Текст книги "Паломничество на Землю"
Автор книги: Роберт Шекли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 92 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
Джексон мог честно написать, что, не будучи наянцем, он никогда подобных побуждений не имел.
Это было так просто. Джексон был недоволен собой – он ведь мог разобраться в этом сам.
На остальные вопросы он ответил легко и вернул бланк Эруму.
– Право же, это совершенно скоу, – сказал Эрум. – Теперь нам осталось решить всего лишь несколько простых вопросов. Первым из них можно заняться прямо сейчас. Потом я организую короткую официальную церемонию подписания акта передачи собственности, вслед за чем мы рассмотрим несколько других небольших дел. Все это займет не более дня или около того, и тогда вы станете полновластным владельцем фабрики.
– Да, да, малыш, это замечательно, – сказал Джексон. Проволочки не волновали его. Напротив, он ожидал, что их будет намного больше. На большинстве планет жители быстро понимали, что к чему. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что Земля хочет получить то, что ей нужно, но желает, чтобы это выглядело законно.
Почему именно законно – догадаться было тоже не слишком сложно. Подавляющее большинство землян было идеалистами, и они горячо верили в принципы правды, справедливости, милосердия и тому подобное. И не только верили, но и позволяли себе руководствоваться этими благородными принципами в жизни. Кроме тех случаев, когда это было неудобно или невыгодно. Тогда они действовали сообразно своим интересам, но продолжали вести высоконравственные речи. Это означало, что они были лицемерами, а такое понятие существовало у народа любой планеты.
Земляне желали получить то, что им было нужно, но они еще и хотели, чтобы все это хорошо выглядело. Этого иногда трудно было ожидать, особенно когда им было нужно не что-нибудь, а чужая планета. Но, так или иначе, они обычно добивались своего.
Люди многих планет понимали, что открытое сопротивление невозможно, и поэтому прибегали к тактике проволочек.
Иногда они отказывались продавать, или им без конца требовались всякие бумажки, или им нужна была санкция какого-нибудь местного чиновника, которого никогда не было на месте. Но посланец парировал каждый их удар.
Они отказываются продавать собственность по расовым мотивам? Земные законы особо воспрещают подобную практику, а Декларация Прав Разумных Существ гласит, что каждое разумное существо вольно жить и трудиться там, где ему нравится. За эту свободу Земля стала бы бороться, если бы ее кто-нибудь вынудил.
Они ставят палки в колеса? Земная Доктрина о временном характере частной собственности не допустит этого.
Нет на месте нужного чиновника? Единый Земной Закон против наложения на имущество косвенного ареста в случае отсутствия недвусмысленно запрещал такие порядки. И так далее, и тому подобное. В этой борьбе умов неизменно побеждала Земля, потому что того, кто сильнее, обычно признают и самым умным.
Но наянцы даже не пытались сопротивляться, а это в глазах Джексона заслуживало самого глубокого презрения.
В обмен на земную платину Джексон получил наянскую валюту – хрустящие бумажки по 50 врсо. Эрум просиял от удовольствия и сказал:
– Теперь, мистер Джексон, мы можем покончить с делами на сегодняшний день, если вы соблаговолите тромбрамктуланчирить, как это принято.
Джексон повернулся, его глаза сузились, уголки рта опустились, а губы сжались в бескровную полоску.
– Что вы сказали?
– Я всего лишь попросил вас…
– Знаю, что попросили! Но что это значит?
– Ну, это значит… значит… – Эрум слабо засмеялся. – Это означает только то, что я сказал. Другими словами, выражаясь этиболически…
Джексон тихо и угрожающе произнес:
– Дайте мне синоним.
– Синонима нет, – ответил Эрум.
– И все-таки, детка, советую тебе его вспомнить, – сказал Джексон, и его пальцы сомкнулись на горле наянца.
– Стойте! Подождите! На по-о-мощь! – вскричал Эрум. – Мистер Джексон, умоляю вас! Какой может быть синоним, когда понятию соответствует одно, и только одно слово – если мне дозволено будет так выразиться.
– За нос меня водить! – взревел Джексон. – Лучше кончай с этим, потому что у нас есть законы против умышленного сбивания с толку, преднамеренного обструкционизма, скрытого сверхжульничества и прочих ваших штучек. Слышишь, ты?
– Слышу, – пролепетал Эрум.
– Тогда слушай дальше: кончай агглютинировать, ты, лживая скотина. У вас совершенно простой, заурядный язык аналитического типа, который отличает лишь его крайне изолирующая тенденция. А в таком языке, приятель, просто не бывает столько длинных путаных сложных слов. Ясно?
– Да, да! – закричал Эрум. – Но поверьте мне, я ни в коей мере не собираюсь нумнискатерить! И не нонискаккекаки, и вы действительно должны этому дебрушили.
Джексон замахнулся на Эрума, но вовремя взял себя в руки. Неразумно бить инопланетян, если существует хоть какая-нибудь возможность того, что они говорят правду. На Земле этого не любят. Ему могут срезать зарплату; если же по несчастливой случайности он убьет Эрума, его можно поздравить с шестью месяцами тюрьмы.
Но все же…
– Я выясню, лжете вы или нет! – завопил Джексон и стремглав выскочил из кабинета.
Он бродил почти час, смешавшись с толпой в трущобах Грас-Эс, тянущихся вдоль мрачного, зловонного Унгпердиса. Никто не обращал на него внимания. По внешности его можно было принять за наянца, так же как и любой наянец мог сойти за землянина.
На углу улиц Ниис и Да Джексон обнаружил веселый кабачок и зашел туда.
Внутри было тихо, одни мужчины. Джексон заказал местное пиво. Когда его подали, он сказал бармену:
– На днях со мной приключилась странная история.
– Да ну? – сказал бармен.
– В самом деле, – ответил Джексон. – Понимаете, собирался заключить очень крупную сделку, а потом в последнюю минуту меня попросили тромбрамктуланчирить, как это принято.
Он внимательно следил за реакцией бармена. На флегматичном лице наянца появилось легкое недоумение.
– Так почему вы этого не сделали? – спросил бармен.
– Вы хотите сказать, что вы бы на моем месте…
– Конечно, согласился бы. Черт побери, это же обычная катанприптиая, ведь так?
– Ну да, – сказал один из бездельников у стойки. – Конечно, если вы не заподозрили, что они пытались нумнискатерить.
– Нет, я не думаю, что они пытались сделать что-нибудь подобное, упавшим, безжизненным голосом проговорил Джексон. Он заплатил за выпивку и направился к выходу.
– Послушайте! – крикнул ему вдогонку бармен. – Вы уверены, что они не нонискаккекаки?
– Как знать, – сказал Джексон и, устало ссутулясь, вышел на улицу.
Джексон доверял своему природному чутью как в отношении языков, так и в отношении людей. А его интуиция говорила ему, что наянцы вели себя честно и не изощрялись перед ним во лжи. Эрум не изобретал новых слов специально, чтобы запутать его. Он и правда говорил на языке хон как умел.
Но если это было так, тогда хон был очень странным языком. В самом деле, это был совершенно эксцентричный язык. И то, что происходило с этим языком, не было просто курьезом, это было катастрофой.
Вечером Джексон снова взялся за работу. Он обнаружил дополнительный ряд исключений, о существовании которых он не знал и даже не подозревал. Это была группа из двадцати девяти многозначных потенциаторов, которые сами по себе не несли никакой смысловой нагрузки. Однако другие слова в их присутствии приобретали множество сложных и противоречивых оттенков значения. Свойственный им вид потенциации зависел от их места в предложении.
Таким образом, когда Эрум попросил его «тромбрамктуланчирить, как это принято», он просто хотел, чтобы Джексон почтительно поклонился, что было частью обязательного ритуала. Надо было соединить руки за головой и покачиваться на каблуках. Это действие следовало производить с выражением определенного, однако сдержанного удовольствия, в соответствии со всей обстановкой, сообразуясь с состоянием своего желудка и нервов, а также согласно своим религиозным и этическим принципам, памятуя о небольших колебаниях настроения, связанных с изменениями температуры и влажности, и не забывая о таких достоинствах, как терпение и снисходительность.
Все это было вполне понятно. И все полностью противоречило всему тому, что Джексон уже знал о языке хон.
Это было даже более чем противоречиво; это было немыслимо, невозможно и не укладывалось ни в какие рамки. Все равно что увидеть в холодной Антарктике пальмы, на которых вдобавок растут не кокосы, а мускатный виноград.
Этого не могло быть – однако так оно и было.
Джексон проделал то, что от него требовалось. Когда он кончил тромбрамктуланчирить, как это принято, ему осталась только официальная церемония и после этого – несколько мелких формальностей.
Эрум уверил его, что все это очень просто, но Джексон подозревал, что так или иначе, а трудности у него будут.
Поэтому-то он и уделил подготовке целых три дня. Он усердно работал, чтобы в совершенстве овладеть двадцатью девятью потенциаторами-исключениями в их наиболее употребимых положениях и безошибочно определять, какой потенциирующий эффект они оказывают в каждом из этих случаев.
К концу работы он устал как собака, а его показатель раздражимости поднялся до 97,3620 по Графхаймеру. Беспристрастный наблюдатель мог бы заметить зловещий блеск в его серо-голубых глазах.
Он был сыт по горло. Его мутило от языка хон и от всего наянского. Джексон испытывал головокружительное ощущение: чем больше он учил, тем меньше знал. В этом было что-то совершенно ненормальное.
– Хорошо, – сказал Джексон сам себе и всей Вселенной. – Я выучил наянский язык, я выучил множество совершенно необъяснимых исключений, и вдобавок к тому я выучил ряд дополнительных, еще более противоречивых исключений из исключений.
Джексон помолчал и очень тихо добавил:
– Я выучил исключительное количество исключений. В самом деле, если посмотреть со стороны, то можно подумать, что в этом языке нет ничего, кроме исключений.
Но это, – продолжал он, – совершенно невозможно, немыслимо и неприемлемо. Язык по воле божьей и по самой сути своей систематичен, а это означает, что в нем должны быть какие-то правила. Только тогда люди смогут понимать друг друга. В том-то и смысл языка, таким он и должен быть. И если кто-нибудь думает, что можно дурачиться с языком при Фреде К.Джексоне…
Тут Джексон замолчал и вытащил из кобуры бластер. Он проверил заряд, снял оружие с предохранителя и снова спрятал его.
– Не советую больше пороть галиматью при старине Джексоне, пробормотал старина Джексон, – потому что у первого же мерзкого и лживого инопланетянина, который попробует сделать это, будет трехдюймовая дырка во лбу.
С этими словами Джексон пошагал назад в город. Голова у него шла кругом, но он был полон решимости. Его делом было отобрать планету у ее обитателей – причем законно, а для этого он должен понимать их язык. Вот почему так или иначе он добьется ясности. Или кого-нибудь прикончит.
Одно из двух. Что именно, сейчас ему было все равно.
Эрум ждал его в своем кабинете. С ним были мэр, председатель совета города, глава округа, два ольдермена и член правления бюджетной палаты. Все они улыбались – вежливо, хотя и несколько нервно. На буфете были выставлены крепкие напитки. В комнате царила атмосфера товарищества поневоле.
В целом все это выглядело так, как будто в лице Джексона они приветствовали нового высокоуважаемого владельца собственности, украшение Факки. С инопланетянами такое иногда бывало: они делали хорошую мину при плохой игре, стараясь снискать милость землян, раз уж их победа была неизбежной.
– Ман, – сказал Эрум, радостно пожимая ему руку.
– И тебе того же, крошка, – ответил Джексон. Он понятия не имел, что означает это слово. Это его и не волновало. У него был большой выбор других наянских слов, и он был полон решимости довести дело до конца.
– Ман! – сказал мэр.
– Спасибо, папаша, – ответил Джексон.
– Ман! – заявили другие чиновники.
– Очень рад, ребята, что вы к этому так относитесь, – сказал Джексон. Он повернулся к Эруму. – Вот что, давай-ка закончим с этим делом, ладно?
– Ман-ман-ман, – ответил Эрум. – Ман, ман-ман.
Несколько секунд Джексон с изумлением смотрел на него. Потом он спросил, сдержанно и тихо:
– Эрум, малыш, что именно ты пытаешься мне сказать?
– Ман, ман, ман, – твердо заявил Эрум. – Ман, ман ман ман. Ман ман. Он помолчал и несколько нервно спросил мэра: – Ман, ман?
– Ман… ман ман, – решительно ответил мэр, и другие чиновники закивали. Все они повернулись к Джексону.
– Ман, ман-ман? – с дрожью в голосе, но с достоинством спросил его Эрум.
Джексон потерял дар речи. Его лицо побагровело от гнева, а на шее начала биться большая голубая жилка. Он заставил себя говорить медленно и спокойно, но в его голосе слышалась бесконечная угроза.
– Грязная захудалая деревенщина, – сказал он, – что это, паршивцы, вы себе позволяете?
– Ман-ман? – спросил у Эрума мэр.
– Ман-ман, ман-ман-ман, – быстро ответил Эрум, делая жест непонимания.
– Лучше говорите внятно, – сказал Джексон. Голос его все еще был тихим, но вена на шее вздулась, как пожарный шланг под давлением.
– Ман! – быстро сказал один из ольдерменов главе округа.
– Ман ман-ман ман? – жалобно ответил глава округа, и на последнем слове его голос сорвался.
– Так не хотите нормально разговаривать, да?
– Ман! Ман-ман! – закричал мэр, и его лицо от страха стало мертвенно-бледным.
Остальные обернулись и тоже увидели, что Джексон вытащил бластер и прицелился в грудь Эрума.
– Кончайте ваши фокусы! – скомандовал Джексон. Вена на шее, казалось, душила его, как удав.
– Ман-ман-ман! – взмолился Эрум, падая на колени.
– Ман-ман-ман! – пронзительно вскричал мэр и, закатив глаза, упал в обморок.
– Вот сейчас ты у меня получишь, – сказал Эруму Джексон. Его палец на спусковом курке побелел.
У Эрума стучали зубы, но ему удалось сдавленно прохрипеть: «Ман-ман-ман?» Лотом его нервы сдали, и он стал ждать смерти с отвисшей челюстью и остекленевшим взором.
Курок сдвинулся с места, но внезапно Джексон отпустил палец и засунул бластер назад в кобуру.
– Ман, ман! – сумел выговорить Эрум.
– Заткнись! – оборвал его Джексон. Он отступил назад и свирепо посмотрел на съежившихся наянских чиновников.
Ах, как бы ему хотелось всех их уничтожить! Но этого он сделать не мог. Джексону пришлось в конце концов признать неприемлемую для него действительность.
Его мозг полиглота проанализировал то, что услышало его непогрешимое ухо лингвиста. В смятении он понял, что наянцы не разыгрывают его. Это был настоящий язык, а не бессмыслица.
Сейчас этот язык состоял из единственного слова «ман». Оно могло иметь самые различные значения, в зависимости от высоты тона и порядка слов, от их количества, от ударения, ритма и вида повтора, а также от сопровождающих жестов и выражения лица.
Язык, состоящий из бесконечных вариаций одного-единственного слова! Джексон не хотел верить этому, но он был слишком хорошим лингвистом, чтобы сомневаться в том, о чем ему говорили его собственные чувства и опыт.
Конечно, он мог выучить этот язык.
Но во что он превратится к тому времени?
Джексон устало вздохнул и потер лицо. То, что случилось, было в некотором смысле неизбежным: ведь изменяются все языки. Но на Земле и на нескольких десятках миров, с которыми она установила контакты, этот процесс был относительно медленным.
На планете На это происходило быстрее. Намного быстрее.
Язык хон менялся, как на Земле меняются моды, только еще быстрее. Он был так же изменчив, как цены, как погода. Он менялся бесконечно и беспрестанно, в соответствии с неведомыми правилами и незримыми принципами. Он менял свою форму, как меняет свои очертания снежная лавина. Рядом с ним английский язык казался неподвижным ледником.
Язык планеты На был точным, невероятным подобием реки Гераклита. «Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку, – сказал Гераклит, – ведь в ней вечно текут другие воды».
Эти простые слова Гераклита как нельзя более точно определяли сущность языка планеты На.
Это было плохо. Но еще хуже было то, что наблюдатель вроде Джексона не мог даже надеяться зафиксировать или выделить хотя бы одно звено из динамично движущейся цепи терминов, составляющих этот язык. Ведь подобная попытка наблюдателя сама по себе была бы достаточно грубым вмешательством в систему языка; она могла изменить эту систему и разрушить ее связи, тем самым вызывая в языке непредвиденные перемены. Вот почему, если из системы терминов выделить один, нарушатся их связи, и тогда само значение термина, согласно определению, будет ложным.
Сам факт подобных изменений делал недоступным как наблюдение за языком, так и выявление его закономерностей. Все попытки овладеть языком планеты На разбивались об его неопределимость. И Джексон понял, что воды реки Гераклита прямиком несут его в омут «индетерминизма» Гейзенберга. Он был поражен, потрясен и смотрел на чиновников с чувством, похожим на благоговение.
– Вам это удалось, ребята, – сказал он им. – Вы побили систему. Старушка Земля и не заметила бы, как проглотила вас, и тут уж вы ничего бы не смогли поделать. Но у нас люди большие законники, а наш закон гласит, что любую сделку можно заключить только при одном условии: при уже налаженном общении.
– Ман? – вежливо спросил Эрум.
– Так что я думаю, друзья, это значит, что я оставлю вас в покое, сказал Джексон. – По крайней мере, до тех пор, пока не отменят этот закон. Но, черт возьми, ведь передышка – это лучшее, чего только можно желать, не так ли?
– Ман ман, – нерешительно проговорил мэр.
– Ну, я пошел, – сказал Джексон. – Я за честную игру… Но если я когда-нибудь узнаю, что вы, наянцы, разыгрывали комедию…
Он не договорил. Не сказав больше ни слова, он повернулся и пошел к своей ракете.
Через полчаса корабль стартовал, а еще через пятнадцать минут лег на курс.
В кабинете Эрума чиновники наблюдали за кораблем Джексона, который сверкал, как комета, в темном вечернем небе. Он превратился в крошечную точку и пропал в необъятном космосе.
Некоторое время чиновники молчали; потом они повернулись и посмотрели друг на друга. Внезапно ни с того ни с сего они разразились смехом. Они хохотали все сильнее и сильнее, схватившись за бока, а по их щекам текли слезы.
Первым с истерией справился мэр. Взяв себя в руки, он сказал:
– Ман, ман, ман-ман.
Эта мысль мгновенно отрезвила остальных. Веселье стихло. С тревогой созерцали они далекое враждебное небо, и перед их глазами проходили события последних дней.
Наконец молодой Эрум спросил:
– Ман-ман? Ман-ман?
Несколько чиновников улыбнулись его наивности. И все же никто не смог ответить на этот простой, но жизненно важный вопрос. В самом деле, почему? Отважился ли кто-нибудь хотя бы предположить ответ?
Эта неопределенность не только не проливала света на прошлое, но и ставила под сомнение будущее. И если нельзя было дать правильного ответа на этот вопрос, то не иметь вообще никакого ответа было невыносимо.
Молчание затянулось, и губы молодого Эрума скривились в не по возрасту циничной усмешке. Он довольно грубо заявил:
– Ман! Ман-ман! Ман?
Его оскорбительные слова были продиктованы всего лишь поспешной жестокостью молодости; но такое заявление нельзя было оставить без внимания. И почтенный первый ольдермен выступил вперед, чтобы попробовать дать ответ.
– Ман ман, ман-ман, – сказал старик с обезоруживающей простотой. – Ман ман ман-ман? Ман ман-ман-ман. Ман ман ман; ман ман. Ман, ман ман ман-ман ман ман. Ман-ман? Ман ман ман ман!
Вера, прозвучавшая в этих словах, тронула Эрума до глубины души. Его глаза неожиданно наполнились слезами. Позабыв об условностях, он поднял лицо к небу, сжал руку в кулак и прокричал:
– Ман! Ман! Ман-ман!
Невозмутимо улыбаясь, старик ольдермен тихо прошептал:
– Ман-ман-ман, ман, ман-ман.
Как ни странно, эти слова и были правильным ответом на вопрос Эрума. Но эта удивительная правда была такой страшной, что, пожалуй, даже к лучшему, что, кроме них, никто ничего не слышал.
Мусорщик на Лорее
– Совершенно невозможно, – категорически заявил профессор Карвер.
– Но ведь я видел своими глазами! – уверял Фред, его помощник и телохранитель. – Сам видел, вчера ночью! Принесли охотника – ему наполовину снесло голову, – и они…
– Погоди, – прервал его профессор Карвер, склонив голову в выжидательной позе.
Они вышли из звездолета перед рассветом, чтобы полюбоваться на обряды, совершаемые перед восходом солнца в селении Лорей на планете того же названия. Обряды, сопутствующие восходу солнца, если наблюдать их с далекого расстояния, зачастую очень красочны и могут дать материал на целую главу исследования по антропологии; однако Лорей, как обычно, оказался досадным исключением.
Солнце взошло без грома фанфар, вняв молитвам, вознесенным накануне вечером. Медленно поднялась над горизонтом темно-красная громада, согрев верхушки дремучего леса дождь-деревьев, среди которых стояло селение. А туземцы крепко спали…
Однако не все. Мусорщик был уже на ногах и теперь ходил с метлой вокруг хижин. Он медленно передвигался шаркающей походкой – нечто похожее на человека и в то же время невыразимо чуждое человеку. Лицо мусорщика напоминало стилизованную болванку, словно природа сделала черновой набросок разумного существа. У мусорщика была причудливая, шишковатая голова и грязно-серая кожа.
Подметая, он тихонько напевал что-то хриплым, гортанным голосом. От собратьев-лореян мусорщика отличала единственная примета: лицо его пересекала широкая полоса черной краски. То была социальная метка, метка принадлежности к низшей ступени в этом примитивном обществе.
– Итак, – заговорил профессор Карвер, когда солнце взошло без всяких происшествий, – явление, которое ты мне описал, невероятно. Особенно же невероятно оно на такой жалкой, захудалой планетке.
– Сам видел, никуда не денешься, – настаивал Фред. – Вероятно или невероятно – это другой вопрос. Но видел. Вы хотите замять разговор – дело ваше.
Он прислонился к сучковатому стволу стабикуса, скрестил руки на впалой груди и метнул злобный взгляд на соломенные крыши хижин. Фред находился на Лорее почти два месяца и день ото дня все больше ненавидел селение.
Это был хилый, неказистый молодой человек, «бобрик» невыгодно подчеркивал его низкий лоб. Вот уже почти десять лет Фред сопровождал профессора во всех странствиях, объездил десятки планет и насмотрелся всевозможных чудес и диковин. Однако чем больше он видел, тем сильнее укреплялось в нем презрение к Галактике как таковой. Ему хотелось лишь одного: вернуться домой, в Байону, штат Нью-Джерси, богатым и знаменитым или хотя бы безвестным, но богатым.
– Здесь можно разбогатеть, – произнес Фред тоном обвинителя. – А вы хотите все замять.
Профессор Карвер в задумчивости поджал губы. Разумеется, мысль о богатстве приятна. Тем не менее профессор не собирался прерывать важную научную работу ради погони за журавлем в небе. Он заканчивал свой великий труд – книгу, которой предстояло полностью подтвердить и обосновать тезис, выдвинутый им в самой первой своей статье, – «Дальтонизм среда народов Танга». Этот тезис он позднее развернул в книге «Недостаточность координации движений у рас Дранга». Профессор подвел итоги в фундаментальном исследовании «Дефекты разума в Галактике», где убедительно доказал, что разумность существ внеземного происхождения уменьшается в арифметической прогрессии, по мере того как расстояние от Земли возрастает в геометрической прогрессии.
Тезис этот расцвел пышным цветом в последней работе Карвера, которая суммировала все его научные изыскания и называлась «Скрытые причины врожденной неполноценности внеземных рас».
– Если ты прав… – начал Карвер.
– Смотрите! – воскликнул Фред. – Другого несут! Увидите сами!
Профессор Карвер заколебался. Этот дородный, представительный, краснощекий человек двигался медленно и с достоинством. Одет он был в форму тропических путешественников, несмотря на то что Лорей отличался умеренным климатом. Профессор не выпускал из рук хлыста, а на боку у него был крупнокалиберный револьвер – точь-в-точь как у Фреда.
– Если ты не ошибся, – медленно проговорил Карвер, это для них, так сказать, немалое достижение.
– Пойдемте! – сказал Фред.
Четыре охотника за шрэгами несли раненого товарища к лекарственной хижине, и Карвер с Фредом зашагали следом. Охотники заметно выбились из сил: должно быть, их путь к селению длился не день и не два, так как обычно они углубляются в самые дебри дождь-лесов.
– Похож на покойника, а? – прошептал Фред.
Профессор Карвер кивнул. С месяц назад ему удалось сфотографировать шрэга в выигрышном ракурсе, на вершине высокого, кряжистого дерева. Он знал, что шрэг – это крупный, злобный и быстроногий хищник, наделенный ужасающим количеством когтей, клыков и рогов. Кроме того, это единственная на планете дичь, мясо которой не запрещают есть бесчисленные табу. Туземцам приходится либо убивать шрэгов, либо гибнуть с голоду.
Однако, как видно, этот охотник недостаточно ловко орудовал копьем и щитом, и шрэг распорол его от горла до таза. Несмотря на то что рану сразу же перевязали сушеными листьями, охотник истек кровью. К счастью, он был без сознания.
– Ему ни за что не выжить, – изрек Карвер. – Просто чудо, что он дотянул до сих пор. Одного шока достаточно, не говоря уж о глубине и протяженности раны…
– Вот увидите, – пообещал Фред.
Внезапно селение пробудилось. Мужчины и женщины, серокожие, с шишковатыми головами, молчаливо провожали взглядами охотников, направляющихся к лекарственной хижине. Мусорщик тоже прервал работу, чтобы поглядеть. Единственный в селении ребенок стоял перед родительской хижиной и, засунув большой палец в рот, глазел на шествие. Навстречу охотникам вышел лекарь Дег, успевший надеть ритуальную маску. Собрались плясуны-исцелители – они торопливо накладывали на лица грим.
– Ты думаешь, удастся его залатать, док? – спросил Фред.
– Будем надеяться, – благочестиво ответил Дег.
Все вошли в тускло освещенную лекарственную хижину.
Раненого лореянина бережно уложили на травяной тюфяк, и плясуны начали перед ним обрядовое действо. Дег затянул торжественную песнь.
– Ничего не получится, – сказал Фреду профессор Карвер с бескорыстным интересом человека, наблюдающего за работой парового экскаватора. Слишком поздно для исцеления верой. Прислушайся к его дыханию. Не кажется ли тебе, что оно становится менее глубоким?
– Совершенно верно, – ответил Фред.
Дег окончил свою песнь и склонился над раненым охотником. Лореянин дышал с трудом, все медленнее и неувереннее…
– Пора! – вскричал лекарь. Он достал из мешочка маленькую деревянную трубочку, вытащил пробку и поднес к губам умирающего. Охотник выпил содержимое трубочки. И вдруг…
Карвер захлопал глазами, а Фред торжествующе усмехнулся. Дыхание охотника стало глубже. На глазах у землян страшная рваная рана превратилась в затянувшийся рубец, потом в тонкий розовый шрам и, наконец, в почти незаметную белую полоску.
Охотник сел, почесал в затылке, глуповато ухмыльнулся и сообщил, что ему хочется пить, и лучше бы ему выпить чего-нибудь хмельного.
Тут же, на месте, Дег торжественно открыл празднество.
Карвер и Фред отошли на опушку дождь-леса, чтобы посовещаться. Профессор шагал словно лунатик, выпятив отвислую нижнюю губу и время от времени покачивая головой.
– Ну так как? – спросил Фред.
– По всем законам природы этого не должно быть, ошеломленно пробормотал Карвер. – Ни одно вещество на свете не дает подобной реакции. А прошлой ночью ты тоже видел, как оно действовало?
– Конечно, черт возьми, – подтвердил Фред. – Принесли охотника голова у него была наполовину оторвана. Он проглотил эту штуковину и исцелился прямо у меня на глазах.
– Вековая мечта человечества, – размышлял вслух профессор Карвер. Панацея от всех болезней.
– За такое лекарство мы могли бы заломить любую цену, – сказал Фред.
– Да, могли бы… а кроме того, мы бы исполнили свой долг перед наукой, – строго одернул его профессор Карвер. Да, Фред, я тоже думаю, что надо получить некоторое количество этого вещества.
Они повернулись и твердым шагом направились обратно в селение. Там в полном разгаре были пляски, исполняемые представителями различных родовых общин. Когда Карвер и Фред вернулись, плясали сатгохани – последователи культа, обожествляющего животное средней величины, похожее на оленя. Их можно было узнать по трем красным точкам на лбу. Своей очереди дожидались дресфейд и таганьи, названные по именам других лесных животных. Звери, которых тот или иной род считал своими покровителями, находились под защитой табу, и убивать их было строжайше запрещено. Карверу никак не удавалось найти рационалистическое толкование обычаев туземцев. Лореяне упорно отказывались поддерживать разговор на эту тему.
Лекарь Дег снял ритуальную маску. Он сидел у входа в лекарственную хижину и наблюдал за плясками. Когда земляне приблизились к нему, он встал.
– Мир вам! – произнес он слова приветствия.
– И тебе тоже, – ответил Фред. – Недурную работку ты проделал с утра.
Дег скромно улыбнулся.
– Боги снизошли к нашим молитвам.
– Боги? – переспросил Карвер. – А мне показалось, что большая часть работы пришлась на долю сыворотки.
– Сыворотки? Ах, сок серей! – Выговаривая эти слова. Дег сопроводил их ритуальным жестом, исполненным благоговения. – Да, сок серей – это мать всех лореян.
– Нам бы хотелось купить его, – без обиняков сказал Фред, не обращая внимания на то, как неодобрительно насупился профессор Карвер. – Сколько ты возьмешь за галлон?
– Приношу вам свои извинения, – ответил Дег.
– Как насчет красивых бус? Или зеркал? Может быть, вы предпочитаете парочку стальных ножей?
– Этого нельзя делать, – решительно отказался лекарь. – Сок серей священен. Его можно употреблять только ради исцеления, угодного богам.
– Не заговаривай мне зубы, – процедил Фред, и сквозь нездоровую желтизну его щек пробился румянец. – Ты, ублюдок, воображаешь, что тебе удастся…
– Мы вполне понимаем, – вкрадчиво сказал Карвер. – Нам известно, что такое священные предметы. Что священно, то священно. К ним не должны прикасаться недостойные руки.
– Вы сошли с ума, – шепнул Фред по-английски.
– Ты мудрый человек, – с достоинством ответил Дег. – Ты понимаешь, почему я должен вам отказать.
– Конечно. Но по странному совпадению, Дег, у себя на родине я тоже занимаюсь врачеванием.
– Вот как? Я этого не знал!
– Это так. Откровенно говоря, в своей области я слыву самым искусным лекарем.
– В таком случае ты, должно быть, очень святой человек, – сказал Дег, склонив голову.
– Он и вправду святой, – многозначительно вставил Фред. – Самый святой из всех, кого тебе суждено здесь видеть.
– Пожалуйста, не надо, Фред, – попросил Карвер и опустил глаза с деланным смущением. Он обратился к лекарю: – Это верно, хоть я и не люблю, когда об этом говорят. Вот почему в данном случае, сам понимаешь, не будет грехом дать мне немного сока серей. Напротив, твой жреческий долг призывает тебя поделиться со мной этим соком.
