Текст книги "Восхождение самозваного принца"

Автор книги: Роберт Энтони Сальваторе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Эйдриан продолжал уклоняться, отражать удары и наступать. Он вновь пожал плечами, но на этот раз его жест означал совсем другое. Если бехренцу требуются безусловные доказательства превосходства би'нелле дасада над его способом ведения боя – что ж, он их получит. Юноша сосредоточил внимание на вращении меча противника.

Едва бехренец отступил, Эйдриан сделал резкий выпад и нанес удар.

Еще отступление – и снова удар.

В третий раз рейнджер понял, что ударил уже по инерции, сделав неосознанный выпад.

Чежу-лей продолжал сопротивляться, но Эйдриан отскочил подальше, поднял вверх свой меч и объявил:

– Ты побежден.

На лице аббата Олина застыло неподдельное изумление. Юноша совершал выпады с такой скоростью, что старику казалось, что отступающий Эйдриан безуспешно пытается перейти в наступление.

Чежу-лей тоже был немало изумлен, хотя для него цель атак рейнджера стала очевидной прежде, чем из трех глубоких ран на его груди полилась кровь.

Бехренец с виноватым видом посмотрел на Олина, затем опустился на колени.

Старый аббат вскрикнул и суетливо забегал по двору, требуя подать ему камень души, но Эйдриан просто отодвинул его с дороги и подошел к поверженному противнику.

– Ты – достойный противник, – сказал он бехренцу, смотревшему на него с нескрываемым уважением.

– Ну что, удовлетворил свою мальчишескую гордость? – набросилась на него Садья.

Наверное, маленькая певица имела возможность наблюдать за происходящим во дворике Олина. Во всяком случае, она была прекрасно осведомлена о поединке. Юноша прошел мимо нее, слегка кивнув, однако Садья, как он и ожидал, пошла следом.

Эйдриан торжествующе улыбался.

– Ты отрицаешь, что это было опасно? – спросила певица, забегая вперед и преграждая ему путь. – Бехренец мог тебя убить. И что было бы тогда со всеми нашими замыслами?

– Думаю, если бы я оказался убитым, меня бы эти замыслы уже вряд ли сильно волновали, – ответил Эйдриан, продолжая улыбаться.

Садья покачала головой и вздохнула.

– А этот чежу-лей… – начала она.

– Жив, хотя и получил несколько ран. Думаю, что его гордость пострадала сильнее, чем тело, – заверил ее юноша, показывая камень души, которым врачевал раны своего недавнего противника.

– Аббат Олин сомневался во мне, как сомневался в достоинствах «Урагана», – продолжал он.

– А ты не в состоянии переносить его замечаний? – с сарказмом в голосе спросила певица.

– Неужели ты не понимаешь всю важность роли, которую играет Олин? – удивленно спросил Эйдриан. – Он больше нас троих делал и делает для создания армии. Он снарядил корабли для плавания к Пиманиникуиту. В круг его забот входит и флот, который нам понадобится, чтобы следить за южным побережьем. Влияние старика внутри церкви также нельзя сбрасывать со счетов. Без него мы не имели бы там опоры, как без меня у вас не было бы шансов занять престол. Не забывай, что без Олина никто в нынешней церкви не принял бы всерьез замыслы Маркало Де'Уннеро.

– Кстати, он уже вернулся в Энтел, – сообщила Садья.

По тому, каким тоном это было сказано, юноша понял, что она вовсе не рада неожиданному возвращению Де'Уннеро. И вновь у него шевельнулись подозрения, что эта чувственная и страстная женщина думает о нем не только как об одном из участников их замысла. Скорее всего, ее мысли простираются гораздо дальше.

– Он ведь собирался вернуться только через месяц, – заметил Эйдриан.

– Снова тигр, – вздохнула певица. – Зверь требует, чтобы его выпустили наружу. Де'Уннеро не может долго обходиться без тебя. Ведь больше никто не способен сдерживать находящегося внутри него тигра. Вот тебе еще одна причина, почему сражение с чежу-леем было с твоей стороны совершенно неоправданным риском.

– Зато оно доставило мне удовольствие, – возразил юный рейнджер, получив в ответ недовольный взгляд Садьи.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что меня особенно заботит Де'Уннеро. Ни он, ни кто-либо другой или что-либо другое не заботят меня больше, чем этого требуют мои замыслы, – перестав улыбаться, холодно произнес Эйдриан.

Произнося эти слова, он внимательно взглянул на маленькую певицу и заметил, как ее лицо на мгновение исказила гримаса.

Юноша решил исправить положение и простодушно рассмеялся.

– Аббат Олин сомневался во мне, – повторил он. – А мы не должны сомневаться друг в друге, если хотим достичь того, чего мы все так жаждем. Теперь я пользуюсь полным доверием старика, и это немаловажно. Да, риск стоил того, хотя на самом деле никакого риска там не было.

– Не стоит легкомысленно относиться к чежу-лею, – нахмурив брови, сказала Садья.

– Если бы он одолел меня силой меча – в чем я, правда, сильно сомневаюсь, – я бы уничтожил его силой магических самоцветов еще раньше, чем он попытался бы нанести завершающий удар, – уверенно заявил Эйдриан. – Думаешь, я не догадывался о мастерстве бехренца? Это как раз ты недооцениваешь меня, мое желание достичь тех высот, которыми вы с Де'Уннеро начали дразнить меня вскоре после нашей встречи. Можешь мне верить, в этих замыслах нет ничего, о чем бы я не мечтал еще до того, как повстречался с вами. Я непременно их достигну.

– Достигнешь чего?

– Высот, о которых вы оба даже не подозреваете.

– А есть ли в твоих великих замыслах место для Садьи? – неожиданно спросила женщина.

Эйдриан многообещающе улыбнулся. Пока это было его единственным ответом маленькой певице.

ГЛАВА 27
ЛОЖЬ И ПРАВДА

Проходя по длинной, окаймленной с обеих сторон цветами аллее, ведущей к воротам Урсальского замка, они неизменно ловили на себе недоуменные взгляды встречавшихся им на пути.

Роджера He-Запрешь это не слишком-то волновало. Он давно привык, что его появление непременно обращало на себя внимание: одни, видя его, недовольно морщились, другие разевали рты, а кое-кто останавливался и застывал в неподдельном изумлении. В детстве Роджер заболел лихорадкой, унесшей жизни всех его родственников. Он сам тоже несколько раз оказывался на грани смерти, но сумел выжить. Однако лихорадка все же взяла с него свою жестокую дань – мальчишка перестал расти, и сейчас рост Роджера едва превышал пять футов. Другой отметиной перенесенного недуга стала неимоверная худоба, отчего глаза, уши, нос и рот казались слишком большими для его почти детского лица. Самое обидное, что мало кто принимал Роджера всерьез. Всю свою жизнь он оставался, что называется, «ни пришей ни пристегни», и немало страдал от этого.

Впрочем, не всех обитателей Урсальского замка интересовал Роджер. Многим, особенно женщинам, не давала покоя его супруга, Дейнси.

Она шла рядом с ним, гордо вскинув голову, но Роджер чувствовал, что за внешней невозмутимостью жены скрыта душевная боль. Простолюдинка, выросшая в той части Палмариса, где всегда надо держать ухо востро, Дейнси оставалась цела благодаря своей смекалке, а порою – умению ловко запустить в обидчика тем, что под руку попадется. В свое время Дейнси довелось и отбиваться от здоровенного громилы, и неделями прятаться от солдат и монахов, приспешников Маркворта, в сыром и темном подвале. Все это научило женщину немалой стойкости. Даже заболев розовой чумой, она страдала тихо и молча.

Здесь, при дворе, умели изводить тонко и исподтишка; в чем-то это было даже страшнее розовой чумы.

Знать взирала на Роджера и Дейнси так, как смотрят на грязного шелудивого пса, неожиданно забежавшего в комнату и прыгнувшего на обеденный стол. Губы придворных не осмеливались произнести слово «простолюдины», зато глаза их, совершенно не скрывая, кричали об этом.

Что ж, на самом деле так оно и было, и Роджер это знал. Невзирая на положение, которое он и Дейнси занимали теперь в Палмарисе, они действительно были простолюдинами. Джилсепони одарила их богатой одеждой, но они даже не знали, как ее правильно носить. В этих нарядах они еще больше чувствовали себя не на месте.

Роджер постоянно напоминал себе, ради чего они появились здесь ранней весной, едва дороги освободились от снега, а Мазур-Делавал – ото льда. Они с Дейнси приехали поддержать Пони Виндон. Нет, не королеву Джилсепони, а именно Пони Виндон – их дорогого друга. И видя искривленные в презрительных гримасах лица придворных, которым словно делалось дурно от одного их присутствия, Роджер в очередной раз убеждался, насколько Пони сейчас нуждается в их поддержке.

А жизнь Пони в Урсале и в самом деле становилась все тяжелее. По улицам столицы беспрестанно расползались гадкие слухи; люди шептались, что король и королева давно забыли о супружеском долге и даже почти перестали разговаривать друг с другом. В любом кабаке Урсала и окрестных селений можно было услышать грязные шуточки про «королеву из народа».

И вся эта мерзость имела корни здесь, в роскошных дворцовых покоях, на ухоженных аллеях и лужайках прилегающих к замку садов. До чего же Роджеру хотелось вытащить меч и призвать всю эту придворную дрянь к ответу!

– Как только она выдерживает это день за днем? – тихо спросила Дейнси. – Как сносит все эти вызывающие взгляды и даже не пробует ответить?

– А ты представляешь, что произойдет, если она так поступит? – ответил Роджер. – Это просто приведет двор к распаду и причинит ее мужу еще большие страдания. Не забывай, что Дануб – король. Получается, что тогда ее жизнь станет еще тяжелее.

– Если наш король допускает, чтобы его жена страдала и мучилась, надо бы ему для вразумления хорошенько двинуть коленкой под зад, – заявила Дейнси.

Простая житейская логика была для этой женщины броней, защищавшей от презрительных взглядов высокородных вельмож. Роджер даже засмеялся – насколько его жена не разбиралась в изощренных хитросплетениях придворной жизни.

Если бы все было так просто!

– Не найдется ли еще каких-нибудь бродяг, которых вам было бы благоугодно поселить в Урсальском замке? – язвительно осведомился герцог Калас, заметив королеву на балконе, откуда она глядела на простор Мазур-Делавала.

Вопрос неприятно задел Джилсепони, однако она удержалась от язвительного ответа. До чего же глуп этот Калас! До чего глупы все эти чванливые и кичливые придворные! Им невдомек, что Роджер He-Запрешь более чем кто либо заслуживает право на кров в Урсальском замке. Кто считал, сколько жизней спас юный Роджер во время войны с демоном-драконом? Пятьдесят? Или в сто раз больше? Щупленький парнишка, он в одиночку отправлялся в занятую поври Кертинеллу, чтобы спасти узников из лап этих чудовищ. А как решительно помогал он ей и Элбрайну во время другой войны – с отцом-настоятелем Марквортом, – прекрасно сознавая, что в случае поражения пощады они не дождутся. И все это время придворная знать преспокойно сидела в замке, попивая вино и болтая о всяческих пустяках. Они не знали (да и вряд ли желали знать) о том, что творилось далеко на севере, в той же Кертинелле, где кровожадные поври едва не казнили несчастную вдову, посмевшую взять лишний сухарь. Эти придворные никогда не участвовали в честных и открытых сражениях. Их битвы велись исподтишка, не нарушая «правил приличия», у жертв за спиной.

Когда Калас подошел и встал рядом с ней, упершись сильными руками в перила балкона, Джилсепони недовольно прищурила глаза.

– Вы никак не можете понять, что некоторым здесь не место, – заметил герцог.

Королева повернулась к герцогу, и их взгляды скрестились.

– Тогда как для других людей замок является родным домом, – закончил свою мысль Калас.

Теперь понятно, зачем он явился сюда, подумала Джилсепони. До недавнего времени герцог, как и все остальные придворные, подчеркнуто сторонился ее. Сейчас же он, похоже, был готов ринуться в бой. И это тоже понятно: Калас только что вернулся из Йорктауна, от Констанции Пемблбери.

– Она настолько раздавлена, что даже не может выносить дневного света, – продолжал Калас, глядя на раскинувшийся внизу город. – У Констанции отняли все, что составляло смысл ее жизни. По сути, отняли и саму жизнь. И все из-за мелочной ревности женщины, которая не имела права становиться королевой.

Джилсепони резко обернулась. Ее глаза метали яростные молнии. Герцог тоже повернулся и, не дрогнув, в упор посмотрел на королеву.

Тогда, не сдержавшись, она ударила его по лицу.

В какой-то момент Джилсепони показалось, что теперь между ними произойдет настоящее сражение!

Но Калас только презрительно рассмеялся.

– Разве вам мало, что вы отняли у этой несчастной женщины любимого человека, отца ее детей? – спросил он. – Вы хотите полностью ее уничтожить?

– Я не предпринимала никаких действий против Констанции, – ответила королева.

– Значит, она может вернуться в Урсальский замок?

– Нет, – быстро возразила Джилсепони.

Герцог вновь рассмеялся, еще более презрительно, после чего повернулся и зашагал прочь, всем своим видом показывая крайнее неудовольствие.

– Вы считаете меня мелочной и ревнивой, – бросила ему вдогонку Джилсепони, едва веря, что эти слова сорвались с ее губ.

В самом деле, почему она должна оправдываться перед герцогом Каласом?

Тот остановился и медленно повернулся к ней.

– Я могла бы намного суровее обойтись с Констанцией, – продолжала женщина, сама не зная, почему вдруг решила заговорить об этом.

Возможно, потому, что она и так слишком долго была вынуждена терпеть отвратительные шутки, грязные сплетни, шушуканье у себя за спиной и откровенно враждебные взгляды.

– Я лишь ответила на ее действия.

– И все потому, что Дануб ее любит? – осведомился герцог.

– Как раз потому, что он ее не любит, – возразила королева.

– Разумеется. Он любит Джилсепони, – издевательски усмехаясь, заметил Калас.

Его слова больно задели женщину, ибо ей, по сути, было нечем возразить на этот сарказм. Отношения между королевской четой в последнее время действительно стали прохладными. Весьма прохладными.

Вопреки своему же решению не говорить об истинной причине изгнания Констанции, Джилсепони все-таки рассказала Каласу о том, как Констанция приказывала подмешивать ей в пищу отвар особых трав, которые та получала от настоятеля Огвэна, и как главный повар Кеникан, не в силах ослушаться, добавлял в кушанья королевы значительные его порции.

На герцога Каласа этот рассказ особого впечатления, на первый взгляд, не произвел. Во всяком случае, его лицо осталось бесстрастным.

– Если Констанция пыталась помешать вам произвести на свет еще одного наследника престола, я не вижу в этом поступке ничего дурного, – без обиняков заявил герцог. – Как видно из ваших же слов, это мнение разделяют многие, включая и саму церковь.

– Одно это позволило бы мне обвинить ее в заговоре против государства, – напомнила ему Джилсепони. – Но Констанция на том не успокоилась. Она попыталась отравить меня, думая, что сумеет вновь оказаться в спальне Дануба.

Калас презрительно отмахнулся.

– Это вы так считаете, – с прежним равнодушием сказал он. – И вновь должен вам напомнить: многие и здесь были бы на ее стороне.

Джилсепони плотно сжала свои полные губы.

– Неужели, проведя в замке несколько лет, вы все еще не поняли, что вам здесь не место? – дерзко спросил герцог. – Неужели вы тешите себя надеждой, что дети, рожденные от вас, смогут претендовать на престол? Для королевства будет лучше, если вы останетесь бесплодной, чем бы это ни было вызвано.

Королева едва верила своим ушам! Она знала, что при дворе часто обсуждали то, о чем сказал сейчас герцог. Та же мысль повторялась и в нескончаемых сплетнях и слухах. Однако Джилсепони и представить себе не могла, что придворные, в том числе и Калас, решатся открыто заявить ей об этом!

– Дети Констанции Пемблбери имеют все права быть наследниками престола, – продолжал герцог Калас, решительно выпятив свою квадратную челюсть. – Их родословная чиста и вполне позволяет мальчикам претендовать на корону. Сыновья Констанции сознают свою ответственность перед людьми и перед Богом, которую вам в силу вашего происхождения никогда не постичь. Если им доведется взойти на престол, и Мервик, и Торренс будут править со здравомыслием, свойственным людям благородного происхождения, и с должным пониманием естественного порядка вещей. Они были рождены и воспитывались для этого!

Герцог внимательно посмотрел на Джилсепони, затем как-то гаденько хихикнул:

– А детеныши, рожденные от вас, унаследуют просто народную дикость…

Джилсепони замахнулась, чтобы влепить ему очередную пощечину, но Калас успел перехватить ее руку. Однако королева вырвала ее и со всей силой ударила герцога по лицу.

Герцог Калас засмеялся, потирая щеку и подбородок, темные от небритой щетины. Надо думать, он прямо с дороги отправился разыскивать Джилсепони, чтобы завести с ней этот разговор.

– Более чем странно слышать подобные слова от человека из ближайшего королевского окружения. Вы не боитесь последствий? – предостерегающе спросила Джилсепони.

– Возможно, вы поспешите сообщить об этом королю и потребовать моего ареста? – язвительно осведомился герцог. – Или великодушная королева Джилсепони прикажет лишить меня возможности командовать Бригадой Непобедимых, а может быть – даже арестовать, подвергнуть пыткам, после чего казнить?

– А если она сама возьмет меч и обойдется без помощи королевского палача? – в тон ему спросила Джилсепони, не отступая ни на шаг.

Пора напомнить Каласу, что она не изнеженная дамочка, выросшая в придворном цветнике, а опытный воин, закаленный в великом множестве опасных сражений.

– Напрасно вы упрекаете меня в этом, хотя и сами прекрасно знаете, что я не побегу искать защиту у мужа. Меня вообще удивляет ваше поведение, герцог Калас. Вы безжалостно оскорбляете женщину и после этого отваживаетесь называть себя благородным воином?

– Вы не единственная, кому знакомы сражения, – напомнил ей Калас.

– Да, я давно уже не участвую в битвах, а у вас есть преимущество: вместе с Бригадой Непобедимых вы постоянно упражняетесь в боевом искусстве, – согласилась королева.

Но этим она отнюдь не хотела сказать, что утратила былую сноровку. Если герцог Калас объявит ей войну, в ее душе вновь вспыхнет прежний огонь. Джилсепони чувствовала это. Все нынешние битвы, которые приходилось ей вести каждый день, она вела тонким оружием слов и дипломатии, поскольку не могла допустить кровопролития. Но какая-то часть ее существа (наверное, именно там и затаилась Пони Виндон) скучала по старым временам, когда ей приходилось сражаться с более свирепыми и беспощадными, зато более явными и понятными врагами. По правде говоря, Джилсепони было куда легче стереть с меча кровь убитого гоблина или поври, чем изгнать из памяти язвительные слова, отпущенные в ее адрес Констанцией Пемблбери. Конечно, Джилсепони знала, что придворная дама сама накликала на свою голову все эти беды, и все же испытывала к несчастной запутавшейся женщине гораздо больше жалости, чем к своим прежним врагам.

Она чувствовала, что герцог Калас как будто специально пытается довести ее до белого каления, до выплеска накопившейся горечи. Однако его слова воспринимала не только королева Джилсепони; их слышала и Пони Виндон, не привыкшая к дипломатии.

– Констанция вернется в Урсал, – безапелляционно заявил Калас. – Я об этом позабочусь.

Королеве понадобилось некоторое время, чтобы осознать эти слова.

– Меня это мало волнует, – ответила она, сознавая, что обманывает себя. – Но предупредите ее как друг: пусть хорошенько обдумывает свои поступки. И вас, герцог Калас, я предупреждаю о том же. Мое терпение кончилось, а мой меч, вопреки вашим ожиданиям, готов к бою.

– Это угроза, ваше величество?

– Нет, ваша светлость, я же сказала: предупреждение.

Калас в очередной раз усмехнулся, но теперь Джилсепони чувствовала, что он явно встревожен ее словами.

– И все это только за правдивые слова о том, что королева Джилсепони не в состоянии родить ребенка, – пробормотал он и с небрежным поклоном удалился.

Чему Джилсепони была только рада.

Она снова стала смотреть на город, на блестящую гладь Мазур-Делавала с белыми парусами многочисленных кораблей. Как хорошо, что Роджер и Дейнси приехали навестить ее и останутся здесь на все лето. Теперь у нее есть хотя бы двое друзей в этой каменной тюрьме, окруженной прекрасными садами.

– Двое друзей, – тихо произнесла она.

Она невольно перевела глаза на дверь, ведущую в коридор, оканчивающийся лестницей. Там, наверху, находились покои королевской четы – гостиная и две спальни, в которых теперь было особенно холодно.

Едва войдя в отведенную им комнату и взглянув на лицо Дейнси, Роджер понял, что у них гость. Жена стояла, скрестив руки на груди, и ее поза подсказала ему, кто именно к ним пожаловал. Фигурка эльфа пряталась в тени.

– Приветствую тебя, Келерин'тул, – произнес Роджер.

Изящное создание выступило на середину комнаты.

Дейнси, как и следовало ожидать, тут же отодвинулась подальше.

– Ты осуществил следующий шаг? – спросил эльф, не утруждая себя ни любезностями, ни лишними разговорами.

– Ты имеешь в виду разговор с королевой Джилсепони? – спросил Роджер. – Да, я беседовал с ней.

– Откровенно?

– Как ты и велел.

Эльф кивнул, жестом показав, чтобы Роджер продолжал.

Хотя все, что он мог сообщить эльфам, говорило в пользу Джилсепони, Роджеру совсем не нравилась навязанная ему миссия. Ему была неприятна подозрительность тол'алфар, их настоятельные требования, чтобы он отправился в Урсал и навсегда развеял их подозрения по отношению к королеве Хонсе-Бира.

– Как я говорил, так оно и оказалось, – продолжал Роджер, едва сдерживая негодование. – Джилсепони сознавала свою ответственность уже тогда, когда Элбрайн только начал обучать ее би'нелле дасада. Ваша предводительница прекрасно знает об этом, так почему же вы продолжаете настаивать?

– Тебе все равно не понять наших побуждений, – отозвался Келерин'тул. – Могу лишь сказать, что мы настаивали и впредь будем настаивать на необходимости постоянно следить за Джилсепони.

Роджер едва не плюнул на пол; его всегда коробили высокомерие и излишняя подозрительность эльфов.

– По-твоему, другу следует больше доверять? – поинтересовался Келерин'тул.

– Вы уже много лет шпионите за Джилсепони, – напомнил ему Роджер. – Вынюхиваете каждый ее шаг, словно ждете, что она соберет армию, обученную сражаться по-вашему, и вторгнется в эту вашу драгоценную долину.

– Ждем? – переспросил эльф. – Ну это, пожалуй, слишком сильно сказано.

– Но вы боитесь этого, – упорствовал Роджер.

– Мы – осторожный народ, – не стал спорить Келерин'тул.

– Давным-давно вы объявили Джилсепони другом эльфов, – сказал Роджер. – Разве подобное ничего для вас не значит?

Раздавшийся в ответ смех Келерин'тула был приятным и мелодичным на слух, однако Роджер уловил явственно звучавшую в нем насмешку.

– Если бы Джилсепони не была другом эльфов, ее жизнь давным-давно уже была бы оборвана, – произнес Келерин'тул, и Роджер ни на мгновение не усомнился в правдивости этих слов. – И уж мы ни за что не позволили бы ей отправиться в Урсал и воссесть на трон рядом с королем людей.

– Потому что так распорядилась госпожа Дасслеронд? – с сарказмом осведомился Роджер.

– Я же говорю, Роджер He-Запрешь, что тебе трудно понять наше отношение к происходящему. Да, Джилсепони, как и ты, является другом эльфов. Но ты превратно понимаешь значение этого слова. Нужды тол'алфар всегда были и останутся для нас превыше всего. Ни Джилсепони, ни ты с вашими желаниями и тревогами и даже с самой вашей жизнью не идете с этим ни в какое сравнение. Нынче мы просим от вас с Джилсепони совсем немного, но нам нужна полная уверенность, а не бесконечные сомнения.

Уже много лет минуло с того времени, когда мы в последний раз являли себя перед людьми, – продолжал Келерин'тул. – Мы почти исчезли из человеческой памяти, превратившись в сказки и легенды. Нас такое положение вполне устраивает, и от каждого, кого мы называем другом эльфов, мы требуем сохранять его и ни в коем случае не нарушать.

Роджер пристально глядел на Келерин'тула, вполне соглашаясь с его словами. Тол'алфар никак нельзя было назвать дружелюбным и отзывчивым народом, эльфов не слишком волновали беды человечества. Да и терпимостью к слабостям людей они тоже не отличались. Правильнее сказать, они отличались нетерпимостью.

– Госпожа Дасслеронд потребует от меня отчета, – сказал Келерин'тул. – Что мне ей сообщить?

– Королева Джилсепони нигде и никогда не упоминает о народе тол'алфар, – ответил Роджер. – Когда я спросил ее об этом напрямую, то понял, что за все эти годы она впервые вспомнила о вас. Никто при дворе не знает о тол'алфар. Придворным и без того хватает, о чем чесать языками. Госпоже Дасслеронд нечего бояться ни самой Джилсепони, ни того, что она раскроет кому-нибудь секрет би'нелле дасада.

Если эти слова и убедили Келерин'тула, внешне он никак этого не показал.

Роджер растерянно усмехнулся.

– Неужели ты так и не понял, как тяжело приходится Джилсепони среди этих напыщенных придворных павлинов? – спросил он эльфа. – Она никогда не станет учить этих подлых вероломных глупцов ничему серьезному и уж тем более не нарушит ради них свое слово. Главнокомандующий королевской гвардией – ее заклятый враг. Если кто-нибудь и застанет Джилсепони, танцующую би'нелле дасада, то это будет последним, что он увидит перед смертельным ударом ее меча!

Келерин'тул долго и внимательно смотрел на Роджера, после чего удовлетворенно кивнул.

– А ты спрашивал ее про другое? – поинтересовался эльф.

– Да, и тоже напрямую, – ответил Роджер. – Как только Джилсепони даст ответ, я тебе его сообщу.

– Мы узнаем ее ответ раньше, чем ты, – со свойственным эльфам высокомерием заявил Келерин'тул.

И, слегка поклонившись, исчез в темноте. Дейнси подошла к Роджеру и крепко сжала его руку, чувствуя, что мужу требуется ее поддержка.

– Так она поедет с нами? – спросила она.

Вместо ответа Роджер утомленно прикрыл глаза. Ему было нестерпимо больно сознавать, что Джилсепони, лучший его друг, страдает, а он даже не знает, как ей помочь.

– Что ни день, то сражение, – проворчал Дануб, следуя за Джилсепони в их покои.

Они возвращались после горячих и напряженных споров с герцогом Каласом и парой других придворных. Разговор касался нынешнего положения в Палмарисе – по всем меркам вполне благополучного. Однако Калас настаивал, чтобы король пересмотрел основу управления городом и ратовал за отмену указа, по которому Браумин Херд был назначен епископом. Он повторял прежние свои утверждения, что нельзя сосредоточивать в одних руках обязанности настоятеля и барона. Поначалу Джилсепони не догадывалась, зачем герцогу понадобились все эти обсуждения. Потом наконец догадалась: тот просто стремился отвлечь внимание королевы от другого события – возвращения в Урсал Констанции Пемблбери.

Однако она не удержалась от того, чтобы вступить с Каласом в ожесточенный спор, хотя и понимала, что играет герцогу на руку. Тот постоянно что-то нашептывал Данубу на ухо, и вскоре все разумные доводы Джилсепони потонули в гуле голосов.

– Браумин Херд прекрасно себя проявил, – сказала Джилсепони, когда они с Данубом остались одни.

– Тебе кажется, что я сам не мог бы в этом разобраться? – буркнул король. – А ты только подливаешь масла в огонь. После твоих слов Калас готов превратить мой двор в поле битвы!

– Ты же знаешь о его неуступчивости, – заметила Джилсепони.

– Да, Калас упрям, – согласился Дануб. – Не меньше, чем ты, моя дорогая.

Эти слова, произнесенные каким-то чужим, отстраненным тоном, отбили у королевы желание продолжать разговор.

Вздохнув, она откинулась в кресле, чувствуя неимоверную усталость.

– Роджер и Дейнси пригласили меня провести зиму в Палмарисе, – немного придя в себя, сообщила мужу Джилсепони.

К ее удивлению, Дануб даже бровью не повел.

– Я обдумываю их предложение, – выжидающе добавила она.

– Возможно, это было бы самым разумным, – спокойно произнес король.

Чересчур уж спокойно. Внимательно взглянув на мужа, Джилсепони поняла: внутри у него все кипело. Слухи, насмешки, густо пересыпанные откровенной ложью, – как он, должно быть, устал от всего этого!

– Констанция Пемблбери возвращается в Урсал, – сообщил Дануб. – Вместе с Мервиком и Торренсом. Возвращается не на время, а насовсем. Здесь ее дом.

– У нее всегда было право выбирать, где ей жить, – ответила Джилсепони.

Король молча кивнул.

Она встала, подошла к мужу, взяла его за руки и посмотрела прямо в глаза.

Дануб отвел взгляд.

На следующий день Джилсепони отправилась в Палмарис. Ее отъезд не сопровождали ни фанфары, ни придворная шумиха. Не было даже полагающегося королеве сопровождения. С ней были только ее друзья – Роджер и Дейнси.