Текст книги "Восхождение самозваного принца"

Автор книги: Роберт Энтони Сальваторе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Бывший монах понял: случилось непоправимое и ему уже не совладать с вырвавшимся на волю зверем. Его затуманенное выпивкой сознание не могло одновременно противостоять пьяным угрозам людей и натиску зверя внутри себя. Еще немного – и он полностью превратится в тигра. Де'Уннеро попытался крикнуть охотникам, чтобы те бежали отсюда со всех ног и заперлись в самом крепком доме или же взялись за оружие и убили его на месте. Но вместо слов из его рта вырвалось громкое звериное рычание.

Де'Уннеро почувствовал, как его тело скрутили судороги. Превращение началось. Он слышал, как разом протрезвевшие от ужаса охотники окликали его, спрашивая, что произошло, и требуя объяснений. Кто-то кричал, чтобы помогли Миклину. Ослепший и изуродованный, тот корчился на полу хижины в предсмертных муках.

Однако мгновение спустя никто уже не обращал внимания на несчастного предводителя. Все застыли, наблюдая за невероятным зрелищем превращения Бертрама Даля в тигра. Потянулись секунды тишины, казавшиеся бесконечными.

А затем грянул взрыв. Тигр вырвался наружу. Брызнула кровь, заливая стены и пол. Охотники тщетно пытались защититься от разъяренного зверя – разве можно было остановить его голыми руками?

Несколько человек все-таки сумели вырваться из хижины, но тигр-оборотень бросился за ними. Он гонял их по деревне, убивая одного за другим и раздирая в клочья их тела. Перекусив жертве горло, он бросал ее умирать. Двоим охотникам удалось схватиться за оружие, но даже когда к ним примкнули еще трое, они не смогли противостоять яростному и неукротимому зверю.

Очнулся Маркало Де'Уннеро уже в лесу, невдалеке от деревни. Перед его глазами проплывали ужасные сцены кровавого пиршества; в ушах звенели крики умирающих охотников. Однако он так и не знал, сколько человек из полутора десятков пали жертвами когтей и зубов вырвавшегося из-под его власти тигра.

У него ломило все суставы, голова трещала от вчерашней попойки. Надо же было этим глупцам напоить его себе на погибель! Де'Уннеро поднялся и побрел в направлении деревни. Там, в лесу, совсем неподалеку от хижин, он устроил тайник, закопав все необходимое на случай вынужденного бегства. В тайнике хранилась одежда, бурдюк для воды, нож и, что важнее всего остального, несколько пергаментных свитков, десять лет назад похищенных им из Санта-Мир-Абель. Тогда его посылали на юг, чтобы проверить доходившие до монастыря слухи о нашествии розовой чумы.

Де'Уннеро инстинктивно прижал свитки к груди. Глаза его были устремлены на деревню Миклина. Между домами передвигалось несколько человеческих фигур. Бывший монах обрадовался: значит, он убил не всех. Однако, если остались свидетели ужасной резни, придется ждать новых страшных пересудов о свирепом человеке-тигре, хозяйничающем в западной оконечности Хонсе-Бира.

В отличие от преданий о его боевых подвигах, такие рассказы вызывали в Де'Уннеро не гордость, а отвращение.

Бывший монах горестно вздохнул. Каким бы громадным ни казался мир, он все равно недостаточно велик, чтобы вместить Де'Уннеро. Перепачканный кровью своих вчерашних жертв, смертельно уставший изгой побрел прочь. Куда он направится теперь? Сколько еще таких же затерянных в глуши деревушек попадется ему на пути?

Да и имел ли он право, если рассуждать по совести, вновь вторгаться в жизнь других людей? Де'Уннеро должен был ответить себе на этот вопрос. Вплоть до вчерашней пирушки ему казалось, что он наконец-то полностью подчинил тигра своей власти. Пусть это стоило ему немалых усилий, бывший монах искренне верил, что вполне способен противостоять натиску тигра. Конечно, вчера зверь вырвался не сам по себе; эти идиоты сделали все, чтобы выманить его наружу. Но кто поручится, что где-нибудь в другом месте он, Де'Уннеро, вновь не попадет в чрезвычайные обстоятельства? Самое скверное, что тигр сумел сломать барьер его воли и самообладания и теперь будет непросто заставить зверя подчиняться себе.

Сейчас тигр-оборотень был сыт. Де'Уннеро отдавал себе отчет, что только поэтому, заметив оставшихся в живых людей, он не превратился в зверя и не бросился в деревню завершить кровавое пиршество. Однако тигр лишь затаился, готовый в любую секунду вырваться на волю и уничтожить врагов Де'Уннеро.

– Если бы он уничтожал только врагов, – вслух произнес бывший монах, чтобы хоть немного себя подбодрить.

Нет, кровожадный зверь уничтожал всех, кто оказывался у него на пути, убивая без всякого разбора. Убивая ради того, чтобы убивать.

Несчастные жители деревни Миклина, да и сам их предводитель, невзирая на его жестокие выходки… они не заслужили такой участи. Надо было просто расквасить Миклину физиономию, возможно, поколотить как следует. Остальные охотники были бы, скорее всего, на стороне Бертрама Даля; они ведь видели, с каким упрямством их предводитель нарывался на драку. Но то-то и оно, что просто отдубасить пьяного Миклина он не мог, и бывший монах прекрасно сознавал это. Если бы он дал выход своему гневу, то тем самым открыл бы путь тигру. Хуже всего, что и подавляемый гнев тоже выпускал зверя на свободу.

Де'Уннеро сознавал безысходность собственного положения. В какую бы деревню он ни пришел, одно его появление там неминуемо подвергнет жителей смертельной опасности.

Он не мог позволить себе повторения случившегося. Пора признать горькую истину его долгой внутренней борьбы с тигром.

Зверь в нем был сильнее человека.

Обреченный на изгнание, на жизнь отшельника, Маркало Де'Уннеро покинул деревню Миклина. Он двинулся не на восток, а на запад, уходя еще дальше от обжитых и населенных мест Хонсе-Бира.

Де'Уннеро пробродил по лесам много дней. Бывший монах не испытывал недостатка в пище. Раздавленный грузом страшной истины, он уже не пытался сдерживать настойчивые требования тигра. Когда Де'Уннеро чувствовал голод, громадный зверь сам вырывался наружу и с легкостью находил добычу.

Бывший монах потерял счет времени. Он не знал, сколько миль отделяло его теперь от деревни Миклина. В один из таких дней, ближе к вечеру, он брел вдоль цепи высоких утесов, и вдруг осенний ветер донес до него звуки лютни. Вскоре к музыке присоединился голос. Маркало Де'Уннеро хорошо помнил этот голос.

Обуреваемый в одинаковой степени желанием выговориться и желанием мести, бывший монах побрел дальше, пытаясь определить направление, откуда долетали звуки. Ему казалось, что они несутся отовсюду, эхом отражаясь от каменных уступов.

В голове мелькнула мысль: а не выпустить ли тигра? Зверь наверняка без труда разыскал бы певицу. Однако Де'Уннеро сразу же отбросил эту мысль. Ему отчаянно захотелось побыть в обществе другого человека.

Солнце начало опускаться за горизонт. Пение ненадолго прекратилось, потом лютня и голос зазвучали вновь. Теперь у Де'Уннеро появился надежный ориентир: он заметил пламя костра.

Бывший монах стал быстро приближаться к огню, даже не пытаясь идти крадучись. Вскоре он увидел место, где расположилась Садья. Он подошел и остановился прямо перед изумленной женщиной. Их разделял только костер.

Садья вскочила на ноги, загородившись лютней и испуганно озираясь по сторонам. Де'Уннеро думал, что она бросится бежать. Но нет; похоже, певица быстро смирилась с этим ударом судьбы. Она опустила лютню и даже сумела изобразить на лице растерянную улыбку.

– Никогда бы не поверила, что ты окажешься таким упрямым и станешь преследовать меня, – произнесла Садья.

– Дело не в упрямстве и не в желании преследовать, – признался Де'Уннеро. – Я совершенно случайно натолкнулся на тебя. Мне просто повезло.

– Кому повезло, а кому и нет, – заметила женщина.

Де'Уннеро неопределенно пожал плечами.

– Я сочиняю новую песню, – немного помолчав, сообщила Садья. – Хочешь знать, как я ее назвала? «Баллада о храбром Де'Уннеро».

Бывший монах даже подпрыгнул от неожиданности.

– Не отрицай, ведь это твое настоящее имя, – продолжала певица. – Хотя мне почему-то думалось, что ты намного старше.

Удивленный, он не сводил с нее глаз. Садья звонко и переливчато рассмеялась.

– Я ничуть не сомневаюсь, что ты и есть Де'Уннеро! Все движения выдают в тебе абеликанского монаха. Бывшего абеликанского монаха.

– На свете много бывших абеликанских монахов, – только и смог выдавить из себя Де'Уннеро.

– А сколько из них умеют превращаться в тигра? – невинным тоном осведомилась женщина.

Она улыбалась искренне и непринужденно. Вот тебе и глупенькая певичка!

Де'Уннеро угрожающе прищурился; ему хотелось согнать с лица женщины эту самодовольную улыбку.

– Помнишь слухи о странной гибели барона Рошфора Бильдборо? – спросила Садья. – Они были связаны с епископом Маркало Де'Уннеро.

– У тебя слишком богатая фантазия.

– Таково уж мое ремесло, – отозвалась певица. – Я собираю сказания, облагораживаю их и вновь пускаю в мир. Но если слухи верны, то легенда о Маркало Де'Уннеро почти не потребует приукрашиваний.

– Эти слухи верны, – признался бывший монах.

– Вряд ли они все тебе известны, – возразила Садья.

– В любом из них достаточно такой правды, что ложь становится просто бессмысленной, – произнес Де'Уннеро.

– Так значит, ты – тот самый Маркало Де'Уннеро, оставшийся в живых вопреки всем усилиям вдовы Элбрайна Виндона?

– Которую сделал вдовой именно я, – сказал Де'Уннеро.

Увидев, как Садья удивленно вскинула свои тонкие брови, он добавил:

– Да, это я, Маркало Де'Уннеро, убил Полуночника, да будет проклято его имя.

Певица покачала головой, ошеломленная признанием. Она едва верила своим ушам.

– Но зачем ты мне об этом рассказываешь?

– А почему я должен молчать? – вопросом ответил ей Де'Уннеро. – Все эти годы мне приходилось скрывать свое настоящее имя и историю моей жизни. Чем я рискую, сказав тебе об этом?

– Значит, ты намерен убить меня, – не столько вопросительно, сколько утвердительно произнесла Садья.

– А помнишь, как твои дружки обошлись со мной? Скажи, какие после этого у меня основания оставлять тебя в живых? – спросил бывший монах.

Певица пожала плечами.

– Убив меня, ты опять останешься один, – заметила она.

– Это произойдет, даже если я и сохраню тебе жизнь, – возразил Де'Уннеро. – Ты собственными глазами видела зверя, в которого я обернулся.

Садья снова замолчала, что-то обдумывая.

– Значит, рассказ о твоем последнем сражении с Джилсепони Виндон – правда, – произнесла наконец она. – Говорят, Джилсепони выманила из тебя тигра, показав твою истинную суть жителям Палмариса, герцогу Тетрафелю и его солдатам. А потом она прогнала тебя из города.

– Выманила или я позволил ей выманить? – небрежно передернув плечами, спросил Де'Уннеро, изо всех сил стараясь показать, что его эти слова нисколько не задевают.

Он понял, что перестарался, ибо лицо Садьи вспыхнуло. Она поняла!

– Так я жду оснований, руководствуясь которыми, как ты считаешь, я мог бы оставить тебя в живых, – холодно напомнил бывший монах.

Садья пристально взглянула на него.

– Судьба не обделила меня различными талантами, – сказала она, кивнув на лютню. В ее голосе ясно слышались нотки откровенной плотской страсти.

Теперь настал черед Де'Уннеро рассмеяться ее словам.

– Ты никак предлагаешь мне свое общество? – поинтересовался он. – И это после того, как ты увидела другую сторону моей натуры?

Женщина усмехнулась.

– Быть может, мне нравится жить на гребне опасности.

– Бедная, глупая маленькая певичка, тебе просто невдомек, что тигр способен вырываться наружу, когда сам того пожелает, – сообщил ей бывший монах. – А этот зверь не отличает друга от врага – только утреннее пиршество от вечернего.

– Великолепно, – совершенно спокойно произнесла Садья. – Просто дух замирает.

Подняв лютню, она добавила:

– Да будет тебе известно, Маркало Де'Уннеро, что у меня есть и другие способности кроме умения играть и петь. Я кое-что смыслю в магии. Быть может, я смогу тебе помочь.

– Но если ты заблуждаешься, платой за ошибку станет твоя жизнь, – напомнил ей Де'Уннеро.

– Ты все равно намеревался ее отнять – так почему бы не попробовать? – спросила Садья.

Что ж, по-своему она была права. Шайка, в которую входила эта женщина, пыталась его убить. Неудивительно, что теперь он желает отомстить ей, как прежде уже отомстил ее сообщникам. «Но нужна ли мне эта месть?» – спросил себя Де'Уннеро. Сказать по правде, он не питал никакой ненависти к миловидной певице. Насколько легче стало ему от одного только звука голоса другого человека. Он осознал, что у него нет намерений убивать Садью.

Де'Уннеро, однако, понимал, что у тигра могут быть на этот счет другие соображения.

– Твоя жизнь достойна баллады, – продолжала женщина. – Не надо равнять меня с моими бывшими спутниками. Эти жалкие проходимцы никогда не были мне друзьями! Хотя я и затесалась в их компанию, по натуре своей я действительно певица и сочинительница песен. Во всяком случае, хочу ею стать. И кто лучше Садьи, видевшей ярость… темной стороны твоей личности, сумеет написать «Балладу о храбром Де'Уннеро»?

Взгляд бывшего монаха утратил недавнюю суровость. Он не знал, какие из мелькавших в голове мыслей считать истинными. Разговаривая с ним, певица то и дело застигала его врасплох. Демоны ее побери, ну почему она так набивается к нему в спутницы? Кроется ли за этим обыкновенный расчет, стремление спасти или хотя бы продлить себе жизнь? Скорее всего, да. Что же еще могло двигать ею?

– Уходи, – удивляясь самому себе, сказал Де'Уннеро. – Беги от меня как можно дальше и сочиняй свою балладу.

Его слова явно удивили Садью, но она сумела не показать этого. Чуть помешкав, женщина нагнулась и осторожно положила на землю лютню. Де'Уннеро заметил вделанный в ее деку магический самоцвет. Значит, тогда, в деревне Миклина, он не ошибся в своих предположениях.

– Я все же предпочла бы остаться, – тихо произнесла певица, изумив его и на этот раз.

Она подошла к бывшему монаху, положила руки на его сильные плечи, а потом нежно, очень нежно, прижалась к одному из них щекой.

Де'Уннеро хотел что-то сказать, но так и не нашел подходящих слов.

Садья подняла голову и осторожно прижалась к его губам.

– Ты меня восхищаешь, – прошептала она.

– Тебе бы следовало меня бояться, – ответил Де'Уннеро.

Женщина слегка отодвинулась, и он заметил, что она задумчиво улыбается.

– Я действительно тебя боюсь, – призналась она и вдруг жадно поцеловала, прижав к себе.

– Ничто не волнует меня так, как опасность.

Она снова прижалась к нему, охваченная желанием. Де'Уннеро отпрянул, но лишь на несколько мгновений. Забыв обо всем, он яростно ответил на ее поцелуй. Их руки двигались, изучая тела друг друга, ноги переплелись. Садья потянула его вбок, опрокинула, и они повалились на землю, объятые страстью.

Маркало Де'Уннеро никогда не знал любви женщины. Вступив в Санта-Мир-Абель, он принес клятву безбрачия. Но дело было не только в клятве. Плотские страсти всегда казались ему проявлением человеческой слабости, вредящим дисциплине. Сейчас он забыл и о том и о другом и всем своим сокрушенным сердцем, всей своей истерзанной душой отдался любовному слиянию… Только потом он понял всю глубину подстерегавшей его опасности.

В самый миг высшего наслаждения зверь внутри него яростно зарычал, требуя выпустить его наружу.

Маркало Де'Уннеро грубо оттолкнул от себя женщину.

– Я тебя предупреждал, – только и сумел произнести он, чувствуя, как его горло начинает превращаться в глотку тигра.

Бывший монах повалился на спину, задыхаясь от ярости. Он знал: еще немного – и он убьет певицу, чем вновь обречет себя на полное одиночество. Он превращался в тигра и был не в силах помешать зловещему обращению. Садья погибнет от его когтей и зубов, как и все его предыдущие жертвы…

Сжимая зубы от боли, неизменно сопровождавшей превращение, Де'Уннеро не слышал собственных протестующих криков.

Но он услышал музыку.

Де'Уннеро открыл глаза и увидел обнаженную Садью, которая сидела скрестив ноги, едва касаясь струн лютни. Слов песни он не разбирал, что ничуть не уменьшало удивительно приятное, сладостное чувство, которое будила в нем музыка.

На короткое время он вновь стал Маркало Де'Уннеро – человеком, а не зверем. Однако бывший монах понимал, что игра и пение Садьи не могут остановить тигра-оборотня, если тот уже пробудился.

Потом человеческие мысли исчезли из его головы, подмятые инстинктами зверя.

Спустя какое-то время, уже после того, как тигр насытился, разорвав горло несчастному оленю, и к Де'Уннеро вернулся человеческий облик, он, голый и озябший, вернулся к костру. Бывший монах шел, ожидая увидеть останки своей последней жертвы.

Садья сидела у огня и улыбалась ему.

Наверное, если бы сейчас подул ветер, его порыв легко бы сбил ошеломленного Де'Уннеро с ног.

– Как… – только и выговорил заплетающимся языком он.

– Садись со мной, – с призывной улыбкой произнесла Садья и откинула покрывало, намереваясь закутать ему плечи.

– Думаю, мы с тобой сначала немного поговорим, а потом, наверное, снова разбудим зверя.

– Но я считал, что убил тебя, – пробормотал в ответ Де'Уннеро, опускаясь на землю рядом с этой удивительной женщиной.

– Я же говорила тебе, что немного смыслю в магии, – заметила Садья, поднимая с земли свою лютню с самоцветом. – Может, музыка способна обуздать дикого зверя?

Де'Уннеро глядел на певицу со смешанным чувством удивления и восхищения. Она находилась на самом краю гибели, ежесекундно рискуя встретить смерть. Тем не менее голос певицы не дрожал от страха.

– Ты мне нравишься намного больше моих бывших спутников, – смеясь, сказала она. – А еще, ты самый лучший любовник из всех, кого я знала.

Она похотливо хихикнула.

– Поверь, мне есть с кем сравнивать!

Де'Уннеро молча продолжал глядеть на нее.

– Знаешь, а ты менее опасен, чем те бродяги, которых ты прикончил, продолжала Садья.

У бывшего монаха от удивления округлились глаза.

– Истинная правда! – настаивала женщина. – Да, в тебе есть звериная сила, но помимо нее и самообладание, и понятие о чести.

– Ты не можешь быть уверена, что в следующую минуту я тебя не уничтожу, – напомнил ей Де'Уннеро.

Садья прижалась к нему.

– Это-то и доставляет мне удовольствие, – призналась она.

Де'Уннеро верил певице, верил каждому ее слову. Они снова слились воедино, охваченные страстью, но на этот раз эта страсть не разбудила тигра.

Весь следующий день они шли, не выбирая направления, непринужденно разговаривая между собой. Маркало Де'Уннеро поверял Садье потаенные глубины своей души, раскрывая перед ней то, что до этого дня не мог раскрыть даже самому себе.

ГЛАВА 10
СВЯЩЕННИК И ЕПИСКОП

– Я так и знала, что встречу вас здесь! – воскликнула Джилсепони, увидев в дверях зала собраний Кертинеллы знакомую пару. Она бросилась навстречу и крепко обняла Роджера He-Запрешь, а потом заключила в объятия его жену Дейнси.

Джилсепони поискала глазами третьего из ожидаемых ею гостей и, не увидев его, помрачнела.

– Белстер не смог приехать, – объяснил Роджер, заметив ее огорчение.

– Он заболел? – обеспокоенно спросила Джилсепони. – Тогда я немедленно сама поеду к нему.

– Белстер повредил себе ногу, – сказал Роджер. – Но сейчас ему уже лучше. Он порывался отправиться с нами, но нам пришлось его отговорить. Езда на тряской повозке могла разбередить его вывих.

– Все-таки я съезжу к нему, – повторила Джилсепони, и Роджер с теплотой поглядел на нее.

– Я так ему и сказал, – воскликнул он.

Роджер перевел взгляд на короля Дануба, непринужденно беседующего с каким-то человеком, в котором он узнал герцога Брезерфорда.

– Я думаю, тебе стоит съездить в Дундалис и навестить могилу Элбрайна.

Глаза Джилсепони сузились.

– Его величество уже сделал тебе предложение? – поинтересовался Роджер.

– О-о, моя королева, – хихикнула Дейнси и комично присела, изображая придворный реверанс.

Баронесса сердито посмотрела на нее, однако негодование было явно напускным, и Дейнси прекрасно это видела.

– Пока еще нет, – сказала Джилсепони, отвечая на вопрос Роджера.

– Но он пока еще не уехал, – лукаво отозвался тот.

Джилсепони оглянулась на короля Дануба и неопределенно пожала плечами. Она не стала отрицать очевидного и призналась друзьям, что, как ей думается, до своего отплытия из Палмариса король все же сделает ей предложение.

– И что тогда? – без обиняков спросил Роджер. – Согласится ли Пони стать королевой Хонсе-Бира?

Только он один, не рискуя вызвать гнев Джилсепони, мог называть ее этим именем, от которого она отказалась.

– Нет, – не колеблясь ответила баронесса.

Роджер и Дейнси, явно не ожидавшие столь решительного ответа, изумленно переглянулись.

– Пони никогда не выйдет замуж за другого, – объяснила она друзьям, сделав ударение на своем давнишнем прозвище. – Пони умерла вместе с Элбрайном и вряд ли воскреснет.

Роджер проглотил слюну и вздохнул.

– Прости меня, – сказал он, осторожно беря ее руку. – Но все-таки скажи мне, ответит ли Джилсепони на предложение короля Дануба, если он его сделает?

Баронесса с тревогой оглянулась на короля, словно тот мог встать и прямо сейчас сделать ей предложение.

– Джилсепони пока не знает, – созналась она и вновь повернулась лицом к друзьям: – Но проведя в обществе короля Дануба целое лето, я не разочаровалась в нем. Король – прекрасный и достойный человек и мудрый великодушный правитель.

– Так ты любишь его или нет? – быстро спросила Дейнси, опередив мужа, и тот застыл с открытым ртом.

– Мне очень приятно находиться рядом с ним, – сказала Джилсепони. – Когда он рядом, я чувствую себя гораздо увереннее. Поэтому, Дейнси, думаю, что я люблю его.

От внимания баронессы не ускользнуло, что Роджер слегка сдвинул брови, хотя он добросовестно пытался не подавать виду.

– Но не так, как любила Элбрайна, – поспешно добавила Джилсепони.

Она знала, как хотел услышать от нее эти слова Роджер He-Запрешь, восхищавшийся Элбрайном и боготворивший его. Джилсепони взяла за руки Роджера и Дейнси и свела их ладони вместе.

– Это совсем не та любовь, какая существует между вами. В моей жизни такой любви уже не будет. Честно говоря, я и не ищу ее, если только, оставив смертное тело, не встречу своего Элбрайна. Тем не менее я не имею ничего против любви короля Дануба… пожалуй, даже могу гордиться ею. Соглашусь ли я на его предложение? Не знаю, поскольку не представляю, что буду чувствовать в тот момент, когда услышу эти слова.

Роджер кивал и улыбался, как будто знал что-то такое, чего не знала сама Джилсепони.

– Хонсе-Бир будет процветать под властью королевы Джилсепони, – с нарочитой торжественностью произнес он.

Джилсепони было нахмурилась, но потом все трое громко рассмеялись. Ее встреча с Роджером и Дейнси протекала именно так, как ей хотелось. Они говорили о серьезных вещах с таким тонким юмором, какой бывает свойственен лишь близким друзьям; не избегали серьезных вопросов, но делали это в дружеской и доверительной манере.

Как же в этом году ей не хватало общества Роджера!

Одно баронесса знала наверняка: она ни за что не примет предложение короля Дануба, не переговорив вначале с Роджером и Дейнси. Подумав об этом, она еще раз взглянула туда, где сидел король.

Нет, Пони ни за что не вышла бы за него замуж и никогда бы не полюбила его. А Джилсепони?

Джилсепони, как ей теперь казалось, это сделает.

Был холодный и ветреный осенний день. Листья кружились в воздухе словно в торжественном танце. Король Дануб Брок Урсальский, баронесса Джилсепони, Роджер с Дейнси, герцог Брезерфорд, бывший настоятель Сент-Прешес Браумин Херд, магистр Фио Бурэй и другие светские и духовные лица, прибывшие из Палмариса, стояли внутри простой каменной часовни в городке Кертинелла.

Они были не единственными, кто пришел на освящение часовни Эвелина Десбриса. Поскольку лето с его трудами и заботами миновало, праздник собрал не только все население Кертинеллы и соседнего Ландсдауна. На открытие приехали жители Дундалиса и двух других городов Тимберленда; были здесь гости и из Палмариса. Скромная часовня не могла вместить всех желающих, и люди толпились вокруг нее. Но для Джилсепони и Браумина Херда даже такое число собравшихся казалось недостаточным.

– Здесь должен был бы собраться весь мир, – шепнул Джилсепони Роджер, когда стало ясно, что больше никто уже не приедет. – Сколько тысяч жизней спас Эвелин!

– И среди них мою, – добавила его супруга.

Она была первой, кто вкусил крови завета Эвелина, и чума, уже торжествовавшая свою победу над женщиной, мгновенно отступила.

– Уж я бы ради такого дня не поленилась добраться сюда хоть с островов Непогоды! – с жаром произнесла она.

Джилсепони посмотрела на Дейнси и тепло улыбнулась, веря, что та говорит сущую правду. Она знала Дейнси много лет. Когда-то разбитная и незадачливая девчонка Дейнси Окоум была служанкой в трактире «У доброго друга». Как изменили ее все эти годы, в особенности розовая чума, едва не унесшая жизнь Дейнси. Теперь в ней не осталось ничего от той ветреной юной особы, готовой распахнуть сердце первому встречному и потом страдать от насмешек и издевательств. Дейнси обрела спокойствие, стала куда уравновешеннее и рассудительнее. Едва ли она могла бы найти в жизни лучшего мужа, чем Роджер Не-Запрешь.

Их союз пошел на пользу обоим, подумала Джилсепони. Роджера она тоже знала очень давно – с того самого времени, когда ему дали прозвище He-Запрешь, ставшее теперь его фамилией. Она помнила Роджера мальчишкой-подростком: хвастливым, немного дурашливым, но весьма смышленым. Было в его характере и еще одно удивительное качество – какое-то неуловимое душевное обаяние. В мрачные и тяжелые годы, наступившие после войны с демоном-драконом, Элбрайн и Джилсепони смогли сполна оценить обаяние Роджера, что и сблизило их с этим парнишкой. Повзрослев, Роджер вернул себе свою прежнюю фамилию – Биллингсбери, однако спустя несколько лет после смерти Элбрайна он вновь стал Роджером He-Запрешь, на сей раз уже официально… Как же он внутренне возмужал! И ведь это происходило у нее на глазах. Джилсепони до сих пор помнила, с какой радостью она узнала, что Дейнси и Роджер – ее самые близкие друзья на целом свете – собрались пожениться. Как она скучала по ним в последние месяцы! Сколько раз поднималась в комнатку, которую он занимал в Чейзвинд Мэнор, желая рассказать ему про свои прогулки и беседы с Данубом, и останавливалась на пороге, спохватываясь, что Роджер сейчас далеко от Палмариса.

Джилсепони искренне радовалась, что Дейнси и Роджер оказались рядом с нею именно сейчас, когда в ее жизни назревали столь значительные перемены.

В этот день звучало много речей и приветствий, и сам он был под стать погоде: с одной стороны – немного печальный, а с другой – торжественный, словно танец желтых листьев за стенами часовни. Церемонию освящения часовни открыл бывший настоятель Сент-Прешес, а теперь просто священник Браумин Херд. Он начал с воспоминания о днях своего пребывания в Санта-Мир-Абель, где познакомился, а потом и сблизился с магистром Джоджонахом, став его тайным последователем. Этот человек, бывший его наставником и добрым другом, безошибочно понял, что тогдашний отец-настоятель Маркворт сбился с праведного пути и что Эвелин Десбрис, заклейменный еретиком, должен быть назван святым. Во время этой длинной речи у Браумина несколько раз срывался голос: путь тех, кто следовал воззрениям брата Эвелина и магистра Джоджонаха, был полон трагических событий. Взрыв на горе Аида, уничтоживший демона-дракона, погубил и самого Эвелина. Магистр Джоджонах закончил свои дни на костре, зажженном яростью и ненавистью отца-настоятеля Маркворта.

Третьей невосполнимой утратой стала гибель Элбрайна, убитого в последнем, завершающем сражении войны с демоном-драконом. Он был убит зверем, обитавшим внутри Маркало Де'Уннеро, и отцом-настоятелем Марквортом, в которого вселился дух уничтоженного демона.

– Тьма, царившая в тогдашней церкви, была сродни хищному зверю, который взрастил и выпестовал в себе Маркало Де'Уннеро, – говорил священник Браумин. – Сила, которую Де'Уннеро мыслил направить во благо абеликанского ордена, погубила его самого вместе с его наставником Марквортом, но в то же время уничтожила и много прекрасного, что было в нашем мире.

Произнося эти слова, он смотрел прямо на Джилсепони. Голубые глаза женщины блестели от слез. Однако она стиснула зубы, украдкой смахнула слезы и даже сумела слегка улыбнуться и кивнуть Браумину, показывая, что согласна с тем, что он сказал.

Закончив свою речь, Браумин уступил место магистру Фио Бурэю из Санта-Мир-Абель.

Джилсепони сразу поняла, что однорукий магистр чувствует себя куда менее уверенно, чем Браумин. Бурэй говорил быстро, и хотя его слова о днях правления Далеберта Маркворта во многом перекликались со словами священника Браумина, Джилсепони они показались не совсем искренними.

Она догадалась: слова магистра Бурэя шли не от сердца. Его сердце не откликалось на эту проникновенную речь, оно было далеко и от освящения часовни, и от канонизации Эвелина. Оно было далеко от всего, что нынче происходило внутри и вокруг абеликанского ордена. Фио Бурэй не являлся истинным верующим. Он просто приспосабливался к обстоятельствам, ни на миг не забывая о собственных устремлениях.

Джилсепони постаралась заглушить внутри себя этот осуждающий голос. Что бы ни двигало Бурэем, он находился на одной стороне с Браумином. Возможно, его сердце было не столь благородным, но имело ли это какое-нибудь значение, если его действия все же шли во благо церкви и мира?

Речь магистра Бурэя была краткой, после чего он вновь уступил место священнику Браумину. Жест этот удивил Джилсепони и заставил ее одобрительно кивнуть. Она знала, что после Бурэя должен был говорить король Дануб. Позволив Браумину объявить об этом, магистр безоговорочно признавал значимость человека, которому предстояло быть первым священником часовни Эвелина.

Священник Браумин также оценил этот жест однорукого магистра. Пусть он поднялся на амвон лишь затем, чтобы объявить о выступлении короля, все равно это придало ему уверенности.

Король Дануб двинулся к амвону с горделивым достоинством, искренне восхитившим баронессу. В основе его лежала убежденность, способность идти на риск, не опасаясь потерпеть неудачу или оказаться в глупом положении. Дануб точно так же вел себя и с Джилсепони. Королю было достаточно лишь щелкнуть пальцами – и почти любая незамужняя женщина в королевстве с огромной радостью стала бы его супругой. При дворе в Урсале хватало красивых и утонченных дам. Почему же он предпочел добиваться благосклонности той, которая до сих пор продолжала сомневаться, стоит ли ей вообще выходить замуж?

Некоторые мужчины добиваются своих избранниц по причине обыкновенного тщеславия; ими двигает желание завоевать недоступное, в них просыпается охотничий азарт. Джилсепони была убеждена: Дануб руководствовался совсем иными устремлениями. Когда поначалу она отвергала его ухаживания, он не стал назойливо домогаться ее или идти напролом подобно менее цельным натурам вроде герцога Каласа. Таким отказ женщины больно бил по самолюбию, вызывал откровенный гнев и пробуждал решимость добиться желаемого любой ценой. Однако король Дануб проявлял поразительное терпение. За все эти годы он воспринимал отношение к нему Джилсепони как своеобразный урок, искренне стараясь принять ее точку зрения и понять ее чувства.