Текст книги "Журнал «Если», 1995 № 10"

Автор книги: Роберт Сильверберг

Соавторы: Альфред Элтон Ван Вогт,Боб Шоу,Джек Холбрук Вэнс,Льюис Шайнер,Сергей Никифоров,Крис Уиллрич,Лев Исеев,Елена Вроно
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Извините, дела, – откланялся он.

– Только один вопрос, – быстро вставил Кент, – что с предсказанием Вейнрайта о «повесившейся сестре»? Я думал, что миссис Кармоди жива и здорова, хотя и находится в сумасшедшем доме.

– Это так, – огромная туша хозяина гостиницы заполнила собой дверь. – Она действительно жива. Мы думаем, что Вейнрайт и правда, пытался ее напугать.

Утром следующего дня Кент занял позицию в небольшой, поросшей лесом лощине, из которой хорошо просматривалась ферма. Но старик не появился. В полдень Кент вернулся в гостиницу. Одна мысль, словно навязчивая муха, непрерывно зудела у него в голове; сегодня старик отправился в какое-то другое место… какое-то другое место… другое место. Его воображение словно наталкивалось на глухую стену, когда он пытался представить себе это «другое место».

На следующее утро, в восемь часов, он снова спрятался в лощине. И снова ждал. И снова старик не появился.

На третий день ему повезло. Черные грозовые облака затянули все небо, и он собрался было уходить, когда из-за дома появилась высокая, тощая фигура мистера Вейнрайта. Старик прошел через ворота и направился в поле. Делая вид, что тоже вышел погулять, Кент двинулся ему навстречу.

– Доброе утро, мистер Вейнрайт, – поздоровался он.

Не ответив, старик внимательно посмотрел на него. Потом подошел поближе.

– Молодой человек, – вежливо спросил он Кента, – а мы с вами знакомы?

На мгновение Кент впал в замешательство, но потом… «И тут все сходится. Все сходится. Должен же существовать момент времени, когда он со мной познакомился».

– Я сын Ангуса Кента и приехал сюда отдохнуть.

– Я с удовольствием навещу вас в гостинице, – сказал старик, – и мы поговорим о вашем отце. Рад был с вами познакомиться.

С этими словами он пошел дальше. Стоило Вейнрайту скрыться из виду, как Кент кинулся к воротам. Надо было во что бы то ни стало успеть пробраться в дом до того, как старик вернется.

Долгие годы без надлежащего ухода наложили свой отпечаток на темные деревянные стены. Кент обследовал заколоченную дверь и окна. Забито на совесть. Досадно, впрочем, ничего другого он и не ожидал. Да, попасть внутрь нелегко. Ну что ж, подождать старика можно и за углом.

Долго ждать не пришлось. Прямо через закрытые ворота, по направлению к дому прошествовал мистер Вейнрайт. Если Вейнрайт собирается войти в дом, то Кент его увидит. Однако прошло пять минут, потом еще пять, а старик так и не появился.

Но Кент не зря старался. Вот он, неоспоримый факт – где-то на заднем дворе призрак исчезает. Теперь вопрос в том, как помешать этому исчезновению. Как поймать призрак со столь неординарными способностями?

На следующий день, около полудня, Кент замыслил очередную «неожиданную» встречу. Вооружившись полевым биноклем, он, «как ни в чем не бывало», бодро шагал по дороге. Он как раз обдумывал, как бы ему ненавязчиво затеять разговор, когда его неожиданно окликнули:

– Эй, мистер Кент! Доброе утро! Что, тоже вышли прогуляться?

Кент повернулся и, дождавшись, когда мистер Вейнрайт приблизится, сказал:

– Я как раз собирался зайти к миссис Кармоди попросить стакан воды. Пить хочется, прямо мочи нет. Если вы не возражаете, я вас провожу.

– Ну конечно, сэр, – ответил старик, – ну конечно.

И они пошли вместе. Что теперь будет? Что произойдет, когда они подойдут к воротам? Когда Вейнрайт исчезнет?

– Отсюда, – начал Кент, – ферма выглядит какой-то заброшенной, не правда ли, мистер Вейнрайт?

К его удивлению, старик, услышав это безобидное замечание, едва не подпрыгнул.

– Вы тоже это заметили, мистер Кент? – спросил он с несчастным видом. – А я-то думал, что мне только кажется! Я так страдаю от этого! Но знаете, я обнаружил, что эта иллюзия исчезает, как только входишь в ворота фермы.

Так… Значит, все происходит в тот момент, когда Вейнрайт проходит ворота…

– Я рад, что и вы разделяете эту иллюзию, – продолжал Вейнрайт. – А то я уже начал подумывать, что у меня что-то неладно со зрением.

Мгновенно поколебавшись, Кент вынул из футляра полевой бинокль и протянул его Вейнрайту.

– Попробуйте посмотреть в бинокль, – небрежно предложил он. – Возможно, это рассеет иллюзию, – добавил он, и тут же ощутил острую жалость к старику, которого ставил в немыслимое, невероятное положение. Но жалость тут же сменилась жгучим любопытством. Прищурив глаза, он следил за тем, как тонкие костлявые руки поднесли бинокль к старческим, окруженным сетью морщин глазам, как медленно подкрутили фокус… Старик охнул, и Кент поймал на лету бинокль, который Вейнрайт, как того и следовало ожидать, уронил.

– Но как же так?.. – бормотал старик. – Это просто невозможно. Окна заколочены, и… – внезапно в его глазах вспыхнул огонек подозрения: – Неужели миссис Кармоди сумела так быстро собраться и уехать?

– Что-нибудь не так, сэр? – спросил Кент, чувствуя себя последним мерзавцем. Но пути назад уже не было.

– По-моему, я схожу с ума, – покачал головой старик. – Мои глаза… Моя голова… они, конечно, не те, что раньше…

– Давайте подойдем поближе, – предложил Кент, – я все-таки выпью воды, и мы посмотрим, в чем, собственно, дело.

Ему казалось крайне важным, чтобы старик не забыл, что он не один.

– Ну конечно, мистер Кент, – сказал Вейнрайт с достоинством. – Ну конечно, вы получите свой стакан воды.

Они подошли к запертым воротам фермы. С торжеством победителя, от которого, правда, хотелось плакать, Кент увидел, как Вейнрайт безуспешно пытается справиться с замком. «Наверное, впервые с тех пор как все это началось, – мелькнула у него мысль, – старик не сумел пройти через ворота».

– Ничего не понимаю, – растерянно произнес Вейнрайт, – ворота почему-то заперты. Но я же только сегодня утром…

Тем временем Кент размотал проволоку, удерживавшую большие створки.

– Давайте пройдем здесь, – мягко предложил он.

На старика было жалко смотреть. Вот он остановился и, словно не веря своим глазам, уставился на сорняки, которыми порос двор. Удивленно потрогал потемневшие от времени доски, закрывавшие окна. Его плечи поникли. На лице появилось какое-то загнанное выражение. Как это ни парадоксально, но именно теперь он действительно выглядел старым. По выгоревшим ступенькам он с трудом, устало поднялся на веранду. Годы тяжким грузом лежали на его плечах. И в этот страшный момент Кент, наконец, осознал, что происходит. Старик уже шагнул в сторону наглухо заколоченной двери, когда Кент завопил:

– Подождите! Подождите!

Но он опоздал. Там, где только что стоял мистер Вейнрайт, теперь была… да просто ничего не было.

И только ветер погребальным оркестром завывал t в водосточных трубах. Кент стоял на пустой, давным-давно заброшенной веранде. Стоял один-одинешенек. Теперь он понимал абсолютно все. Но он не чувствовал от этого ни радости, ни удовлетворения. Он чувствовал только страх, страх, что может опоздать.

Он бежал по дороге, дыша, словно загнанная лошадь. И думал о том, как хорошо, что последний месяц он так много времени уделял прогулкам. Только благодаря им ему удастся одолеть те полторы мили, что отделяли его от гостиницы. На последнем издыхании, ощущая горечь во рту, он вскарабкался по ступенькам. Перед глазами все плыло. Кто-то – кажется Том – сидел за конторкой.

– Я дам вам пять долларов, – прохрипел Кент, – если вы упакуете мои вещи и доставите меня в Кемпстер к двенадцатичасовому поезду. И расскажете, как добраться до психиатрической лечебницы в Пиртоне. Ради всего святого, быстрее!

Человек за конторкой уставился на него, как на привидение.

– Мистер Кент. Я велел горничной собрать ваши вещи сразу же после завтрака. Вы что, не помните, что сегодня 17 августа?

Кент в ужасе посмотрел на нею. И это пророчество сбылось!

Кента провели по бесконечным больничным коридорам, и он все время норовил обогнать сопровождавшую его сестру. Как она не понимает, что речь идет о жизни и смерти!

Врач встретил его в маленькой, светлой и очень приветливой комнатке. Он вежливо встал, приветствуя Кента, но тот, дождавшись, когда сестра закроет за собой дверь, выпалил:

– Сэр, у вас находится женщина по фамилии Кармоди.

– Вы ее родственник?

– Послушайте, – с отчаянием в голосе сказал Кент, – я только что узнал, как все произошло. Немедленно отведите меня к ней. И я скажу ей, нет, вы заверите ее, что она невиновна и ее скоро отпустят. Вы меня понимаете?

– Мне кажется, – осторожно ответил врач, – что вам лучше объяснить все с самого начала.

– Ради бога, сэр, поверьте мне, – Кент отчаянно пытался пробиться через стену непонимания, – нельзя терять ни секунды. Я не знаю точно, как это произойдет, но предсказание, что она повесится…

– Минуточку, мистер Кент! Я был бы вам крайне признателен…

– Ну как вы не понимаете! – вопил Кент. – Вам надо действовать, иначе предсказание сбудется. Я же вам говорю: я знаю факты, которые позволят освободить эту женщину. И, следовательно, сейчас все решится!

Он замолчал, заметив, что врач как-то странно на него смотрит.

– Знаете, мистер Кент, – сказал тот, – прежде всего вам надо успокоиться. Я уверен, что все будет в порядке.

Неужели все нормальные, уравновешенные, спокойные люди так же невозможны, как этот доктор? «Надо быть поосторожнее, – неуверенно подумал Кент, – а не то они запрут меня здесь вместе с психами».

Он начал рассказывать все, что он слышал, чте видел, что делал…

– Представьте себе впавшего в детство старика. Он живет в странном, непонятном ему мире. Удивительные, часто не связанные между собой мысли, переживания, идеи – это его жизнь… Старик, чье чувство времени оказалось полностью разрушенным, старик, который входил в будущее так же запросто, как вы или я открываем дверь в соседнюю комнату…

– Мистер Кент, – мягко сказал врач, – эта идея совершенно не вписывается ни в какие рамки. Не как бы там ни было, я пока не вижу, как это все связано с миссис Кармоди.

– А вы помните, как произошло убийство?

– Кажется, семейная ссора?

– Я вам сейчас расскажу.

Когда миссис Кармоди проснулась, она полагала, что одержала победу. Она думала, что сделала для себя и своих детей все, что могла. И тут она увидела на тумбочке записку. Записка была от Билла и явно пролежала там всю ночь.

Билл писал, что не может и не хочет осуществлять придуманный ею план. Он также сообщал, что ему не нравится на ферме и что он немедленно отправляется в город. Билл и правда ушел в Кемпстер, и к тому времени, когда его мать вышла из кино, уже ехал в поезде. Кроме того, несколько дней тому назад мистер Вейнрайт очень удивился, увидев его во дворе. Старик думал, что Билл уже уехал в город.

Мысль о Вейнрайте не давала женщине покоя. Этот проклятый старик, во все сующий свой нос!

«Старик, – думала она, спускаясь по лестнице, – это он все придумал! Сначала сказал Биллу про город, потом сообщил Филлис, за кого ей выйти замуж, а затем попытался испугать ее разговорами о повешенных. Повешенные?»

Она замерла, словно налетев на стену. Если все остальные пророчества сбылись, то невозможно и этому не сбыться? Но если ты никого не убил, то они не могут тебя повесить! Кого она способна убить? Вейнрайта? Нет, такой глупости она не сделает!

Она не помнила, как прошел завтрак. Как сквозь туман она услышала заданный ее собственным голосом вопрос:

– А где же мистер Вейнрайт?

– Он вышел на прогулку. Мама, ты нездорова?

Нездорова? И кому только в голову придет задать такой дурацкий вопрос? Нездоров будет этот проклятый старик – после того как она с ним побеседует.

У нее остались какие-то смутные воспоминания о том, как она мыла тарелки, а потом странный черный провал… живая, жестокая ночь, окутавшая ее сознание… уехал… Билл… надежда… проклятый старик…

Она стояла у двери на веранду, в сотый уже, наверное, раз выглядывая во двор в надежде увидеть возвращающегося с прогулки Вейнрайта. И в этот миг все произошло.

Вот дверь, вот веранда. А через секунду, в двух шагах от нее, прямо из воздуха, материализовался старик. Он открыл дверь, зашатался и рухнул к ее ногам, корчась в агонии, а она что-то кричала ему…

– Она так все и рассказала полиции, – сказал Кент. – По его словам, старик просто взял и умер. Но врач, обследовавший труп, пришел к выводу, что мистер Вейнрайт задохнулся. То есть его удушили.

– Известно, – продолжал Кент после короткой паузы, – что старые люди могут задохнуться, если, например, у них слюна попадает не в то горло, или из-за паралича дыхательных путей во время шока…

– Шока?! – воскликнул врач, – Вы что?.. – Похоже, он просто не мог найти слов. – Вы что, всерьез полагаете, что ваш разговор с мистером Вейнрайтом сегодня утром вызвал его внезапное появление перед миссис Кармоди, уж не знаю сколько лет тому назад? Вы хотите мне сказать, что это в результате шока…

– Я пытаюсь вам сообщить, – прервал его Кент, – что у нас остались буквально минуты, чтобы предотвратить самоубийство. Если мы успеем ей все объяснить, то у миссис Кармоди исчезнет причина лишать себя жизни. Ради бога, скорее!

– Но как же предсказание? – спросил врач, вставая. – Если у этого старика и вправду были такие способности, то как же мы можем изменить предначертанное?

– Послушайте, – вспылил Кент, – Я сегодня уже повлиял на прошлое из будущего. Давайте попытаемся изменить будущее из настоящего. Да пойдемте же!

Он не мог оторвать глаз от этой женщины. Она сидела в своей маленькой светлой комнатке и улыбалась. А врач все говорил и говорил.

– Это значит, – наконец спросила она, – что меня освободят? Что вы напишете моим детям, и они приедут и заберут меня отсюда?

– Совершенно верно! – искренне заверил ее Кент. Что-то здесь было не так, но что? – Насколько я знаю, ваш сын Билл работает на заводе. Он женился. Ваша дочь – стенографистка на том же предприятии.

– Хорошо, – кивнула она.

Потом они вернулись в кабинет, и сестра принесла голодному Кенту кашу, которую здесь подавали на завтрак.

– Никак не могу понять, – хмурился Кент. – Казалось бы, теперь все должно пойти хорошо. Ее дети работают. Эта девушка, Филлис, вышла за Чарли Козена и они живут на его ферме. Что касается самой миссис Кармоди, то у меня не сложилось впечатления, что она собирается повеситься. Она улыбается. У нее хорошее настроение. Ее комната любовно украшена множеством вышивок.

– Действительно, – согласился врач. – Она любит вышивать… Что случилось?!

«Интересно, – подумал Кент, – он выглядит таким же сумасшедшим, как та мысль, что только что пришла ему в голову?»

– Доктор, – только и мог прохрипеть он. – Есть еще психологический аспект, о котором я совершенно забыл. Скорее! – Кент вскочил. – Надо вернуться к ней и сказать, что она может здесь остаться!

Они услышали, как где-то неподалеку захлопали двери, как кто-то пробежал по коридору. В кабинет ворвался санитар.

– Доктор! – выпалил он, – женщина повесилась! Миссис Кармоди. Она разрезала на куски свое платье, и…

Когда они пришли, ее уже вынули из петли. Смерть сделала ее тихой и спокойной. На губах застыла слабая улыбка.

– Здесь некого винить, – прошептал Кенту врач. – Как могут здоровые, нормальные люди понять, что самым страстным ее желанием всегда была безопасность и уверенность в завтрашнем дне. И что именно здесь, в доме для умалишенных, она получила то, что так долго искала.

Перевел с английского Михаил ТАРАСЬЕВ

Елена Вроно,
кандидат медицинских наук
КОГДА ВЫТАЛКИВАЮТ САМИ СТЕНЫ

Незамысловатая идея произведения, свидетельствующая о том, что любое преступление несет в себе зерно кары, облечена А. Ван Вогтом в весьма причудливую форму.

И как бы отвратительна ни казалась читателю героиня рассказа, асе же она вызывает жалость, ибо всю свою жизнь подчинила одной цели: поискам безопасности для себя и своей семьи. Понятное человеческое желание, став идефиксом, втягивает в свою орбиту родных и близких и в конечном счете разрушает саму личность. Подобная тема, оформленная в ином ключе и с иным знаком, звучит и в рассказе К. Уиллрича, опубликованном в этом же номере «Если». Поэтому редакция решила коснуться этой непростой проблемы предоставив слово специалисту– ученому и практикующему врачу, давно работающему с людьми, которые подошли к опасной черте…

Скажите, пожалуйста, в психиатрии есть целая область, которая занимается конкретно самоубийцами?

– Да, это суицидология, наука об изучении причин и разработке мер по предупреждению самоубийств.

– Отношение к человеку, предпринявшему попытку, выражаясь по-старинному, «наложить на себя руки», в разные времена менялось, не так ли?

– Разумеется. Если углубиться в историю, нужно понимать, что мы существуем в христианской культуре, в которой самоубийство иначе как тяжкий грех расцениваться не может. Помимо того, что самоубийцы осуждались церковью – их и хоронили за кладбищенской оградой, на неосвященной земле – светские законы тоже были репрессивными по отношению к самоубийце и его семье. Выживший самоубийца по закону отвечал как уголовный преступник за попытку убийства! Так что христианская заповедь «Не убий» абсолютно точно проецировалась на него самого. (В Англии, где прецедентное законодательство, даже после второй мировой войны можно было найти среди заключенных людей, осужденных за попытку самоубийства. Но это был уже, разумеется, анахронизм). Кроме того, завещание самоубийцы могло быть оспорено, о страховке, разумеется, не могло идти и речи и т. д. Словом, ни малейшего ореола романтики вокруг этого поступка не существовало. Это было пре-ступ-ле-ние.Которое нужно было скрывать. Которое срамило честь семейства…

– А такой теории, что это не злодеяние, а болезнь…

– Именно к этому я подхожу. В начале прошлого века «отцы» клинической психиатрии французы Эскироль и Пинель из самых гуманистических побуждений выдвинули теорию о том, что самоубийство есть безумие. Это было время, когда с душевнобольного снимались цепи, когда впервые возникла мысль, что его нужно не изгонять, а лечить и сострадать ему. Нужно сказать, что взгляды на Западе менялись очень быстро, поскольку стремительно развивалась сама клиническая психиатрия. Появилось учение о пограничных душевных заболеваниях: оказалось, что человек может быть временно болен, а между приступами не только здоров, но и благополучен.

Возник психоанализ… Границы между психической нормой и патологией стали очень зыбкими. Культура, литература рубежа веков способствовали резкому изменению отношение к душевному расстройству.

– Да, все это воспето, опоэтизировано искусством декаданса.

– Тут-то и появился романтический ореол, о котором я упоминала Но стало понятно и то, что психологический кризис не обязательно связан с душевной болезнью, что в определенных обстоятельствах суицид как акт отчаяния может совершить почти любой… Эта идея на Западе возникла очень рано. Вторая мировая война с ее чудовищным геноцидом привела к осознанию ценности жизни вообще, любой человеческой жизни: тот, кто поднял на себя руку, нуждается в помощи. В Европе возникли многочисленные кризисные психологические службы, в первую очередь телефонная.

– А мы?

Есть все основания полагать, что в России события развивались бы схожим образом, не случись революции и того, что за ней последовало. Во всяком случае, после первой русской революции 1905 года, после поражения в русско-японской войне, когда по империи прокатилась волна юношеских самоубийств, это вызвало широкое общественное обсуждение: об этом писали везде, отнюдь не только в медицинской печати.

После революции некоторое время бурное развитие психиатрии продолжалось: были дозволены любые переводы, работали психоаналитическое общество, институт детского психоанализа, процветала педология… В конце 20-х начался разгром всего, что не соответствовало социалистической идеологии.

Была закрыта статистика. Такие преступления, как воровство, грабеж и т. п. объяснили просто – «родимые пятна капитализма». А что делать с самоубийцами, число которых почему-то не уменьшалось? Тут и пригодилась гуманистическая теория Эскироля о тождестве самоубийства и безумия (надо заметить, что классики русской психиатрии, Бехтерев, например, разделяли эти взгляды, считая, что, если человек способен действовать настолько вопреки инстинкту самосохранения – он душевно болен).

Эта идея стала руководством к действию на многие годы.

– Еще несколько лет назад один мой знакомый не смог выехать за границу, куда был приглашен для чтения лекций, поскольку «в минуту жизни трудную» он пытался покончить с собой и после этого был поставлен на учет в психдиспансер.

– Да, попытка самоубийства автоматически приравнивалась к психиатрическому диагнозу и считалась доказательством наличия душевной болезни. Такого человека обязательно ставили на психиатрический учет, лечили как душевнобольного. За этим следовали социальные препоны, начиная с запрета водить машину до ограничения списка профессий, которыми неудавшийся самоубийца мог заниматься. В любой момент совершивший попытку самоубийства человек мог быть подвергнут насильственному освидетельствованию и т. п. При всей гуманности изначальной идеи это была очень жесткая система.

С нею мы дожили до середины 70-х. Тогда – это отдельная история – в НИИ психиатрии Российской Федерации был создан сначала отдел экстремальных ситуаций, а потом суицидологический отдел, в котором долгое время работала и я. Велись исследования. Статистика, конечно, была закрыта (хотя мы имели к ней доступ, но коллеги смеялись над тем, что публикации обычно начинались словами: «Длительное наблюдение большого количества больных…» – ни единой цифирки не дозволялось). Публикации, разумеется, разрешались только в специальных изданиях и только в рамках синдрома, то есть чисто медицинских. Помню страшный скандал, разразившийся, когда рижские психиатры опубликовали материал о самоубийствах стариков, где попробовали заикнуться о том, что есть люди, которые больше не хотят жить, – брошенные детьми, одинокие, не справляющиеся на маленькую пенсию… Как их шельмовали, этих докторов! Им объяснили, что на самом-то деле старики «страдают инволюционными депрессиями и бредом ущерба».

– И все же: болезнь или несчастье, неспособность совладать с ситуацией – где истина?

– Возможно и то, и другое. На этот счет есть подтверждение в статистике: две трети людей, покушавшихся на самоубийство, никогда раньше не являлись объектом внимания психиатра.

Так вот, очень аккуратно, чтобы не вступать в конфликт с системой и иметь возможность продолжать работу, нам удалось сформулировать концепцию о том, что «суицид является результатом социально-психологической дезадаптации личности в условиях микросоциального конфликта». Очень изящно, но «микронамек» все равно вызвал скандал… Тем не менее центр уцелел. А в конце 70-х в Москве появились первые кабинеты социально-психологической помощи людям, находящимся в кризисной ситуации. Анонимные. В обычных поликлиниках, но без регистратуры. Любой мог прийти и получить помощь.

– И люди пошли? Без страха, что их поставят на учет и т. д.?

– Пошли. Главным принципом нашей работы было недоносительство. Да, образ «врага-психиатра» разрушался с большим трудом, но мы очень старались. Всюду помещали объявления, написанные нормальным человеческим языком, столь привычным сейчас и необычным тогда: «Если вам трудно, если у вас проблемы – приходите…»

Восемь кабинетов по Москве и девятый – мой, подростковый. Стационар для здоровых людей, находящихся в кризисной ситуации, чреватой суицидом (до этого их некуда было госпитализировать, только спрятать за забор сумасшедшего дома). Впервые у нас множество психологов работали вместе с психиатрами. И как венец нового подхода появился первый «телефон доверия».

– А статистику позволили открыть?

– В 1987 году.

– Вы могли бы привести и прокомментировать какие-то цифры?

– Прежде чем говорить об этом, необходимо отступление. У нас пьющая страна. И множество людей калечат себя в состоянии похмельного синдрома. Эти случаи попадают в статистику самоубийств, хотя, строго говоря, ими не являются: суицид – всегда результат осознанного решения.

– Вы не сторонница «сухого закона»?

– Нет, таким способом проблему не решишь. Хотя цепочка: уровень развития цивилизации – алкоголизация – рост самоубийств – несомненно, существует. Прогресс несет с собой не только асфальтированные дороги, но и социальные болезни. И сегодня самоубийства обнаруживаются на тех территориях, где их раньше просто не было, в Шри-Ланка, например…

Раз уж мы об этом заговорили, скажу и о другой проблеме, абсолютно не исследованной: уровень самоубийств относительно стабилен в каждой народности и разный среди разных этносов. Народы финно-угорской группы, например, очень подвержены депрессиям, подавленному состоянию – а это непременный предвестник возможного суицида. В Венгрии, народ которой принадлежит именно к этому этносу, всегда был высочайший в Европе уровень самоубийств, более 40 человек на 100.000 населения. И когда страна была частью Австро-Венгерской империи, и в годы социализма, и сейчас. В Удмуртии, где проживают представители того же этноса, внешние условия другие, а уровень самоубийств почти столь же высок…

Вернемся к статистике. В 1985–1986 году алкоголь опять стал доступен, и уже к 90-му году уровень самоубийств составил 26,4 на 100.000 населения (39.150 зарегистрированных случаев). Он довольно быстро растет и в 93-м году уже перекрыл уровень 83-го (38 суицидов на 100 тысяч человек) и составил 39,3 случая. Итоги прошлого года еще не подведены, мы их будем знать в ноябре.

– А кто эти люди, которые не хотят больше жить? Кто составляет «группу риска» в наших условиях?

– Во-первых, те, кем я занимаюсь, – подростки. Первый пик «суицидальной активности» приходится на подростковый возраст. И здесь даже о группе риска говорить бессмысленно. Был у нас в 30-е годы замечательный психиатр по фамилии Хорошко, который совершенно точно заметил, что подросток имеет такие свойства характера, которые по факту существования предрасполагают к самоубийству.

Повышенная эмоциональность, максимализм во всем, неуверенность в себе, ранимость, неспособность хладнокровно оценить последствия своих поступков – это свойственно переломному периоду. Откровенно говоря, мне кажется страшным не только сам рост числа самоубийств в России за последние десять лет на треть, но в первую очередь то, что число самоубийств подростков за это время увеличилось вдвое.

Кстати, школа с советской традицией, ориентированная на коллектив, а не на личность, сама по себе провоцирует ситуации, унижающие человека.

Когда я анализировала материалы своего амбулаторного приема – возраст, число попыток самоубийства (подростки их повторяют), то обнаружила такую вещь: около 70 процентов моих пациентов в качестве причины суицида назвали школьный конфликт! Но это зачастую лишь повод, причина же ситуации, как правило, спрятана в семье, в той «благополучной» высоконормативной советской семье, которая неспособна обеспечить настоящую психологическую защиту, поддержку своим младшим членам.

Самые вопиющие для меня случаи – когда попытка самоубийства не результат депрессии, а следствие неразумного поведения. Недавно у меня была на приеме девочка. Окончила элитарную школу при педагогическом вузе, но поступала на философский факультет МГУ и не прошла по конкурсу. Способная, немного заумная, художница, очень высокомерная… К тому же пробовала легкие наркотики – в школе, по ее словам, это принято: «Все знают, когда мы немного накурились, и нас не трогают». Семью я бы не назвала интеллигентной, скорее претенциозной; Странноватый отец и истеричная мать. Любимая тема скандалов была: «Ты не поступишь, ты замахнулась на то, что тебе не по плечу!» В один из таких моментов дочь крикнула матери: «Если ты не замолчишь, я выброшусь из окна!» Мать в ответ: «Выбрасывайся!» И она прыгнула с пятого этажа…

Упала на дерево и отделалась легким сотрясением мозга. Такие чудеса возможны только с подростками… Я спрашивала, что она чувствовала в тот момент. «Вдруг показалось, что меня выталкивают стены комнаты».

Мать исполнена чувством вины. Девочка ушла жить к тете.

Она мне говорила: «По сути я побывала по ту сторону… И знаю, что человека убить не грех. И себя убить не такой уж грех. Самый большой грех – родить человека, заставить его прийти в этот ужасающий мир».

Ну что с этим делать? Вся семья больна. Хотя формально эта девочка не душевнобольная. Класть ее не с чем…

– Есть еще возраст, в котором люди так легко уязвимы?

– Старческий, после 55–60 лет. Здесь на первом плане проблема одиночества, в том числе и внутри семьи. Разобщенность, отсутствие социальных связей… Помните ту чашечку в сказке Льва Толстого, которую вырезал мальчик? Отец его спрашивает: «Что ты делаешь?» – «Вырезаю чашечку, чтобы тебя за печкой кормить, как ты за печкой дедушку кормишь». Вот наше отношение к старикам.

Знаете, число самоубийств стариков растет во всем мире, но в том числе и потому, что увеличивается продолжительность жизни: доля самих стариков все больше в составе населения. Но в российской статистике есть одна очень тревожная особенность: пик завершенных суицидов приходится на людей трудоспособного возраста от 40 до 50.

– Это связано с состоянием общества?

– Конечно. Хотя никуда не уходят ситуации, типичные для Любого времени и страны: крах личных ожиданий, профессиональная несостоятельность, неверная трактовка событий и т. д. – к ним добавилось нечто новое. Уровень тревоги выше обычного и растет, что впрямую даже не связано с экономической нестабильностью. Хотя появились люди в малиновых пиджаках в «мерседесах», а на улицах мы видим нищих, копающихся в помойках, но мы видим и огромные очереди за любыми ценными бумагами, так что не вполне ясно, что на самом деле происходит.

Катастрофично сейчас время, на мой взгляд, – я все-таки патолог, практикующий много лет, – для тех, кто во всех развитых странах составляет «золотой фонд» общества, его каркас По американской классификации это человек с психологическим типом «А». Специалист с не очень широким кругозором, который хорошо действует в рамках заданного, ценит профессионализм, престиж, сориентирован на семью. Словом, классический советский ИТР. Он устойчив в заданных рамках, или, используя медицинскую терминологию, ригиден. И это означает, что такой человек не может легко и просто сделаться из старшего научного сотрудника высокооплачиваемым официантом…

– Наверное, любой из горожан знает инженеров и эмэнэсов, которые мучительно адаптировались в новой экономической ситуации: когда им переставали платить зарплату, закрывали «почтовые ящики», они метались, искали работу по специальности, в лучшем случае находили ее в фирмах, а если нет – шли торговать, крыть крыши, ставить железные двери или гаражи-«ракушки»…