Текст книги "Пуля ставит точку"

Автор книги: Роберт Пайк

Соавторы: Джеймс Макклар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– "Пищеварение прекратилось за четыре часа до смерти", – прочитал Зонди, заметив, где на краю листа остановился палец Крамера.

– Вот именно. Из этого следует, что смерть наступила между одиннадцатью и полуночью.

– Яйца вкрутую… –  где-нибудь осталась скорлупа, шеф?

– Там, в кухне. Повезло, что не всмятку – а то не осталось бы никаких следов. Это очень важно, поскольку речь о следах лекарств.

– Сердечных?

– Нет, снотворных. Они её и погубили. И провели её врача. Мерзавцы.

Зонди поинтересовался, нельзя ли узнать подробности и он их узнал, включая загадку разноцветного белья.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Как видишь, – заметил Крамер, – некоторые вещи тут никак не складываются. Взгляни сам.

Прежде чем поступить в полицию, Зонди год проработал лакеем. Тем самым заработал опыт в оценке образа жизни белых, и глаз у него стал, как у антрополога, умеющего делать выводы и из того, что в обычной жизни люди просто не замечают. Крамер уже не раз имел случай убедиться, насколько неоценимо это качество.

Начали они с кухни, невзрачной клетушки, где места хватало только на то, чтобы кое-как повернуться и которое раньше явно служило кладовкой.

На крючок была наколота пачка счетов.

– Она все заказывала по телефону, шеф. Продукты, лекарства, одежду от фирмы "Джон Орр". Но, в основном, еду.

– Чеками не пользовалась, платила наличными, – подтвердил Крамер. Деньги её лежали в банке здесь по соседству, за домом № 200.

Зонди поднял крышку мусорного ведра. Вполне понятно, что потрясенная Ребекка забыла и думать о своих обязанностях и ведро было до сих полным. Вопросительно приподняв бровь, Зонди взглянул на Крамера, тот осклабился.

– У тебя есть шанс отличиться. Это самая работа для черных.

Зонди осклабился в ответ.

– К тому же на самом верху – яичная скорлупа. И не надо мне говорить, что кто-то что-то сумел там спрятать и не раздавить её при этом к чертовой матери.

Зонди ручкой щетки поковырялся во влажной мешанине.

– Ну и что?

– На подоконнике стоит едва початая коробка с моющим средством, шеф. Женщины, выбрасывая пустую коробку, никогда не сминают её, как сделал бы мужчина, чтобы сэкономить место. Женщины забрасывают их так, как есть.

– А нащупать её ты не можешь?

– Нет.

– Взгляни, Зонди, но ведь эта не такая уж новая.

– Но старая должна быть в ведре, шеф.

Взяв пару резиновых перчаток, висевших над раковиной, Зонди надел их, разложил на полу газеты и начал раскладывать на них содержимое ведра.

– Да, до тебя туда никто не совался, ручаюсь, – довольно кисло заметил Крамер.

– Совершенно верно, шеф.

Зонди присел на корточки и извлек смятую пачку, покрытую остатками заварки.

– Совершенно смятая, – заметил Крамер.

– Сложенная, – поправил Зонди и взял чистую газету, чтобы выложить на неё содержимое пачки. Прочный картон поддался не сразу. На газету выпала катушка с магнитной лентой, обгоревшая по краям.

– Черт возьми…

– Насколько я понимаю, это с прошлого понедельника, – заметил Зонди.

Крамер вытряхнул из какой-то коробки хлебные крошки и вложил туда пленку. При этом на пол упали несколько обрывов ленты. Он их собрал. Вся эта история виделась ему состоящей из таких обрывков. Коробку он заклеил скотчем, найденным в столе.

– Сержант Принслоу теперь может сделать серию неплохих снимков, удовлетворенно заявил Зонди, указывая на устроенный им развал и снимая перчатки. – Теперь это работа для белых.

Но Крамер уже полностью переключился на находку. Забрав коробку в гостиную, положил её на каминную полку. Долго разглядывал со всех сторон. Решил, что прежде всего нужно узнать, что на ленте. Черт бы побрал все формальности.

Сзади донеслось какое-то шипение. Это Зонди, стоя в дверях, брызгал на себя дезодорантом. Комнату заполнил пронзительный, но приятный запах, словно в образцовом борделе.

– В кухне мы закончили, шеф? – вежливо спросил он.

– Я сейчас позвоню, – Крамер направился к дверям спальни. – А ты займись этой грудой бумаг на фортепьяно.

Зонди так и сделал. Все содержимое письменного стола и ещё какие-то мелочи были аккуратно сложены на крышке инструмента – правда, не в обычном порядке "личные" и "официальные". Крамер не случайно все время подчеркивал, посвящая его в курс дела, что не нашли ничего, совершенно ничего "личного", ничего, что можно было бы отложить в кучку. Никаких снимков, писем, вообще ничего.

А то, что было, явно не представляло собой интересного чтения: две тетради со счетами, одна полная, другая только початая; книга учета доходов для налоговой службы; книжка с именами учеников, и снова счета примерно за год, все с пометкой "оплачено", и, наконец, записка от ювелира относительно какого-то ремонта. Из этих бумаг, по крайней мере, можно было получить хоть один ответ – почему вдруг прервался источник её существования, или, по крайней мере, его большая – часть.

Мисс Ле Руке не принимала в полном смысле слова частных учеников, видимо у неё была договоренность с женской школой Святой Эвелины, находившейся сразу за углом. А учебный год в этом интернате закончился две недели назад.

Вошедший Крамер казался вполне доволен собой.

– Я нашел парня, который займется пленкой ещё этой ночью, – сказал он. – Есть какие-нибудь следы взрослых учеников?

– Ничего, шеф. Возможно, она не хотела платить за них налоги?

– Может быть. – Это уже приходило ему в голову, но почему-то казалось противоречащим всему её облику. Мисс Ле Руке вела все дела крайне старательно, и, видимо, ничего не знала о широко распространенной практике – как раздробить доходы до не облагаемых налогом сумм.

Зонди начал гасить свет. Он прав, пора было уходить – пока весть о расследовании не разнеслась по городу, каждая минута была на вес золота. Крамер собрал все бумаги в папку для нот, забрал магнитофонную ленту и вышел на веранду. Краем глаза заметил, как кто-то отшатнулся от окна кухни госпожи Безуденхут.

Ночь обещала  быть бурной.

Сверху Треккерсбург похож был на кучку серо-зеленого пепла на дне остывшей трубки. Горячий ветер, срывавшийся с невысоких предгорий на западе, крутил, вздымал опавшие листья наполняя все живое какой-то странной тревогой. Ветер этот дул не часто, но когда он поднимался, вечно что-то случалось.

Крамера это вполне устраивало. Чувствовал он себя в такую погоду прекрасно и удивлялся, что не заметил этого раньше. С каждым порывом ветра нетерпение его нарастало – Зонди слишком долго возился с ключами, пока не убедился, что все надежно заперто. И он один пустился по дорожке и дальше в калитку – наружу. Там было полутемно, но он шел все быстрее, и когда Зонди его догнал, успел уже прогреть мотор машины. С места он рванул так резко, словно услышал рычание леопардовых шкур на сиденьях.

* * *

Крамер высадил Зонди перед мэрией и направился на Аркейд Авеню, к дому 49, где, судя по телефонной книге, у доктора Мэтьюза были дом и приемная. Правда, шел уже двенадцатый час, но, в конце концов, Мэтьюз был врач, а дело – неотложное. Специалист по магнитозаписи был любителем, корректором в редакции «Газетт», и все равно не уходил домой до часу ночи.

Зонди отбыл с заданием отыскать Шу-Шу. Того нужно было доставить вместе с тележкой на угол Де Вит Стрит и Пэрейд и ждать там указаний.

Еще четыре года назад Шу-Шу был шефом банды рекетиров, вымогавших деньги за так называемую охрану, неподалеку от Треккерсбурга, в негритянском пригороде Писхэйвен. Каждую пятницу два десятка своих ребят он направлял на конечную остановку автобуса, и те сопровождали приехавших с только что полученной недельной зарплатой домой, требуя за это каждый раз всего один ранд. Сумма не бог весть какая, но если ночь была удачной, особенно после того, как какой-нибудь идиот отказывался от услуг и получал хорошую взбучку – то жаловаться не приходилось.

Потом он принял важное решение – перебраться на конечную станцию в Квела Вилледж, сочтя, что его единственными конкурентами будет там лишь кучка хулиганов-подростков, которые не слишком напрягались, добывая таким образом деньги на баб и выпивку. Он и вправду никогда не слышал, чтобы там хоть когда-нибудь что-то стряслось. Но вот почему он ничего не слышал – это наконец выяснилось, и самым ужасным образом.

Когда наступил вечер первой пятницы, парни его вернулись с потрясающей новостью: остановку в Квеле кто-то уже обслуживал, и притом так ловко, что пассажиров обирали прямо на месте, и никто не мог понять, как это происходит.

Когда Шу-Шу спокойно воспринял эту новость, ребята его были крайне удивлены и обеспокоены. Обычно он раздраженно и яростно реагировал на любые препятствия. Но эти его парни были новичками и не знали его достаточно долго, чтобы понять, что он добился своего, старательно подражая тем, кого почтительно именовал "большими мастерами".

А на этот раз мастера оказались и вправду большими. Шу-Шу был ужасно взволнован и решил как следует все проследить, чтобы внедрить ту же систему в Писхейвене, где новый план освещения улиц угрожал перечеркнуть его прежние методы.

И на следующей неделе он послал всех своих людей. Это было рискованно, но риск того стоил. Все они получили точные инструкции – ничего не делать, только наблюдать. Шу-Шу надеялся, что занятые своим делом мастера ничего не заметят.

Еще одна ошибка. Те решили преподать урок – и распространить свои операции на Писхэйвен. В результате когда Шу-Шу около полуночи услышал стук в двери и кинулся открывать, в них он нарвался на мастеров и это стало началом его конца.

Все произошло очень быстро. Сбив его с ног на продавленную кушетку, распороли сорочку марки "Палм-Бич" до самого воротника. На мгновенье вспыхнула зажигалка. Первый угол спицей был нанесен в район кобчика – чтобы лишить его ног; но это было только началом. Потом острие спицы стало перемещаться все выше. И руки тоже. И ещё выше. И снова укол в позвоночник.

Чистые ранки закрылись через три дня. Невропатолог в писхейвенской больнице считал доказательство стерильности ещё более угрожающим, чем потрясающее знание преступником анатомии. Об этом он сказал доктору Стридому. Полицейский врач пожал плечами: в этой больнице ничего сделать не смогут и смешно будет им заниматься такими случаями, когда стольким пациентам приходится лежать на циновках под кроватями с тяжелобольными.

И на четвертый день Шу-Шу выписали. Два санитара вынесли его вон и усадили на газон в нескольких метрах от входа в больницу. Там он просидел белея пластырем сквозь разорванную сорочку – до полудня; солнце и жажда допекли его так, что он начал призывать на помощь.

Та пришла в образе Гершвина Мкизи, как раз отправившегося за свежим уловом. Гершвин держал в руках всех нищих Треккерсбурга и часто отправлялся на поиски новых экспонатов, которых стратегически размещал по городу; он был в непрерывном поиске все новых эффектов. Этот случай даже не требовал доработки.

От властей по инвалидности Шу-Шу мог рассчитывать на полбуханки хлеба в день. Гершвин мог предложить две буханки, немного мяса, кувшин пива и крышу над головой, – плюс компанию таких же несчастных, которые помогали друг другу в таких интимных вопросах, как кормление, переодевание, передвижение и испражнение.

Шу-Шу согласился, не сказав ни слова, и потом уже редко когда говорил.

Чернокожий полицейский, только что закончивший училище, попытался было начать расследование. Шу-Шу кое-что ему намекнул, но быстро умолк. Начальники полицейского раскритиковали его правописание в рапортах и этим все кончилось. В конце концов, от этого преступления общество только выиграло.

Но теперь Крамер потребовал, чтобы Шу-Шу прервал свое молчание. Ему не доставляла удовольствия перспектива допрашивать полумертвого человека, но, с другой стороны, он не собирался с ним церемониться. Знал, что совпадение тут вполне может быть случайным. Но ещё он знал, что Шу-Шу должен был видеть нападавших и что с тех пор его очень интересует все, что касается велосипедных спиц.

Крамер свернул на Аркойд Авеню и притормозил. Когда фары осветили бронзовую табличку, выключил мотор и свернул на газон. Выходя, заметил перед домом по другую сторону улицы с полдюжины машин, чьи хозяева, несомненно, собрались на празднование какого-нибудь юбилея, как было принято в подобных кварталах.

В несколько шагов пересек газон и позвонил.

Доктор Мэтьюз стоял в прихожей, балансируя на одной ноге. Выдвинув другую, как противовес, он сумел удержать телефон, в то время как свободной рукой поворачивал ручку двери.

– Полиция, – бросил Крамер, закрывая за собой массивные двери.

Он тут же заметил две вещи; полную тишину и запах эфира. Еще один, чьи занятия требовали звукоизоляции – и ещё один повод перестать дышать носом. Он решил убедиться, не открыто ли хоть одно окно, скрытое тяжелыми шторами. Ни одно. Никто тут ничего не касался лет пятьдесят, судя по виду комнаты. Викторианская мебель с кожаной обивкой, медицинские инструменты в чем-то вроде музейных витрин… На противоположной стороне улицы на заднем сидении одной из машин что-то двигалось – видно и на юное поколение действовал горячий ветер.

Крамер обернулся, взглянув на диван, стоявший в одном углу и полуприкрытый ширмой. Так это здесь мисс Ле Руке считала возможным и уместным раздеться и лечь. Ужасно. Вся комната выглядела просто отталкивающе. Явно не то место, где можно спокойно воспринять новость, что вам осталось только три месяца жизни. Для этого следовало очутиться в одном из безвкусных небоскребов с прелестными девицами за стойками, которые непрестанно улыбаются вам, когда вы входите и идете к лифту. В лучшем случае в такой комнате можно было обсуждать проблемы седалищной части тела. Но если это действительно был уровень доктора Мэтьюза, многого ожидать не стоило.

А вот и врач появился в комнате; шагал он очень легко для такого тучного человека, легкие туфли ступали бесшумно. Сходство с фотографией его матери, стоявшей на столе, было поразительным – кроме его закрученных кверху усиков.

– Что привело вас сюда, лейтенант? Не говорите мне ничего – я опростоволосился, и доктор Стридом тоже, так что каждый заслужил свое. Врач помолчал и наморщил лоб. – Но он был со мною довольно груб. Я сказал ему о болезни девушки, о том, что у неё был врожденный порок сердца. Но на него это совсем не подействовало. И он был очень груб, когда я сообщил, что у меня нет её предыдущей истории болезни, но ведь врач должен верить пациентам, не так ли?

– И врачам тоже, – заметил Крамер.

– Разумеется! – воскликнул доктор Мэтьюз. – Я, конечно, обратился в гильдию врачей, и только что говорил с юрисконсультом, звонил ему прямо домой. Он сказал мне, правда неофициально, что, по его мнению, меня не в чем упрекнуть. Нельзя же требовать официального вскрытия каждый раз, когда кто-то испустит дух.

– Но ведь ей было всего двадцать два…

– Господи, но у неё в девять лет нашли порок сердца…

– Это только слова, – отрезал Крамер.

Доктор обиженно отвернулся и заходил взад и вперед, демонстративно что-то мурлыкая. Но наконец остановился у письменного стола, начал копаться по карманам и доставать из них стетоскоп, аурископ, офтальмоскоп, шпатели из нержавейки… Как будто он летел на воздушном шаре и сбрасывал балласт, чтобы набрать высоту. Потом упал в свое вращающееся кресло и халат его лег красивыми плавными складками.

Крамер взял офтальмоскоп, включил его и поводил узким лучиком по комнате, остановив его наконец на розовой физиономии врача.

– Вы подробно её обследовали? – размеренно спросил он.

– Разумеется.

– И с этим тоже?

Луч света угодил в правый глаз доктора Мэтьюза, и это было весьма неприятно. Побагровев от злости, он закрыл лицо рукой.

– А вы перестаньте совать свой нос в дела, в которых ничего не понимаете, – закричал он. – Кто вы такой, чтобы себе это позволять?

– Лейтенант Крамер из отдела по расследованию убийств, и у меня есть основания подозревать, что вы лжете, доктор Мэтьюз. Вот это – офтальмоскоп, прибор для исследования глаз, но вы почему-то указали в своих бумагах неверно цвет глаз мисс Ле Руке.

– Что, черт возьми, вы имеете ввиду?

– Там записано, что они голубые.

– Вот именно. Она была блондинкой.

– В самом деле? Я видел её сегодня в морге. Глаза у неё карие.

– Карие?

– Вот именно, – передразнил Крамер. В комнате надолго повисла тишина.

– Я полагаю, – наконец негромко сказал Крамер, – что вы никогда обстоятельно не осматривали мисс Ле Руке. Судя по вашим бумагам, похоже, все ваше внимание вы сосредоточили на определенной части тела, которая с сердечными проблемами – или, скажем, с цветом глаз, – никак не связана.

Доктор Мэтьюз покосился на него.

– Но почему вы это делали, доктор? Ваш коллега доктор Стридом убежден, что она никогда не страдала хворями такого рода.

– С сердцем я ей ничем особенно помочь не мог, – сердито рявкнул доктор Мэтьюз. – Только давать ей пилюли и легкое снотворное, чтобы как следует отдыхала.

– Да? И что дальше?

– Вы что, не видите из истории болезни, что она была помешана на этой мысли? – не выдержал доктор Мэтьюз. – Вы только посчитайте, сколько раз мы делали пробу Вассермана. Одно время она потребовала, чтобы я их делал каждую неделю. Как будто сама себе внушила, что у неё сифилис.

Итак, одной иллюзией стало меньше. Крамер отметил свое разочарование минутой молчания. Прежде в его представлении мисс Ле Руке была созданием, пышущим не только физическим, но и психическим здоровьем. Он почти возненавидел доктора Мэтьюза и перешел в атаку.

– Говорите, она была не в себе?

– Да.

– И вы каждый раз делали все анализы?

– Ну да.

– Понимаю. Сколько вы берете за пробу Вассермана – десять, пятнадцать рандов? Неплохой доходец.

– Поосторожнее с такими намеками, лейтенант. Имей вы представление о врачебной практике, знали бы, что удовлетворить желание клиента иногда не менее важно, чем вылечить его. Вы бы её видели, когда я сообщил об отрицательном результате: она словно получала новое сердце.

Крамер не мог удержаться от реплики:

– Так вы себя чувствовали Кристианом Барнардом, да? – усмехнулся он. Жаль, что пересадки вам не слишком удаются.

– Без этого, замечания вы могли бы обойтись.

– Простите, – на этот раз серьезно сказал Крамер. – Вернемся к сифилису. – Она когда-нибудь говорила вам о причинах своих…

– Опасений? Нет. Она была из тех, кто, уплатив, считают, что могут использовать вас… – ну как простого ремонтника, что ли…

– И вы не полюбопытствовали?

– Не больше, чем нужно. Хронические больные часто откапывают в своем организме что-то такое, что отвлекает их от основной болезни. Кроме того, она была довольно замкнута. Старательно уклонялась от расспросов. Я не хотел быть навязчивым, с такими случаями мне уже приходилось встречаться.

– В самом деле?

– Вы удивитесь, лейтенант, как это часто бывает, особенно у замужних женщин. Любая ерунда у них вызывает подозрение, что дорогой муженек пустился во все тяжкие и она из-за него залетела. Но, если на то пошло, порядочные девушки не спят с чужими женихами.

– Что ни о чем не говорит.

– Но тем не менее бывает. И мисс Ле Руке казалась только менее разговорчивой, чем другие.

– Неожиданное Крамер почувствовал к доктору Мэтьюзу нечто вроде симпатии. Угостил его "лаки страйк" и даже дал прикурить. У них и вправду оказалось много общего. У обоих хватало забот с непростыми разновидностями "гомо сапиенс" и обоим приходилось стараться изо всех сил, чтобы сделать верные выводы из противоречивых данных.

– Полагаете, она могла планировать замужество?

– Ну, она не была похожа на синего чулка…

– Да, я знаю, но как с её сердцем? Долго она могла протянуть?

– Это никогда не известно. Все могло произойти когда угодно – потому я и решил, что это случилось, понимаете? Но могла дожить и до седых волос.

– Значит, вы её не предупреждали – я имею ввиду, на случай, если это могло повлиять на её планы замужества?

– Это было ни к чему, она сама все знала.

– Поэтому и вступила в "Погребальную общину Святой Троицы"?

– Полагаю, да.

Первые кусочки мозаики начинали становиться на место.

– Нужно бы найти того парня, её интимного приятеля, – негромко произнес Крамер.

– Есть за что уцепиться?

– Пожалуй, нет. На похоронах не было никого, и никаких цветов.

Доктор Мэтьюз поднялся, натянуто улыбаясь.

– Все это выбило меня из равновесия, лейтенант…

– Не беспокойтесь, доктор – я уверен, что когда все выяснится, никто не станет требовать ваш скальп.

– Я в этом не уверен. Знаете, цвет глаз я записал по памяти, когда узнал, что произошло. Странно, мог бы поклясться…

– Это только формальность. Но могу я взять все бумаги с собой?

– Разумеется. Позвольте, я вас провожу.

Стоя на крыльце, Крамер предупредил доктора Мэтьюза, что утром к нему заедут оформить официальные показания. Пока они там стояли, все машины, стоявшие по другую сторону улицы почти одновременно уехали.

– Каждая вечеринка когда-нибудь да кончается, – заметил Крамер.

– Какая вечеринка? – ошарашенно спросил доктор Мэтьюз.

Но пора уже было Бобу Перкинсу заняться магнитофонной лентой, так что Крамер просто вышел на улицу и уехал.

* * *

Миссис Перкинс провела Крамера в мастерскую, извинившись за Боба, плескавшегося в ванне. Он всегда купался после работы из-за въедавшейся в кожу типографской краски.

Крамер знал, что миссис Перкинс – жена Боба, но привыкнуть к этому так и не мог. Она обожала мужа, как слабая, но гордая мать обожает дитя, рожденное при таинственных обстоятельствах. К тому же они были очень похожи. Не будь им обоим около тридцати, он легко мог бы представить, как она долгие годы его растила, одевала в чистые матросочки и снабжала свежими носовыми платками.

– Устраивайтесь поудобнее, – предложила она, даже не сознавая того, что её присутствие не слишком уместно. – Я как раз собиралась налить ему какао – вам тоже?

– А можно попросить кофе?

– Полагаете, это разумно? Мы как раз говорили с Бобом, сколько в нем всяких вредных веществ! Понимаете, он так много знает о том, как функционирует мозг…

– Черный, пожалуйста, если не трудно.

– Разумеется, нет, сию минуту сделаю.

Миссис Перкинс удалилась; отделка её прелестного пеньюара прекрасно сочеталась с кудряшками цвета плюшевого медвежонка.

Крамер подошел к полкам с книгами. Боб Паркинс и вправду знал кое-что о мозге, если проштудировал этакую кипу книг: "Гипноз работает на вас", "Гипноз для любителей", "Гипноз и лечебная терапия", "Гипноз в истории" и просто "Гипноз". Далее след терялся, эти книги смешивались с другими, которые советовали "Как заработать миллион" и "Как познать самого себя за семь дней". Две полки были забиты журналами по радио и электронике. Это его несколько успокоило.

Вошел Боб, неся поднос с парящими чашками; ему едва удалось увернуться от жены, которая пыталась освободить на столе хоть немного места, столько там валялось проводов и всякой дребедени.

– Ну, лейтенант, – улыбнулся Боб, – как я рад вас видеть, дружище!

– Бобби, ты должен рассказать ему о кофе, – вполне серьезно заявила его жена. – Меня он не послушает.

– Полагаю, у него сегодня совсем другие заботы.

– Вот это правда, – согласился Крамер.

– Ладно, я пошла, можете заниматься, ребята, – сказала миссис Перкинс. – К сожалению, Боб, больше ничем помочь не могу.

Крамер закусил губу. Он продолжал помешивать кофе, не замечая, что не положил сахар.

– Прежде чем приступим, лейтенант, хочу, чтобы вы кое-что послушали. Исключительная вещь, вашей ленты я не коснусь, пока не прослушаем её.

И пришлось Крамеру ждать, пока Боб манипулировал кнопками на большом микшерском пульте, стоявшем у стены. Наконец он услышал голос Боба, вопрошавший: – "Какого вы мнения о современной эстрадной музыке, мистер Синатра?" Ответ прозвучал, несомненно, голосом самого знаменитого певца. Потом ещё один вопрос и снова ответ. Запись длилась восемь минут, и это явно не было подделкой.

Боб довольно усмехнулся.

– Ну что, здорово? – и объяснил ему, что записал одну радиопрограмму, стер вопросы репортера и потом с помощью второго магнитофона наговорил все как бы от себя.

– Неплохо, правда? – не отставал Боб. – Жена говорит, у неё просто мороз по коже.

Крамер допускал, что у него это могло быть тоже, не будь кофе таким горячим, но любил он именно такой, только пожалуйста, не надо молока.

– Ладно, так что вы мне принесли?

– Вот эту ленту – откройте, увидите, в чем дело.

Крамеру понравилось, как Боб обращался с коробкой, – вначале её положил, и только потом снял крышку. Он был неглуп, невзирая на маленькие слабости.

– Гм, тут кто-то постарался.

– Похоже.

– И ему многое удалось, кое-где прожег почти до середины, словно у пирога ломоть вырезал. К сожалению, на внешних слоях мало что уцелело.

– Неважно, любая информация, которую удастся добыть, пойдет в дело.

– Сделаю, что могу. Завтра у меня выходной, так что постараюсь поскорее.

– Я буду ждать звонка. Когда прийти?

– Скажем, около девяти.

– Ладно.

Крамер встал и хотел исчезнуть раньше, чем посыпятся вопросы, но, видно, сделал это недостаточно быстро.

– Где вы это раздобыли?

– В мусорном ведре.

– Это я заметил. Придется все отмыть, прежде чем начну. И неизвестно, чье это?

– Это личная собственность, уникальная в своем роде, по крайней мере, я так думаю.

– И больше вы ничего сказать не хотите, не так ли?

– Нет. Для этого есть свои причины.

– Спорю, я знаю, откуда вы его взяли.

– Куда там, за сто лет не догадаетесь. Крамер уже был у двери, когда следующая фраза саданула его словно картечью.

– Это у вас из квартиры мисс Ле Руке.

– Откуда вы знаете?

– Она на первых страницах, начиная с раннего выпуска, – захихикал Боб, довольный до невозможности. Из кармана пиджака, висевшего на кресле, достал свернутый экземпляр "Газетт".

Крамер схватил его. Ну, за это кто-то получит, получит как следует, так что кровью захаркает! Глаза его пробежали по заголовкам:

"ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ ЗАГАДОЧНОЙ ДЕВУШКИ

Треккербургская полиция сегодня сообщила, что местная учительница музыки была найдена мертвой у себя дома – и что нельзя исключить возможность преступления.

Речь идет о мисс Терезе Ле Руке, 24-х лет, проживавшей по адресу Барнато Стрит дом 223 В.

Полковник Джепи Дю Плесси, шеф отделения по расследованию убийства, сообщил вчера вечером нашему корреспонденту:

"Обстоятельства, сопряженные со смертью мисс Ле Руке, дают повод для серьезных подозрений. Но мы не определим, что предпринять, пока не получим заключения медицинской экспертизы. Пока что один из офицеров полиции начал предварительное расследование, пытаясь найти кого-либо из знавших жертву. Насколько нам известно, близких родственников у неё нет.

Я хотел бы воспользоваться возможностью и обратиться к общественности с просьбой о помощи, пригодится даже любая мелочь – предоставьте нам судить, относится ли она к делу".

Полковник Дю Плесси добавил, что он убежден в объективном ходе следствия и напомнил о прежних успехах возглавляемого им отдела.

Это было и все, но его хватило, чтобы Крамер разразился потоком проклятий и угроз, угрожая страшными карами всем и каждому.

– Как, черт возьми, об этом узнали газеты? – спросил он наконец, схватив Боба за плечо.

– Ну, я же не редактор, –  защищался тот. – Но припоминаю что-то в колонке светской хроники, что вам может помочь. Загляните на четвертую-пятую страницы.

Крамер начал листать газету. Господи, как же он не заметил: наверху четвертой страницы был помещен громадный снимок, сделанный на приеме у бригадного генерала, и из-за спины того старого буйвола, стоявшего с поднятой пивной кружкой, выглядывала сияющая физиономия полковника Дю Плесси. Тот явно хотел воспользоваться удобным моментом: когда щелкнул затвор, подзывал к себе журналистов.

– Боже, дружище, ты совершенно прав, – вот в чем дело! А я-то надеялся, что здорово опередил тех мерзавцев! Но теперь материал с ленты мне нужен до шести часов.

– До шести утра?

– Ведь в это время начинают разносить "Газетт"?

– Разносить – да, но не забывайте, что первый выпуск выходит из типографии уже в десять вечера.

– Да? Это выпуск для рассылки за город?

– И немного продают тем, кто выходит с ночных сеансов, и на вокзалах. Некоторые не могут удержаться, чтобы не купить утренние газеты уже вечером.

– Господи Боже!

И это все, на что он способен. В десять он ещё копался в доме. Собственно, вышел он оттуда уже после одиннадцати – как раз взглянул на часы, увидев, как мисс Генри скрылась из виду. Но тут мороз пробежал у него по коже – при таком освещении он не мог различить, была фигура внутри или снаружи. И ещё одно – те шесть машин перед домом доктора Мэтьюза на Аркейд Авеню. Если учесть, что в обычное время по ночам эта улица бывала пустынна, – все жильцы убирали машины на ночь в гаражи, – то кому-то вполне могло прийти в голову позвать знакомых и устроить вечеринку. Зонди мог оказаться в опасности. Нужно пошевеливаться.

Боб проводил его до дверей и обещал, что сделает, что будет в его силах, но, всячески извиняясь, подчеркнул – раньше девяти результатов ждать не стоит.

– Ладно, – сдался Крамер. – Теперь, когда все вышло наружу, это уже не так важно. Большое вам спасибо.

* * *

Угол Де Вит Стрит и Пэрейд был пуст. А ведь Зонди должен был там ждать его не меньше часа – оба визита заняли гораздо больше времени, чем Крамер предполагал.

Остановив машину, остался в ней. Нужно было как следует подумать, прежде чем предпринять следующие шаги. Было слишком рискованно белому, даже вооруженному, пытаться идти по следам Зонди. С другой стороны, он отвергал мысль, что нужно запросить помощь. Мозг его отреагировал на эту дилемму просто – взял и выключился.

Он тупо взирал на статую королевы Виктории, которая что-то была уж слишком толста, когда нечто шевельнулось на коленях Большой Белой Матери. Худая коричневая рука потянулась за мятой шляпой, висевшей на скипетре. Через мгновенье Зонди скользнул вниз с таким видом, словно случайно шел мимо.

– Шу-Шу и след простыл, – сказал он. – Его коляска брошена за мэрией, но никто не знает, где он.

– Ты говорил с его знакомыми?

– Да, шеф. – Зонди облизал губы.

Ветер стих. Было очень свежо и очень-очень рано.

– Садись, я отвезу тебя домой.

– Как это? Нам же нужно в Писхэйвен, шеф.

– Сегодня уже нет. Я объясню тебе, почему. Давай…

Пока Крамер выезжал из города в Кивела Вилледж, он успел рассказать Зонди, в чем дело. А если полковник так ко всему относится, пусть не ожидает, что они будут крутиться всю ночь.

Зонди жил с женой и тремя детьми в двухкомнатном бетонном домишке площадью максимум в четыре стола для пинг-понга, с глинобитным полом. Каждый раз ему приходилось указывать Крамеру дорогу, потому что в поселке было несколько сот точно таких же лачуг. Его дом отличался от остальных только короткой дорожкой, выложенной перевернутыми жестянками из-под сгущенного молока, слишком, однако, ржавыми, чтобы отражать свет фар.