Текст книги "Демон пробуждается"

Автор книги: Роберт Энтони Сальваторе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА 20
ОРАКУЛ

Весь конец года Божьего 821 и начало 822 Элбрайн учился видеть мир по-эльфийски, разрешать парадокс частного и общего, понимать, каким образом каждая уникальная, неповторимая личность может находиться в единении со всем вокруг.

В основе эльфийской философии лежало представление о том, что материального мира как такового не существует, что реальность – не более чем сумма ощущений наблюдателя. На самом деле нет ничего, кроме сознания личности. Эта концепция была исключительно трудна для восприятия Элбрайна. Джуравиль совершенно серьезно убеждал его в том, что мир вокруг – не более чем игра, затеянная исключительно ради его, Джуравиля, удовольствия и пользы.

– Мое сознание создает мир вокруг, – заявлял эльф.

– Выходит, я никогда не победил бы тебя в схватке, если бы ты не пожелал этого, – резонно возражал Элбрайн.

– Но ведь и твое сознание тоже создает мир вокруг, – загадочно отвечал эльф. – Или, точнее говоря, оно его интерпретирует. И, по мере развития восприимчивости, твоя интерпретация становится все более сложной.

Это звучало как противоречие, которое ставило Элбрайна в тупик. Единственное, чем он по-настоящему сумел проникнуться, это совершенно новым для него ощущением себя. Что тоже оказалось нелегко – он вырос в тесном общении с другими людьми, где всякое обособление отдельной личности воспринималось как грех гордыни.

Совсем небольшой сдвиг в сознании открыл для него множество нового – позволил видеть цветы там, где он никогда прежде их не замечал, чувствовать присутствие поблизости любого животного и даже примерно определять его размер по еле заметному запаху и вибрациям пронизывающей все ткани жизни. Он, словно губка, жадно впитывал в себя новые знания, получая огромное удовольствие от каждого урока, каждого крошечного открытия. Все его представления о пространстве и времени радикальным образом изменились. То, что казалось непрерывной последовательностью, превратилось в отдельные сегменты, а память – в путешествие во времени.

Даже сон его приобрел теперь совсем другой характер, перестал быть временем простого отключения сознания и превратился в нечто вроде медитации, которой можно было управлять. «Странствия души», так эльфы называли это. Находясь в состоянии полудремы, Элбрайн мог отключить свою способность видеть, но оставить «бодрствующими» уши и нос. И он совершил множество путешествий во времени, перемещаясь туда, где когда-то находился, наблюдая за происходящими событиями совсем с другой позиции и таким образом узнавая о них много нового.

Теперь ночами для него оживали и Олван, и Джилсепони, дорогая Пони, и все остальные обитатели Дундалиса. У Элбрайна даже возникало ощущение, будто все эти люди на самом деле живы, просто находятся в каком-то другом месте, ключом к которому была его память.

Эта мысль успокаивала. В эльфийской философии вообще было много утешительного, вот разве что даже с ее помощью он не мог изменить прошлое.

Боль оставалась, порожденная воспоминаниями об ужасных криках, отчаянных схватках, грудах тел. Следуя советам Джуравиля, Элбрайн не старался избегать этой боли; напротив, он снова и снова «возвращался» к сценам гибели Дундалиса, и это каким-то образом отчасти снимало внутреннее напряжение.

– Испытания прошлого готовят нас к испытаниям будущего, – часто повторял эльф.

Элбрайн не спорил с этим утверждением, но его пугала мысль: а вдруг эти самые «испытания будущего» грозят ему такими же ужасными переживаниями, как те, что остались в прошлом?

Он стоял на плоской, вытоптанной вершине холма, устремив взгляд на восток, туда, где еле заметная розовая полоска возвещала о приближающемся рассвете.

Он был обнажен и каждой частичкой тела ощущал прикосновение прохладного ветра. Он был обнажен, полностью раскован и, когда горизонт разгорелся чуть ярче, воздел в воздух большой, тяжелый меч, крепко держа его обеими руками за длинную рукоятку; на сильных руках буграми проступили мышцы.

Элбрайн медленно повел мечом перед собой, соответствующим образом перемещая свой вес, чтобы сохранить равновесие. Движение закончилось взмахом меча над левым плечом. Шаг вперед, и снова медленное, плавное перемещение меча, но уже в обратном направлении. Еще один шаг вперед, потом в сторону, и юноша, оказавшись лицом к лицу с «противником», нанес ему удар, отскочил, снова нанес удар – все это медленно, гармонично; шаг правой ногой назад, поворот, и новая атака на «противника».

Би’нелле дасада, так это называлось по-эльфийски, или танец с мечом. Молодой человек упражнялся таким образом почти час, его руки и меч описывали сложные фигуры в воздухе. Теперь именно к этому сводились его физические тренировки – никаких реальных схваток, просто мышцы должны были снова и снова вспоминать каждое движение, с тем чтобы действовать автоматически, если дело дойдет до настоящего боя.

Из-за деревьев у подножья холма с искренним восхищением наблюдали за юношей Джуравиль и еще несколько эльфов. Перед ними разворачивалось поистине необыкновенно красивое зрелище – сочетание великолепно отточенной мышечной силы и почти сверхъестественной ловкости. Ни на миг не теряя равновесия, Элбрайн танцевал с мечом гармонично, изящно, делая быстрые, как будто переливающиеся друг в друга движения.

Лезвие сверкало в утреннем свете, длинные волосы пшеничного света взлетали и снова ложились на плечи. А глаза! Как сверкали его зеленовато-оливковые глаза – словно он и в самом деле видел своего воображаемого противника.

Мастерство Элбрайна совершенствовалось с каждым днем. Больше никто в Облачном Лесу, даже Тантан, не ставил под сомнение его отвагу. В словах «кровь Мазера» теперь не звучало ни малейшего оттенка насмешки. Он прошел сквозь «стену непонимания», как Джуравиль называл это, отказался от чисто человеческого способа мышления и не только сам обрел невероятную мощь, но и мог черпать ее у природы.

И каждое утро, прежде чем пелена тумана затягивала Облачный Лес, он поднимался на холм, встречал там рассвет и исполнял свой танец с мечом.

Кровь Мазера, никуда не денешься.

Подарки – тяжелое шерстяное одеяло, маленькое кресло из согнутых прутьев и зеркало в деревянной раме – удивили и даже смутили Элбрайна. Он знал, что одно только зеркало стоило ужасно дорого, а кресло было изготовлено с потрясающим мастерством и к тому же складывалось, что позволяло легко переносить его с места на место. Однако самое большое впечатление на него произвело одеяло – исключительно практичная вещь.

Юноша внимательно разглядел кресло, даже посидел в нем и вдоволь налюбовался своим изображением в отсвечивающем серебром зеркале.

– Спасибо, спасибо огромное! – сказал он в конце концов, зардевшись от смущения.

– На самом деле ты даже не понимаешь всего значения этих подарков. – Тантан, конечно, не могла удержаться от того, чтобы сказать ему что-нибудь неприятное. – Думаешь, их сколько? Три? На самом деле самый ценный подарок четвертый!

Элбрайн уставился на нее, пытаясь прочесть в голубых глазах эльфийки намек на разгадку этого странного заявления.

– Зеркало, кресло, одеяло, – торжественно перечислил Джуравиль. – И Оракул.

Элбрайн никогда не слышал этого слова прежде; его недоумение достигло предельной точки.

– Думаешь, мертвые уходят навсегда? – ошарашила его новым вопросом Тантан, по-видимому, получая удовольствие от этого спектакля. – Думаешь, существует лишь то, что ты видишь?

– Есть другие уровни сознания, – попытался объяснить Джуравиль, бросив сердитый взгляд на свою не в меру «вредную» партнершу.

– Сны, – откликнулся Элбрайн, от всей души надеясь, что угадал.

– «Странствия души», если уж на то пошло, – добавил Джуравиль. – Оракул позволяет оживлять воспоминания и переносить их в настоящее.

Элбрайн нахмурился, пытаясь вникнуть в смысл сказанного.

– И говорить с мертвыми? – внезапно охрипшим голосом спросил он.

– С какими еще «мертвыми»? – засмеялась Тантан. Ее бесконечные словесные игры даже Джуравиля заставили усмехнуться.

– Пошли, – сказал он Элбрайну. – Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Они покинули Кер’алфар и углубились в лес. День был облачный, туман плотно окутывал долину, сквозь густую листву пробивался легкий дождик. Они шли почти час. Все молчали, кроме Тантан, которая то и дело поддразнивала Элбрайна; по-видимому, никак не могла удержаться.

В конце концов Джуравиль остановился у основания огромного дуба с таким могучим стволом, что Элбрайн не смог бы обхватить его даже вполовину. Эльфы обменялись многозначительными взглядами.

– Ничего у него не получится, – мелодично пропела Тантан.

– Он по натуре своей победитель, – возразил Джуравиль, заставив ее сердито топнуть маленькой ножкой.

Элбрайн глубоко вздохнул и распрямил плечи. Все ясно, это просто еще одна проверка его воли и ментальной мощи. И в этой проверке будут играть какую-то роль подарки, которые ему велели прихватить с собой. Он был полон решимости не разочаровать Джуравиля и не позволить «карканью» Тантан сбыться.

Между корнями дерева был виден узкий лаз, переходящий в туннель, который, расширяясь, круто уходил вниз.

– Внутри есть каменный пьедестал, на который ты должен поставить зеркало, – объяснил Джуравиль. – И сесть в кресло так, чтобы зеркало было прямо перед тобой. А одеялом завесь вход, чтобы внутри стало совсем темно.

Элбрайн стоял, ожидая дальнейших инструкций, однако их не последовало. Наконец Тантан локтем подтолкнула его.

– Что, боишься даже попытаться?

– Попытаться сделать что? – возмущенно спросил Элбрайн и посмотрел на Джуравиля, ожидая поддержки.

Однако тот также кивнул на узкий лаз.

Элбрайн понятия не имел, чего они от него ждут. Пожав плечами, он взял подарки и подошел к отверстию. Залезть туда уже само по себе было испытанием, поскольку лаз был явно рассчитан на субтильную эльфийскую фигурку. Сначала Элбрайн просунул туда кресло и отпустил его. Судя по звуку падения, до пола пещеры было футов восемь, не больше. Потом он расстелил одеяло, чтобы прикрыть выступающие корни и не порвать о них одежду, лег на него, взглянул в вечно осуждающие глаза Тантан и прочел в них, что она, без сомнения, считает его полным тупицей. Бросив последний взгляд на Джуравиля, Элбрайн полез внутрь, головой вперед, прижимая зеркало к груди, чтобы не разбить.

Оказавшись в пещере под корнями дерева, он быстро сориентировался в полумраке, огляделся и даже принюхался. Возможно, здесь обитал медведь, или дикобраз, или маленький вонючий скунс; счастье, что сейчас тут было пусто. Пещера оказалась круглой, футов восемь в диаметре. Как и было обещано, около стены возвышался каменный пьедестал. В одном месте на полу скопилось немного воды, но никакой угрозы лужица эта собой не представляла.

Элбрайн поставил зеркало на пьедестал, прислонив его к стене пещеры, разложил кресло и установил его перед зеркалом. Завесил лаз, как ему было сказано; стало так темно, что он едва различал собственную руку, даже поднеся ее к самому лицу. Почти на ощупь он нашел кресло и сел в него.

Началось ожидание. Недоумение Элбрайна все возрастало. Минута тянулась за минутой; никаких изменений, темно и тихо. Элбрайна все сильнее охватывало разочарование. Что за проверка такая? Какой смысл сидеть тут в темноте лицом к зеркалу, которое он едва различает?

В конце концов до него донесся мелодичный голос Джуравиля.

– Это Пещера Душ, Элбрайн Виндон, – певуче произнес эльф. – Или, по-другому, Оракул. Здесь эльф или человек могут говорить с душами тех, кто жил до них. Ищи ответ в зеркале.

Элбрайн сфокусировал взгляд на зеркале – или, точнее говоря, на том месте, где, как ему казалось, оно стояло.

Минуты складывались в часы, солнце наверняка уже склонялось к горизонту. Под влиянием скуки и разочарования сосредоточенность Элбрайна начала рассеиваться. Однако сверху никаких советов ему больше не подавали; похоже, эльфы продолжали терпеливо ждать чего-то.

Элбрайн изо всех сил старался отогнать мысли о них, вообще все посторонние мысли. Постепенно он потерял всякое чувство времени. В пещере стало еще темнее, когда солнце опустилось за горизонт, но он, окутанный тьмой, не заметил этого.

И вдруг… Что-то появилось в зеркале, почти неразличимое! Отражение человека?

Может быть, его собственное отражение?

Потом отражение стало более отчетливым. Да, это был человек, мужчина, с лицом, на котором ветер и солнце оставили свои неизгладимые следы, и аккуратно постриженной небольшой бородкой, повторяющей форму подбородка. Чем-то он напоминал Олвана, и все же это был не он. Это был…

– Дядя Мазер?

Отражение кивнуло; Элбрайн почувствовал, что у него перехватило дыхание.

– Ты – Защитник, – сказал он наконец, с трудом обретя возможность говорить. – Ты – Защитник, который был до меня. Тебя обучали те же самые эльфы.

Никакой реакции.

– Я стараюсь быть таким, как ты, но боюсь, у меня это не очень-то хорошо получается!

Казалось, выражение лица в зеркале чуть-чуть смягчилось. У Элбрайна возникло инстинктивное ощущение – может быть, все дело было в выражении глаз Мазера? – что его опасения напрасны.

– Они все время твердят об ответственности, – продолжал молодой человек, – о долге и о лежащем передо мной пути. Однако, мне кажется, я не совсем такой, каким кажусь Джуравилю. Я не понимаю, почему выбрали именно меня и ради этого спасли в тот ужасный день в Дундалисе. Почему не Олвана, моего отца и твоего брата, такого сильного, мудрого, так много знающего о мире?

Элбрайн хотел остановиться, собраться с мыслями, но слова лились неудержимым потоком, словно вода сквозь прорвавшуюся плотину. Какое же это было облегчение – говорить с духом человека, пусть даже этого человека он никогда не знал!

– Каких высот должен я достигнуть, чтобы удовлетворять требованиям Тантан и всех остальных? По-моему, они хотят, чтобы я обладал силой великана, быстротой оленя, осторожностью белки, а заодно хладнокровием и мудростью эльфа, за плечами которого не одно столетие прожитых лет. Какой человек на такое способен?

Ах, но ты-то как раз оказался способен, дядя Мазер. Судя по тому, что они рассказывают о тебе, судя даже по выражению глаз Тантан, когда упоминается твое имя, – там лишь искреннее восхищение – ты не разочаровал фейри Кер’алфара. Что скажут они обо мне, когда пройдет… ну, к примеру, двадцать лет – всего день, по меркам эльфов? И что такое вскоре должно произойти в мире, к чему они меня готовят?

Пугающие образы и сцены – в основном в них фигурировали люди – поплыли перед внутренним взором Элбрайна; или, может быть, по поверхности зеркала.

– Я боюсь, дядя Мазер, – признался он. – И сам не знаю чего. То ли осуждения эльфов, то ли опасностей, подстерегающих меня, когда я покину Облачный Лес, то ли общества других людей! Я уже так давно не видел ни одного человека… Но еще я боюсь, что уже никогда не смогу видеть мир глазами человека, а видеть его глазами эльфов так и не научусь. И тогда я превращусь… ну, в общем, во что-то среднее. Мне нравится Кер’алфар, да и вся долина тоже, но это не мое место. И все же я боюсь, что и среди людей не смогу чувствовать себя, как… среди своих.

Что мне тогда делать? Кто я такой – ни эльф, ни человек?

Отражение по-прежнему молчало и не двигалось. Но от него исходило мягкое сочувствие или, может быть, сопереживание, и у Элбрайна возникло отчетливое ощущение, что он не один. И вдруг ответ пришел к нему – словно свет вспыхнул во тьме.

– Я – Элбрайн-Защитник, – гордо заявил он и, почувствовав всю весомость этого звания, распрямил плечи.

Внезапно его прошиб холодной пот. В пещере сгустилась полная, почти абсолютная, тьма.

– Дядя Мазер? – позвал он, но ни зеркала, ни отражения в нем уже не было видно.

Выбравшись из лаза, юноша обнаружил у корней дерева одного Джуравиля. Вид у эльфа был такой, словно он собирался задать Элбрайну какой-то вопрос, но, глянув на его лицо, похоже, прочел на нем ответ. На всем обратном пути до Кер’алфара они не обменялись ни словом.

ГЛАВА 21
ВСЕГДА БДИТЕЛЬНЫ, ВСЕГДА НАСТОРОЖЕ

Джилл не сводила взгляда с темных вод бесконечного Мирианика; огромные валы лениво катились по поверхности океана и разбивались о скалы далеко внизу. Этот ритм оставался неизменным, сколько бы времени ни проходило – минуты, часы, недели, месяцы, годы. Казалось, так было – и так будет – всегда. Если бы она смогла вернуться сюда через тысячу лет, волны, наверно, все так же мягко скользили бы к берегу и разбивались о камни.

Молодая женщина перевела взгляд на маленькую крепость под названием Пирет Талме, которую она теперь называла своим домом. Да, за тысячу лет здесь ничего не изменится – кроме, разве что, самого здания с единственной невысокой башней на нем. Его поглотят время и штормы, бушующие над заливом Подковы с выматывающим душу постоянством.

Девушка находилась здесь всего четыре месяца и за это время стала свидетельницей нескольких десятков таких штормов, включая три, разразившиеся на протяжении одной недели. В результате Джилл и сорок ее товарищей, входящих в элитный отряд, известный под названием Береговая Охрана, ходили все время вымокшими до нитки и оттого постоянно пребывали в дурном настроении.

Да, быть вымокшей до нитки и вечно пребывать в дурном настроении – очень точное описание всей ее жизни здесь, подумала Джилл.

Судьба предоставила ей шанс, дала еще одну возможность, которой были лишены большинство жителей королевства Хонсе-Бир, в особенности женщины. Джилл закрыла глаза и, вслушиваясь в монотонный шум моря, заскользила на волнах памяти назад, к другому берегу, ласковому и уютному, к городу Палмарису, где находился ее единственный дом. Как поживают Грейвис и Петтибва? И что с Греди? Интересно, разрушил ли скандал с Коннором Билдеборохом его планы войти в высшее общество?

Джилл засмеялась, надеясь, что дело обстоит именно так. Это стало бы единственным хорошим последствием разыгравшейся трагедии. Почти два года прошло со времени ее «брачной ночи», но боль не утихла до сих пор.

Она посмотрела вверх и заметила, что звезды почти не видны; их затянули тучи. Чуть позже начался легкий дождь. Удивительно, как быстро и резко на Пирет Талме меняется погода, – только что было ясно, а через несколько минут уже хлещет ливень.

Такие же резкие повороты делала и ее жизнь – сначала в далекой деревне, на которую напали гоблины, потом в Палмарисе. Она очень смутно помнила первую трагедию, но несомненным оставалось одно: в обоих случаях ее жизнь поначалу складывалась хорошо, а потом – раз, кто-то щелкал пальцами! – и в мгновение ока все рушилось.

Казалось бы, чего еще могла желать молодая женщина, выходя замуж в славном городе Палмарисе? Она венчалась в церкви Святой Матери Божьей, как считалось, самой прекрасной и величественной на Короне. Обряд осуществлял аббат Добринион Калислас, по рангу третий человек в церкви Абеля! У какой невесты не закружится голова от всего этого?

А потом та ночь в особняке барона Билдебороха!

Дрожь пробежала по спине Джилл при этом воспоминании – огромная спальня… и, главное, то, как внезапно и разительно изменился Коннор; сначала его красивое лицо превратилось в физиономию первобытного дикаря, а потом… Потом на щеке появился багровый ожог. На следующее утро он и Джилл снова предстали перед аббатом Добринионом, и их брак был мгновенно расторгнут. Только тут выражение лица Коннора чуточку смягчилось.

Вот так – Добринион щелкнул пальцами, и свадьба была признана недействительной.

Оставался, правда, еще вопрос о совершенном Джилл преступлении. Она напала не на кого-нибудь – на человека благородного происхождения, и теперь его внешность на всю жизнь могла оказаться испорчена шрамом; для Палмариса это был отнюдь не пустяк. Коннор имел полное право потребовать ее казни. Или, скажем аббат Добринион мог обязать ее пожизненно служить Коннору; фактически стать его рабыней.

Однако и Коннор, и Добринион проявили милосердие.

– Я слышал о том случае, когда ты одна отбилась от трех негодяев на крыше своей гостиницы, – с теплой улыбкой сказал старый священник. – Женщине с твоими умениями не стоит тратить жизнь, прислуживая за столом. Есть место, где ты сможешь в полной мере проявить себя, место, где столь неукротимый нрав даже поощряется. Я имею в виду королевскую армию.

Этот момент навсегда запечатлелся в памяти Джилл: слушая голос аббата, в котором явственно звучало сочувствие, она оглянулась через плечо на Петтибву и Грейвиса. На их лицах не было ни намека на возмущение ее неразумными действиями – только глубокая печаль. Услышав решение Добриниона, Петтибва едва не упала в обморок при мысли, что ее девочку заберут у них.

Следующая ночь оказалась последней, которую она провела под кровом своих приемных родителей.

Уже очень скоро после того, как Палмарис остался позади, Джилл оценила мудрость решения аббата. В армии у нее, в особенности поначалу, все пошло очень даже неплохо. На первых порах она служила фуражиром, но ее достоинства быстро оценили и определили в элитный кавалерийский отряд. Собственно, сражаться по-настоящему было не с кем: Хонсе-Бир уже очень давно ни с кем не воевал. Но во время еженедельных тренировочных боев память Джилл выпускала на волю такое множество врагов, что она сражалась с яростью, приводившей в изумление и противников, и начальство. Противников она выводила из строя одного за другим, причем для некоторых это сопровождалось серьезными травмами, и очень скоро в подразделении не осталось ни одного солдата, который хотел бы сразиться с ней. Дурная слава способствовала тому, что у нее и впрямь появилось немало врагов, и Джилл перевели в другую крепость, а потом в следующую и так далее. По ходу дела ей приходилось выполнять самые разные функции, от охраны какого-нибудь замка до кавалерийского патрулирования.

В общем и целом это был скучный год; охранники в замке присутствовали в основном для представительности, а самый «ужасный» эпизод, случившийся за четыре месяца службы Джилл в кавалерийском патруле, состоял в драке между двумя братьями-крестьянами, один из которых откусил другому ухо. Поэтому Джилл несказанно обрадовалась, когда получила назначение во второе из двух самых элитных подразделений – первым считалась Бригада Непобедимых, личная охрана короля, – известное под названием Береговая Охрана. Когда-то, столетия назад, служившие в ней легендарные воины отразили вторжение злобных, яростных поври и завоевали для своего короля регион, известный под названием Неспокойного побережья.

Однако, прибыв в маленькую крепость Пирет Талме, возвышающуюся над заливом Подковы и бескрайним Мириаником, Джилл была разочарована. Это оказался всего лишь один из нескольких сторожевых постов, разбросанных вдоль береговой линии Хонсе-Бира. Все они находились вдали от больших поселений, и их стратегическое назначение сводилось к тому, чтобы следить за океаном на случай возможного вторжения. Пирет Талме охранял южные проливы залива Короны, Пирет Данкард располагался на пяти маленьких островах в центре залива, а Пирет Вангард располагался на северных подступах к нему.

С точки зрения Джилл их миссия была очень важна, ведь суровое существование, которое они вели, обеспечивало мир и покой всего королевства. Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы осознать – никто больше не разделяет ее убеждений.

Пирет Талме, как, по-видимому, и другие крепости Береговой Охраны, на деле отнюдь не оправдывала свою репутацию бастиона стоицизма. Гулянки практически не прекращались на протяжении всех четырех месяцев, которые Джилл провела здесь. Даже сейчас, поздно ночью, неся свою караульную службу на невысоких стенах крепости, она слышала звуки шумной пирушки – звон стаканов, бесконечные тосты, непристойности, смех, крики женщин, преследуемых и преследующих.

Всего охранников здесь было сорок, среди них лишь семеро женщин. Джилл, с ее единственным и глубоко огорчительным опытом личных взаимоотношений с мужчинами, это соотношение огорчало и настораживало.

Вскоре один потрепанный с виду солдат – мужчина лет сорока по имени Гофлав, проведший половину своей жалкой жизни в армии, в том числе лет десять в Береговой Охране, меняя одну уединенную крепость на другую – нетвердой походкой поднялся на стену и направился к Джилл.

Она вздохнула, возвращаясь к реальности. Особого страха не было; этот пьяный неряха, скорее всего, даже не доберется до нее, а свалится с одного из узких мостков прямо во двор крепости. Однако, балансируя и держась руками за стены, он сумел оказаться рядом с Джилл.

– Ау, моя Джилли, – еле ворочая языком, пробормотал Гофлав. – Снова тебе досталось дежурить в дождь, бедняжке. – Она покачала головой, отводя взгляд. – Не хочешь спуститься вниз и погреть свои косточки, детка? Все спокойно нынче ночью. Иди, я подежурю за тебя.

Джилл, однако, понимала, что это пустые слова. Стоило ей откликнуться на его внешне любезное предложение и спуститься в крепость, как Гофлав очень быстро последует за ней, поскольку он наверняка затеял все это, просто чтобы выманить ее отсюда. Длинное, низкое здание Пирет Талме было невелико – всего три общие комнаты среднего размера, к каждой из которых примыкало с полдюжины помещений поменьше; в них помещались всего по паре коек и рундуков для одежды. Из трех этажей крепости два находились под землей. Если Джилл спустится вниз, а этот пьянчуга покинет пост и начнет приставать к ней, там отбиться от него ей будет труднее.

– Спасибо, но я сама подежурю, – вежливо ответила она и сделала шаг в сторону.

– Кой черт ты вообще торчишь здесь? За кем наблюдаешь? – Тон солдата резко изменился.

Джилл круто развернулась к нему, сверкнув голубыми глазами. Она и сама понимала, что вероятность появления врага ничтожно мала, но с ее точки зрения это не имело ровно никакого значения. Если пятьсот лет назад попытка вторжения была предпринята, значит, Береговая Охрана, эта элита из элит, должна быть готова к тому, что такое может повториться!

– Возвращайся-ка к своим приятелям, – сквозь зубы процедила она, стараясь, однако, сохранять спокойный тон. – Я считаю делом чести выполнить то, что мне поручено.

Гофлав насмешливо фыркнул и вытер грязную ладонь о перед своей красной форменной куртки.

– Ничего, скоро ты и сама поймешь, что все это чушь. Проходит год, потом два, три, четыре и…

– Не сомневаюсь, ей понятны твои истинные мотивы, Гофлав, – произнес уверенный голос за спиной солдата.

Джилл увидела незаметно подошедшего Константина Прессо, командира гарнизона Пирет Талме. Внешне он выглядел весьма эффектно: высокий и стройный, усы и эспаньолка аккуратно пострижены, окантованный красным голубой мундир сидит как влитой, с черной кожаной перевязи свисает внушительный меч – семейная реликвия. Ему было под тридцать, и своему продвижению по службе он был обязан тем, что задержал трех бандитов, ночью проникших в дом одного знатного человека. Что скрывать, впервые появившись в Пирет Талме и встретившись с ним, Джилл прониклась ощущением, что ей предстоит делать очень важное и ответственное дело.

Однако очень скоро ей стало ясно, что состояние боеготовности крепости – не более чем показуха и что, приняв командование над гарнизоном, командир Прессо, несмотря на всю свою внушительную внешность, быстро угодил в ту же ловушку, что и остальные ее товарищи.

Прессо смотрел прямо в глаза Джилл – он часто делал так.

– Но я уверен, что она откажется, – закончил он.

– Конечно.

Гофлав пробормотал что-то себе под нос и попытался прошмыгнуть мимо Прессо, но тот удержал его, схватив за руку.

– Однако уже поздно, – сказал Прессо, обращаясь к Джилл. – Или, может быть, мне следовало сказать «рано»? Твое дежурство вот-вот закончится.

– Оно продлится всю ночь, – огрызнулась Джилл.

– Всю ночь?

– Иначе здесь просто никого не будет. Все считают, что с заходом солнца их обязанности заканчиваются; те немногие обязанности, которые они берутся выполнять в течение дня.

– Успокойся, милая, – сказал Прессо.

Возможно, он, как командир, просто старался вести себя беспристрастно, но Джилл в его тоне почудилась снисходительность.

– Я хорошо изучила наши обязанности, – продолжала она. – Дежурство должно осуществляться круглосуточно. «Всегда бдительны, всегда настороже» – таков девиз Береговой Охраны, когда-то гордившейся своей миссией.

– И как же ты намерена проявлять свою бдительность? – спросил Прессо. – Думаешь, ты заметила бы корабль поври или плот с гоблинами, если бы он проскользнул мимо нас в залив, на расстоянии сотни ярдов от побережья?

– Я услышала бы их, – ответила Джилл.

Прессо фыркнул, а потом, не выдержав, рассмеялся.

– Скоро рассветет, – сказал он. – Иди в крепость, а то этот дождь доконает тебя.

Джилл начала было протестовать, но командир оборвал ее. Оставив дежурить Гофлава, он взял Джилл за руку и, легонько толкая ее вперед, повел к лестнице.

Они оказались под крышей, и, по правде говоря, Джилл обрадовалась, что дождь для нее кончился. Они спустились по ступенькам и прошли по коридору, мимо полуоткрытой двери; доносившиеся оттуда звуки не оставляли сомнений в том, что именно там происходит.

Наконец они добрались до общей комнаты верхнего уровня. Там сидели человек десять мужчин и две женщины, все вдрызг пьяные. Один мужчина танцевал на столе или, скорее, пытался делать это, одновременно раздеваясь под насмешки мужчин и довольные выкрики женщин.

Ни на кого не глядя, Джилл пошла вперед, к двери, где начиналась лестница, по которой она могла спуститься в свою комнату. Однако Прессо догнал ее у самой двери и взял за руку.

– Останься и повеселись с нами этой ночью, – сказал он.

– Это приказ?

– Конечно нет, – Прессо вообще-то был человек порядочный, не нахал. – Просто я прошу тебя остаться. Твое дежурство закончилось.

– «Всегда бдительны», – пробормотала Джилл сквозь стиснутые зубы.

Прессо вздохнул.

– Сколько времени такой скуки ты в состоянии вытерпеть? – спросил он. – Пойми, мы здесь одни, совсем одни, и так будет продолжаться без конца. В этом и состоит наша жизнь, и можно сделать ее либо приятной, либо превратить в пытку.

– Возможно, мы по-разному понимаем, что такое «приятная жизнь», – Джилл не сводила взгляда с открытой двери.

– Я готов сделать твою жизнь приятной, – ответил Прессо.

– Я могу идти?

– Я не могу приказать тебе остаться, но мне бы очень этого хотелось.

Плечи Джилл поникли. Мягкая настойчивость Прессо каким-то образом лишала ее сил действеннее, чем если бы он вел себя грубо.

– Я попала в армию не по доброй воле – так решил судья, аббат из Палмариса. – Прессо кивнул; кое-что по этому поводу ему приходилось слышать. – Но раз уж я оказалась здесь, хочется верить, что все это имеет смысл, а иначе вообще не стоит продолжать…