

– Вот она! Вот где собака зарыта. Ты вынужден говорить правду!

Гарвей улыбнулся такой улыбкой, которую на лице ребенка может вызвать отравление газом. Он сделал добродушный жест в сторону машины.

– Так как насчет «форда»? – спросил он. – Несмотря на то, что машина заколдована, она… она здорово поддерживает разговор.

Гримбли вскинул мясистую руку.

– Для кого-нибудь так и есть, – уверенно заявил он, – но только не для старого честного Лютера Гримбли. Дружище, я занимаюсь политикой, и когда ты говоришь, что мне придется начать все время говорить правду… – Тут у него дернулась нижняя челюсть, и на лице выразился страх. – Святый Боже!

Он снова посмотрел на «форд».

– Ты хоть что-нибудь понимаешь? Я бы не смог произнести ни одну политическую речь! Я уже не смог бы работать для кабинета. Старому честному Лютеру Гримбли… старый честный Лютер Гримбли засох бы на корню.

Он аккуратно потушил сигарету, отскоблил пепел и положил ее в карман. Махнув рукой, он направился к выходу.

– До встречи, дружище! – бросил он через плечо.

– Эй! – крикнул Гарвей.

Гримбли остановился и повернулся к нему. Гарвей показал на «форд».

– Вы можете что-то посоветовать?

Гримбли на минуту задумался.

– Посоветовать? Только одно. Почему бы вам не повеситься?

Он повернулся и пошел.

Гарвей оперся на «форд», глядел на ноги и чувствовал, как депрессия, точно мешок с перком, давит ему на плечи. Он совершил медленный, бесцельный переход к конторе. Едва он туда вошел, как в дверях появился Ирвинг.

Он молча прошел в угол и вынул кисть из бадьи, которая там стояла.

– Я вернулся за этим.

Гарвей молча кивнул и сел за стол.

– Это мое, – сказал Ирвинг, защищаясь.

Гарвей пожал плечами и безучастно смотрел на него.

– Я рад за тебя. – Он повернулся на стуле и посмотрел в окно.

– Я уподобился Данте в аду, – риторически заявил он. – Я во всем похож на приятеля Данте – осужден, проклят, разорен!

Он вновь повернулся к Ирвингу.

– Придурок… Один человек! Один олух! Один абсолютный идиот, который может купить кота в мешке! Или парень, который принесет пользу, если будет говорить правду. Ирвинг, неужели в этом городе нет такого придурка? А во всей стране?

Ирвинг смотрел на него безо всякой симпатии.

– Вы спрашиваете меня? Да у вас железные нервы. Меня спрашиваете о простофилях? После того, как я служил вам верой и правдой, выполняя самую черную работу и врал для вас? У вас даже хватает совести сидеть там и разговаривать со мной. Мой старик говорит; что вы – сукин сын! И знаете что, Хенникат? – Тут он ударил своим маленьким кулаком по столу. – Мой старик прав!

И он для пущей внушительности еще раз ударил по столу. Именно в этот момент на глаза Гарвея попалась газета. Он дотянулся до нее и развернул, чтобы прочитать заголовки. Он долго смотрел на них, затем положил газету и забарабанил пальцамимю столу.

– И более того, – продолжал орать Ирвинг, – мой старик сказал, что готов за два цента прийти сюда и так двинуть вам по башке, что долго не забудете! И, кроме того, муж моей сестры собирается сходить сегодня вечером к юристу, и мне очень хочется попросить его рассказать обо всем этом и, no-возможности, возбудить против вас уголовное дело за вовлечение в незаконные дела несовершеннолетнего!

Голова Гарвея все ниже склонялась нд газетой. Ничто не указывало на то, что он слушал монолог Ирвинга, чья речь его даже не тронула.

Ирв ударил по столу своим костлявым кулаком.

– Когда я подумаю… Когда я вспоминаю о тех ужасных вещах, которые вы заставляли меня делать? Вроде продажи того ужасного катафалка двадцать восьмого года выпуска, когда мне пришлось выдать его за Личную машину Бейба Рута!

Он покачал головой, думая о гнусности своих прошлых прегрешений, но глаза Гарвея Хенниката были по-прежнему прикованы к газете. Он что-то беззвучно читал и потом очень медленно взглянул в лицо Ирвинга.

– А почему бы и нет? – прошептал он. – А, Ирвинг, почему бы и нет?

Ирвинг взволнованно выпятил челюсть.

– Что «почему бы и нет»? – спросил он.

Гарвей хлопнул газетой.

– Почему бы не продать «форд» ему?

– Хватит о «нем»! – заорал Ирв. – Как насчет моих прав? Как насчет моего выходного пособия? Как насчет трудового стажа?

Гарвей-взял в руки телефонный справочник и начал листать страницы. Он быстро взглянул на Ирва.

– Ирв, придурок… Я нанесу удар за демократию! Я не знаю, как я это сделаю, но я это сделаю. Ты и я, болван! – сказал он, листая справочник. Ты и я. Этот момент войдет в историю наряду с походом Вашингтона, высадкой в Нормандии и отменой восемнадцатой поправки к Конституции!

Ирвинг уставился на него и спросил, смягчившись: – Что?

– Именно, – сказал Гарвей. – И ты мне поможешь.

Он сгреб телефон и подвинул к себе. Набирая номер, он посматривал на Ирвинга.

– Иди на улицу и вытри пыль с того «паккарда», у которого в подшипниках опилки.

– Чек, босс, – сказал Ирвинг и, резко повернувшись, пошел к двери.

Гарвей Хенникат снова функционировал. По телефону говорил великий человек. Ирвинг слышал голос, звучавший с прежней уверенностью, с великолепием человека, действительно однажды прoдавшего лилипуту грузовик с брезентовым верхом вместе с письменной гарантией того, что он будет ежегодно вырастать на дюйм с четвертью только из-за того, что ему придется тянуться до педалей.

Было восемь утра, когда длинный сверкающий черный лимузин подъехал к складу подержанных автомобилей. Гарвей, услышав, что кто-то подъехал, вышел из конторы и пошел навстречу лимузину. Он немедленно заметил, что его вел шофер с телосложением Микки Харгитея.

На заднем сиденье неподвижно сидел человек, съежившись и скрывая лицо за воротником. Но открылась передняя дверь, и из автомобиля вышел маленький энергичный человек с хищным лицом.

Он многозначительно кивнул Гарвею, оглядел машины и, подняв бровь, показал на «форд».

– Я полагаю, это та машина.

Гарвей кивнул.

– Эта детка.

– Детка?

– Это американское выражение, – объяснил Гарвей. – Мы все называем детками.

Он посмотрел на черный лимузин за спиной маленького человека.

– Вы катаетесь на очень недурной малышке. Не собираетесь продать ее, а?

Маленький человек решительно покачал головой.

– Меня интересует так называемая модель А, о которой мы говорили по телефону.

Гарвей улыбнулся ему. Затем подмигнул, толкнул мужчину в грудь и спросил:

– Я уговорил вас, не так ли? – Он ткнул, пальцем в сторону «форда». Разве это не сенсация? Вы берете машину в свою страну и объясняете там, что на таких моделях ездят капиталисты. – И он сунул локоть под ребро маленькому человеку. – Разве это не стоит шести фунтов?

Маленький человек отряхнул пиджак, отступил на шаг назад и обозревал Гарвея наполовину с ужасом, наполовину с любопытным, клиническим интересом.

– Как мы будем использовать этот автомобиль, это уже наше дело, если только нас устроят условия. Вы сказали, что он стоит триста долларов?

Гарвей заметил, что тот уже готов был лезть в карман за кошельком.

– Триста долларов стоит обычная машина, – поспешно пояснил Гарвей.

Он чувствовал, что его глаза вылезают из орбит, поскольку маленький человек копался в бумажнике и начал извлекать купюры.

– Втулки колес – высшего сорта – это двадцать долларов. Коленчатый вал, учитывая, что вы им пользоваться не будете, я уступаю за двенадцать долларов. – Его напрактикованный глаз буравил модель А. – Специальное оконное стекло, – тут он почувствовал, как правда поднимается в нем, и сказал по этому поводу: – Конечно, оно может разбиться.

– Может разбиться? – переспросил маленький человек.

– Его можно разбить, вот что я имею в виду, – пояснил Гарвей и, решив, что лучшей частью доблести является осторожность, он молча извлек и разложил какие-то бумаги на капоте неслыханно старого «джордана-8».

– Вам достаточно поставить вот здесь свою подпись, – сказал Гарвей, доставая ручку. – Перемена владельца, название, условия продажи. В трех экземплярах каждый, я пометил крестиком, где вы должны расписаться.

Человечек собрал бумаги и отнес их в черный лимузин. Он постучал в заднее окно, оттуда появилась большая толстая рука и, взяв бумаги, скрылась в автомобиле. Послышался приглушенный вопрос на чужом языке. Мужчина повернулся и спросил:

– Мой… мой хозяин спрашивает, даете ли вы вместе с машиной гарантии?

И снова Гарвей почувствовал леденящий холод. Снова наступал момент, когда он должен был сказать правду. Гарвей слабо улыбнулся. Откашлялся. Запыхтел. Промямлил мотивчик из «Чучел и куколок». Широко глянул через плечо, надеясь увидеть Ирвинга и сменить тему. Но вопрос висел над ним, как дамоклов меч. Гарвей очень хорошо осознавал, что просто откладывает заключительную схватку. Он должен был идти до конца и сделал это.

– Машина заколдована, – произнес он глухим и пустым голосом.

Маленький человек смотрел на него, подняв бровь.

– Заколдована?

Гарвей махом развеял его подозрения:

– Заколдована. По-настоящему заколдована. Я хочу сказать, что это как… ну, словом, заколдована! И этого нельзя сказать ни об одной другой машине, которую вы когда-либо видели!

Гарвей говорил, подбадриваемый правдой, побуждаемый честностью, а его абсолютное отчаяние придавало его голосу лирические нотки.,

– Послушай, что я скажу тебе, приятель, – говорил он, подойдя к мужчине, чтобы воткнуть в него указательный палец. – Многие из этих машин давно отработали свое. Давным-давно. А несколько из них – брак первого сорта. Некоторые машины я прячу за конторой в закамуфлированном виде, поскольку это и вовсе монстры. – Он повернулся и театрально показал на модель А. – Но эта машина, я говорю о «форде», – она абсолютно заколдована! Переводчик, или кто он там был, повернулся и что-то сказал заднему сиденью и через мгновение получил бумаги от человека, сидящего там. Он передал их Гарвею.

– Вот, – сказал он. – Все подписано.

Он посмотрел на «форд» через плечо Гарвея.

– Я полагаю, в машине есть горючее?

– Горючее? – Гарвей скроил гримасу. – Вы имеете в виду…

– Бензин, – перебил маленький человечек. – Бак залит?

– Залит под горлышко, – заверил Гарвей. – Вы можете ехать, дружище, прямо сейчас.

Мужчина удовлетворенно кивнул, сделал знак шоферу и тот вышел из лимузина. Гарвей повернулся, щелкнул каблуками и, вальсируя, направился к конторе, точно отяжелевший танцор балета. Он одним прыжком преодолел четыре ступеньки, прошел в контору, схватил помощника за уши и запечатлел у него на лбу сочный поцелуй. Он раскрыл бумаги и изучил их. В первый раз он почувствовал невероятную легкость ума и тела, словно с него только что сняли гипсовую форму.

Ирвинг был испуган, даже потрясен, когда смотрел через открытую дверь на отъезжающий лимузин.

– Вы знаете, что это такое, босс? Они называют это «ЗИС». Это русское слово.

– Гарвей пнул корзинку для бумаг с искренней животной радостью.

– Вот именно, – сказал он.

Гарвея несло. Вскочив на стол, потревожив кипу бумаг и перевернув чернильницу, он сказал: – Ирвинг, придурок, это самый счастливый день в моей жизни!

Ирвинг перестал его слушать. Он квадратными глазами смотрел сквозь открытую дверь на первую модель «форда», пыхтящую мимо него.

– Босс, босс, вы его продали! – шептал он.

Оторвавшись от Двери, он уставился на Гарвея, потом его взгляд скользнул вниз на газету, по-прежнему лежавшую на столе. Заголовок гласил: «Визит Хрущева в ООН».

– Хрущев, – он едва осознавал это. – Никита Хрущев.

Он неуверенно шагнул к столу, на котором в луже чернил и груде разорванных бумаг, точно диковинный божок, стоял Гарвей. Ирвинг взирал на него с почтением и благоговением.

– Так вот кому вы продали машину, босс. Никите Хрущеву.

Гарвей протянул регистрационные бумаги и указал на подпись.

– Ирвинг, придурок, – тоном сенатора говорил он, – .отныне и навсегда, если этот кусок сала вздумает отмалчиваться, вся правда выйдет наружу!

– Босс, – шептал Ирв, чувствуя себя, будто в парламенте, – босс, как вам удалось сделать это?

Гарвей опустил бумаги, положил их на стол, в стороне от чернильной лужи. На минуту задумался и заговорил.

– Сообразительность, Ирв, – мягко сказал он. – Воля. Решительность. Упорство. Патриотизм. Отрешенность. Решительность. – Он зажег сигару. – И, кроме того, тот факт, что мне пришлось бы совершить самоубийство, скажи я правду еще хоть раз!

Он вынул сигару изо рта и изучал ее на расстоянии вытянутой руки.

– Знаешь, что я им сказал, Ирв? Я сказал им, что это настоящая сенсация, если они купят «форд» и выставят на обозрение этот самый затрапезный автомобиль, когда-либо выпущенный с конвейера в Детроите. Пропаганда! Вот приманка. Показать москвичам то, на чем ездит средний американец, или то, во что они, по мнению Никиты, должны поверить.

Лицо Ирвинга вытянулось, глаза сузились.

– Босс, – сказал он. – Это не патриотично.

Гарвей взирал на него с Олимпа правоты и набожного усердия.

– Ирвинг, – терпеливо сказал он– я сказал им, что они могут выдать ее за машину, на которой ездят американцы, но это не значит, что это у них выйдет. Когда толстяк захочет этим заняться, это выйдет наружу.

Он мягко хихикнул, слез со стола, взял телефон, посмотрел на него с минуту и начал набирать номер.

– Ирвинг, – бросил он через плечо помощнику, который стоял, как пилигрим, увидевший мираж. – Ирвинг, выйди и закрой капот «эссекса», а если кто-то пройдет от него на расстоянии десяти футов, связывай их. Скажешь, что машина принадлежала женщине, которая выиграла ее по лотерее во время конвенции ДАР[5]5
  ДАР – женская организация «Дочери Американской. Революции».


[Закрыть] в Бостоне. А использовала она ее раз в году как платформу для парадов 4 июля.

Глаза Ирва блестели от почти полного слез обожания и восхищения.

– Правильно, босс, – отчеканил он. – Я займусь этим.

Он повернулся и вышел, а до Гарвея донесся голос телефонистки,

– Да, мадам, – сказал он, жуя сигару. – Думаю, мне потребуется информация. Это правильно… Я говорю о том, если американский гражданин узнал действительно важную новость… я имею в виду, если она касается политики США, мне известно, что отныне и навсегда тот толстяк за океаном будет говорить только правду. Я хочу знать, можете ли вы соединить меня с Джеком Кеннеди?

Он откинулся назад, продолжая счастливо жевать сигару, и в этот момент над притихшим гаражом раздался звук, точно рожок, зовущий армию на битву. Это Ирвинг захлопнул капот «эссекса».

По словам Гарвея Хенниката, он был очень доволен.