Текст книги "Апокалиптическая фантастика"
Автор книги: Роберт Сильверберг
Соавторы: Фредерик Пол,Кори Доктороу,Фриц Ройтер Лейбер,Кейдж Бейкер,Аластер Рейнольдс,Стивен М. Бакстер,Элизабет Бир,Дейл Бейли,Джек Уильямсон,Роберт Рид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
Тура заметила вспышку зеленого и коричневого высоко на склоне. Разгорелось любопытство. Не раздумывая ни секунды, девочка принялась карабкаться вверх. Боязливый Бел остался на месте.
Поначалу склон горы был таким пологим, что можно было идти обычным шагом. Но вскоре Тура очутилась выше, чем ей когда-либо доводилось в жизни. Продолжая восхождение, девочка инстинктивно опустилась на четвереньки. Сердце стучит, как молот, но Тура двигается вперед. Внизу раскинулась Новая Пангея: море красной, как на Марсе, пыли, слежавшейся со временем.
Наконец девочка добралась до зелени. Несколько питаемых подземными водоносными пластами деревьев, в тени горы укрывшихся от насыщенных пылью ветров. Тура машинально провела ладонью по гладким, крепким стволам. Никогда прежде она не видела деревьев.
По мере того как солнечное излучение усиливалось, экологические системы спасались тем, что усваивали углекислый газ из воздуха. Но бесконечно так продолжаться не могло: даже во времена Джаала углекислота была на исходе.
Планета уже освободилась от множества прежних экосистем: тундры, лесов, полей, лугов, мангровых болот… Вскоре концентрация двуокиси углерода окажется ниже критического уровня, и тогда лишь немногие растения будут способны к фотосинтезу. Человеческая популяция, и без того сократившаяся до миллиона особей, рассеянных по единственному на весь мир побережью, уменьшится едва ли не до десятка тысяч.
Люди выживут. Как всегда. Но эти деревья, в прохладной тени которых стояла Тура, – одни из последних на целом свете.
Девочка задрала голову, всматриваясь в крону… Наверное, там – какой-нибудь плод или вода, скопившаяся в остроконечных листьях… Но подняться по гладкому стволу невозможно.
Посмотрев вниз, Тура увидела белую точку: обращенное вверх лицо Бела. Время шло: чем выше окажется солнце, тем сложнее будет идти по пустыне. Девочка нехотя принялась спускаться на равнину.
Прожив всю жизнь на побережье Пангеи, Тура запомнила короткое приключение навсегда. И всякий раз при мысли о деревьях у нее зудели ладони и ступни: в теле пробуждались инстинкты обезьян, похороненные полмиллиарда лет тому назад.
V
Рууль заскучал.
Гулкое эхо пира разносилось по всем пещерам. Люди играли, плясали, болтали и смеялись, пили и дрались при свете костров и тростниковых факелов; изрядно эволюционировавшие потомки змей и ос любовно обвивали лодыжки своих владельцев. Наступил Праздник Тысячного Дня. Под землей, в мире, навечно скрытом от солнечного света, бледные, как черви, люди мерили время сменой сна и бодрствования, а продолжительность жизни высчитывали на пальцах.
Все веселились. Все, кроме Рууля. Когда мать увлеклась праздником настолько, что перестала замечать его, ребенок выполз в темноту.
Недавно, неутомимо исследуя обитаемые окрестности пещеры, где протянулись во тьму туннели и трещины, мальчик обнаружил расщелину в известняке. Похоже, по ней можно было забраться далеко вверх. Рууль пригляделся, и ему показалось, что там, высоко, горит странный, красноватый свет. Наверное, люди из пещер сверху, подумал мальчик. А может быть, что-то настолько странное, что и представить невозможно.
Теперь при тусклом свете факелов Рууль осмотрел расщелину и принялся карабкаться вверх, цепляясь за выступы.
Он убежал с праздника. Одиннадцатилетний, ни ребенок и ни взрослый, Рууль попросту оказался лишним и сейчас разгневанно проклинал пир. Но по мере того, как мальчик погружался в глубокую тишину, все его внимание поглощал подъем.
Народ Рууля, издавна бессчетными поколениями селившийся в пещерах, с успехом овладел искусством скалолазания. Люди жили в глубоких карстовых пещерах, в известняке, на месте давным-давно сгинувших мелководных морей. Когда-то в этих углублениях обитали изрядно эволюционировавшие потомки ящериц, змей, скорпионов, тараканов, даже крокодилов и акул. Неизменно экстремальные условия Пангеи способствовали развитию усложненности и взаимозависимости. Отступив под землю, люди позволили выжить фрагментам этих необычных экосистем.
Вскоре известняк вокруг Рууля сменился более мягким, рыхлым песчаником. Здесь выступов оказалось больше. Малиновый свет сверху был достаточно ярок, чтобы стали заметны мельчайшие детали скалы, по которой поднимался мальчик. Рууль увидел, что горная порода состоит из пластов повторяющегося рисунка: темные полосы с проступающими комковатыми друзами. Коснувшись одного из выростов, мальчик обнаружил лезвие – настолько острое, что едва не порезал пальцы. Каменный топор, изготовленный, использованный и выброшенный давным-давно и отчего-то погребенный под отложениями, образовавшими песчаник. Охваченный любопытством, Рууль принялся исследовать темные полосы. Вещество крошилось, стоило лишь колупнуть ногтем; чувствовался запах пепла – такой свежий, словно здесь недавно разжигали огонь. Темные слои остались от кострища.
Мальчик пробирался вдоль пластов угля и каменных инструментов – тысячи нагроможденных друг на друга и впечатанных в камень слоев. Должно быть, люди очень долго жили здесь. Рууля потряс массивный груз лет, незыблемость прошлого.
Но тут внимание мальчика привлекли несколько зубов: маленькие, треугольные и острые, со специально проделанными отверстиями. Аккуратно расшатав, Рууль извлек находку из стены и положил в мешочек: быть может, еще сделает из зубов ожерелье.
Мальчик продолжал подъем, пальцы рук и ног ныли.
Неожиданно Рууль оказался у выхода. Лаз открывался в более широкое пространство – может быть, даже в пещеру, заполненную красноватым светом. Подтянувшись, мальчик закинул ноги на пол над головой и поднялся.
И замер от удивления.
Он стоял на плоской поверхности – казалось, ровное пространство простиралось в бесконечность. Все покрывала красная пыль – такая легкая, что налипала на вспотевшие ноги. Мальчик медленно огляделся. Если это пол пещеры, тогда получается, что у пещеры нет стен. Да и потолок, должно быть, находится очень высоко – так, что и не разглядишь. Сверху – лишь купол темноты (Рууль не знал слова «небо»). С одной стороны, на краю мира что-то висело. Над безжизненно ровной линией горизонта высовывался румяный, идеально круглой формы диск – вернее, его небольшой кусок. Именно оттуда исходил малиновый свет; мальчик чувствовал, как его опаляет жар.
Рууль жил в извилистом мире-лабиринте пещер и туннелей; никогда прежде ему не доводилось видеть такой гладкой равнины, такого идеального полукружия света. Мальчика влекло к геометрической простоте пейзажа; завороженный, Рууль смотрел не отрываясь.
Вот какой стала Земля через триста миллионов лет после смерти Туры и Бела. Осадочные породы, на которых стоял Рууль, являлись остатками последних гор. Потоки магмы, мчащейся по остывающему миру, не смогли разъединить нового сверхконтинента, как в первый раз. А тем временем солнечное излучение неумолимо усиливалось. И вот уже единственной формой жизни на экваторе оказались бактерии, да на полюсах немногочисленные медлительные животные в тяжелых, защищающих от жары панцирях паслись среди редких растений с толстой кожей. Земля уже лишилась влаги, и побережье Пангеи было окаймлено алмазно-белыми солончаками.
Но мальчик, стоящий на выровненной ветрами и влагой земле, не многим отличается от своих далеких предков – от Туры, Кале, Урлу и даже Джаала. Людям ни разу не пришлось существенно измениться, поскольку человечество само меняло окружающий мир и тем самым задушило эволюционный прогресс.
Повсюду во Вселенной – одно и то же. С возникновением разума история любой биосферы заметно упрощается. В этом главная причина молчания звезд.
Но долгий период земной истории подошел к концу. Еще несколько поколений, и потомки Рууля сгинут – тихо, без страданий, спекаясь в обезвоженных пещерах. Жизнь сохранится, и по всей планете раскинутся ярким цветом древние термофильные микроорганизмы. Но людей больше не будет: человечество уйдет, оставив после себя пласты песчаника возрастом почти миллиард лет, в котором – кострища, обработанные камни и человеческие кости.
– Рууль! Рууль! Вот ты где! – Мать, вся в красной пыли, с усилием карабкалась по расщелине. – Мне сказали, что ты направился сюда. Я места себе не находила! Рууль, что ты делаешь?
Мальчик раскинул руки; объяснить он не мог. Не хотелось обижать мать, но его переполнял восторг от открытия.
– Посмотри, что я нашел, мама!
– Что?
Ребенок принялся возбужденно лепетать об очагах, орудиях и костях.
– Может быть, здесь жила орава людей и дым от их костров поднимался до самого неба! Мама, а мы вернемся сюда жить?
– Наверное, когда-нибудь вернемся, – машинально произнесла женщина, чтобы утихомирить сына.
Но этого ответа было явно недостаточно, чтобы успокоить Рууля. Снедаемый любопытством, он еще раз взглянул на гладкое восходящее солнце. Земля на закате своих дней оказалась удивительным местом. Мальчик горел жаждой исследований.
– Ну, можно я еще погуляю? Совсем чуть-чуть!..
– Нет, – мягко произнесла мать. – На сегодня хватит приключений. Пора. Идем. – И, положив руку на плечо сына, повела его домой.
ЭЛИЗАБЕТ КУНИГАН
Звезда Полынь
Для завершения антологии я мог бы выбрать разные рассказы, но финал этого произведения показался мне наиболее правильным, замыкающим круг нашего путешествия через апокалиптическое будущее.
Элизабет Куниган происходит из семьи писателей. Ее отец был журналистом Би-би-си, а дед – романистом. Куниган много лет проработала семейным врачом в Государственной службе здравоохранения (National Health Service), но сейчас сосредоточилась на писательской деятельности. Ее рассказы публиковались в «Asimov's», «Realm of Fantasy», «Nature Futuress» и еще некоторых журналах и антологиях. Куниган является редактором британского журнала фэнтези «Sheherazade».
Аня умерла в ту неделю, когда к земле подошла комета. Поначалу яркая искра на востоке, она росла, тащила за собой светящееся белое облако – мерцающий снежок, заброшенный в небо из промерзшей Сибири. Аня ее не видела. Она, девяностодевятилетняя, лежала в последнем ледяном дворце под опекой машин, которые были еще старше. Их антенны нащупали новое небесное тело. Их голоса сообщили о нем, отдались эхом в сводчатых камерах и давно опустевших коридорах, где редкие пушистые зверьки шевельнули усиками и навострили мохнатые ушки, а потом вернулись к своим делам. Голоса шептались в комнате Анны. Она уже не могла говорить, но электронные глаза поняли движение ее губ и зарегистрировали, что последним ее словом было: «Полынь». Последний прерывистый вдох, и ее глаза закрылись.
Машины перешли к кладбищенскому участку и высверлили кусок льда. Тело Ани облекли в вышитый саван и опустили ногами вперед в образовавшуюся дыру. Затем машины, как были обучены, благоговейно засыпали ее могилу ледяной пылью и включили музыку, подобающую хозяйке дворца. Ее услышали только волки и медведи в чащобе.
Могила Ани, последняя во многих рядах таких же могил, застыла под холодным взглядом кометы.
Комета пронеслась над морщинами гор, иссохшими равнинами, над опаленным солнцем океаном. Дикие псы выли на нее, совы моргали под ее ярким взглядом.
Кури присел под колючим деревом. Черная тень его под солнцем экватора была совсем крошечной. Он протянул длинную костлявую руку и взял желтую стекляшку из горки цветных осколков поющего стекла, осторожно добавил ее к другим, отложенным раньше. Поразмыслил несколько минут, подперев подбородок ладонями, выбрал еще один, на этот раз зеленый, и поместил к другим. Снял широкополую шляпу и наполнил ее до половины отобранными стекляшками, неловко поднялся и пошел к дому у озера. Его жилистое тело было обнажено, корявые ступни босы. Шляпу он нес в руках, и только черные с сединой колечки волос защищали голову от солнца.
Путь его лежал к куполу, занимавшему сотню метров плоской пустыни, окаймленной темным тростником. Отсюда тянулось к западу зеленое, как нефрит, озеро. Перышки белого пара струились из вулкана на Крокодиловом острове и растворялись в мареве. На полпути Кури остановился передохнуть: едкие испарения вулкана драли глотку. Он прищурился, наполовину ослепленный красотой своего старинного дома, сверкавшего как переливчатый самоцвет между ним и озером. В это время дня окна были почти неслышимы, лишь намекая на гармонию, зато в глазах мелькали отблески полуденного солнца.
Что-то шевельнулось у воды. Кури прикрыл глаза от солнца свободной рукой, усмехнулся и громко свистнул в два пальца. Существо, отозвавшееся на зов, заскакало к нему на всех четырех, но, приблизившись, поднялось на задние лапы. Оно сложило тонкие передние лапы на желто-коричневой, как земля, груди, с плоской кошачьей рожицы взглянули по-собачьи преданные зеленые глаза. Язык царапнул Кури кожу.
Он наклонился, поцеловал ее между ушей и сказал:
– Попить, Нефрит.
– Пить? Вода? Сок пить? – ответила она с придыханием низким голосом. Потерлась головой о его ладонь, и он почесал ей под подбородком.
– Сок. В доме, – сказал он.
Она помчалась обратно к светящемуся зданию, помахивая хвостом, как желтым пушистым пером. Кури шел медленнее, прижимая к груди шляпу. Стеклышки тихо звенели, подхватив вибрацию дома. Его ноги оставляли еще одну цепочку следов в пыли. Он оглянулся: сегодняшний след тянулся только до дерева, да и вчерашний не дальше, а все же Кури очень устал. Он прищурился, всматриваясь в прежние следы. Следы лапок Нефрит пересекали их во все стороны, и тут же были следы побольше, ее диких родственников – приемышей. Он узнал след антилопы и – не без тревоги – недавний след клыкастого леопарда. Вдали еле видные отпечатки копыт его дромадера. Неужели он так давно не ездил в пустыню? Кури с некоторым удивлением подсчитал, что с тех пор прошло не меньше двух месяцев. Он медленно поворачивался, тщетно высматривая собственные следы, уходящие дальше колючего дерева с кучей стекляшек, сверкающих на солнце. Взглянул на свои руки, черные и морщинистые, на предплечья, тонкие и жесткие, как сухая древесная ветвь. На душу его легла тень.
Кури пожал плечами и потащился дальше. Хотелось пить, и надо было заняться восточным окном. Темный вход в его дом был прохладным и манил блестящими окнами. Кури пригнулся, чтобы не удариться о свод туннеля, и нырнул внутрь, как лиса в нору. Снова запыхавшись, сел под прохладным светом северного окна, сиявшего высоко над ним. Нефрит подскочила на задних лапах, держа в передних кувшин. Кури выпил, и на коже выступили прохладные бусинки пота. Повернулся к Нефрит, но она предугадала его желание и уже протягивала квадратик влажных озерных водорослей. Он улыбнулся маленькой любимице: в свете окна ее золотистая шкурка пестрила лиловыми и бронзовыми пятнышками, как детская игрушка. Нефрит приплясывала на задних лапах, словно понимала, что ее ужимки забавляют его.
– Умница, Нефрит, – сказал он, утирая лоб. – Пойди сегодня вечером поиграй с друзьями.
– Кури поиграть с Нефрит? – спросила она.
– Я слишком стар для игр. Старики не играют.
Она упала на четыре лапы и потерлась о его колени. Взяла в пасть водоросли из его руки, игриво заворчала, замотала головой, но, видя, что он не поддерживает игру, убежала из дома, чтобы вернуться к воде.
Кури вздохнул и хрустнул суставами. Хотелось спать, но еще больше хотелось вернуться к начатому делу. Он кое-как встал на ноги и принес с ледника еще сока. Прошел вдоль восточной стороны стены жилища, критически оглядел восточное окно в форме солнца, сиявшее желтым и оранжевым, однако не пропускавшее жары. Он не мог вспомнить, кто установил это окно – мать? Может, даже дед. Он нахмурился, вызывая в памяти далекие времена, когда здесь жили три человека – нет, четыре, был еще брат, Ому, погибший от змеиного укуса.
Кури с трудом нагнулся и поднял свой крар [116]116
Крар – пяти– или шестиструнный музыкальный инструмент (популярный в Эфиопии), согласно легендам – «дьявольский» инструмент.
[Закрыть], побренькал тремя струнами по очереди. Недовольно покачал головой и взял ряд аккордов. Пронзительный звук стал гуще, но все же резал ухо. Должно быть, так художник представлял себе восходящее солнце – слишком резким и звенящим, на его вкус.
Кури вывалил стеклышки из шляпы в корзину к другим, собранным раньше. Проковылял вдоль стен, подбирая инструменты и перенося их вместе со стеклышками к восточной стене. Наконец произнес приказ, и деревянная платформа со скрипом выдвинулась из стены, качнулась к нему, опускаясь до уровня пола. Кури взгромоздил на нее все собранное и потянулся вверх, направляя платформу к крыше. Даже вблизи окно-солнце не слепило и не пекло – таково было чудесное свойство поющего стекла.
Решив, какого эффекта хочет добиться, Кури стал работать быстро, выбивая из солнечного круга серпики цитрина и гуммигута. В отверстия ворвался настоящий зной и ветер от вулкана. Кури промокнул лоб полями шляпы и нахлобучил ее на голову. Даже решетка витража недовольно корчилась и с благодарностью принимала новые куски: мягкие розовые и охряные тона. Вставив очередной осколок, Кури настраивал его по крару, срезая со стекол тончайшую стружку, пока звук не совпадал с образом в его голове.
К тому времени как он опустил механизм, солнце ушло к западному окну, которое уже нежно вибрировало в предвкушении. Кури рухнул на пол. Он так устал, что не в силах был даже пойти попить. Огляделся в поисках Нефрит, но та не спала на обычном месте, под прохладным светом северо-западной спирали – единственного молчаливого окна. Мысленным взором он видел, как она скачет и приплясывает в тростниках среди приемных родичей. Так и должно быть.
Кури облизал сухие губы. Она должна научиться жить без него – и поскорее, подумал он. Но тут же услышал ее зов – знакомые монотонные звуки, которые она издавала, когда приносила ему еду. Она влетела сквозь входной туннель с извивающейся рыбешкой во рту. Уронила к его ногам и убежала обратно, радостно мяукая. Кури с улыбкой покачал головой.
– Я не голоден, – прошептал он.
Нефрит вернулась со второй рыбой и ускакала, пока он убеждал свое тело держаться прямо. Он умело убил обеих рыб и сложил их в сетку.
– Давай поедим снаружи, – сказал он, зная, что ей это будет приятно.
Кури подобрал нож и кухонную посуду и вышел через туннель.
Вечерний ветер дул с озера, донося содистый привкус его воды и серу с вулкана. От запаха еще сильнее захотелось пить.
– Пить, Нефрит, – прокаркал он. – Теперь воды.
Кури почистил рыбу и разжег печь, пока она бегала за мехом свежей воды из фильтра. Уронила мех перед Кури и злобно заворчала на пару стервятников, высмотревших рыбу. Те перелетели подальше. Один сел, взметнув серую пыль, другой низко закружил над ними, наблюдая. Кури напился, бросил рыбешек на сковородку, и они зашкворчали. Внутренности он оставил для Нефрит, которая с удовольствием их слопала.
Музыка западного окна усилилась. Кури повернулся к озеру. Сияние восточного окна затушила близящаяся ночь, и отсюда здание виделось ему темным силуэтом на фоне западного неба. Темный улей его дома скрывал западное окно. За его спиной озеро из нефритового стало багровым, как расплавленное железо. Кури улыбнулся от чистой радости, купаясь в гармонии. Западное окно звучало идеально, но в восточном все же чего-то недоставало. Нахмурившись, он взялся за сковороду.
– Я не голоден, – повторил он чуть слышно.
Словно подслушав его, над озером взлетела стайка мелких птиц, заглушив высокими голосами звучное пение окна. Большая часть их летела прямо к привычному насесту в колючих ветвях дерева и прибрежных пальмах, но самые смышленые приземлились к ногам Кури и запрыгали, выпрашивая крошек. Кури оторвал кусочек рыбы, немного отправил в рот, а остальное разбросал подальше от Нефрит. Та сидела рядом с ним, вылизываясь, однако навострила уши и напряглась, показав клыки.
– Оставь их, Нефрит, – сказал Кури. – Рыба куда вкуснее.
Он дал ей кусочек, и она, подбросив его в воздух, чтобы охладить, ловко поймала и съела, мурлыча от удовольствия. Кури пришлось запивать последний кусок водой. Музыка затихала, словно удаляясь. Он снова обернулся. Вода теперь была цвета темнейшего индиго, и этот цвет разбивал только красный уголек слабо мерцающего вулкана. Птицы расселись на ветвях и смолкли. Кури слышал плеск воды, вздохи ветра, сонное мурлыканье Нефрит. Он улыбнулся ей – той, кого больше всего любил. Все было так, как должно, как было всегда, всю его долгую жизнь. Смерть придет, когда придет.
Он посмотрел на восток, где уже загорелись звезды.
Что-то изменилось: незнакомое небесное тело, слабо светящееся в белом ореоле.
Не подводят ли его глаза? Нет, все остальное так же четко, как всегда: звезды, планеты, орбитальные спутники, запущенные в пространство его предками тысячи лет назад. Но теперь в небесах появилось что-то новое.
Вблизи закашлял клыкастый леопард. Кури свистнул Нефрит, и они вдвоем скрылись в доме.
На третью ночь Кури распознал в новой звезде комету. Она с каждой ночью становилась больше: размытое пятнышко света превратилось в кружок, похожий на крошечное солнце в окружении белой короны. На третью ночь он увидел хвост, протянувшийся между звездами и вскоре затерявшийся в них. Кури плохо разбирался в таких вещах: было ли это явление предсказано астрономами, или это новая небесная гостья? Несет ли она гибель Земле или пройдет мимо? Остались ли где-нибудь мудрецы, способные разрешить эту загадку? Или он пос.'Лздний человек, созерцающий звезды и гадающий о них?
На следующее утро он надел свободные брюки и вышел оседлать строптивого дромадера. Верблюдица так долго бегала на воле, подходя к нему только за угощением, что решила не обращать на него внимания. И к тому же предпочла забыть свое имя: Скоти (сокращение от «Плюющаяся скотина» – поскольку лучше всего она умела плеваться). Как только Кури подходил к ней, она отбегала на безопасное расстояние, после чего останавливалась, подозрительно поглядывая на него. Нефрит в этом случае была бесполезна. Поняв затруднение Кури, она хотела помочь, но верблюдица плюнула в нее без промаха, а когда Нефрит зарычала, принялась лягаться.
В конечном счете победило коварство и настойчивость, но к тому времени утренняя прохлада выгорела без остатка. Кури мучительно задыхался, а пропитанные потом брюки липли к ногам. Боль, бившаяся в голове, не лишила его твердости. Дело не терпит отлагательств. Верблюдица неохотно опустилась на колени, и он взобрался к ней на спину. Нефрит жалостно взвыла, однако он заверил, что вернется к ужину, а она пусть наловит рыбы и остерегается крокодилов.
Раз покорившись, Скоти послушно побрела по знакомой дороге, а Кури отдыхал и даже прикорнул, свернувшись под попоной и нахлобучив на голову шляпу. Когда он снова открыл глаза, озеро уже скрылось за холмами. В воздухе стояло марево. Даже звук копыт дромадера звучал приглушенно. Его едкий запах обволакивал Кури, как грязный плащ. Он отмахнулся шляпой от лезших в глаза мух, потянулся за мехом с водой и в несколько глотков осушил его. Они миновали стаю бабуинов, дремавших в тени скалы. Их так разморило, что они даже не стали клянчить у него угощение. На солнце остались только две мамбы, свернувшиеся мотками черной веревки.
До города они добрались вскоре после полудня, спустившись с голых холмов к нежданному оазису, кругу зеленой листвы и ярких цветов у стен. Для Кури это был просто город, потому что других он не видел, хотя знал, что этот – один из многих и когда-то имел имя. Столбы ворот изображали вздыбившихся слонов, поднявших одну ногу, но в них не было злобы. Они признали гостя и протрубили, приветствуя его. Кури с дромадером спокойно прошел под аркой, образованной поднятыми ногами. Он даже не взглянул на тяжелые подошвы, угрожавшие растоптать любого незваного пришельца.
Город, как всегда, был полон жизни. На каждом дереве возились и щебетали птицы. В затененных ручьях и прудах плескались зеркальные карпы. В воздухе, словно летучие цветы, порхали бабочки. На мостовой – черноглазые змеи и янтарные скорпионы. Бабуины спрыгивали с деревьев и шумно требовали внимания. За каждым поворотом он видел миниатюрных антилоп.
Но людей, кроме него, здесь не было.
Кури направил верблюда в проход между гигантским базальтовым шакалом и высеченным из живой кости клыкастым леопардом. Дикие братья выглядывали из окон обеих башен. Он улыбнулся и помахал им, радуясь, что эти, в отличие от бабуинов, не лезут на глаза. Верблюдица шагала знакомой дорогой, следуя изгибам здания Змеиного Пути до внутреннего двора с прудом в центре. Здесь Кури спешился, оставив ее пить и пастись. Сам он нагнулся, глотнул воды из пруда и дотащился до мраморной скамьи в тени пальм и олеандров. Растянулся на ней, обессилев, под прохладным ветерком, не доносившим сюда вулканических ядов. Немного собравшись с силами, он направился к самому большому из зданий, окружавших двор: к гигантскому кристаллу, повторявшему форму крара: там век за веком образовывалось поющее стекло.
Он точно знал, чего хочет.
К озеру он вернулся в сумерках. Скоти снова заупрямилась и долго не давала себя поймать. Несколько раз по дороге он останавливался отдохнуть и напиться. Дым вулкана уже казался черным на фоне первых звезд, и комета ярко горела в восточном небе у него за спиной.
Перед дверями его ожидали две тени. Первая с радостным мяуканьем метнулась ему навстречу. Он слез, поставил на землю корзину с новыми стеклышками и отпустил верблюдицу, хлопнув ее по крестцу. Та, бурча, побежала прочь. Нефрит уже приплясывала на задних лапах, стараясь лизнуть его в лицо. Второй приемыш, побольше ростом, поколебался, словно подумывал сбежать, но все же остался. Кури услышал тихое ворчание. Это существо высоко, гордо держало ощетиненный хвост. Оно с жалобным мяуканьем обратилось к Нефрит. Та ответила, но тут же отскочила, остановилась и оглянулась на Кури.
– Все хорошо, Нефрит, – сказал он. – Это ведь Бурый Парень, да? Иди с ним.
Но Нефрит, потыкавшись носами со вторым приемышем, вновь подскочила к Кури. Бурый рысцой отбежал к лежке в тростниках и оттуда время от времени повторял зов.
Нефрит опять наловила для Кури рыбы, но он, почистив ее, понял, что не может есть. Нефрит, как обычно, жадно проглотила внутренности и, очевидно забеспокоившись, подбежала к нему, твердя:
– Кури поесть, Кури поесть.
Когда они пошли спать, она пристроилась рядом с ним, но он сказал:
– Я не могу больше любить тебя, Нефрит. Я слишком стар, слишком устал. – Он погладил ей брюхо.
Он услышал призыв второго приемыша из тростников.
– Иди с Бурым. Он даст тебе маленьких, – шепнул он.
Но она не захотела.
Кури продолжал переделку восточного окна. Он извлек сердцевину солнечного диска, составленную из бледного золота и оранжевых стекол, и заменил их на прозрачные, каких никогда еще не использовал в окнах. Настраивая новые поющие стекла по крару, он все больше углублялся в себя. Он забывал поесть – ему не хотелось. Он только пил: воду, сок, опять воду. Даже жалобный плач Нефрит не отвлекал его.
К ночи комета выросла настолько, что светила, как луна.
Кури закончил работу на третий день. Новые стекла звенели в тон крару: внешние круги цветного стекла гармонично резонировали. Он остался доволен.
К закату Кури понял, что не в силах держаться на ногах. Он прополз по туннелю и встал на колени лицом к озеру, дожидаясь ночи. В последний раз он увидел, как солнце ныряет в воду, окрашивая ее в цвет крови. Услышал прощальную песню западного окна. Нефрит подползла к нему и свернулась рядом, поскуливая. Он потрепал ее по голове.
Спустилась ночь.
И тогда зазвучали новые вибрации, поначалу еле слышные. Скоро стало казаться, что рядом тонко и чисто звенит хрустальная арфа. Свет за спиной у Кури разрастался, но он не оглядывался, завороженно всматриваясь в свое творение.
Свет упал на восточное окно. Кури увидел комету, яркую, как вторая луна, отраженную в прозрачном, как бриллиант, центре. Он услышал голос, достигший земли из глубин пространства, звучавший все яснее и громче. Внешние круги окна отзывались чудной гармонией. А потом, ново и неожиданно, песню подхватили другие окна: пылающие аккорды южного, прихотливые диссонансы северного, трубная слава западного. Темный купол вибрировал, колебался перед глазами. Кури сознавал, что из тростников взлетели испуганные птицы, что вдали закричали шакалы. Он видел тени рядом с собой. Он понимал, что Бурый Парень сидит рядом с Нефрит, что несколько приемышей застыли полукругом перед домом.
Но все это воспринималось лишь дымкой на краю сознания. Всем существом он созерцал окно рая, слушал музыку сфер.
Он упал лицом вниз.
Утром Бурый Парень позвал Нефрит с собой. Она всю ночь стерегла тело Кури, выкликая его имя. Бурый ласково подтолкнул ее носом. Она ответила вопросительно-умоляющим взглядом, ее глаза отразили цвет озера. Она встала, потянулась и, повесив хвост, прошла к воде. Бурый последовал за ней и тоже набрал полный рот пемзовой гальки. Так же как Нефрит, он высыпал ее на скорченное тело последнего из творцов. Нефрит побежала за новыми камешками. Бурый поднял голову и позвал. Из тростников вышли новые приемыши.
Вскоре Кури, последний из своего рода, лежал под грудой камней на том самом месте, где его первобытные предки впервые подняли головы от земли, чтобы спросить: «Что?» и «Почему?».
Приемыши провели еще одну ночь, дивясь белому сиянию окна Кури, раскачиваясь в такт волновавшей их кровь музыке. Наконец Бурый обнял хвостом плечи Нефрит и потянул ее к новой жизни.
Окна дома Кури все так же приветствовали каждое время дня, но по мере того, как гасла небесная гостья, восточное окно замолкало – до времени, когда комета, быть может вернувшись на новый круг, напомнит Земле о существах, которые правили ею так недолго.
Теперь же звезда, названная Полынь, продолжала путь к западу через Африку. Ее яркие лучи будили уснувших птиц, заставляли трубить и мычать больших зверей, блестели в глазах крадущихся хищников и скачущих грызунов.
Комета протянула серебряную дорожку через океан, металлическим отливом коснулась дельфиньих спин и нежных плавников летучих рыб.
Где-то далеко, на побережье Бразилии, несколько древоподобных созданий качали ветвями на ветру. Кончики ветвей терлись друг о друга, смыкаясь и размыкаясь. Когда комета пролила на них свое сияние, светочувствительные веточки потянулись к небу. Другие замахали, хлопая соседей.
– Что? – шептали они. – Почему?
* * *
All of the stories are copyright in the name of the individual authors or their estates as follows, and may not be reproduced without permission.
«The Rain at the End of the World» © 1999 by Dale Bailey. First published in Fantasy & Science Fiction, July 1999. Reprinted by permission of the author.
«The Books» © 2010 by Kage Baker. First publication original to this anthology. Printed by permission of the author and the author's agent, Linn Prentis Agency.
