Текст книги "Апокалиптическая фантастика"

Автор книги: Роберт Сильверберг

Соавторы: Фредерик Пол,Кори Доктороу,Фриц Ройтер Лейбер,Кейдж Бейкер,Аластер Рейнольдс,Стивен М. Бакстер,Элизабет Бир,Дейл Бейли,Джек Уильямсон,Роберт Рид
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

– Они только что привезли в город груз копченого мяса бизонов и одичавшего скота.

– С каких это пор они начали делиться?

– С этой зимы. Слишком много скучающих детишек путается под ногами, а когда им некуда тратить энергию, они начинают озоровать. Вот они и решили, что пора задать этой команде работу, – может быть, в обмен на игрушки или еще что-то.

– А какое качество у их мяса?

Джек ответил на вопрос взглядом.

– Такое же, как у меня?

– Нет, и поэтому у тебя всегда будут покупатели, Ной. Во всяком случае, пока я этим занимаюсь.

И почему мне эта новость не показалась доброй?

– Пьяницы Мартины или нет, но работу они проделали, достойную уважения. Аромат у мяса не столь хорош, как у твоего, да и жевать его надо долго. Но людей оно вполне устраивает.

– И много они привезли?

Джек оценил взглядом мой груз, прежде чем ответить:

– Вдвое больше, чем ты.

– Проклятье!

– В этом и суть проблемы, – сказал он. – Наш рынок уже практически насыщен.

Меня нередко тревожило, как бы мои соседи не занялись охотой, поскольку лоси и бизоны достаточно расплодились. Но застрелить зверя – легкая работа. Трудно разделать тушу, а умение коптить это постное мясо и вовсе сродни искусству. Если бы я сегодня не приехал в город, то до сих пор ощущал бы себя богачом. Но теперь я разом стал бедняком, отгоняющим худшие страхи и гадающим лишь об одном – как бы недели трудов не пошли прахом. И хуже всего то, что мой лучший друг в Спасении наносит смертельный удар.

– У тебя все еще остались верные покупатели, – напоминает Джек.

Я киваю.

– И помни, что ртов в городе прибавилось. За последний год – почти двадцать.

Я жду.

Он называет сумму. Это половина того, на что я рассчитывал, но я знаю, что это больше, чем он должен мне заплатить. Это благотворительность, а я должен улыбаться. Потом он зовет четырех своих сыновей помочь разгрузить мясо, а я ловлю себя на том, что высматриваю его знаменитых дочек. Я нигде их не вижу. Когда парни Джека начинают работать, он поворачивается ко мне и говорит:

– Дела лучше не станут, Ной.

– Ты о Мартинах?

– Нет, о проклятых меннонитах, – поясняет он, махнув на юго-восток. – Их семейства с холмов сейчас расчищают пастбища, возводят изгороди и улучшают породу коров с помощью лучших быков.

– Тиграм нравится говядина, – замечаю я.

Джек кивает, ему тоже хочется в это верить.

– Но они могут решить проблему хищников, – предупреждает он. – Обучить крупных собак охранять стада и предупреждать лаем, если кто-то на них позарится. Волки, пумы, даже тигры… всем им придется хорошенько задуматься, когда эти бородатые мужики начнут палить в них из больших ружей.

Я печально усмехаюсь. Джек пожимает плечами:

– В следующем году, хотя и в малых количествах, они уже начнут поставлять к столу говядину.

И я ругаюсь.

Он этого ожидает. И, предчувствуя неминуемую потерю, добавляет:

– Меннониты – деловые парни. И всегда такими были. Рано или поздно они построят бойню и холодильник. И с этого момента мы с тобой будем искать любую работу.

Значит, ничего хорошего не светит никому. Впрочем, проблемы Джека меня не волнуют. Мы друзья, даже партнеры. Но когда твоя собственная жизнь катится под откос, просто поразительно, насколько мало начинаешь думать об остальных неудачниках.

Поездка в город обычно включает посещение единственного официального бара под названием «Магазин лоскутных одеял». Христиане не любят пить на публике, поэтому городская политика ограничивает выпивку одной порцией пива в день – разумеется, подаваемого в очень высоком бокале. Но полученных от Джека бартерных чеков не хватит на провизию и одежду, которые нам нужны. Поэтому я, мрачный и трезвый, прохожу мимо бара, направляясь вместо него в гости к мамочке. Проходя через городскую площадь, я останавливаюсь то здесь, то там поболтать со знакомыми. Никто не упоминает Лолу, ничто важное не обсуждается. Они хотят знать, как у меня дела. Говорят, что выгляжу я бодрым и сытым. Что нового случилось в вашей глуши? Привез ли я оленину, как обычно? Достаточно ли сильные стоят холода? Молодежь утверждает, что нынешняя зима должна быть такой же, как и прежние, но старик Феррис с ними не согласен.

– Я видел зимы еще более морозные и снежные, – говорит он. – А вырос я в Оклахоме.

Оклахома когда-то была реальным местом. Теперь же это слово, которое семидесятилетний старик вполне мог и выдумать.

– Идешь проведать маму?

– Иду.

Феррис кивает:

– Помолись за нее и от меня, хорошо?

– Да, сэр. Обязательно.

Кладбище разместилось на северном склоне холма, слишком крутом, чтобы там что-либо выращивать. Оттуда открывается вид на крыши и солнечные батареи, низины, холмы и прерии, тянущиеся до самого горизонта. Если смотреть на восток, вниз по течению, местность с отдалением меняется от мертвого бурого цвета до стерильной холодной серости. Эта серость обозначает прямоугольную сетку асфальтированных улиц и столько домов, что не сосчитать. Я никогда не войду в город снова. Я поклялся в этом много лет назад, и эту клятву я держу лучше, чем большинство остальных. Несколько ветшающих зданий могут выглядеть благородными и величественными, но местность, где жили и умерли сотни тысяч людей, никогда не станет благородной. По сравнению с ней кладбища – замечательные места, даже когда трава там бурая. На кладбище не пахнет, оно не плачет от боли, а вид аккуратных могил никогда не пробуждает у меня мысли об утратах и жутких потерях, которые всегда приходят, когда полмиллиона призраков начинают что-то шептать единым жалобным голосом.

Не знаю, что думать о загробной жизни. Но я никогда не поверю в эти лубочные идеи рая и ада.

Могильная плита матери – квадратный блок, вырезанный из местного известняка, с высеченными на гладкой поверхности ее именем, датами рождения и смерти и обычной эпитафией. Моя мать верила в Бога и любила Христа и брала уроки из той странной старинной книги. Эти уроки и спасли мне жизнь, и благодаря им я стою сегодня на этой промерзшей земле. Мать всегда действовала, побуждаемая тем, во что верила, а поскольку сердцу не прикажешь, мой бедный отец и его сердце обычно уступали ее безумным решениям.

Я никогда не смогу разобраться в их любви. Но будь я благодарным сыном, то опустился бы сейчас на колени на эту холодную священную землю, сложил руки и поблагодарил бы мать и Господа за эту возможность быть живым и видеть, как мир принимает новый и неожиданный облик.

Но я не благодарный сын.

Мой маленький ритуал – я проделываю это всякий раз, приезжая в город, – я выполняю ради моей жены. Много лет назад большинство местных жителей обращались с Лолой и ее семьей очень несправедливо. Одна резкая пожилая женщина находилась в центре этих неприязненных чувств и мелочного презрения. Еще мальчишкой я понимал, что моя будущая жена не заслуживает, чтобы ее так шпыняли. Но что было, то было. Ответственность за это несет моя мать, и даже за годы после ее смерти эта боль не утихла. Вот почему я обычно выпиваю в баре высокий бокал пива и иду на кладбище. Там я внимательно осматриваюсь, удостоверяясь, что вокруг никого нет, потом быстро расстегиваю штаны и мочусь на ее грубое надгробие.

Это приятнее, чем молитва. И я проделал это и сегодня – пусть и без помощи пива, но обошелся и без него, – и я как раз заканчивал, когда произошло нечто неожиданное. Сперва послышался звук работающего мотора, и лишь потом я заметил на шоссе восточнее города удивительную машину.

Какого типа этот грузовик?

Я застегнул пуговицы. Пока я возился с ремнем, таинственная машина въехала на городскую площадь. Длинная алюминиевая коробка располагалась высоко на толстых шинах, ветровое стекло напоминало окно дома, и как минимум вдоль одного из длинных бортов виднелось несколько окошек. К машине был прицеплен большой трейлер, везший, судя по всему, запасной топливный бак и различные припасы.

Из какого-то глубокого и неожиданного уголка в голове пробилось воспоминание. Да, эта машина утратила первоначальный вид и была переделана, чтобы выдержать плохие дороги этого мира и нехватку топлива. Но из глубин памяти ее название всплыло невозможным ответом.

Это RV [81]81
  RV («recreational vehicle») – машина для отдыха. Американское название трейлера, имеющего жилое пространство и оборудованного домашними удобствами (кухня, туалет, спальня и т. п.).


[Закрыть].

Но что эти буквы обозначают?

Этого я вспомнить не смог. Возможно, я этого никогда не знал. Но в памяти отложилось, что это лучшее из чудес, нечто такое, о чем можно лишь мечтать, и теперь эта глупая мальчишеская часть моей личности затрепетала, наполняя меня счастьем.

Мне было семь лет, и я был рад путешествовать по миру, питаясь консервами и выбирая себе новую одежду, когда пачкалась прежняя, в сущности новая. Такая жизнь казалась естественной, и я не жаловался. Потом отец услышал разговор по коротковолновому радио. Люди нашей веры говорили о городе, который оставили пустым и чистым и где жизнь обещала снова стать легкой. Но разве все вокруг и так не было замечательным? Мертвецы уже больше не воняли. Мне нравилась бродячая жизнь и ее ежедневные ритуалы – помогать отцу обшаривать пустые дома в поисках патронов, инструментов и ключей к машинам, которые еще могли ездить. Масштаб катастрофы был огромным. Но, опять-таки, для мальчика все вокруг огромное. И нет ничего естественнее, чем смерть. Насколько мне было известно, люди жили так со дня творения: процветание всякий раз делало людей чересчур гордыми, а затем Господь насылал на них потоп или что-то похуже, убивая исключительно грешников.

Так говорилось в молитвах моей матери. Каждый вечер и каждое утро и всякий раз, когда мы садились есть добытую еду, она благодарила Бога за сокровища, оставленные побежденными неверующими.

Я молился, и отец молился, но не как мать. Именно она решила, что нам нужно ехать в Спасение. Отец не возлагал на это особых надежд, но не смог найти веских причин для отказа. Поэтому мы нашли новую машину для нового начала, и к концу путешествия мне уже не терпелось увидеть это таинственное место. Мы пересекли половину штата, прежде чем стали огибать по широкой дуге огромный город. Мать указывала дорогу, отец следил за стрелкой топливомера. А я разглядывал тысячи пожаров, кайфуя от вида столбов дыма, опирающихся на грязные языки пламени, и запахов пластика и старой древесины, сгорающих в диком и чудесном огне. Я не задумывался о последствиях вдыхания дыма для здоровья. Мне было семь лет, пожары были развлечением, а эта важная поездка казалась великим приключением в бедной событиями жизни.

Но как только мы приехали в Спасение, нас охватило разочарование. Мы оказались в числе поздних приезжих, и свободными остались лишь несколько недостроенных домов. Мэр поприветствовал нас как христиан, и в честь нашего приезда был устроен скромный обед. Но в нашем доме не было солнечных панелей или ветряных генераторов. В стенах были прорезаны отверстия для труб и проводов, но делать проводку еще не начали. У меня неожиданно появились знакомые мальчишки, но играть с ними мне было некогда – я был слишком занят. Родители загрузили меня делами. Феррис стал нашим первым другом, помогая с самой тяжелой работой. Он рассказал, как, приехав, обнаружил заброшенный город, где не было даже привычных мертвецов. Но, опять-таки, богатые грешники обычно умирали в далеких госпиталях и хосписах. Как еще можно было такое объяснить? Жизнерадостный от природы, Феррис улыбался и пел старые песенки, помогая, вместе с несколькими другими мужчинами, плотничать и прокладывать трубы и проводку в нашем доме. Но у каждого имелись обязанности и в собственных домах. Люди с реальными навыками были редки, и мэр со своими приближенными монополизировал их время. Мои родители старались как могли, учась на своих ошибках. Если мне везло, пожаров было мало и погода стояла ясная, я ездил с отцом в город. Мы искали там полезные машины или материалы, которые можно было на что-то обменять. Мне нравились эти короткие путешествия. Свою первую дичь я подстрелил в одном из городских парков, а отец помог мне освежевать кролика и приготовить его на обед.

Когда день стал клониться к закату, он сказал:

– Нам надо возвращаться домой.

– Зачем?

Он рассмеялся, покачал головой и признался:

– Сам не знаю зачем.

Я стал ему доказывать, что мы можем переночевать здесь, а вернуться завтра. Он задумался над преимуществами такого плана. Потом добавил свой веский аргумент в пользу того, чтобы задержаться:

– Нам не надо будет молиться до завтра.

Мы не помолились до того, как сели есть кролика. А я и не заметил.

– Что ты думаешь о Спасении, Ной?

Я крепко задумался, пожал плечами и сказал:

– Там вроде все нормально.

Отец промолчал.

– А тебе в городе нравится? – спросил я.

Ему не хотелось отвечать напрямую, и он решил, что лучше перечислить:

– Когда наш дом достроят, у нас будет электричество, вода и все удобства. А во дворе мы сможем выращивать овощи, чтобы растянуть запас консервов, и ты пойдешь в школу с другими детьми.

– А ты будешь нас учить?

Отец прежде был учителем. Но вопрос, похоже, застал его врасплох.

– Если захотят, чтобы я учил, то да.

Но никто его никогда не спрашивал, а у отца хватало ума не предлагать свои услуги.

После того первого года жизнь в Спасении стала обычной. Даже нормальной. Я ходил в школу и церковь и не имел причин гадать, откуда у меня завтра возьмется еда. Что было и хорошо, и плохо. К нам все приезжали новые люди, кое-кто из очень отдаленных частей страны, и, хотя некоторые задерживались, многие находили причины, чтобы ехать дальше. Большинство не были верующими, или мы не считали их таковыми. Почему гнев Божий их пощадил, оставалось для меня загадкой. Но одна не заслуживающая внимания семья была особенно упрямой, заявляя, что больше им ехать некуда. Они построили новый дом на холмах. Отец у них оказался талантливым плотником, поэтому находил работу даже у тех, кто его презирал. У него была дочка, Лола. Мать учила ее дома, и церковные службы они посещали очень редко. Но я стал заговаривать с девочкой всякий раз, когда видел ее, и мне было приятно, что она улыбалась и радостно со мной болтала.

Мать это заметила и решила, что лучше меня предупредить:

– Она нехорошая девочка, Ной. Держись от нее подальше.

– Откуда ты это знаешь?

У матери имелось много талантов. Она умела разговаривать с Богом и убеждать себя в чем угодно и становилась просто чудом, когда требовалось манипулировать другими людьми. Но лучше кого угодно она умела «читать» людей, оценивая их души и отмечая слабости.

– Родители Лолы – притворщики, – заявила она. – Они говорят правильные слова, но слова ничего не значат, если за ними не стоят чувства.

Но в нашей семье мать была не единственной проницательной личностью.

– А как насчет папы? – спросил я.

Несколько секунд она пристально смотрела на меня, потом отвела взгляд и спросила:

– О чем это ты?

– Он произносит правильные слова. Но не думаю, что он в них верит.

– Что ж, – сказала она, и ее ледяные глаза отыскали меня. – Никогда этого не повторяй. Ты меня понял?

Я-то понял, но это уже не имело значения. Мы не были единственными, кто присматривался к другим, а идеи, особенно идеи опасные, живут собственной жизнью. Подобно болезням, их может разносить ветер, и они развиваются там, где отыскивают слабое место.

Через два года после нашего приезда первый из мэров Спасения был с треском выгнан. Три девушки оказались беременны, каждая назвала мэра отцом, и, может быть, так оно и было. Может быть. Но главное, что он перестал быть мэром, а мать сделалась очень важной персоной. Она входила в ближайшее окружение нового мэра и как-то неожиданно стала посещать собрания и выполнять некие важные, но неопределенные обязанности, не имея официальной должности, но обретя тем не менее значительное влияние. Люди улыбались ей, даже если презирали. Она организовала группу по изучению Библии, и женщины боролись за возможность сидеть в нашей гостиной и читать о Божьих карах и милосердии. Когда у нас собирались эти дамы, отец куда-то исчезал. Затем он начал пропускать воскресные службы. И тут историю можно рассказать по-разному: или мать защищала отца, стараясь отводить от него угрозу как можно дольше. Или как раз она решила, что надо что-то делать с сомневающимся в наших рядах.

В любом случае однажды утром я проснулся из-за того, что рот мне накрыла отцовская ладонь. Он велел мне идти за ним, и мы вышли во двор, пройдя мимо сарая с аккумуляторами, хранящими вчерашнее солнце, и поленницы дров, хранящих сорок лет солнечного света. Так говорил бы со мной этот бывший учитель, объясняя, как устроен мир. Но в тот день уроков уже не было. У него едва хватило времени сказать, что он уезжает. Уезжает прямо сейчас, и это наше прощание.

Я не спросил почему. В этом не было нужды. Я лишь попросил:

– Возьми меня с собой.

Он покачал головой:

– Не могу, Ной. Нет.

– Куда ты едешь?

– Сам не знаю, – признался он, явно тревожась о том, что будет дальше.

Я не испытывал страха. До этого момента я не мог оценить, насколько сильно мне хотелось освободиться от этого города и его жителей – во всяком случае, от большинства этих жителей, – поэтому я и попросил его взять меня с собой, поэтому меня и душил гнев, когда я смотрел, как человек, которого я люблю, одиноко залезает в грузовик, в котором горючего вряд ли хватит и на пятьдесят миль.

Ему было жаль меня. Я это видел. Желая облегчить расставание, он сказал:

– Я когда-нибудь вернусь. Вот увидишь.

Он лгал. Я-то это видел, а он, возможно, нет. Он лгал себе, как поступал все эти годы, когда притворялся, будто верит в то, во что его заставляла верить безумная жена.

Я заплакал. А потом босиком бежал за грузовиком по дороге вдоль реки, и бежал изо всех сил, даже когда грузовик уже скрылся вдали. Затем я споткнулся, упал, ободрал колени и похромал домой. Мать сидела за столом на кухне. Она плакала, но к тому времени слезы у нее уже высохли. Мать выглядела старой и особенно строгой. Эта женщина когда-то была красивой. До того как стать матерью, она была и вовсе красавицей. Я видел ее на старых фотографиях. Но та женщина за последние несколько лет медленно умерла, а то, что сидело передо мной, было черствым существом, неспособным выдавить даже утешительную ложь.

– Он очень правильно поступил, – заявила она. – Уехал тайно, пока его любимым существам не был причинен вред…

– А как же я? – выпалил я.

– Ты? – Она уставилась на меня, пожала плечами и, устало вздохнув, признала: – Ты или выживешь, или погибнешь, Ной. В любом случае твоя судьба целиком зависит от тебя.

Трейлер стоял на выложенной из кирпича дороге, окаймляющей засеянную травой городскую площадь. Большой мотор машины был выключен, но там до сих пор что-то пощелкивало. Поблизости собралось человек двадцать взрослых, предупреждая детей и друг друга, что надо держаться на расстоянии. Они достали оружие, и, помимо ружья, у каждого наверняка имелась под рукой и парочка пистолетов. Истории о бандитах были обычной темой для разговоров, и людям хотелось проявить осторожность и благоразумие. С какой стати безымянным врагам пришло бы в голову разъезжать в старом мобильном доме, оставалось загадкой. Но, само собой, я тоже подошел к толпе, стал слушать, как остывает мотор, и всматриваться в запыленные окна.

За стеклом кто-то шевельнулся.

Тут же зазвучали молитвы, соседи взялись за руки. Но когда кто-то потянулся ко мне, я протолкался мимо всех, включая детей, и вышел вперед.

– Ной, – с упреком произнес за спиной кто-то из взрослых.

Потом девочка, судя по голосу лет двенадцати, выпалила:

– А кто этот дядя?

Я редко бываю в городе, поэтому не все меня знают.

– Это сын Элен, – пояснил старый Феррис.

Мне было как-то странно приятно узнать, что меня все еще определяют как последствие некоего мелкого биологического происшествия.

Я прошагал полпути до машины и остановился.

Из толпы выбрался Мясник Джек, подошел ко мне и нервно подмигнул.

– Ты что об этом думаешь? – шепотом вопросил он.

Гадать можно тысячу лет, так и не узнав истины. Я ничего не ответил, и мы подошли к большой передней двери трейлера, секунду помедлили, и каждый из нас похлопал ладонью по грязному металлу.

– Эй! – окликнул Джек, и тут дверь открылась.

Резкое шипение сжатого воздуха напугало нас, и мы отскочили назад. Я так нервничал, что расхохотался, и как раз это увидела, показавшаяся из двери молодая женщина.

А увидела она хихикающего придурка. Я же увидел женщину лет двадцати, бодрую и очень привлекательную. Улыбаясь так, словно это было ее естественное выражение лица, она спрыгнула на нижнюю ступеньку и ухватилась за дверную ручку, подавшись к нам. Перед нами была стройная красавица с длинными золотистыми волосами, а брючки обтягивали ее так, что дальше некуда. Не скажу, что я влюбился. Но первое, что мне пришло в голову: будь я лет на десять моложе, то безнадежно и позорно сошел бы с ума от такого зрелища.

– Хорошо-то как, – сказала она.

В ее словах ощущался акцент – теплая и дружественная манера речи, совершенно новая для меня.

– Ребята, вы не поможете бабуле? – спросила она.

Джек взглянул на меня.

Я предположил, что это может оказаться ловушкой. Прелестная девушка заманивает ни о чем не подозревающих мужчин в свой мобильный дом, делает их пленниками, а потом эксплуатирует разными мерзкими способами. Но рискнуть все же стоит, решил я. Поэтому первым поднялся в трейлер, Джек протопал следом.

– Спасибо, спасибо, – поблагодарила женщина и добавила: – Папа надорвал спину, а у меня сил не хватит, чтобы сделать все самой.

То, что снаружи выглядело огромной грязной коробкой, внутри оказалось меньше, и пыли тут было меньше, чем я ожидал увидеть. Тут пахло людьми, недавней стряпней и утренним посещением туалета. Папа оказался настороженным типом лет на пять старше меня, сидящим у столика, на котором счастливый путешественник может перекусывать, любуясь проплывающими за окном видами. Я помнил достаточно, чтобы мысленно сложить эту привлекательную картинку. Так жили миллионы людей. Прежде. И жгли бензин танкерами, разъезжая по своему счастливому миру по гладким дорогам.

– Я привела помощников, бабушка, – громко и уверенно объявила девушка.

Папа все еще разглядывал незнакомцев и поблагодарил нас легким кивком, когда мы проходили мимо. Старая женщина лежала у задней стены на большой кровати, где запросто смогли бы спать двое. В жизни не видел женщины с такими пропорциями. Наверное, в молодости она была всего лишь крупной, но время и слишком обильная еда сделали ее поразительно толстой. Если верить единственным весам у меня дома, я, отъевшись на лосятине, вешу двести фунтов. Но не хотел бы я, чтобы эта леди встала на мои весы. Уж больно она толстая. А еще хуже то, что на ее круглом гладком лице имеются голубые глаза, которые смотрят на меня, на Джека, на блондинку, но остаются при этом пустыми.

Наверное, она слепая.

Но нет. Она вдруг спрашивает:

– Ты кто?

Я начинаю отвечать, но девушка меня опережает:

– Я Мэй, а ты моя бабушка.

Она выпаливает эти слова мгновенно, словно рефлекторно. Как будто произносит их сотню раз ежедневно. Она достаточно терпелива, но я замечаю, что она даже не старается говорить приветливо. Это лишь прагматичные слова, предназначенные, чтобы переждать несколько следующих секунд.

– Мэй?

– Да, бабушка.

– Где мы, Мэй?

– Дома. В твоем доме. – Потом она смотрит на меня и с той же улыбкой просит: – Не могли бы вы встать по бокам от нее и поднять? Думаю, она нам поможет. И мы сможем вывести ее на улицу.

Мне не хотелось прикасаться к этой странной женщине. Я сам изумился, насколько сильно желаю найти повод, чтобы этого не делать.

Но мясники сделаны из более крепкого материала. Джек бросился на помощь, и его пример заставил меня ухватиться за другую руку и плечо. Бабушка оказалась бледной, мягкой и очень прохладной. Жира на ней было столько, что я не ощущал под ним кости. Как и было обещано, она помогала нам по мере сил. Кряхтя, мы смогли поставить ее на огромные ноги, развернуть боком, чтобы она протиснулась в проход, и под руководством внучки, толкая и вытягивая, мы провели старую леди по трейлеру, поддерживая ее, чтобы она не рухнула на пол. Но она все-таки рухнула, у самой двери.

– Проклятье! – не удержалась любящая внучка.

Но старуха упала как знаток этого дела – просто осела на пол, без жалоб или заметных повреждений. Мужчина с больной спиной поднялся-таки со скамьи и направился к нам. Все принялись тянуть бабулю за вялые руки и толкать сзади.

– Попробуй встать, бабушка, – несколько раз сказала Мэй, без злобы, но настойчиво.

Затем повернулась и окликнула мужчину, сидящего в кабине. Я его не сразу заметил, потому что он сидел за рулем и наблюдал за разворачивавшейся драмой с полным безразличием.

– Давай поднимай задницу! – велела девушка.

Водителя едва можно было назвать взрослым – на вид он был года на два моложе ее и, судя по внешности, близкий родственник всех остальных. Но там, где у бабушки был объем, у парня были мышцы. В жизни не видывал человека крупнее и сильнее. Он целиком заполнял огромное кожаное кресло, держась за подлокотники огромными руками. И шевелиться он явно не собирался.

– Помоги, – сказал теперь уже отец девушки.

Силач лишь поджал губы, выдав дерзкий ответ совершенно беззвучно.

– Черт побери, сын! Нам нужна твоя помощь!

Моя неприязнь к парню родилась мгновенно. Но у гнева есть свои плюсы, и я совсем не слабак. Желая показать этому идиоту, что такое смелость и решительность, я подхватил бабулю под мышки, закряхтел и уперся ногами, поднимая ее дряблое тело в положение, где мне уже смогли помочь остальные. Мы тянули ее вверх, пока ноги-колоды не вспомнили, что они предназначены для ходьбы.

– Сюда, бабушка, – проворковала девушка.

– Ты кто?

– Твоя внучка Мэй.

– Где мы, Мэй?

Мы подвели ее к ступенькам. Вот где мы находимся. Теперь я принял всю нагрузку на себя, и девушка мне лишь немного помогала. Я удерживал старуху за влажные прохладные подмышки, держась на пару ступенек выше ее и направляя ее спуск.

– Это дом, бабушка, – все повторяла Мэй. – Ты дома.

Таким тоном праведные люди разговаривают со стариками. Дом – это волшебное место отдыха и безопасности, и я предположил, что девушка пудрит бабуле мозги небольшой и безобидной ложью.

Первый шлепанец коснулся земли, и старуха едва не рухнула снова. Но я резко дернул ее вверх и крепко держал, пока опускалась другая нога.

– Спасибо. Вы нам так помогли, – поблагодарила Мэй с усталой улыбкой.

Я задыхался, а спина жутко болела, но я все равно был горд собой.

– Уинстон такой козел, – доверительно сообщила она.

– Он ваш брат? – предположил я.

– Мне так сказали, – ответила она и, поскольку я был новым слушателем этой наверняка очень старой семейной шутки, от души расхохоталась.

– Меня зовут Ной, – представился я.

Мэй не просто улыбнулась. Она повторила мое имя, заставив его прозвучать лучше, чем обычно, и протянула ладошку, теплую и уютную. Пожав мне руку, она чуть задержала свою ладонь в моей.

Вдохновленная солнышком или свежим воздухом, бабуля стояла без посторонней помощи. Благочестивые жители Спасения подошли ближе и принялись разглядывать ее и трейлер. Старуха вгляделась в их лица, затем повернулась и с легким любопытством уставилась на трейлер. В ее взгляде читался невысказанный вопрос: «Что это за штуковина?»

Я уже не держал Мэй за руку, но мы стояли рядом. Бабуля совершила медленный поворот, по-своему величественный. Потом ее взгляд остановился на одном из ближайших домов – трехэтажном здании, предназначенном питаться солнечным светом и ветром и не давать отходов, – и ясным и уверенным голосом она спросила:

– Что это за город? Где я?

Ее безобидное смущение меня едва не рассмешило.

Мэй подмигнула мне и ответила:

– Это город Спасение, бабушка. Он точно такой, каким ты его описывала. И какой он чудесный, правда?..

Мой отец уехал. Он не был официально выселен и уж тем более не был изгнан, и другие взрослые стали относиться ко мне с необыкновенной предупредительностью. Участливые голоса спрашивали, как я себя чувствую. Едва знакомые люди ободряли меня, дружески похлопывая по плечам или спине. Теперь я был одним из семьи, и каким хорошим молодым человеком я стал. Но те же голоса принялись нашептывать: мол, нашей общине стало лучше без этого очень трудного ее члена. Никто не жалел о моем отце. Никто не хотел его возвращения. Проблемами были его странные идеи и поведение, но недоброжелатели предпочитали высмеивать его кривые плотницкие изделия и неумение выращивать томаты. Нынешний мир требует сотрудничества и компетентности, и как сможет выжить человек, почти ничего не умеющий делать руками?

В один из дней учительница предупредила мой класс, что легкая добыча кончается. Хорошую воду стало труднее найти, а плохая вода портит консервированные продукты. Потом она взглянула на меня и одним взглядом поведала, что думает о моем отце. А затем с победной улыбкой пообещала, что скоро, очень скоро последние из нечестивцев попадут на суд Божий.

В Спасении изначально не имелось школы. Жившие там дети учились дома с помощью Интернета и «умных» программ. Моя школа находилась в бывшем магазинчике экологически чистых продуктов, в котором демонтировали кладовые и холодильники, а освободившееся место разделили на классные комнаты. Моими учительницами стали женщины с малым жизненным опытом и случайными талантами, которые тем не менее добровольно вызвались стоять перед толпой детишек, предоставив нам возможность заняться чем-то другим, нежели прополка грядок или выполнение поручений по дому.

Одна из таких дам очень старалась преподавать нам историю. Наши раздобытые в разных местах учебники описывали кое-какие исторические периоды до тошноты подробно, в то время как большая часть прошлого оставалась пустой и неизвестной, как окраины Вселенной. Учительнице нравилось показывать нам фильмы, которые были еще старше, чем она сама. Подключая к телевизорам стареющие DVD-проигрыватели, она просвещала нас о тех давно ушедших днях, когда все курили и все умели петь и танцевать. Но еще полезнее были ее воспоминания о жизни, какой она была в недавнем прошлом. Она была одаренным рассказчиком, которому достались слушатели как раз подходящего возраста, чтобы помнить кое-что о прежнем мире, и она целыми днями болтала о своей потерянной жизни, как у них с мужем было четыре машины на двоих и как они жили в большом прекрасном доме – только вдвоем. У нее была маленькая семья – не было детей. Они с мужем пережили худшее, но он умер от сердечного приступа всего через несколько дней после их приезда сюда. Мало кто мог с такой легкостью рассказывать о конце света. Большинство взрослых лишь при упоминании этой темы становились молчаливыми и странными. По наша учительница не потеряла столько, сколько потеряли другие, и, благословленная неувядающим оптимизмом, заявляла, что совершенно уверена в Божьем милосердии и существовании рая.