Текст книги "Паломничество на Землю"
Автор книги: Роберт Шекли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 92 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
Потолкуем малость?
Посадка прошла как по маслу, несмотря на капризы гравитации, причиной которых были два солнца и шесть лун. Низкая облачность могла бы вызвать осложнения, если бы посадка была визуальной. Но Джексон считал это ребячеством. Гораздо проще и безопасней было включить компьютер, откинуться в кресле и наслаждаться полетом.
Облака расступились на высоте двух тысяч футов. Джексон смог убедиться в правильности данных предварительной разведки: внизу, вне всяких сомнений, был город.
Его работа была одной из немногих в мире работ для одиночек, но, как это ни парадоксально, для нее требовались крайне общительные люди. Этим внутренним противоречием объяснялась привычка Джексона разговаривать с самим собой. Так делало большинство людей его профессии. Джексон готов был говорить со всеми, с людьми и инопланетянами, независимо от их размеров, формы и цвета.
За это ему платили, и это так или иначе было его естественной потребностью. Он разговаривал в одиночестве во время долгих межзвездных полетов, и он разговаривал еще больше, когда рядом с ним был кто-нибудь или что-нибудь, что могло бы отвечать. Он считал большой удачей, что за его любовь к общению ему еще и платят.
– И не просто платят, – напомнил он себе. – Хорошо платят, а ко всему прочему еще и премиальные. И еще я чувствую, что это моя счастливая планета. Сдается мне, есть шанс разбогатеть на ней – если, конечно, меня там не убьют.
Единственными недостатками его работы были одиночество межпланетных перелетов и угроза смерти, но за это он и получал такие деньги.
Убьют ли они его? Никогда не предскажешь. Поведение инопланетян так же трудно предугадать, как и поступки людей, только еще труднее.
– Я все же думаю, что они меня не убьют, – сказал Джексон. – Я прямо-таки чувствую, что мне сегодня повезет.
Эта простая философия была ему поддержкой многие годы, в одиночестве бесконечного пространства, на десяти, двенадцати, двадцати планетах. Он и на этот раз не видел причин отказываться от нее.
Корабль приземлился. Джексон переключил управление на режим готовности. Он проверил показания анализатора на содержание в атмосфере кислорода и других жизненно важных химических элементов и быстро просмотрел данные о местных микроорганизмах. Планета была пригодна для жизни. Он откинулся в кресле и стал ждать. Конечно же, ждать долго не пришлось. Они – местные жители, туземцы, аборигены (называйте их как хотите) – вышли из своего города посмотреть на корабль. А Джексон сквозь иллюминатор смотрел на них.
– Ну что ж, – сказал он, – похоже, что на этой захолустной планете живут самые настоящие гуманоиды. А это означает, что старый дядюшка Джексон получит премию в пять тысяч долларов.
Жители города были двуногими моноцефалами. У них было столько же пальцев, носов, глаз, ушей и ртов, сколько и у людей. Их кожа была телесно-бежевой, губы – бледно-красными, а волосы – черными, каштановыми или рыжими.
– Черт возьми! Да они прямо как у нас на Земле! – воскликнул Джексон. Видит бог, за это мне полагается дополнительная премия. Самые что ни на есть гуманоиды!
Инопланетяне носили одежду. У некоторых было что-то вроде тросточек палки с тонкой резьбой. На женщинах – украшения с резьбой и эмалью. Джексон сразу же определил, что они стоят приблизительно на том же уровне, что и люди позднего бронзового века на Земле.
Они разговаривали друг с другом и жестикулировали. Конечно, Джексон их не понимал, но это не имело значения. Важно было то, что у них вообще был язык и что его голосовые органы могли воспроизводить звуки их речи.
– Не то что в прошлом году на той тяжелой планете, – сказал Джексон. Эти сукины дети со своими ультразвуками! Пришлось носить специальные наушники и микрофон, а в тени было за сорок.
Инопланетяне ждали его, и Джексон это знал. Первые мгновения непосредственного контакта всегда были самыми беспокойными.
Именно тогда они, вероятнее всего, могли вас прикончить.
Он неохотно прошел к люку, отдраил его, протер глаза и откашлялся. Ему удалось изобразить на лице улыбку. Он сказал себе: «Не дрейфь, помни, что ты просто маленький старый межпланетный странник, что-то вроде галактического бродяги, который собрался протянуть им руку дружбы, и все такое прочее. Ты просто заглянул сюда, чтобы немножко потолковать, и больше ничего. Продолжай верить этому, милок, и внеземные лопухи будут верить этому вместе с тобой. Помни закон Джексона: все формы разумной жизни обладают святым даром доверчивости; это означает, что трехъязыкого Танга с Орангуса-5 надуть так же просто, как Джо Доукса из Сен-Поля».
И так, с деланной храброй улыбочкой на лице, Джексон распахнул люк и вышел, чтобы немного потолковать.
– Ну, как вы тут все поживаете? – сразу же спросил Джексон, просто чтобы услышать звук своего собственного голоса.
Ближайшие инопланетяне отпрянули от него. Почти все хмурились. У некоторых, что помоложе, на предплечье висели ножны с бронзовыми клинками, и они схватились за рукояти. Это оружие было примитивным, но убивало не хуже современного.
– Ну, ну, не надо волноваться, – сказал Джексон, стараясь говорить весело и непринужденно.
Они выхватили ножи и начали медленно надвигаться. Джексон не отступал, выжидая. Он готов был сигануть назад в люк не хуже реактивного зайца, надеясь на то, что ему это удастся.
Затем двум самым воинственным дорогу преградил какой-то человек (Джексон решил, что их вполне можно называть «людьми»). Этот третий был постарше. Он что-то быстро говорил, жестами указывая на ракету. Те двое, с ножами, глядели в ее сторону.
– Правильно, – одобрительно сказал Джексон. – Посмотрите хорошенько. Большой-большой космический корабль. Полно крепкой выпивки. Очень мощная ракета, построенная по последнему слову техники. Вроде как заставляет остановиться и подумать, не так ли?
И заставило.
Инопланетяне остановились. Если они и не думали, то, по крайней мере, очень много говорили. Они показывали то на корабль, то на свой город.
– Кажется, начинаете соображать, – сказал им Джексон. – Язык силы понятен всем, не так ли, родственнички?
Подобные сцены он уже не раз наблюдал на множестве других планет, и он мог почти наверняка сказать, что происходит.
Обычно действие разворачивалось так:
Незваный гость приземляется на диковинном космическом корабле, тем самым вызывая 1) любопытство, 2) страх и 3) враждебность. После нескольких минут трепетного созерцания один из местных жителей обычно говорит своему дружку:
– М-да! Эта проклятая железяка – чертовски мощная штука.
– Ты прав, Герби, – отвечает его друг Фред, второй туземец.
– Еще бы не прав, – говорит Герби. – Черт побери, с такой уймой мощной техники и всего прочего этому сукиному сыну ничего не стоит нас поработить. Я думаю, что он в самом деле может это сделать.
– Ты попал в точку, Герби, точно так и может случиться.
– Поэтому я вот что думаю, – продолжает Герби. – Давайте не будем испытывать судьбу. Конечно же, вид-то у него вполне дружелюбный, но просто он слишком силен, а это мне не нравится. И именно сейчас нам предоставляется самая подходящая возможность схватить его, потому что он просто стоит там и ждет, что ему будут аплодировать или что-нибудь в этом роде. Так что давайте вытряхнем душу из этого ублюдка, а потом все обсудим и посмотрим, какая складывается ситуация.
– Ей-богу, я – за! – восклицает Фред. Другие выказывают свое одобрение.
– Молодцы, ребята! – кричит Герби. – Давайте прямо сейчас накинемся на этого чужака и схватим его.
Итак, они трогаются с места, но неожиданно, в последний момент, вмешивается Старый Док. Он говорит:
– Погодите, ребята, так делать нельзя. Прежде всего у нас же есть законы…
– Плевать я на них хотел, – говорит Фред (прирожденный смутьян, к тому же с некоторой придурью).
– …и, не говоря уж о законах, это может просто представлять слишком большую опасность для вас.
– Мы с Фредом не из пугливых, – говорит доблестный Герби. – Может, вам. Док, лучше сходить в кино или еще куда. А этим займутся настоящие парни.
– Я не имел в виду непосредственную опасность для нашей жизни, презрительно говорит Старый Док. – Я страшусь разрушения нашего города, гибели наших близких, уничтожения нашей культуры.
Герби и Фред останавливаются.
– Да о чем вы говорите. Док! Всего-то один вонючий инопланетянин. Пырнуть его ножом – так небось загнется не хуже нашего.
– Дураки! Schlemiels! [2]2
обормоты (евр.)
[Закрыть]– громогласно негодует мудрый Старый Док. – Конечно, вы можете его убить! Но что будет потом?
– А что? – спрашивает Фред, прищуривая свои выпученные серо-голубые глаза.
– Идиоты! Cochons! [3]3
свиньи! (фр.)
[Закрыть]Думаете, у этих инопланетян только один корабль? Думаете, они не знают, куда отправился этот парень? Вы же должны соображать, что там, откуда он прилетел, полно таких кораблей и что там будут не на шутку обеспокоены, если его корабль не объявится в срок; и наконец, вы должны соображать, что, когда они выяснят причину задержки, они разъярятся, кинутся сюда и разнесут здесь все в пух и прах.
– С чего это я должен так предполагать? – спрашивает слабоумный Фред.
– Потому что сам ты на их месте поступил бы точно так же, верно?
– Может, в таких условиях я так бы и поступил, – говорит Фред с глуповатой ухмылкой. – Да, как раз такую штуку я и мог бы сделать. Но послушайте, авось они-то этого не сделают?
– Авось, авось, – передразнивает Старый Док. – Знаешь, малыш, мы не можем ставить все на карту, рассчитывая на твое дурацкое «авось». Мы не можем позволить себе убить этого инопланетного парня, надеясь на то, что авось его соплеменники не сделают того, что сделал бы на их месте любой нормальный человек, а именно – не сотрут нас в порошок…
– Что ж, возможно, этого делать нельзя, – говорит Герби. – Но, Док, что же нам можно сделать?
– Просто подождать и выяснить, что ему нужно.
Согласно достоверным данным сцены, очень похожие на эту, разыгрывались, по крайней мере, раз тридцать или сорок. Обычно результатом их была политика ожидания. Иногда посланца Земли убивали до того, как будет услышан голос здравого смысла, но за подобный риск Джексону и платили.
Всякий раз, когда убивали посланца, следовало возмездие, быстрое и ужасное в своей неотвратимости. Конечно, делалось это не без сожаления, потому что Земля была крайне цивилизованным местом, где привыкли уважать законы. А ни одна цивилизованная нация, придерживающаяся законов, не любит пачкать руки в крови. Люди на Земле в самом деле считают геноцид делом весьма неприятным, и они не любят читать о нем или о чем-либо подобном в утренних газетах. Конечно же, посланников нужно защищать, а убийство должно караться – это все знают. Но все равно неприятно читать о геноциде, попивая свой утренний кофе. Такие новости могут испортить настроение на весь день. Три-четыре геноцида, и человек может так рассердиться, что отдаст свой голос другому кандидату.
К счастью, основания для подобных неприятностей возникали не часто.
Инопланетяне обычно соображали довольно быстро. Несмотря на языковой барьер, они понимали, что убивать землянина просто нельзя.
А затем, позже, они понемногу усваивали все остальное.
Горячие головы спрятали свои ножи. Все улыбались, только Джексон скалился, как гиена. Инопланетяне грациозно жестикулировали руками и ногами. Возможно, это означало приветствие.
– Что же, очень приятно, – сказал Джексон и, в свою очередь, сделал несколько изящных телодвижений. – Ну вот я и чувствую себя как дома. Почему бы вам теперь не отвести меня к своему вождю, не показать мне город и все такое прочее? Потом я засяду за этот ваш язык, разберусь с ним, и мы немножко потолкуем. А после этого все будет идти как нельзя лучше. En avant! [4]4
вперед (фр.)
[Закрыть]
С этими словами Джексон быстро зашагал в направлении города. Немного поколебавшись, его новоявленные друзья последовали за ним.
Все шло по плану.
Джексон, как и все другие специалисты по установлению контактов, был на редкость одаренным полиглотом. Основным оборудованием ему служила его собственная эйдетическая память и обостренный слух, позволяющий различать тончайшие оттенки звучания. Что еще более важно, у него были поразительные способности к языкам и сверхъестественная интуиция на значение слов. Когда Джексон сталкивался с непонятным языком, он быстро и безошибочно вычленял значащие единицы – основные «кирпичики» языка. В предложении он с легкостью выделял информационную часть, случаи модального употребления и эмоциональную окраску. Его опытное ухо сразу же различало грамматические явления. Приставки и суффиксы не затрудняли его; порядок слов, высота тона и удвоение были детской игрой. О такой науке, как лингвистика, он знал не слишком много, но ему и не нужно было много знать. Джексон был самородком. Наука о языке была разработана для того, чтобы описывать и объяснять то, что он и без нее интуитивно понимал.
До сих пор он еще не сталкивался с языком, которого он не смог бы выучить. Он не допускал даже мысли о его существовании. Своим друзьям из Клуба Раздвоенного Языка в Нью-Йорке он часто говорил так:
– Знаете, братва, ничего такого трудного в этих инопланетных языках нет. По крайней мере в тех, с которыми я сталкивался. Говорю вам это совершенно откровенно. Хочу сказать вам, ребята, что человек, который может изъясняться на кхмерском языке или сиукском наречии, не встретит слишком много затруднений там, среди звезд.
Так оно и было до сих пор…
Когда они прибыли в город, Джексону пришлось вынести множество утомительных церемоний. Они растянулись на три дня – явление вполне закономерное, ведь не каждый день приходилось принимать гостей из космоса. Поэтому, совершенно естественно, каждый мэр, губернатор, президент и ольдермен, а вдобавок еще и их жены хотели пожать ему руку. Их вполне можно было понять, но Джексон терпеть не мог пустой траты времени. Его ждала работа, временами не очень приятная, и чем раньше он за нее возьмется, тем скорее кончит.
На четвертый день ему удалось свести на нет официальную дребедень. Именно в этот день Джексон всерьез взялся за местный язык.
Язык, как скажет вам любой лингвист, – несомненно, самое прекрасное из всех существующих творений человека. Но прекрасное нередко таит в себе опасность.
Язык можно удачно сравнить со сверкающей, вечно меняющейся поверхностью моря. Никогда не знаешь, какие скалы могут прятаться в его ясных глубинах. Самые прозрачные воды скрывают самые предательские мели.
Джексон был готов к любым трудностям, но поначалу он их не встретил. На основном языке (хон) этой планеты (На) говорило подавляющее большинство ее обитателей («Эн-а-То-На» – буквально: людей с планеты На, или наянцев, как для себя окрестил их Джексон). Язык хон показался ему несложным. Каждому понятию соответствовало лишь одно слово или словосочетание, и в этом языке не было слияния, соположения или агглютинации. Сложные понятия выражались через сочетания простых слов («космический корабль» у наянцев звучал как «хопа-айе-ан» – корабль, летающий во внешнем небе). Таким образом, у хана было очень много общего с такими земными языками, как китайский и аннамитский. Высота тона служила не только для различения омонимов, но также могла иметь и позиционное употребление, где она выражала оттенки «воспринимаемого реализма», физического недомогания и три категории предвкушения чего-то приятного. Все это было умеренно интересным, но не представляло особой сложности для знающего лингвиста.
Конечно же, заниматься языком вроде хона было довольно нудным делом, потому что приходилось учить на память длинные описки, слов. Но высота тона и порядок слов были вещами довольно любопытными, не говоря уже о том, что без них невозможно было понять ни одного предложения. Так что в целом Джексон был вполне доволен и впитывал язык, как губка воду.
Прошло около недели, и для Джексона наступил день законной гордости. Он смог сказать своему наставнику:
– С прекрасным и приятным добрым утром вас, самый достойный уважения и почитаемый наставник; и как ваше благословенное здоровье в этот чудесный день?
– Примите мои самые ирд вунковые поздравления! – ответил наставник с улыбкой, полной глубокого тепла. – Дорогой ученик, ваше произношение великолепно! В самом деле, решительно горд нак! И вы понимаете мой родной язык почти совсем ур иак тай.
Джексон весь просиял от похвал доброго старого наставника. Он был вполне доволен собой. Конечно, он не понял нескольких слов: ирд вунковые и ур нак хай звучали немного знакомо, но гор нак было совершенно неизвестным. Однако ошибки для любого новичка были делом естественным. Того, что он знал, было достаточно, чтобы понимать наянцев и чтобы они понимали его. Именно это и требовалось для его работы.
В этот день он вернулся на свой корабль. Люк оставался открытым со дня его прилета, но Джексон не обнаружил ни одной пропажи. Увидев это, он с сожалением покачал головой, но не позволил себе из-за этого расстраиваться. Наполнив карманы различными предметами, он неторопливо зашагал назад, в город. Он был готов приступить к заключительной, наиболее важной части своей работы.
В центре делового района, на пересечении улиц Ум и Альретто, он нашел то, что искал: контору по продаже недвижимости. Он вошел, и его провели в кабинет мистера Эрума, младшего компаньона фирмы.
– Замечательно, просто замечательно! – сказал Эрум, сердечно пожимая ему руку. – Для нас это большая честь, сэр, громадное, истинное удовольствие. Вы собираетесь что-нибудь приобрести?
– Да, именно это я и хочу сделать, – сказал Джексон. – Конечно, если у вас нет дискриминационных законов, которые запрещают вам торговать с иностранцами.
– Здесь у нас не будет никаких затруднений, – заверил его Эрум. Напротив, нам доставит подлинное ораи удовольствия видеть в наших деловых кругах человека вашей далекой славной цивилизации.
Джексон подавил усмешку.
– Тогда единственная трудность, которую я могу себе представить, – это вопрос законного платежного средства. Конечно же, у меня нет ваших денег; но у меня много золота, платины, бриллиантов и других предметов, которые на Земле считаются ценными.
– Здесь они тоже ценятся, – сказал Эрум. – Вы сказали «много»? Мой дорогой сэр! У нас не будет никаких затруднений. «И никакая благл не омрачит наш мит и агл», как сказал поэт.
– Именно так, – ответил Джексон. Эрум употреблял незнакомые ему слова, но это не имело значения. Основной смысл был достаточно ясен. – Итак, не подобрать ли нам для начала какой-нибудь заводик? В конце концов, должен же я буду чем-то занимать свое время. А потом мы сможем подыскать дом.
– Это просто замечатник, – весело сказал Эрум. – Позвольте мне только прорэйстатъ свои списки… Да, что вы скажете о фабрике бромикана? Она в прекрасном состоянии, и ее можно легко перестроить на производство вора или использовать как она есть.
– А велик ли спрос на бромикан? – спросил Джексон.
– Ну конечно же, велик, даю свой мургентан на отсечение! Бромикан совершенно необходим, хотя его сбыт зависит от сезона. Видите ли, очищенный бромикан, или ариизи, используется в производстве протигаша, а там, конечно же, урожай собирают к периоду солнцестояния. Исключением являются те отрасли этой промышленности, которые переключились на переватуру тикотена. Они постоянно…
– Очень хорошо, достаточно, – прервал его Джексон. Ему было все равно, что такое бромикан, и он не собирался иметь с ним никакого дела. Его устраивало любое предприятие, лишь бы оно приносило доход.
– Я куплю ее, – сказал он.
– Вы не пожалеете об этом, – заметил Эрум. – Хорошая фабрика бромикана – это гарвелдис хагатис, ну прямо многофой.
– Да, конечно, – согласился Джексон, сетуя в душе на скудость своего словарного запаса. – Сколько она стоит?
– Что вы, сэр, цена пусть вас не беспокоит. Только сначала вам придется заполнить олланбритную анкету. Всего несколько скенных вопросов, которые никого не нагут.
Эрум вручил Джексону бланк. Первый вопрос гласил: «Эликировали ли вы когда-либо машек силически? Укажите даты всех случаев. Если таковые отсутствуют, укажите причину установленного трансгрешального состоя».
Джексон не стал читать дальше.
– Что значит, – спросил он Эрума, – эликировать машек силически?
– Что это значит? – неуверенно улыбнулся Эрум. – Ну, только то, что написано. По крайней мере, мне так кажется.
– Я хотел сказать, – поправился Джексон, – что я не понимаю этих слов. Не могли бы вы мне их объяснить?
– Нет ничего проще, – ответил Эрум. – Эликировать мошек – это почти то же самое, что бифурить пробишкаи.
– Что, что? – спросил Джексон.
– Это означает – как бы вам сказать… эликировать – это очень просто, хотя, быть может, закон на это смотрит иначе. Скорбадизирование – один из видов эликации, и то же самое – гарирование мунрава. Некоторые говорят, что, когда мы дрорсически дышим вечерним субсисом, мы фактически эликируем. Я лично считаю, что у них слишком богатое воображение.
– Давайте попробуем «машек», – предложил Джексон.
– Непременно, – ответил Эрум с непристойным смехом. – Если б только было можно, а? – И он игриво ткнул Джексона в бок.
– Хм, да, – холодно произнес Джексон. – Быть может, вы мне объясните, что такое, собственно, «машка»?
– Конечно. В действительности такой вещи не существует, – ответил Эрум. – По крайней мере, в единственном числе. Говорить об одной машке было бы логической ошибкой, понимаете?
– Поверю вам на слово. Тогда что такое машки?
– Ну, во-первых, это объект эликации, а во-вторых, это полуразмерные деревянные сандалии, которые служат для возбуждения эротических фантазий у религиозных фанатиков Кьютора.
– Это уже кое-что! – воскликнул Джексон.
– Только если это в вашем вкусе, – ответил Эрум с заметной холодностью.
– Я имел в виду – для понимания вопроса анкеты…
– Конечно, извините меня, – сказал Эрум, – но, видите ли, здесь спрашивается, эликировали ли вы когда-нибудь машек силически. А это уже совершенно другое дело.
– В самом деле?
– Конечно же! Это определение полностью меняет значение.
– Этого-то я и боялся, – сказал Джексон. – Я думаю, вы можете объяснить мне, что означает слово силически?
– Несомненно! – воскликнул Эрум. – Наш с вами разговор – с известной долей беленного воображения – можно назвать силически построенным разговором.
– А, – произнес Джексон.
– Именно так, – сказал Эрум. – Силически – это образ действия, способ. Это слово означает: «духовно ведущий вперед путем случайной дружбы».
– В этом уже больше смысла, – сказал Джексон. – В таком случае когда силически эликируют машек?
– Я очень боюсь, что вы на ложном пути, – сказал Эрум. – Определение, которое я вам дал, верно только для описания разговора. А когда говорят о мошках – это нечто совершенно другое.
– А что оно значит в этом случае?
– Ну, оно означает – или, вернее, оно выражает случай продвинутой и усиленной эликации машек, но с определенным нмогнетическим уклоном. Лично я считаю это выражение несколько неудачным.
– А как бы вы это сформулировали?
– Я бы это так прямо и сказал, и к черту ложную стыдливость, – твердо заявил Эрум. – Я просто взял и сказал бы: «Данфиглирили ли вы когда-либо вок незаконным, аморальным или инсиртисным образом, с согласия брахниана или без такового? Если да, укажите время и причину. Если нет, сообщите мотивы и неугрис крис».
– Вот так бы вы это и сказали, да? – проговорил Джексон.
– Конечно, – с вызовом ответил Эрум. – Эти анкеты предназначены для взрослых, не так ли? Так почему же не взять и не назвать спиглер спиглер [5]5
простейший случай удвоения (множественное число, выражается путем повтора слова в единственном числе)
[Закрыть]своими спеями? Все когда-нибудь данфиглярят вок, ну и что из того? Ради бога, это ведь ничьих чувств не оскорбляет. Я хочу сказать, что, в конце концов, это касается только самого человека и старой кривой деревяшки, поэтому кому какое до этого дело?!
– Деревяшки? – повторил Джексон.
– Да, деревяшки. Обыкновенной старой, грязной деревяшки. По крайней мере, так бы к ней и относились, если бы люди не вкладывали в это до нелепости много чувства.
– Что они делают с деревом? – быстро спросил Джексон.
– Делают? Ничего особенного, если присмотреться. Но для наших так называемых интеллигентов религиозная атмосфера слишком много значит. По-моему, они не способны отделить простую исконную сущность – дерево – от того культурного вольту рнейсса, который окружает его на праздерхиссе, а также в некоторой степени и на ууисе.
– Интеллигенты – они все такие, – сказал Джексон. – Но вы-то можете отделить ее, и вы находите…
– Я не нахожу в этом ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться. Я в самом деле так думаю. Я хочу сказать, что если смотреть на вещи правильно, то собор – это всего лишь куча камней, а лес – скопление атомов. Почему же данный случай мы должны рассматривать по-другому? Я думаю, что на самом деле мошек можно силически эликироватъ без всякого дерева. Что вы на это скажете?
– Я поражен, – сказал Джексон.
– Поймите меня правильно! Я не утверждаю, что это легко, естественно или хотя бы верно. Но все равно это же возможно, черт возьми! Ведь можно заменить его на кормную грейти, и все равно все получится! – Эрум замолчал и фыркнул от смеха. – Выглядеть вы будете глупо, но все равно у вас все получится.
– Очень интересно, – сказал Джексон.
– Боюсь, я несколько погорячился, – сказал Эрум, отирая пот со лба. – Я не очень громко говорил? Как вы думаете, мог меня кто-нибудь услышать?
– Конечно, нет. Все это было очень интересно. Сейчас я должен уйти, мистер Эрум, но завтра я вернусь, заполню анкету и куплю фабрику.
– Я придержу ее для вас. – Эрум поднялся и горячо пожал Джексону руку. – И еще я хочу вас поблагодарить. Нечасто удается поговорить так свободно и откровенно.
– Наша беседа была для меня очень поучительной, – сказал Джексон. Он вышел из кабинета Эрума и медленно зашагал к своему кораблю. Он был обеспокоен, огорчен и раздосадован. В здешнем языке все было почти совсем понятно, но это «почти» раздражало его. Как же это ему не удалось разобраться с этой силической эликацией машек!
– Ничего, – сказал он себе. – Джексон, малыш, сегодня вечером ты все выяснишь, а потом вернешься туда и мигом покончишь с их анкетами. Так что, парень, не лезь из-за этого в бутылку.
Он это выяснит. Он просто-таки должен это выяснить, потому что он должен стать владельцем какой-нибудь собственности.
В этом заключалась вторая половина его работы.
На Земле многое изменилось с тех скверных старых времен, когда можно было открыто вести захватнические войны. Как гласили учебники истории, в те далекие времена правитель мог просто послать свои войска и захватить то, что он хотел. И если кто-нибудь из его соотечественников набирался смелости спросить его, почему ему этого хочется, правитель мог приказать отрубить ему голову, бросить в темницу или завязать в мешок и кинуть в море. И при всем этом он даже вины за собой не чувствовал, потому что он неизменно верил, что он прав, а они – нет.
Эта политика, суть которой определялась термином «d'toit de seigneur» [6]6
право повелителя (фр.)
[Закрыть], была одной из самых ярких черт «laissez – faire capitalism» [7]7
капиталистического свободного предпринимательства (фр.)
[Закрыть], в атмосфере которого жили древние.
Но с медленной сменой веков неумолимо происходили и культурные перемены. В мир пришла новая этика; медленно, но верно впитало в себя человечество понятия честности и справедливости. Правителей стали выбирать голосованием, и они должны были руководствоваться желаниями своих избирателей. Справедливость, милосердие и сострадание завоевали человеческие умы. Эти принципы сделали людей лучше, и все дальше в прошлое уходил старый закон джунглей и звериная дикость, которые царили на Земле в те древние времена до реконструкции.
Те дни ушли навсегда. Теперь ни один правитель не мог ничего захватить просто так; избиратели ни за что не потерпели бы этого.
Теперь для захвата надо было иметь предлог.
К примеру, гражданин Земли, который совершенно законным и честным образом владеет собственностью на другой планете, срочно нуждается в военной помощи. Он запрашивает ее с Земли, чтобы защитить себя, свой дом, свои законные средства существования.
Но сначала надо эту собственность иметь. Он должен по-настоящему владеть ею, чтобы защитить себя от жалостливых конгрессменов и газетчиков, которые носятся с инопланетянами и всегда, стоит Земле прибрать к рукам другую планету, затевают расследование.
Обеспечить законное основание для захвата – вот для чего существовали специалисты по установлению контактов.
– Джексон, – сказал себе Джексон, – завтра ты получишь эту бромикановую фабричонку, и она станет твоей без всяких закавык. Слышишь, парень? Я это серьезно тебе говорю.
Назавтра незадолго до полудня Джексон вернулся в город. Нескольких часов напряженных занятий и долгой консультации со своим наставником хватило для того, чтобы он понял, в чем его ошибка.
Все было довольно просто. Он всего лишь немного поторопился, предположив, что в языке хон употребление корней имеет неизменный, крайне изолирующий характер. Исходя из уже известного, он думал, что для понимания языка важны только значение и порядок слов. Но это было не так. При дальнейшем исследовании Джексон обнаружил в языке хон некоторые неожиданные возможности: к примеру, аффиксацию и элементарную форму удвоения. Такая морфологическая непоследовательность была для него неожиданностью, поэтому вчера, когда он столкнулся с ее проявлениями, смысл речи стал ускользать от него.
Новые формы выучить было довольно легко. Но его беспокоило то, что они были совершенно нелогичны и их существование противоречило самому духу хона.
Ранее он вывел правило: одно слово имеет одну звуковую форму и одно значение. Но теперь он обнаружил восемнадцать важных исключений – сложных слов, построенных различными способами, и к каждому из них – ряд определяющих суффиксов. Для Джексона это было так же неожиданно, как если бы он натолкнулся в Антарктике на пальмовую рощу.
Он выучил эти восемнадцать исключений и подумал, что, когда он в конце концов вернется домой, он напишет об этом статью.
И на следующий день Джексон, ставший мудрее и осмотрительнее, твердым, размашистым шагом двинулся назад в город.
В кабинете Эрума он с легкостью заполнил правительственные анкеты. На тот первый вопрос, «эликировали ли вы когда-либо машек силически», он мог честно ответить «нет». Слово машка во множественном числе в своем основном значении соответствовало слову женщина в единственном числе. Это же слово, употребленное подобным же образом, но в единственном числе, означало бы бесплотное состояние женственности.
Слово эликация, конечно же, означало завершение половых отношений, если не употреблялось определяющее слово силически. Тогда это безобидное слово приобретало в данном контексте взрывоопасный смысл.
