Текст книги "Пуля ставит точку"

Автор книги: Роберт Пайк

Соавторы: Джеймс Макклар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Это была ужасная ночь.

Последними словами Гершвина Мкизи были: – "Паровой каток…" Потом он рухнул, ткнулся в пол лицом и остался лежать, оттопырив зад.

Крамер и Зонди продолжали сидеть, тупо глядя на него. Они ведь думали, что уже сломали этого паршивца. Думали, что загнали его в угол. Возможно, и так. Но теперь ситуация кончилась тем, с чего все и началось.

Крамер вытянул ногу. Но Гершвин был все равно вне досягаемости. Ноги дрожали. Зонди не был способен и на это. Оба были утомлены. Силы на исходе.

Да, все было кончено – но организму Крамера нужно было время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Он все ещё работал на полных оборотах, подгоняемый насыщенной смесью крови и алкоголя. Лицо его побагровело, жилка на левом виске бешено пульсировала, желудок болел. Его мочевой пузырь словно сдавило клещами. Одно неловкое движение, и пришлось бы ходить, сжав колени. Уже наступило утро.

Такое утро, когда молочники подгоняют коней, чтобы ощутить его красоту, пока их белый хозяин ещё спит.

Но теперь поллитровые бутылки молока уже стояли початые рядом с коробками овсяных хлопьев, и Треккерсбург уже спешил, чтобы поддержать свою экономику на высоте и в постоянном расцвете.

Крамеру захотелось выглянуть наружу, ему нестерпимо хотелось увидеть свежую кожу и веселые лица. Но тут он снова ошибся. Солнце било ему прямо в глаза. Его багровые лучи лишали его возможности видеть что бы то ни было, и что ещё хуже, когда он снова повернулся в комнату, оказалось, что эти же лучи превратили его кабинет в нечто непереносимое.

Каждый убогий предмет обстановки отчетливо выступал на фоне собственной резкой тени: чашки с остатками кофе, смятые пачки от сигарет, шланги, мокрые полотенца, пластмассовые плевательницы. Заплеванный пол, прокуренный воздух. И хотя запахов видно не было, их и так хватало. Ничего, через несколько минут из камер сюда приведут людей, которые займутся уборкой. И все эти пятна и пепел от сигарет исчезнут с паркета, также как брызги крови Гершвина. Полотенца отправятся в прачечную, а плевательницы в туалет. И к девяти часам эта комната с её кремовыми стенами, обшитыми светлым деревом, пишущей машинкой и двумя креслами станет такой же заурядной, как всегда. И ему бы пора почувствовать себя как всегда.

– Зонди, мне нужно идти. – Да, шеф.

– Пошли вниз за Кумалом, пусть поможет тебе отнести этого говнюка, он обвиняется в том, что в прошлую субботу убил Шу-Шу. Я тебе уже говорил, что уже выписал ордер и на тех двоих?

– Еще в четыре, когда мы с вами встретились.

– Ладно. И скажи в прокуратуре – думаю, сегодня там будет дежурить Оостхузен, – что я прошу недельной отсрочки. Он все устроит. И потом иди домой. Я позвоню старосте поселка, если ты понадобишься раньше, если нет – ровно в шесть встречаемся здесь.

Зонди кивнул и потянулся к телефону.

Всю дорогу по коридору Крамер старался не обращать внимания на свой мочевой пузырь. Не хотел его зря раздражать. И он все же успел одолеть расстояние до белой кафельной стены и как раз переживал острейшее чувство облегчения, когда из-за его спины вынырнул сержант Ван Ниекерк. Он был первым сотрудником отдела по расследованию убийств, которого Крамер увидел за последние два дня.

– Доброе утро, лейтенант, – по обыкновению вежливо поздоровался Ван Ниекерк, поворачивая кран. Мыла там не было, но он принес собственное в красивой обертке.

– Ну и как дела? – спросил Крамер, не отводя глаз от мыла "Лайфбой".

– Да ничего, грех жаловаться. Вчера вечером я закрыл все дела. Все в ажуре.

– Значит вам нечего делать, да?

– Мыло не нужно, лейтенант?

– Спасибо. У меня там есть приличная головоломка для того, кто любит такие вещи.

– Правда? Тот случай, о котором не перестает твердить полковник Депе?

– И что он говорит?

– Ничего. Именно потому мне и интересно.

– Да, это оно.

Ван Ниекерк вроде бы разглядывал в зеркале свои тоненькие усики, но все ещё искоса наблюдал за Крамером.

– Но разве с вами никто больше не работает над этим делом?

Крамер почувствовал, что он старается быть тактичным.

– Есть один парень, но это не то, что мне нужно.

– А что вам понадобится?

– Допросы, звонки, оформление документов.

– Я бы мог попробовать, лейтенант. Крамер вернул ему не понадобившееся мыло.

– Тогда поднимемся на минутку ко мне, Ван.

* * *

«Минутка» продлилась больше часа, но зато Ван Ниекерк теперь знал все, что нужно. А Крамер отправился домой. «Дом, сладкий дом» для него был всего одной комнатой в коттедже учителя-пенсионера. Точнее говоря, вообще-то это была не просто комната, она выходила на отдельную закрытую веранду, заросшую диким виноградом. Там хватило бы места и для мебели, и для гостей. Но Крамер предпочитал обходиться и без того, и без другого. У него там были только кровать, небольшой гардероб и картонная коробка с запасами белья и личными бумагами. Уже давно он втайне признался себе, что разделяет жизненные принципы бушменов из пустыни Калахари. Эти кочевники-охотники были убеждены, что жилище и одеяния не должны быть богаче, чем требуют обстоятельства – ибо обязанность человека – донести плоды своего труда до желудка, чтобы тело снова могло работать. Крамер расходовал свои деньги именно этим способом. Насколько это было возможно, питался отборными, разнообразно приготовленными бифштексами дюймовой толщины.

Но в жилище его было одно неудобство, над которым калахарский дикарь только бы посмеялся, но ему оно каждое утро отравляло жизнь: общая ванная с хозяевами, мистером Дикерсоном и его женой.

Крамер резко затормозил. Заставил его это сделать светофор у поля для игры в регби. Сидя на продавленном сидении своего маленького "форда" он словно чувствовал плечами неприятное прикосновение низкой холодной ванны и ледяные капли, падавшие сверху с белья, гирляндой развешанного наверху. На солнце все эти хозяйкины колготки высохли бы за десять минут. Но нет – та боялась, что взгляд на них слишком возбуждает юного садовника. И говорить с ней об этом было бесполезно. Снова бы спросила, почему тогда по закону девушкам в бикини на рекламных плакатах положено пририсовывать приличные одежды. Ответа на это у него не было.

Загорелся зеленый.

А мозг его словно хотел доказать, что такие обрывки воспоминаний бессознательно сигнализируют, что именно отвращает его от мысли о купании с утра пораньше: запах. Мистер и миссис Дикерсон были как раз того возраста и телосложения, которые способствуют исключительной заботе о своем пищеварении. Весомые доказательства этого хранил подоконник в ванной, полочка над раковиной и конечно домашняя аптечка. Там были пачки таблеток, порошков и прочих лекарств, суливших все, что угодно – от умеренного расслабления до спасения от самых крайних случаев. Хозяева относились к их потреблению как созданного элексира жизни и практиковались в их потреблении в самых смелых сочетаниях. К несчастью, испытательная установка тоже находилась в ванной. И никакие кружевные салфетки на его крышке не в силах были этот факт утаить даже через полдня. По крайней мере, не при заколоченном окне.

И после всего, что пережил сегодня Крамер, это было для него уже слишком. Нервное напряжение чуть ослабло, как бывает, когда человек среди пустых бутылок вдруг обнаружит полную: он вспомнил, что сегодня четверг – и что у вдовы Фурье по четвергам выходной. Тогда он свернул на первом же перекрестке налево и загнал машину на подземную стоянку.

После двух звонков вдова открыла ему, немного заспанная, в домашнем халатике.

– Где дети?

– Где-то гуляют с Элизабет.

– С кем?

– С моей новой черной служанкой. Ее нашла мне Соня – и такую чистоплотную… Крамер устало усмехнулся.

– Проходи, Тромпи, а то меня увидят.

Войдя внутрь, он оперся о дверь, щелчок замка резанул его по нервам. Вдова ушла в спальню. Когда заметила, что Крамер не последовал за ней, обернулась, чуть распахнув халатик. Под ним не было ничего.

Крамер шагнул к ней, она закрыла глаза, он их нежно поцеловал. Потом прикрыл её наготу.

– Найдется "Лайфбой"? Хозяйка заморгала.

– Об этом бы мне следовало спросить тебя, – отрезала она и тут же пожалела об этом. – Нет, никуда не ходи, останься здесь. Садись в кресло. Я согрею воду.

Но Крамер садиться боялся. Остался стоять, пока она не вернулась и не раздела его, очень нежно, просто как мать.

– Это не "Лайфбой", – возражал Крамер, пока она вела его в залитую солнцем ванную. – Выйдя отсюда, я буду пахнуть как какая-нибудь вертихвостка.

Вдова Фурье в ответ бросила в пенившуюся воду ещё горсть ароматической соли. Знала, как он это любит.

Первое, что он сделал, оказавшись в воде – схватил пластмассовую игрушку и запустил ею в коридор.

– Ну, у тебя и настроение, – вздохнула вдова. – Энни так любит эту уточку. Не помнишь, ты же её сам принес?

– Ну и что?

– Но посмотри, Тромпи…

– Погорячее, пожалуйста…

Забыв об уточке, он сосредоточился на игрушечном катере. Ванна была просторной и глубокой, и, плавно шевеля плечами, ему удалось создать такое течение, которое подхватило катерок и понесло его по всей длине ванны. С третьей попытки катер засел на рифах на его волосатой груди.

– Ты большой ребенок, – ворчала вдова, завязывая поясок. – Полагаю, ты хочешь яйца и жареную картошку?

Крамер уснул. И спал так долго, пока она не попыталась подогреть воду, которая удивительно быстро остыла, несмотря на жаркий день.

– Нет, оставь, не надо, – протянул он. – Так похоже на капское озеро летом.

Тогда вдова села на корзинку с бельем и прикурила две "лаки страйк". Крамер, вытерев руку, взял одну. И начал рассказывать.

Наконец она спросила:

– Как выглядел Гершвин, когда сознался? Словно ему сразу полегчало, как говорят в радиопьесах?

– Ну да. Весь сиял. Просто до ушей.

– Этого я понять не могу, что-то уж слишком странно. Теперь его повесят, да?

– Послушай, это так просто. Чего каждый человек боится? Неизвестности. А теперь он уже знает.

– Все равно тяжело добиться толку от такого негра, как он.

– Это правда.

– Зонди прекрасно их понимает. Катерок утонул под его рукой.

– И это правда.

На поверхность поднялись пузырьки.

– Почему ты молчишь?

– Да так.

– Не видишь между этими двумя случаями никаких связей – и это тебя мучает?

– Естественно, ведь мы потеряли целую ночь. Скажу тебе прямо. Гершвин убил Шу-Шу из-за какой-то ерунды, ты же знаешь, каковы негры, а теперь попытается для суда выдумать какую-нибудь историйку. Так бывает всегда, даже если – знают, что от петли не уйти.

– Ты, например, имеешь в виду утверждение, что был приказ от никому неизвестной банды, чтобы убили того-то и того-то, иначе худо будет…

– Да, нечто в этом роде, или сказочку о злых духах, которые нашептывали им всякие гадости. Только с самого начала это звучало неправдоподобно, потому что не знал названия этой банды. Мы просто не дали ему возможности его придумать, вот и все.

– Тромпи, а если он действительно что-то услышал?

– Глас свыше? Ладно, положим, существует банда, по приказу которой такая мелкая рыбешка как Гершвин идет на все и попадает в неприятности. Положим, та же банда стоит за убийством мисс Ле Руке. Разве правдоподобно, что такая организация, использующая нанятых профессионалов, доверила хоть что-то такому ничтожеству, как Гершвин?

– По-моему, ты говорил, что был удивлен его организационными способностями? Ведь это счастливый случай, что вы так быстро нашли тело Шу-Шу. Оно могло там пролежать и годы, так что, потом кто-то стал бы беспокоить Гершвина? Разумеется, нет. Вы ведь пальцем не шевельнули, когда Шу-Шу искалечили. И вот еще: если бы его просто нашли мертвым, стал бы кто-нибудь искать следы от спицы?

– Милая моя, но то, что мы быстро нашли Шу-Шу не было случайностью – это было логическое развитие дела Ле Руке. Зонди следил за ним.

– Но они же не предполагали, что так случится. Тут вам повезло.

Крамер начал намыливать волосы.

– Ты как хочешь, но все это только теория. Единственное, что из этого следует, – что существует банда с неизвестным нам названием, которая убирает белых девиц и черных нищих. Попробуем с этого конца.

Вдова Фурье встала и вернулась с новой пачкой сигарет. Крамер сполз под воду, чтобы сполоснуть волосы, так что на поверхности остались только нос, рот и колени. К её удивлению, в таком положении он снова заговорил.

– Я твердо знаю, что Гершвин Мкизе убил Шу-Шу, – губы его потешно шевелились, – и твердо знаю, что даже если все слова Гершвина – правда, нам он больше ничего рассказать не сможет.

Впечатление было необычайное, как сцена из какой-то легенды о пророчестве, доносящемся из-под воды. Вдова стояла как завороженная. Но больше Крамер ничего не сказал. С громким плеском вынырнув, потянулся за полотенцем. Вдова машинально подала его, думая о чем-то другом.

– Ну, а как же с Шу-Шу? – спросила она. – Он-то должен был что-то знать – и из-за боязни, что он продаст, его и убрали?

– По утверждению Гершвина, Шу-Шу мог знать немало – только все это были домыслы. И вот тут-то он сломался.

– Домыслы какого рода?

– Гершвин молол что попало, да ещё все время путался, пытаясь говорить на своем жутком английском, как обычно. Мы нажали на него как следует, но ничего не добились. Факт тот, что Гершвин в конце концов и сам запутался: человек не может слишком много знать о ком-то другом. Поэтому он говорил о людях, которые отдавали ему деньги – ну, вроде Шу-Шу – и о тех, кто ему их не отдавал, и о советниках, и о машине мэра, и все это казалось ему ужасно важным, все, что он знал о всяких важных людях, на которых Шу-Шу целыми днями таращился со своей коляски перед мэрией. Я был уже сыт по горло. В конце концов мы даже не стали записывать, просто дали ему говорить, пока не сомлел.

– Ты что-нибудь из этого помнишь?

– Нет. Говорю тебе, всякая ерунда.

– Но постарайся хоть что-то вспомнить. Думаю, ты счастлив, что делаешь такую интересную работу.

Крамер понял, что сегодня она была счастлива за него. В конце концов, – сказал он себе, – пора уже ей стать счастливой. И только для того, чтобы поддержать это настроение, сказал:

– Последними его словами были "паровой каток".

– Паровой каток, – медленно повторила она. Крамер внимательно взглянул на нее.

– Повтори ещё раз.

Та не знала, что и думать.

– Паровой каток… это же сказал ты.

– Да, но—не так!

– Господи, Тромпи, что ты расстраиваешься из-за ерунды…

Вдова Фурье успела дойти до двери, прежде чем Крамер успел сказать:

– Понимаешь, – тихо сказал он, – ты произносишь это как какое-то название.

Обернувшись, она поняла. И вздрогнула.

* * *

Ван Ниекерк довольно успешно справился со своим делом. Всю жизнь он носил при себе целую батарею авторучек, держа их наготове в нагрудном кармане.

Одна была с фиолетовыми чернилами, другие – с красными, черными, зелеными, синими и солидными темно-синими. Проблема была в том, что очень редко удавалось ему использовать их все зараз, но теперь…

Тут зазвонил телефон. Звонил Аббот. Хозяин похоронного бюро не тратил время на формальности. Прошептав кое-что, тут же повесил трубку.

Ван Ниекерк, ничего не поняв толком, покачал головой. Потом ещё раз перечитал сделанную им стенографическую запись.

«У меня в конторе кто-то спрашивает о той девушке. Приезжайте скорее. Не знаю, смогу ли задержать её без скандала».

Тут до него дошло, и, вскочив, он вылетел на улицу, когда сообразил, что следовало сообщить лейтенанту. Но дело было крайне срочное, а где его искать? Он мог быть где угодно.

А Крамер всего в нескольких кварталах оттуда, в здании треккерсбургского суда, беседовал с дежурным сержантом Попом Ван Ренсбергом.

– Тромпи, для тебя – что угодно, – обещал Поп, краем глаза следя за заключенными, на цыпочках пробиравшихся к крану у дверей его дежурки и наполнявших водой свои жестянки.

– Эй, Иоганн, старый проказник, – крикнул Поп, – только не говори мне, что снова залетел ни за что? Долговязый заключенный униженно осклабился.

– Приветствую тебя, отец мой! – вежливо сказал он на языке зулу.

Поп снисходительно махнул рукой,

– Один из моих постоянных клиентов, – пояснил Крамеру. – Вечно попадается с девчатами, я так его и зову – старый насильник, – а он считает это отличной шуткой.

– А в чем там дело?

– Черт его знает, но случается это с ним довольно часто. А кто тебе нужен из той крайней камеры?

– Гершвин Мкизе – его только что прислали обратно.

– А, Банан. Я все их клички знаю. Он ведь…

– Да, в желтом костюме. Можешь это срочно устроить, Поп?

Сержант дружелюбно кивнул и выплыл в коридор, отдавая приказы налево и направо. Его подчиненные послали заключенных обратно в камеры, а какого-то типа в желтом костюме – в одиночку в самом конце коридора.

Зонди как раз вошел в коридор и присоединился к Крамеру.

– Очень вовремя, – заметил Крамер. – Почему его не отвезли в тюрьму раньше?

– Вчера вечером была большая облава на беспаспортных, он попал среди них.

– Ага. А Сэм Шифринский собирается его защищать?

– Ну что вы, шеф.

Поп вернулся и сердечно поздоровался с Зонди.

– Привет, дружище, так это все для тебя?

– Да я бы и обошелся, – протянул Зонди.

– Это уж точно – подтвердил Крамер.

– Чертовски точно, – как эхо повторил Поп, – ибо никогда не знаешь, на кого тут можешь нарваться. Ну все, давайте, он вас уже заждался.

– Отлично, – Крамер с Зонди плечом к плечу зашагали к камере в конце коридора. Поп отошел немного в сторону, но так, чтобы ничего не упустить, и заговорил с Эфроимом, ещё одним своим любимцем, причем оба то и дело покатывались со смеху.

Прежде чем войти в камеру, Крамер приготовил в руке большей кусок пластыря, – наклейку с него он бросил в корзину для мусора в дежурке, – и залепил им Гершвину рот раньше, чем тот успел хотя бы пикнуть.

Зонди закрыл дверь.

– Послушай, Гершвин, – начал Крамер. – Я пришел задать тебе всего один вопрос. Когда я сниму этот пластырь, хочу услышать только твой ответ, больше ничего.

Гершвин услужливо кивал, прижимая к груди скованные руки.

– Допрашивать тебя у нас нет времени. Тем более тратить весь день на разговоры с тобой. Сержант Зонди и я пока что обработаем тебя наполовину; если будешь лгать, вторую половину получишь позднее.

Гершвин вжался, пытаясь спрятать голову.

– Итак, вопрос, – продолжал Крамер. – Вчера вечером ты произнес "паровой каток". Вот что мы хотим знать: это твоя выдумка или что-то со слов Шу-Шу?

Гершвин лихорадочно пытался шевелить губами, пока Зонди занимал свое место за его спиной.

Они занялись мягкими частями его тела, там, где нельзя было сломать кости или повредить суставы. Одна такая мягкая часть особенно подходила для этого, поскольку была весьма чувствительна и относительно изолирована от жизненно важных органов. При этом пользовались не кулаками, а только пальцами.

* * *

Все это время она не спускала с него глаз, и Ван Ниекёрк чувствовал себя полным идиотом, хотя и убрал револьвер в кобуру. А у старушки, сжавшейся на краю кушетки в демонстрационном зале конторы Аббота, были такие испуганные глаза… Не удивительно, если представить, как он туда ворвался.

Аббот кивнул ему, чтобы подождал в приемной.

– Вам это что-нибудь дало?

– Да уж, – проворчал Ван Ниекёрк. – Что это, черт возьми, значит, звоните так, что можно подумать, у вас тут бог знает что делается.

– Но я ведь ничего подобного…

– Вы сказали: "не смогу задержать без скандала…" – что же я мог подумать?

– А вы представляете, какой скандал способна устроить такая старушка, если потребуете от неё чего-то подобного? Я не хотел этого, ведь в конце концов, речь идет о заказчице! Думал, вы с этим справитесь лучше меня.

Оба надолго умолкли.

– Во всяком случае, благодарю, – милостиво произнес Ван Ниекёрк. Могло быть и что-то серьезное. Никогда не знаешь…

С тем он и ушел от Аббота, предоставив ему утешать клиентку и отправить её туда, откуда пришла. В ужасном настроении он вернулся в отдел и обнаружил, что лейтенант и Зонди копаются в его бумагах и написали на папке какие-то бессмысленные слова.

– Что это значит? – воскликнул он, едва сдерживая себя.

– Вот именно так и спрашивают в Хаусбрикинге, – рассмеялся Крамер. Фанни Врандсмаа клянется, что ты гнал не меньше сотни, когда промелькнул мимо её окон.

– Но я имею в виду ваш "паровой каток", – проворчал Ван Ниекерк.

– Это? Может оказаться ниточкой.

– Правда?.

Крамер кивнул. Теперь было ясно, почему у него такое хорошее настроение.

– Мы только что посетили нашего друга Гершвина Мкизе, – пояснил Крамер. – Нужно было проверить кое-что из его вчерашних показаний, всего два слова.

– Ну и?..

– Оказывается, Шу-Шу повторял их не раз – после того, как до него дошло, кто сделал его калекой и нищим. Все время твердил Мкизе, что это из-за "Парового катка".

– "Выпив, он твердил это не раз – процитировал Зонди по своим записям. – Утверждал, что все его неприятности – от "Парового катка". Что это нечто ужасное. Что его боятся и белые боссы. Слышал, как он говорил кому-то, что "Паровой каток" его погубит."

– Господи Боже!

– Да, тут есть что-то, Вилли. Эти истории явно связаны между собой.

– Мкизе сказал, по чьим приказам он действовал?

– Все ещё утверждает, что тогда не знал. Но когда теперь все обдумал, полагает, что за всем этим мог стоять "Паровой каток".

– Значит, это какой-то ганг, лейтенант?

– Похоже, что так. Или кто-то, руководящий бандой. А что же еще?

– Не знаю. Никогда о таком не слышал.

– Если это серьезный ганг, то и неудивительно.

– Пожалуй, это правда.

– Но все равно нужно проверить. Зонди, обойдешь своих информаторов. Но будь осторожен, понял? Нельзя, чтобы кто-то насторожился.

– Да, шеф.

– А вам, Вилли, придется выяснить, нет ли в картотеке кого-нибудь с такой кличкой – или рапорта о банде со схожими инициалами.

– Только два вопроса, лейтенант – почему Гершвин не сказал об этом раньше…

– Потому что считал это бессмыслицей.

– И назвал тех белых, чьи разговоры слышал?

– Нет, Гершвин только догадывался, что Шу-Шу что-то услышал со своей коляски, и значит, у входа в мэрию. Если подумать, скорее всего так и было – в таких местах люди говорят то, что думают, особенно когда, расходятся с заседания, где долго должны были сдерживаться.

– Тем самым вы утверждаете, что Шу-Шу услышал это от членов магистрата, не так ли, лейтенант?

– Нет, я это только к примеру, – слушайте внимательно. Я говорю о том, что так думает Гершвин. Шу-Шу ведь мог услышать это и возле места своего ночлега – там автостоянка.

– Европейцы при африканцах часто говорят о своих личных делах, вмешался Зонди. – Они даже не думают, что типы вроде Шу-Шу могут знать их язык.

Крамер вдруг осознал, что в присутствии Зонди слишком пренебрежительно разговаривал с Ван Ниекерком. Поспешил исправиться.

– Скажите, дружище, куда это вы так спешили? Поставить на темную лошадку?

Он знал об этой слабости Ван Ниекерка, но на этот раз не угадал. Ван Ниекерк обиженно насупился, прежде чем ответить.

– Если на то пошло, лейтенант, меня взбудоражил Джордж Аббот. Позвонил и заявил, что спрашивают о мисс Ле Руке.

– Господи, но почему же вы сразу не сказали? Немедленно туда!

Ван Ниекерк сглотнул.

– Я дал ей уйти, сэр.

Только присутствие Зонди спасло Ван Ниекерка от немедленной кастрации. Поскольку менее жестокое наказание в глазах Крамера не имело смысла, он только спросил:

– Почему?

– Потому что это ничего не давало. Она представилась портнихой, которая как-то шила мисс Ле Руке несколько платьев. Запомнила её как очень симпатичную порядочную молодую даму.

– Почему же она не пришла на похороны?

– Не настолько хорошо её знала, лейтенант. Говорит, не хотела показаться навязчивой.

– Ну да? Она знала что-нибудь о её семье?

– Я спрашивал, лейтенант. Сказала, что ничего не слышала, но считала, та родом из Капской провинции.

– Но если она все это знала, почему же не пришла к нам?

– В этом все и дело, лейтенант. Говорит, ничего не знала о заметке в "Газетт". Была очень удивлена, когда я её показал.

– Тогда какого черта она приперлась к Абботу?

– Говорит, шла мимо, увидела траурное извещение и удивилась, с чего это умерла такая молодая девушка. Это её слова, лейтенант, я все записал.

– И что дальше, Вилли?

– Тогда она заглянула внутрь – хотела поговорить с Джорджем. Вы же знаете этих старух.

– Так это была старуха?

– Ну, точнее, пожилая женщина – лет шестьдесят пять.

– Ага. Говорите, она выглядела – гм, испуганной? Вы уверены?

– Тяжело сказать. Люди странно ведут себя с полицией. Сказал бы, что она нервничала.

– Ладно. Свое дело вы сделали. Но я хотел бы поговорить с нею, может ещё что узнаем.

– Разумеется, лейтенант, я записал фамилию и адрес. Миссис Джонсон, Гледис Джонсон.

– Отлично. И где она живет?

– Биддулф Стрит, 169.

Ван Ниекерк уверенно подошел к карте и пальцем провел по Биддулф Стрит до номера 169. Зонда, взглянув туда, тут же деликатно вышел из комнаты.

Потому что, судя по карте, скромная пожилая женщина миссис Джонсон жила в здании обувной фабрики.