Текст книги "Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП)"
Автор книги: Роберт Элли
Соавторы: Жозеф Кессель,Терри Сазерн,Мэйсон Хоффенберг,Катрин Милле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)
– Подумать только, Кранкейт, наш великий бунтарь, человек, который дрочить хотел на решение Верховного суда, – и вдруг шокирован, словно кисейная барышня. – Он надел на Кэнди трусики. Кстати, это оказалось совсем непросто – у Данлэпа не было опыта по надеванию нижнего белья на молоденьких девочек, – так что вовсе не удивительно, что рука у него застряла под трусиками и так там и осталась.
– Господи! – раздраженно воскликнул Кранкейт. – Если вы собираетесь пихать в эту девочку палец при каждом удобном случае, то наденьте хотя бы р. п. (р. п. – сокращение от «розового проныры»; так врачи на своем профессиональном жаргоне называют тонкие резиновые перчатки, используемые гинекологами при осмотре пациенток в гинекологическом кресле).
Провозившись еще с полминуты, Данлэп все-таки освободил застрявшую руку.
– В конце концов, – проговорил он с обиженным видом, – я всего лишь последовал вашему совету: не подавлять своих порывов, чтобы они потом не терзали мне подсознание.
– Да, порывы не следует подавлять. Но все становится чуть сложнее, когда в дело вступает второй участник. Я же не говорил, что надо бегать по улицам, приставать к незнакомым женщинам и хватать их за гениталии.
– Но тут совсем другой случай! – воскликнул Данлэп. – Она без сознания; она ни в чем не участвует, она даже не знает, что происходит… а если мне это только на пользу, а ей нет никакого вреда, то почему бы и не…
– Так чего вы хотите? – прищурился Кранкейт. Доктор Данлэп задумчиво потеребил бородку.
– Давайте ее осмотрим, – предложил он. Кранкейт с отвращением представил себе, как они с доктором Данлэпом изучают голую девочку, как два оголтелых филолога – редкую рукопись.
– Какого черта, это всего лишь шика, – Данлэп лукаво подмигнул Кранкейту.
– Кто?
– Или шикса? Я не уверен, как это правильно произносится…. это на идише, означает девушка-нееврейка…
– Я не знал, – холодно отозвался Кранкейт.
Диалектизм Данлэпа – употребленный с благим намерением возжечь пламя дружбы, – возымел прямо противоположное действие. Да еще эта фразочка насчет гетто, подумал Кранкейт. Похоже, Данлэп зациклился на этой теме.
«Тема» – не совсем подходящее слово, чтобы описать чувства Кранкейта по поводу своей принадлежности к еврейской нации. Заживо содранная кожа, обнаженное, кровоточащее мясо – вот наиболее верные ассоциации. И если кто-нибудь в разговоре с Кранкейтом касался этого обнаженного мяса – вот как сейчас Данлэп, – для него это было, как будто ему ткнули пальцем в глаз.
Все было обставлено в виде дружеской шутки, как это чаще всего и бывает – когда нееврей, в настроении непомерной веселости и общительности, бросается еврейскими словечками (обычно – вульгарными), которые он где-то слышал и совершенно случайно запомнил. При этом он искренне полагает, что еврею будет приятно, что его собеседник кое-что понимает в культуре его народа. Но все происходит с точностью до наоборот. Еврей – легко возбудимый, обидчивый и ранимый – воспринимает подобные замечания как проявления неуважения и снисходительности.
Во всяком случае, Кранкейт воспринял это именно так. Мысль о духовном отцовстве Данлэпа – мысль сама по себе очень трогательная и, в общем-то, даже где-то привлекательная, – тут же утратила прежнюю привлекательность. Данлэп стал для него, как и всякий случайный прохожий на улице – незнакомец, а значит, враг.
Кранкейт ушел в дальний конец кабинета и уселся за стол. Он взял в руку стопку листов и сказал, уткнувшись в бумаги:
– Может быть, вы зайдете после обеда, доктор? А то у меня много работы.
Пока Данлэп перхал и кашлял, прочищая горло, Кранкейт смотрел на свой стол… и оторвался от этого увлекательно занятия лишь через пару минут после того, как за Данлэпом закрылась дверь. Потом он поднялся из-за стола и плавным змеиным движением скользнул к кушетке.
Глава 8
Кэнди медленно приходила в себя, возвращаясь к реальности. Реальность кружилась перед глазами яркими пятнами взвихренного света, а потом превратилась в острое, щекочущее покалывание в ягодицах. Кэнди сообразила, что она полустоит-полулежит на какой-то наклонной доске, а ее руки раскинуты в стороны и прикованы к этой доске за запястья. Она не видела, что происходит у нее за спиной, но тут она снова почувствовала укол, как будто кто-то воткнул иголку ей в задницу.
– Эй! – возмутилась она. – Прекратите немедленно!
– Ага, – произнес у нее за спиной хорошо поставленный мужской голос. – Стало быть, помогло… вот и славно!
Вывернув шею, Кэнди обернулась через плечо и увидела прямо перед собой черные трагические глаза того самого молодого доктора, в кабинет к которому она вломилась, когда искала регистратуру.
– Я попробовал привести вас в чувства с помощью акупунктуры, древней китайской иглотерапии, – объяснил он. – Сейчас я выну иголки. Вы только не дергайтесь.
Кэнди опустила глаза и с ужасом обнаружила, что ее ладная круглая попка вся утыкана серебряными иголками. И что самое странное: она их почти не чувствовала – но она залилась густой краской при одной мысли о том, что у нее за спиной сидит симпатичный молодой человек и вытаскивает иголки из ее голой задницы. Он что-то ей говорил, но Кэнди в своем смущении воспринимала только обрывки фраз:
– …вы очень долго не приходили в сознание… вышло случайно… вам по ошибке дали вдохнуть эфир… и я подумал, что можно попробовать акупунктуру… но я не был уверен, что выбрал правильные точки.
– Точки? – растерянно переспросила Кэнди. Она еще не оправилась после обморока и никак не могла сообразить, как она тут оказалась, и что, вообще, происходит.
– Ну, да! Понимаете, если просто натыкать иголок, куда попало – это ничего не даст. В человеческом теле есть определенные точки, отвечающие за различные функции организма – всего их 418, – и определенное расположение игл в комбинациях этих точек может ускорить или, наоборот, замедлить жизнедеятельность наших внутренних органов.
Интересно, подумала Кэнди, и где они располагаются, все эти точки, в таких же вот неприличных местах? Или все-таки – не только? Но вслух она ничего не сказала, потому что была занята другим: искала глазами свою юбку и трусики.
Кранкейт ослабил металлические зажимы и освободил Кэнди руки, – теперь Кэнди увидела, что эта конструкция представляла собой необычный наклонный операционный стол. Кэнди прошла через комнату, чтобы забрать с кушетки свою одежду. Она уже опустила руку, чтобы стыдливо прикрыть свое восхитительное потайное местечко, но потом рассудила так: в конце концов, он же врач и голых женщин он видел, наверное, тысячу раз – и если она сейчас станет перед ним скромничать, это, наверное, будет смотреться до ужаса глупо.
– А долго я пробыла без сознания? – Кэнди очень старалась, чтобы ее голос звучал уверенно и спокойно.
– Где-то с полчаса. А как вы теперь себя чувствуете? Потому что мне нужно, чтобы вы мне помогли. Я сейчас буду осматривать вашего папу, и ваше присутствие может быть очень полезным. Он так до сих пор и не вспомнил, кто он такой, и, может, когда он увидит вас, это как-то его подстегнет, и его амнезия пройдет.
– А вы думаете… его умственные способности восстановятся? – спросила Кэнди, внутренне сжавшись, потому что боялась услышать вполне определенный ответ.
– Трудно сказать. Я еще точно не знаю, какие именно области мозга повреждены и насколько серьезно. Собственно, я и собираюсь его осмотреть, чтобы все это выяснить. Конечно, мы делаем все возможное, но только время покажет, насколько все это серьезно. Но вы уверены, что вы сейчас в состоянии пойти на осмотр? Понимаете, вас это может расстроить.
– Да, я все понимаю, – сказала Кэнди, надевая трусики и юбку, и хотела еще добавить, что сейчас, когда она оделась, она себя чувствует значительно лучше, именно потому, что оделась, но потом поняла, что доктора Кранкейта это ни капельки не интересует. Она встретилась взглядом с Кранкейтом – взгляд у него был встревоженный и напряженный, – и подумала, злясь на себя: Господи Боже, о чем я думаю?! Нам сейчас надо о папе тревожиться, а не обо мне!
Она расправила блузку и решительно проговорила:
– Я готова, доктор Кранкейт.
Глава 9
Кэнди очень старалась не отставать от доктора Кранкейта, когда он шел по коридору решительным шагом, слегка наклонившись вперед, а его ястребиный нос рассекал воздух, словно ядерная боеголовка самонаводящейся ракеты средней дальности.
Она украдкой поглядывала на доктора и думала про себя, что вот они вместе идут на осмотр, и это, наверное, символично. Может быть, это ее судьба: быть рядом с ним? На взлете его медицинской карьеры и в минуты отчаяния, когда он будет терзаться мучительными сомнениями и ему станет казаться, что все его усилия не дадут никаких результатов, – она будет рядом, и пойдет с ним вместе, плечо к плечу, вот как сейчас, на очередное сражение с Врагом, и поддержит его, и утешит, если ему будет трудно, и отдаст ему все тепло своей женственности.
Кэнди Кранкейт, проговорила она про себя, и сердце забилось в горько-сладком восторге – да, она станет его женой! Все ее грезы о будущем, все размышления о том единственном и неповторимом… каким будет этот мужчина, любовь всей ее жизни, который разбудит в ней женщину… и вот однажды, в самый что ни на есть обыкновенный день, она открывает дверь и видит мужчину… и понимает, что это он. Вот так все просто.
И это значит, что и она, в свою очередь, тоже откроет в нем скрытый потенциал, хотя он, конечно, об этом еще не знает. И то, что Кранкейт еще ничего не почувствовал, что он пока не увидел, что они предназначены друг для друга самой судьбой, и что у них будет большая – большая-большая – любовь… от этого Кэнди любила его еще больше. Бедный мой, бедный, думала она, он пока еще не понимает, как сильно я ему нужна. Такой хороший, и такой глупенький… как все мужчины. Кэнди едва не рассмеялась вслух. Вот он, идет рядом с ней, весь поглощенный мыслями о работе, и пока еще даже не представляет, что у него в сердце уже поселилась любовь. Любовь, предначертанная судьбой. Ей хотелось его ущипнуть или игриво пихнуть локтем в бок, чтобы пробиться сквозь это нелепое – и такое мужское – бесчувствие. Но она понимала, что не стоит торопить события, да и вообще, сейчас его лучше не отвлекать. Сейчас он будет осматривать ее отца, и ему надо сосредоточиться.
Бедный папа, подумала Кэнди. И это все я виновата! Ну, то есть, если б не я… если б не я…
Кранкейт резко свернул в боковой коридор, и Кэнди даже слегка опешила от неожиданности, потому что увидела там такое… такое…
Коридорчик был маленький, в смысле, короткий, и выводил к лестнице вниз, и где-то на полпути к лестнице, прямо на полу, растянувшись на животе, лежала какая-то пожилая женщина.
Услышав шаги, тучная женщина с трудом поднялась на колени и принялась яростно натирать пол мокрой щеткой. Надо думать, она прилегла отдохнуть на минуточку, и тут как раз вошли Кранкейт и Кэнди. Когда они подошли ближе, женщина подняла голову и взглянула на Кэнди с такой неприкрытой злобой, что та едва не запнулась. Но Кранкейт спокойно прошел мимо и даже сказал, обращаясь к уборщице:
– Добрый день, Одри.
Одри, однако, демонстративно отвернулась, как бы давая понять, что она не то что здороваться – видеть их не желает, и что-то сердито пробормотала себе под нос. Она продолжала яростно натирать пол и даже и не подумала остановиться, чтобы их пропустить, так что Кэнди пришлось перешагнуть через ее вытянутую руку. Но как только они прошли, толстая тетка схватила ведро с мыльной водой и выплеснула чуть ли не половину прямо под ноги Кэнди…
А Кэнди как раз смотрела на Кранкейта, пытаясь понять, как он отнесся к такому явному проявлению недружелюбия. Судя по всему, его это нисколечко не задело. Он, похоже, вообще не заметил, что его, в сущности, обхамили… но она не успела додумать последнюю мысль, потому что предательский мыльный поток уже добрался до ее высоких каблучков, и она поскользнулась. Кэнди с ужасом осознала, что падает – причем, скорее всего, упадет на лестницу и скатится вниз по ступенькам, хорошо, если шею себе не свернет, – и в это мгновение громкий, раскатистый смех, от которого кровь стыла в жилах, разорвал больничную тишину.
Звуки этого жуткого смеха все-таки вырвали Кранкейта из глубокой задумчивости. Он увидел, что происходит, и успел подхватить Кэнди в самый последний момент, когда она уже падала в пустоту. Он обернулся и с отвращением взглянул на уборщицу, «Одри», которая даже и не пыталась скрывать своего злорадства и продолжала смеяться.
– Господи! – прошептала Кэнди, когда они благополучно спустились по лестнице, и дородная тетка-уборщица уже не могла слышать их разговор. – Это кто?
– Эээ? – Кранкейт, похоже, уже позабыл о случившемся.
– Эта женщина… которая мыла полы. Это кто?
– Ну, просто женщина, которая мыла полы, – голос у доктора Кранкейта был спокойным и ласковым, как у психоаналитика, обращающегося к нервному, легко возбудимому пациенту.
– Да, но вы назвали ее «Одри».
– А как мне еще ее называть, если ее так зовут? – теперь в его голосе появилось легкое раздражение.
– Вот я об этом и говорю. Кажется, вы ее знаете… ну, то есть, знаете, кто она. Какая-то она странная, такая…
– Самая обыкновенная. Не вижу в ней ничего странного. Равно как и в том, что я знаю, как ее зовут. Я тут, в больнице, почти всех знаю по имени.
Похоже, он начинал сердиться, и Кэнди дипломатично решила, что эту тему лучше оставить. Бедный мой, бедный, такой сердитый, подумала она. Просто он слишком много работает, нервы уже на пределе.
Дядя Джек – с головой, забинтованной так, что даже лица было почти и не видно, – возлежал на подушках, точно восточный паша, и смотрел на своих молоденьких посетителей с кроткой улыбкой.
– Я привел Кэнди, – сказал молодой человек.
– Кэнди? Я знал одну девочку Кэнди, – мечтательно проговорил дядя Джек. – И она прямо вылитая та девочка… словно сестра-близняшка.
Перед тем, как войти в палату, Кранкейт объяснил Кэнди, что психическое состояние пациента на данный момент можно определить как «отделенный разум». Это когда человек перестает понимать, кто он такой и как все устроено в мире, даже на самом элементарном уровне. Ее отец потерял память, и его подсознание и его «я» – наиболее важные факторы для сохранения способности к рациональному мышлению – сейчас как бы стерлись. Он, может, и воспринимает, что происходит вокруг, но вряд ли осознает. Он потерял всякое ощущение себя, и поэтому лишь принимает сигналы и образы – как фотокамера или микрофон.
Так что Кэнди была подготовлена. Но ей все равно стало грустно и страшно, когда дядя Джек сказал, что она напоминает ему себя самое.
– Но, папа, – она очень старалась, чтобы у нее не дрожал голос, – это же я, Кэнди!
Дядя Джек вроде бы и не понял, что сказала ему Кэнди – он смотрел на Кранкейта и улыбался ему, как будто ждал ответа именно от него.
Кранкейт достал блокнот и ручку и записал: «агоническое подсознание». Он тоже улыбался, но не так, как его пациент. Он улыбался, довольный, потому что он занимался своей работой, погружался в свою стихию: он был как знающий оператор за сложным пультом, и сейчас ему предстоит разобраться, какие цепи работают нормально, а какие – нет. Он осторожно взял руку дяди Джека, положил ее поверх одеяла и раздвинул ему пальцы пошире.
– Где у вас большой палец? – спросил он. Благостная улыбка дяди Джека тут же застыла, превратившись в натянутую гримасу.
– Где большой палец? – терпеливо повторил молодой доктор.
Дядя Джек озадаченно уставился на свою руку. Потом неуверенно приподнял средний палец.
– А где тогда средний палец?
На этот раз дядя Джек приподнял мизинец.
– Безымянный? Вообще ничего.
– Мизинец?
Дядя Джек вновь поднял средний палец. Кранкейт протянул руку и прикоснулся к большому пальцу дяди Джека.
– Это какой палец? – спросил он. Дядя Джек радостно заулыбался.
– Вы знали, вы знали, – сказал он восхищенно. Кранкейт прикоснулся к его мизинцу.
– А это какой?
– Мизинчик! – отозвался пациент с неподдельным восторгом. – Я знаю, я знаю!
Кэнди едва не расплакалась. Бедный папа, подумала она, и это все я виновата, только я…
– Где у вас правая рука? – спросил Кранкейт.
– Наверное, вот, – сказал дядя Джек, – поднимая левую руку. – Что-то я как-то совсем запутался.
– А где левая?
Дядя Джек пристально уставился на свою руку, но ничего не сказал.
– Где у вас левая нога?
Дядя Джек пошевелил мизинцем на левой руке.
– Вы уверены, что это нога?
Дядя Джек оттопырил мизинец на правой руке.
– Где у вас большой палец на правой руке?
– Совсем я запутался, – повторил дядя Джек и указал на свою левую руку, потом – на правую, потом – на левую ногу Кранкейта. – Как-то все с ними сложно, – признался он. – Никак не могу разобраться.
Кранкейт достал из карманов целый набор разнородных предметов – весело насвистывая в процессе – и разложил их на тумбочке у кровати. Потом указал пальцем на каждый и назвал его, четко и внятно.
Дядя Джек наблюдал за ним очень внимательно: однако когда доктор Кранкейт попросил его показать спички, он показал карандаш. Когда доктор Кранкейт показать зажигалку, он показал перочинный нож. Когда доктор Кранкейт показать жевачку, он показал жевачку, но тут же схватил ее, развернул и поспешно отправил в рот. Когда доктор Кранкейт показать карандаш, он опять показал жевачку…
– У меня рука поднята или опущена? – спросил Кранкейт и поднял вверх левую руку, а правой принялся что-то записывать у себя в блокноте.
– Наверное, поднята… хотя я не уверен.
– Поднята – это значит вверх. Где у нас потолок?
Дядя Джек поднял глаза к потолку.
– Он вверху? – спросил Кранкейт.
– Да, пожалуй, вверху.
– А где пол?
– Вон там, внизу.
– А потолок вверху или внизу?
Дядя Джек пару секунд помолчал и сказал:
– Я сдаюсь.
Кранкейт задумался, соображая, как пробудить в пациенте желание сотрудничать, но не успел ничего сказать, потому что дверь неожиданно распахнулась, и в палату ввалился кругленький толстощекий дядечка в сопровождении двух женщин.
Кэнди в изумлении вскочила со стула: это была тетя Ида с мужем Лютером, и вместе с ними – весело размахивая букетом тюльпанов – тетя Ливия собственной персоной!
– Всем привет! – тетя Ливия положила цвету дяде Джеку на грудь и игриво потрепала его по щеке. – Мы вот пришли, чтобы немножечко развеселить нашего приболевшего мальчика!
Ида и Лютер, явно желая отмежеваться от неуместной веселости тети Ливии, скромно топтались в сторонке, как бы давая понять, что они тут ни при чем. Но потом все-таки подошли к постели больного.
– Ну, ты как, Сидней? – спросил Лютер. – Нормально?
Тетя Ида, сухопарая, бледная, мрачная, во всем черном, молча смотрела на брата этаким скорбным взглядом.
Дядя Джек ласково улыбался им всем. Он ни капельки не возражал, если людям хотелось назвать его «Сиднеем», или «папой», или как-то еще. Но поскольку для них он был «Сиднеем» и «папой», а настоящий Сидней Кристиан в данный момент пребывал в помрачении рассудка, да и вообще находился сейчас непонятно где, «дядя Джек» стал «Сиднеем» и «папой», и на этом весь сказ.
Ливия обернулась, чтобы поздороваться с Кэнди, и только теперь заметила доктора Кранкейта, который с момента прихода нежданных гостей не произнес ни слова.
– А! – сказала она. – Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь.
Доктор Кранкейт раздраженно скривился. Он взглянул на часы, делая вид, что вообще не замечает нахальную Ливию.
– Сейчас у меня консультация, – сказала он вполголоса, обращаясь исключительно к Кэнди. – Но я вернусь сюда сразу, как только закопчу. – Он пробормотал, глядя на дядю Джека. – Жалко, конечно… мы еще даже не перешли к цветам и звукам.
– А это еще что за еврейчик? – громко спросила Ливия еще до того, как Кранкейт закрыл за собой дверь.
– Господи, тетя Ливия! – вспыхнула Кэнди. – Вы хоть иногда можете… помолчать?!
– Помолчать? – переспросила Ливия с искренним недоумением.
– Кэнди права, – сказал Лютер. – Это было бестактное замечание, и он наверняка все слышал. Ты что, не могла подождать, пока он не уйдет?
– О Господи! – тетя Ливия театрально вдохнула, закатив глаза. – Как вы все любите придираться к словам. Мне теперь что, и слова сказать нельзя?! Или вы думаете, что у Сида поднимется настроение, если мы будем просто сидеть и молчать, как этот угрюмый еврейский доктор?
Тетя Ида, которая ставила тюльпаны в вазу на тумбочке, тяжко вздохнула и переглянулась с мужем, с выражением бесконечного терпеливого смирения – после исчезновения Джека Ливия стала совсем уже невыносимой…
– Бедняжка Сид, – продолжала Ливия. – Он, наверное, умирает со скуки. Лежит, бедолага. Заняться нечем, разве что стены разглядывать. – Она залезла в шуршащий пакет с эмблемой авиакомпании «Пан-Американ», который был у нее с собой. – Ладно, посмотрим, чем его можно развеселить.
Ида и Лютер неодобрительно нахмурились, услышав характерный звук звякающих друг о друга бутылок, но дядя Джек, который до этого полулежал на кровати, заинтересованно встрепенулся и принял сидячее положение.
– Я думаю, рюмка бурбона мне бы пе пометала, – заявил он убежденно.
– Никакого бурбона, дружище, – заговорщески подмигнула ему тетя Ливия, доставая из пакета две бутылки. – Шнапс! Настоящий! Тирольский! Пробирает до самых жабр!
– Нет, Ливия, правда, – встревожено запыхтел Лютер. – Ты, вообще, соображаешь, что делаешь?!
– А что тут такого?! – тут же взвилась тетя Ливия. – Что ж теперь человеку и выпить нельзя? Никто же не собирается напиваться. Кстати, может, мы все тоже хлопнем по маленькой? Вы как? Ида? Тебе со льдом или просто? Слушай, Кэн, может, поищешь тут где-нибудь лед?
Кэнди чуть не плакала от злости.
– Это… это неслыханно, – она в ярости топнула ножкой.
– Да нет, почему же, – рассудительно проговорил дядя Джек. – Вряд ли мне повредит одна рюмочка, – и он строго взглянул на Кэнди, как бы давая понять, что возражения не принимаются.
Тетя Ливия принесла с собой и стаканы, и сейчас сооружала импровизированный бар на больничном столике на колесах.
– Да, Кэн, пожалуйста, сделай нам одолжение. Принеси лед, – сказала Ливия. – И побыстрее!
А то нашему храброму мальчику нужно скорее принять лекарство. В общем, поторопись.
Кэнди выбежала из палаты, хлопнув дверью.
Она понятия не имела, куда идти и что делать, и поэтому просто пошла, не разбирая дороги, по больничным коридорам… На самом деле Кэнди хотела разыскать Кранкейта, вот только она совершенно не помнила, как вернуться к нему в кабинет – и, вообще, она, кажется, заблудилась в лабиринте проходов и лестниц.
Завернув за угол, она оказалась в очередном длиннющем коридоре. Она вроде бы тут уже проходила? Этот новый коридор ничем не отличался от всех предыдущих. Кэнди чувствовала себя абсолютно беспомощной, и от этого ей хотелось расплакаться. На самом деле она уже чуть не плакала. И вдруг дверь, что слева, резко распахнулась. Огромная красная лапа схватила Кэнди за руку и втащила ее в комнату…
То есть, не в комнату, а в тускло освещенную кладовку без окон, заставленную швабрами, щетками и ведрами… Кэнди испуганно замерла, буквально оцепенев от страха и не смея взглянуть на того, кто так яростно затащил ее в это зловещее место.
Одри, толстая злая уборщица, привалилась спиной к двери и молча смотрела на Кэнди. Просто смотрела и все.
– Ты уж меня извини, – вдруг сказала она, – если я дернула слишком сильно.
Да уж, дернула. Рука у Кэнди болела, и она принялась осторожно растирать больное место, тихо радуясь про себя, что эта кошмарная тетка просто с ней разговаривает – она-то боялась, что ее сейчас будут убивать.
– Я хотела с тобой поговорить, – призналась Одри.
– Ага, – Кэнди нервно кивнула.
– Собственно, вот: ОСТАВЬ В ПОКОЕ МОЕГО МАЛЬЧИКА!
– Кого оставить в покое? Боюсь, я вас не понима…
– Да что ты?! – перебила ее уборщица. – Я тебя видела со своим Ирвингом! Я видела, как ты на него смотрела…
Кэнди ошеломленно уставилась на эту дородную седовласую женщину.
– …как голодная мышь на кусок колбасы!
– Ирвинг – ваш… «мальчик»?
– Оставь его в покое! ОСТАВЬ МОЕГО МАЛЬЧИКА!
– Вы хотите сказать… то есть, вы – миссис Кранкейт… его мама?!
– Да, я его мама. Но я не миссис Кранкейт. «Кранкейт» – это Ирвинг придумал такую фамилию, а то настоящая наша фамилия ему не нравится.
– Придумал? А какая у вас настоящая фамилия?
– Семит, – сказала уборщица. – Миссис Сильвия Семит.
Кэнди все понимала. Можно представить, каково было Кранкейту в детстве с таким-то именем – «Ирвинг Семит». Да и в институте, наверное, не лучше. Но, с другой стороны, имя – это не так уж и важно! И она постарается сделать так, чтобы он это понял. Она покажет ему, в свое время, что она совершенно не против стать «Кэнди Семит». Даже наоборот, она будет этим гордиться.
– Ирвинг сменил фамилию, потому что он очень чувствительный мальчик, – не без гордости проговорила уборщица.
– Ничего не понимаю. Почему тогда вы… – Кэнди умолкла на полуслове, растерянно глядя на грязный рабочий халат миссис Семит.
– Вы вот об этом? – мама Ирвинга с презрением указала глазами на швабры и ведра.
– Ну… да.
– Чтобы держаться поближе к моему мальчику.
– Но… но… – Кэнди беспомощно оглядела кладовку.
– Мой сын Ирвинг, он гений, – напомнила ей миссис Семит. – И мне хочется быть рядом с ним, чтобы видеть его… каждый день. У него в кабинете не посидишь, я знаю. Его это «смущает», да и перед пациентами неудобно – что матушка вечно торчит поблизости. Я все понимаю.
– И вы устроились на эту работу, чтобы… чтобы быть рядом с сыном?
– Все верно. И никто даже не знает, что я его мама… но тебе я сказала, потому что хочу, чтоб ты оставила моего Ирвинга в покое. Он не для таких вот девиц!
Кэнди смутилась и отвела глаза, приготовившись к самому худшему. Наверняка мама Ирвинга тоже слышала всю историю про нее и про… ну, в общем, про то, что случилось, и сейчас она будет ее оскорблять и клеймить, как ее оскорблял и клеймил доктор Данлэп.
Но та вдруг замолчала. Она замерла, приложив ухо к стене, и, казалось, прислушивалась к чему-то…
Потом она вдруг метнулась к полке, где лежали запечатанные бруски мыла и стояли флаконы с моющей жидкостью. Одним суетливым движением она сдвинула эти бруски и флаконы в сторону, и за ними обнаружилась узкая скользящая панелька в стене. Мама Ирвинга обернулась к Кэнди, приложив палец к губам – мол, ни звука, – отодвинула панельку и приникла к открывшейся щели. Через пару секунд она вновь повернулась к Кэнди.
– Вот он, мой мальчик! – прошептала она в экстазе.
Кэнди подошла ближе и тоже заглянула в щель, которая, видимо, изначально предназначалась для кинопроектора. Там был большой зал, устроенный по принципу амфитеатра. В зале не было никого, кроме доктора Данлэпа, который сидел внизу, в круге яркого света в центре «сцены», и Кранкейта, который стоял на самом верху, у последнего ряда сидений, так что его было почти и не видно в полумраке.
Голову доктора Данлэпа сжимало какое-то странное приспособление наподобие обруча, с электродами, закрепленными на висках, и проводами, что шли от обруча к небольшому экрану с флюоресцирующим покрытием, установленному непосредственно перед ним, на расстоянии в два-три фута. По экрану бежали какие-то ломаные линии – видимо, отображавшие длину волн электрических импульсов мозга, – а сам Данлэп сидел, чуть подавшись вперед, и смотрел на них, как завороженный, широко распахнутыми глазами.
– Ну что, начнем? – обратился к нему Кранкейт, поднеся ко рту небольшой мегафон.
– Начнем! – отозвался Данлэп, почти не разжимая губ.
– Готовность номер один. Подтвердите.
– Есть готовность номер один.
Кранкейт наклонился вперед, пристально всматриваясь в экран и мерцающий пульт перед ним, и снова поднес к губам мегафон.
– Начинаю обратный отсчет! Вы готовы?
– Готов.
Кранкейт принялся отсчитывать секунды, глядя на часы у себя на руке:
– 8… 7… готовность номер один… 6… полная готовность… 5… А… пошел!.. 3… 2… 1! Готовность номер два. Подтвердите. – Теперь он кричал в полный голос. Было видно, что оба доктора увлечены, словно дети, играющие в волшебников.
– Есть готовность номер два.
– Начинаю обратный отсчет! Вы готовы?
– Готов.
– Готовность номер два! – выкрикнул Кранкейт и начал отсчет. Его голос звучал как-то странно, слегка механически – словно он проходил сквозь динамики радиотрансляционной сети.
– 100… 99… 98… 97… 96… 95… 94… 93… 92… 91… 90… 89… 88… 87… 86… 85… 84… 83… 82… 81… 80… 79… 78… 77… 76… 75… 74… 73… 72… 71… 70… 69… 68… 67… 66… 65… 64… 63… 62… 61… 60… 59… 58… 57… 56… 55… 54… 53… 52… 51… 50… 49… 48… 47… 46… 45… 44… 43… 42… 41… 40… 39… 38… 37… 36… 35… 34… 33… 32… 31… 30… 29… 28… 27… 26… 25… 24… 23… 22… 21… 20… 19… 18… 17… 16… 15… 14… 13… 12… 11… 10… 9… 8… 7… 6… 5!.. 4!.. 3!.. 2!.. 1… МАСТУРБАЦИЯ!
Кэнди сперва не поверила своим глазам. Когда отзвучало последнее эхо громогласной команды Кранкейта, Данлэп… ну, в общем, понятно. Где-то через минуту Кэнди оторвалась от щели в стене и проговорила упавшим голосом:
– Я, пожалуй, пойду. А то у меня голова разболелась.
– И не забудь, что я тебе говорила, – мама Кранкейта злобно уставилась на нее. – Оставь Ирвинга в покое!
Кэнди медленно побрела по лабиринту больничных коридоров, пытаясь найти дорогу обратно к папиной палате. По пути она размышляла обо всех неприятных странностях, что случились с ней за сегодня: кошмарная сцена в приемной, разговор с миссис Семит и теперь еще эксперимент в амфитеатре. Она знала о необычных теориях доктора Кранкейта (от той медсестры, что подсказала ей, как пройти в регистратуру), но одно дело – знать, а другое – увидеть своими глазами, как все это происходит на практике. Для нее это стало большим потрясением. Кэнди была смущена, озадачена и растеряна – и плюс к тому она страшно устала. Она вытерла мокрый лоб носовым платком. Ей хотелось скорее добраться до стула и сесть…
Прошло еще две-три минуты, Кэнди уже начала отчаиваться, но тут громкий смех, донесшийся из одной из палат, подсказал ей, куда идти.
Она открыла дверь и ошарашено замерла на пороге. Зрелище было и вправду не для слабонервных: дядя Джек и Лютер лихо отплясывали на пару какой-то дикий, первобытный танец.
«Папа» встал в постели и теперь вполне бодро скакал по палате в своем банном халате и тюрбане из бинтов, подражая ритуальным пляскам североамериканских индейцев. Лютер, видимо, изображал из себя танцора эстрадного шоу с элементами фарса – он то и дело закладывал руки за спину и совершал неприличные движения тазом. Он снял пиджак и рубашку и остался теперь в одной майке. Тетя Ливия от души хохотала, глядя на этого кругленького лысенького коротышку, который выделывал этакие кренделя – не очень умело, но зато с большим воодушевлением. Собственно, этот заливистый смех Кэнди и услышала из коридора.
