Текст книги "Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП)"
Автор книги: Роберт Элли
Соавторы: Жозеф Кессель,Терри Сазерн,Мэйсон Хоффенберг,Катрин Милле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)
– Это уже слишком, – возмутилась одна из женщин, – вот так не заметить ребенка! «Святой» он там или нет, я не знаю, но грубиян он изрядный!
– Да какой он святой, просто чокнутый старикашка! – заявил отец девочки и принялся успокаивать обиженного ребенка: – Ничего, Дорин, ты не огорчайся. Это был плохой дядя!
Кэнди ужасно взбесили эти придурки-туристы, которые ничегошеньки не понимают, а только тупо глазеют на храмы и на святых мудрецов.
– Они пишут в рекламных проспектах, что рады туристам, – принялся разглагольствовать кто-то из американцев, – что тебя в их стране ждет самый теплый прием, и вот ты сюда приезжаешь и вкладываешь свои кровные доллары в их паршивую экономику… и что получается? Какой-то занюханный нищий тебе откровенно хамит. Хамства, простите, мне и в Нью-Йорке хватает! А за такое, вообще, морду бьют!
– Да ладно, Том, – примирительно проговорила его жена, прикоснувшись к его руке. – Это же просто невежественный старик. Что он, вообще, понимает?! Ты же видел, как он отказался от денег?
– Старик, не старик – учиться, оно никогда не поздно! Я так думаю, у него не все дома.
Кэнди хотелось схватить святого в охапку и бегом бежать к храму. Подальше от этих людей. Но, к счастью, туристы оставили старика в покое и свернули в живописный проулок.
– Сегодня утром мы видели этот индусский фокус с веревкой, – сказала одна из женщин, – маленький мальчик поднялся по веревке вверх, прямо в небо, и исчез из виду – Господи Боже, он, наверное, месяц не мылся! У меня в голове не укладывается, как там можно: чтобы дети ходили такие грязные. Куда смотрят родители?!
– А тут на улице есть один парень, так вот, он утверждает, что у него есть настоящий «ковер-самолет», – сказал, попыхивая сигарой, толстый мужчина в широченной футболке «в цветочек», – кстати, он предлагает по шесть рупий за доллар. Я сам не особенно одобряю черный рынок, то есть, вообще его не одобряю, но со здешними ценами… что еще остается делать. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Кэнди в отчаянии заломила руки – от таких разговоров ей стало тоскливо и грустно. Оставалось надеяться, что святой ничего не слышал, и поэтому не расстроился из-за их тупости и невежества, этих туристов. Ей хотелось расцеловать его или еще как-нибудь подбодрить, но она не знала, как он это воспримет, и поэтому просто пошла за ним следом.
До храма оставался всего квартал, но святой мудрец шел так медленно – так мучительно медленно, – что они добрались до ступеней храма лишь через час. И тут, к удивлению Кэнди, святой развернулся, подобно улитке, встретившей непроходимое препятствие, и пошел обратно. Выходит, он шел не в храм! Ой, батюшки, подумала Кэнди, и как раз в это мгновение храмовые часы пробили три, и она вспомнила, что у нее назначена встреча с представителем турагентства – ей еще надо было решить вопрос с поездкой в Тибет, – и бегом побежала обратно в офис American Express.
Уже через неделю Кэнди была в Лхасе, священном центре Тибета. Работники местного отделения American Express помогли ей устроиться и нашли жилье – крошечную комнату на чердаке. Хозяйка каждое утро кормила девочку горячим завтраком – овсяной кашей – в обмен на два часа работы, так что Кэнди пришлось освоить древнюю прялку и научиться прясть шерсть яков.
Дом, куда поселили Кэнди, стоял совсем рядом со знаменитым храмом Дзен-Дова, и Кэнди ходила туда каждый день для медитаций. Она садилась перед гигантской статуей Будды и погружалась в просветленные размышления, фокусируя внимание на кончике носа статуи.
В тот день было пасмурно. Когда Кэнди собралась идти в храм, небо над Лхасой совсем потемнело и приобрело синевато-серый оттенок. Кэнди помедлила на ступенях храма, любуясь на горы с белыми шапками снега на фоне этой клубящейся серости. Она подумала про себя, что в этом есть некая аллегория – ослепительно белые пики надежды в хмуром мире, грозящем бедами и неприятностями. Кэнди ужасно нравилась ее новая жизнь. Ей было так радостно и легко, что она закружилась на месте прямо на крыльце храма. Она по-прежнему носила то самое платье, которое ей выдали у «Молодых и трудолюбивых», и когда она закружилась, платье надулось, как колокол, и чуть приподнялось, так что стали видны восхитительные коленки – и даже бедра. И только потом Кэнди заметила, что в самом дальнем конце крыльца, в уголке, сидит тот самый святой из Калькутты. Но как он добрался до Лхасы?! Неужели пешком?! Вполне вероятно, если судить по его внешнему виду: весь в засохшей грязи, дерьме и золе… волосы слиплись в жесткую корку…
Кэнди ни капельки не сомневалась, что он пребывает на вожделенном шестом этапе на пути к духовному просветлению. Она сама еще только-только вступила на этот путь, и поэтому продолжала следить за собой, каждый день мылась и переодевалась в чистое – у нее было семь одинаковых платьев от «Молодых и трудолюбивых». Она замерла, глядя на святого в трепетном благоговении, а тот – точно так же, как и в Калькутте, – совершенно не замечал ее присутствия, ни сейчас, ни минутой раньше, когда ее радостное кружение приоткрыло кусочек обольстительного бедра.
А потом полил дождь. Святой сидел на самом краю крыльца, лишь частично под крышей, так что капли дождя падали прямо на него. Кэнди представилось, как дождь смывает его священную корку грязи, и от этой мысли ей стало нехорошо. Несмотря на врожденную робость, она бросилась к старику, подхватила его под мышки и потащила ко входу в храм. Он был худой и совсем не тяжелый. К тому же он не сопротивлялся, так что она безо всяких помех затащила его внутрь, усадила на пол перед статуей Будды и сама села рядом.
Усадив святого, Кэнди тут же погрузилась в медитацию, как обычно, сосредоточив внимание на кончике носа священного Будды. Ей было так хорошо… всю жизнь она была постоянно кому-то нужна… в основном – кому-нибудь из парней… и вот она, наконец-то, нашла того, кто был нужен ей… Будда! И все же, именно потому, что раньше она была постоянно кому-то нужна (за исключением папы!), в ее устремлении к Будде было что-то такое… незавершенное, что ли… и смутно обидное. Вот если бы и она тоже была нужна Будде! Хотя Кэнди, конечно же, понимала, что это глупость – и что со временем она это преодолеет. Но сейчас она мысленно обращалась к Будде как к человеку. И воспринимала его как человека. Она называла его про себя «мой большой друг». Кэнди украдкой взглянула на святого, что сидел на полу рядом с ней. Он был полностью погружен в себя и не замечал ни ее, ни Будды – смотрел в одну точку прямо перед собой, наверное, прозревая вечность, – а дождь отчаянно барабанил по крыше, и оглушительные громовые раскаты сотрясали землю, так что казалось, что стены храма дрожат, словно при землетрясении.
Кэнди вернулась к своим размышлениям, снова сосредоточив внимание на кончике носа Будды и пытаясь вложить в него всю свою медитативную силу, пусть даже ее, этой силы, было всего ничего – и тут случилось совсем уже фантастическое событие: невероятный грохот как будто расколол землю, и слепящая вспышка огня осветила высокий купол, и все вокруг задрожало и принялось осыпаться и рушиться, словно настал конец света, – в храм ударила молния! Гигантская статуя Будды качнулась, на миг зависла над ними, а потом накренилась, как будто в замедленной съемке, и начала падать.
Статуя упала на пол с оглушительным грохотом и разлетелась на миллион осколков. И хотя она падала прямо на Кэнди и святого мудреца, случилось еще одно чудо – они оба не пострадали, разве что их немного присыпало каменной крошкой. Волна от удара бросила их друг на друга, вернее, святой повалился на спину, а Кэнди упала на него сверху, плашмя и теперь лежала на нем, прижатая обломками статуи. Положение было донельзя неловким, поскольку платье на Кэнди задралось при падении выше талии, а ее потайное местечко прижалось прямо к детородному органу отрешенного мудреца. Она попыталась слезть со святого, но у нее ничего не вышло – зато ее ерзание разбудило тот самый орган, столько лет продремавший в бездействии, так что он, образно выражаясь, воспрянул ото сна и прорвался сквозь ветхую ткань набедренной повязки! Ой, мамочки, подумала Кэнди, когда поняла, что происходит. А происходило вот что: тугой воспрянувший член святого сам собой проскользнул в ее сладкую ямку. Она обернулась через плечо, чтобы посмотреть, что мешает ей сдвинуться с места. Оказалось, что это большой осколок статуи, который каким-то чудом не пришиб ее насмерть, а лишь слегка придавил; он держался в шатком равновесии и, казалось, вот-вот соскользнет, – и как только Кэнди об этом подумала, он действительно соскользнул. Причем, это был не просто осколок, а осколок лица возлюбленного Будды – а именно, его нос! И что самое поразительное, он воткнулся Кэнди между ягодиц, прямо в ее ладную попку!
– Ой, мамочки! – Кэнди попыталась сдвинуться чуть вперед, но все закончилось тем, что воспрянувший член святого еще глубже вошел в ее тугую сладкую дырочку.
Удар молнии пробил большую дыру в крыше храма, и безудержный летний дождь пролился внутрь сплошным потоком. Он намочил кончик носа Будды, и эта влага сыграла роль смазки, так что тот еще глубже вошел Кэнди в попку, такую сочную, аппетитную и стыдливую – теплый и влажный нос Будды, любимое сосредоточие ее медитаций! Не сказать, чтобы это было совсем неприятное ощущение. Даже наоборот. И вот тогда-то она поняла – и озарение было, как удар молнии, что расколол крышу храма, – что, вот где чудо из чудес, она тоже была нужна Будде! Она вздохнула, принимая этот нежданный дар, прекратила ерзать и стыдливо сжимать ягодицы, и полностью отдалась своему обожаемому кумиру. Она завела одну руку за спину и принялась гладить его каменную щеку, одновременно выполняя упражнение номер четыре – и только потом, где-то через минуту, она поняла, что эти движения отражаются самым что ни на есть возбуждающим образом на «ситуации» с ее медовым горшочком, так что член святого мудреца ходит в ней взад-вперед, как поршень, и она быстренько обернулась к нему, и хотела сказать, что все определенно не так, как оно представляется, и что его это никак не касается, но когда она увидела его лицо, она потеряла дар речи – потому что теплый дождь смыл корку грязи с лица святого, и она стало чистым, умытым и… таким знакомым. Глаза святого горели огнем, член уже содрогался в сладостных спазмах, тело выгнулось в беспощадном экстазе, и голос Кэнди прозвенел, словно серебряный колокольчик, в полуразрушенном храме, и в этом голосе перемешались самые противоречивые чувства: – ОЙ, МАМОЧКИ – ЭТО ЖЕ ПАПА!
Примечания
1
«Она не сознавала, какая добродетель была в том преступлении, за которое так себя корила». Вольтер. «Простодушный».
2
Состояние психики, при котором человек способен испытывать сексуальное возбуждение от определенных запахов.
Роберт
Элли
Последнее танго в Париже
«Последнее танго в Париже» – роман американского прозаика Роберта Элли, произведший впечатление разорвавшейся бомбы из-за откровенно-эротических сцен. Центральная тема книга – непобедимая страсть, захватывающая человека, лишающая его способности мыслить и рассуждать. Книга написана автором по его (совместному с Ф. Аркалли) сценарию и вышла в свет одновременно с фильмом Б. Бертолуччи с Марлоном Брандо и Марией Шнайдер в главных ролях. В свете сокрушительного успеха фильма роман Элли был безоговорочно причислен к классике жанра.
Глава первая
Ослепительное зимнее солнце, запутавшись в витых арках нарядного двухъярусного моста метро, бросало кружевные тени на темные воды Сены. Под эстакадой для поездов, напоминающей своды высокого пышного зала, по широкой пешеходной галерее спешили люди, минуя друг друга в молчании, словно исполняли некий странный и неизбежный обряд. Разветвлявшиеся вверху колонны из сизого железа были тем последним штрихом, который превращал галерею в островок art nouveau, застывший во времени. Далекое январское солнце было бессильно согреть эту картину великолепного упадка, оскверненную гниловатым запахом реки, чадом пережаренных каштанов, которым несло с набережной, надсадным воплем металла под колесами прогромыхавшего вверху поезда. Долгая жалоба его сирены стала первым аккордом изысканного и необузданного концерта. Танец начался.
Двое людей шли по галерее, направляясь в одну и ту же сторону. Их уже захватил единый ритм, хотя они об этом и не подозревали; они не были знакомы и не смогли бы объяснить, какое немыслимое стечение времени и жизненных обстоятельств свело их вместе. Каждый из них воспринимал этот мост, этот день, эти горбатые силуэты парижских домов на фоне неба совершенно по-своему, если вообще воспринимал, и вероятность того, что они встретятся, казалось бы, равнялась нулю.
Он профилем походил на ястреба, злой и неуступчивый даже в горе, ибо, бесцельно мотаясь от колонны к колонне, он плакал. У него было крупное мускулистое тело, он двигался с небрежностью стареющего спортсмена, ерошил короткими пальцами свою шевелюру, и руки, что он глубоко засовывал в карманы пальто из верблюжьей шерсти – грязноватого, однако прекрасно пошитого в стиле, который прославился благодаря неким печально известным американским гангстерам, – то были руки рабочего человека. Распахнутый ворот рубашки обнажал крепкую толстую шею.
– Господи, сучий ты потрох!
Его отчаянный вопль утонул в грохоте пронесшегося над головой поезда. В ту минуту лицо мужчины, небритое и искаженное мукой, вдруг стало похожим – тонкостью угловатых линий, изысканным рисунком губ и глазниц – на лицо женщины; тем не менее оно оставалось грубоватым и жестким. На вид ему было лет сорок пять, он был красив какой-то беспутной красотой. Встречные мужчины, спешившие под тенями арок, уступали ему дорогу.
Женщина была раза в два моложе его. Она лихо сдвинула набекрень шляпу из мягкого коричневого фетра с широкими полями. У нее был заносчивый вид, свойственный молодым и красивым представительницам прекрасного пола. На ходу она соблазнительно, чуть ли не вызывающе двигала ягодицами, раскачивая сумочку на длинном кожаном ремешке. На ней было долгополое пальто из белой замши, лицо утопало в пышном воротнике из серебристого песца. Ресницы были слегка тронуты тушью, надутые губки тщательно подкрашены, что придавало им влажный и свежий вид. Даже под длинным пальто хорошо просматривалось ее налитое сильное тело, которое, казалось, жило своей собственной жизнью.
Их звали – Пол и Жанна. Для нее запах Сены, осколки солнца на стеклах окон со свинцовыми рамами в эркерах домов вдоль набережной, вспышки электрических искр с исподу поездов метро над головой и хищные взгляды мужчин – все лишний раз говорило о полноте жизни. Для него же такие мелочи не имели никакого значения, если даже он и обращал на них внимание, ибо являли собой всего лишь случайные приметы ненавистной действительности.
Она первой его увидела – и не отвела взгляда, когда он рассеянно, но в упор посмотрел на нее: в этот миг между ними возникла некая связь. Мужчина, про которого она подумала – неприкаянный, вдруг показался ей интересным, возможно, из-за того, что плакал и одновременно привлекал и отталкивал ее ощущением заложенной в нем подавленной агрессивности. Он же увидел в ней всего лишь очередной объект желания, более притягательный, чем другие, но все же именно – объект, подброшенный ему слепым роком на пути бессмысленных блужданий по жизни.
Жанне вдруг захотелось коснуться его влажной небритой щеки; он же с удивлением ощутил прилив похоти, еще не веря в то, насколько это реально. Несколько секунд они шли рядом, нога в ногу, причем лица их не выражали решительно ничего, помимо легкого любопытства; затем она вырвалась вперед, словно была связана с ним, как судно с якорем, невидимой, однако прочной нитью, дошла до конца галереи – и, выйдя из роскошного окружения fin de siecle
[1]
, очутилась в мире грубой современности, где клаксоны звучали немузыкально, синий купол неба казался слишком крутым и прозрачным, а связующая их нить порвалась или ослабла, так что ее как бы и не было.
Жанна миновала кафе «Виадук» на улице Жюля Верна. Прохожих на улице не было, хотя утренний час пик еще не кончился и Париж дрожал от рева автомобилей. Она дошла до дома с высокими железными дверями, заделанными матовым желтым стеклом. Над звонком к консьержке красовалось написанное от руки объявление: «Сдается квартира на пятом этаже». Жанна отошла и, прищурившись, оглядела гнутые балкончики, выступавшие на фоне синего неба. Она набрела на этот дом совершенно случайно, и ей стало любопытно, какую же это квартиру она может снять за фасадом с приземистыми, толстенькими, фаллической формы колоннами и приспущенными шторами, которые придавали окнам вид сонных, полуприкрытых веками, однако бесстыже прищуренных глаз. У Жанны был жених, и они с Томом часто обсуждали, как наконец заживут вместе, хотя все эти обсуждения носили общий, чуть ли не отвлеченный характер. Теперь ей подумалось, что в этом доме их абстрактные мечты могут обрести реальную плоть.
Ей послышались чьи-то шаги, она оглянулась, но улица по-прежнему была пустынна. Жанна вернулась в кафе. Рабочие в комбинезонах сутулились над никелированной стойкой за чашечкой крепкого кофе и дешевого коньяка, готовясь к долгому рабочему дню. Они проводили Жанну, ворвавшуюся в кафе, откровенно плотоядными взглядами – мужчины всегда мужчины, – но она, не обращая на них внимания, сбежала вниз по лестнице к телефону.
Жанна поспешила к телефонной кабинке, светившейся в самом конце коридора, но тут сбоку открылась дверь мужского туалета и вышел Пол. Она никак не ожидала его здесь увидеть, почему-то испугалась и прижалась спиной к стене, чтобы он смог пройти. Он наградил ее мимолетным взглядом, втайне радуясь, что она оказалась рядом и их пути случайно пересеклись. Он почувствовал прилив той же слепой мгновенной похоти, что охватила его, когда она попалась ему на глаза в галерее под мостом метро, но снова не стал приглядываться ни к ее лицу, ни к одежде. Еще одна злая шутка судьбы, посылающей ему в его горе такую пошлятину, как смазливая деваха!
Он прошел мимо, даже мимолетной улыбкой не дав понять, что узнал ее, и вышел из кафе.
Жанну эта встреча немного встревожила: она вновь ощутила странное притяжение, как тогда, в галерее, и почему-то почувствовала себя униженной. Она вошла в кабинку, опустила жетон и набрала номер, не озаботившись закрыть дверцу.
– Мамуля, – сказала она, – это я… Тут, в Пасси, сдается квартира, хочу посмотреть… Конечно, потом пойду на вокзал встречать Тома… Я еще позвоню… Ну, целую, пока.
Повесив трубку, она поднялась наверх. Улица выглядела совсем не по-зимнему, а словно выпавшей из времени года. Тихо проплыл глянцевитый черный «ситроен», но общего впечатления не нарушил. Безлюдные леса, казалось, поддерживают, как костыли, изящное старинное здание в середине квартала. Она с минуту помедлила перед дверями кафе, втягивая ноздрями аромат живых цветов, пришпиленных к тулье шляпы; с удовольствием отметив, что мужчины в кафе пожирают ее глазами, она повернулась и не спеша направилась к дому, где сдавалась квартира.
Нажав на звонок, Жанна открыла створку тяжелых железных дверей. За матовым желтым стеклом открылся большой полутемный вестибюль, пропитанный запахом «Галуаз»
[2]
и какого-то довольно противного блюда, которое доходило на плите в одной из квартир верхнего этажа. Свет, с трудом пробивавшийся из высоких, давно не мытых окон, выхватывал из темноты контуры старого, в железных завитках, лифта; перегородка из того же матового стекла отделяла холл от комнаты консьержки. Жанна подошла к узкому отворенному оконцу.
Тучная негритянка сидела спиной к окошку и читала газету. Жанна кашлянула, чтобы привлечь ее внимание, но та не пошевелилась и не выказала ни малейшего интереса.
– Я насчет квартиры, – подала голос Жанна. – По объявлению.
Консьержка обернулась, и Жанна увидела, что у нее бельма на обоих глазах.
– По объявлению? – переспросила та, злобно уставившись в угол своей комнатенки. – Мне об ем никто ничего не говорил.
И, отвернувшись, принялась напевать под нос что-то монотонное, похожее на плач по покойнику.
– Я бы хотела поглядеть, – заявила Жанна.
– Снять хотите?
– Там видно будет.
Консьержка, судя по всему, с превеликим трудом поднялась и принялась причитать:
– Снимают. Пускают жильцов. Что хотят, то и воротят. А я, как дура, узнаю самой последней. Сигаретки не найдется?
Жанна вздернула сумочку, извлекла пачку «Житан» и протянула в оконце. Консьержка выудила сигарету, и Жанна поспешно убрала руку – не хотела, чтобы та до нее дотронулась. Консьержка не торопясь прикурила, наклонив огромную голову, чтобы попасть концом сигареты в огонек зажигалки, и глубоко затянулась. Пачку она и не подумала возвращать – сунула в карман латаной шерстяной кофты.
– Когда-то тут по-другому было, – заявила она. – Поднимись, если хочешь. Но я с тобой не пойду, я боюсь крыс.
Голос у нее был древний-предревний. Словно Жанна пыталась пробиться в некий враждебный потусторонний мир, населенный тенями, а страж у входа отчаянно ее не пускал. Эта старуха, подобно Харону у врат Гадеса, требовала с нее плату за перевоз. Не дай бог, еще пропаду в глубинах этого дома, подумала Жанна.
Консьержка порылась в груде больших ключей на полке над креслом.
– Нету ключа, – проворчала она. – Чудные дела тут у нас творятся.
Дверь квартиры рядом с клеткой лифта со скрипом приоткрылась. Жанна увидела, как в щель просунулась высохшая рука с пустой бутылкой, неловко поставила бутылку на кафельный пол, исчезла и дверь с шорохом закрылась.
– По шесть бутылок в день высасывают, – рассеянно заметила консьержка, словно говорила не о людях, а о животных.
Жанна повернулась, собираясь уйти. Обшарпанный вестибюль действовал ей на нервы, но еще больше ее пугало чувство потерянности – будто она попала в такое место, где время остановилось и не было обычных людей, занятых обычными житейскими заботами, а остались только увечные и полумертвые.
– Погоди, – окликнула консьержка, – не уходи. Где-то должен быть запасной.
Она порылась в ящике и выудила старый медный ключ.
– Вот, – сказала она и сунула ключ в руку Жанне, которая передернулась от прикосновения мягкой рыхлой плоти. Но она не успела отдернуть руку – консьержка вцепилась в нее пальцами и ощерилась в идиотской улыбке, обнажившей темные гнилые зубы.
– Ты молоденькая, – хихикнула она, погладив запястье девушки.
Жанна вырвалась и пошла к лифту. Консьержка все еще хихикала, когда Жанна с грохотом захлопнула дверцу; древний подъемник со вздохом пополз вверх. Дом показался ей мавзолеем, построенным с роскошью и размахом, чьи обитатели, не в силах соответствовать величию здания, позволили ему обветшать. Ничто не нарушало тишину, только шум старого лифта да грохот дверцы, когда Жанна вышла на пятом этаже.
Дверь квартиры, тяжелая и широкая, была из полированного дерева, казавшегося почти черным в тени шахты лифта. Шарообразная медная ручка с пазами сияла потертостью – на своем веку она повидала множество рук. Жанна отперла дверь и позволила ей самой открыться в прихожую. От размеров квартиры и ее красоты у Жанны захватило дух. Пол в прихожей был выложен черно-белой плиткой; панели были того же темного дорогого дерева, что и дверь. Жанна почтительно, чуть ли не с опаской вошла в коридор. В гостиной ее взгляд остановился на изысканном узоре паркета и мягко-желтых стенах, как бы обтянутых старым пергаментом. Из давно не мытых высоких гнутых стекол в окнах эркеров лился рассеянный солнечный свет, наполняя комнату янтарным сиянием. Комната была идеально круглой формы. Лепнина с узором в виде овалов и стрелок пропадала у верхнего края окон, где на узкой полосе шириной не более метра уже много лет как отвалилась штукатурка.
Пятна потеков уродовали мягкое золото стен, а там, где некогда висели картины в тяжелых прямоугольных и овальных рамах, остались темные пятна, словно запечатленные тени съехавших жильцов. Здесь царила атмосфера изысканного упадка и роскоши с привкусом декаданса. В самой причудливости квартиры было нечто чувственное, и это привлекало Жанну, но ее отталкивали дух разложения и едва ощутимый запах плесени, который связывался в ее представлении со смертью.
Она вошла в круглую гостиную и раскланялась, широким жестом сняв шляпу. Тряхнув головой, она разметала густые золотисто-каштановые волосы, которые были собраны под шляпой, вышла на середину комнаты и сделала пируэт – медленно-медленно, воздев в восхищении руки и пожирая комнату взглядом. Ее ослепил свет, лившийся из наполовину прикрытых решетчатыми ставнями окон; тени, казалось, подобрались поближе.
И тут она заметила его. Он сидел, привалившись к батарее, уткнувшись лицом в колени. Она вскрикнула и, непроизвольно вскинув руку ко рту, прикусила пальцы. Он не пошевелился.
– Кто вы? – выдохнула она, медленно отступая к двери и стараясь взять себя в руки. – Вы меня напугали, – продолжала она, пытаясь унять дрожь в голосе. В этот миг она узнала его: мужчина на мосту. – Как вы сюда попали?
– Через дверь.
Голос у него был низкий и звучный. Он говорил по-французски с иностранным акцентом, отрывисто и с очевидным презрением к этому языку.
Жанна остановилась в дверях. Пол не двинулся с места; ей оставалось только повернуться и уйти, но она почему-то медлила.
– Дура я, дура, – сказала она. – Оставила дверь открытой. Но я не слышала, как вы вошли.
– Я вошел раньше. – В его голосе проскользнула зловещая нотка.
Жанна повернулась и снова поглядела на его профиль. В ней пробудилось любопытство.
– Как это? – спросила она, но неуместный ее вопрос остался без ответа.
Пол поднялся во весь рост и расправил крупные плечи, которые хорошо вписывались в эту огромную комнату. Он скользнул по паркету с тяжеловесной грацией. В глазах его светился ум, взгляд был очень сосредоточенным; он насмешливо посмотрел на Жанну и, подняв руку, продемонстрировал второй ключ, зажатый в толстых пальцах.
– А, ключ, – произнесла она. – Значит, вы и взяли его…
– Она сама мне его дала, – поправил он, продолжая насмешливо разглядывать Жанну. Ее очевидное беспокойство казалось ему чем-то ничтожным, чуть ли не смехотворным. Ему было без разницы, поверила она или нет, останется или уйдет, однако его забавляло ее замешательство.
– Мне пришлось подкупить консьержку, – заметила Жанна и сама удивилась, что так охотно вступила с ним в разговор. Почему она сразу же не ушла от этого странного мужчины, который недавно плакал на мосту, а потом затаился среди теней пустующей квартиры? Может, он чокнутый, подумалось ей.
– У вас американский акцент, – сообщила она ему, словно сам он об этом не догадывался, и поняла, что сморозила глупость.
Пол ничего не сказал, повернулся и принялся царственно расхаживать по комнате, по-хозяйски разглядывая вощеный паркет, с которого давно сошел блеск, и облупившиеся стены. Он выглядел столь же самодовольным, сколь сильным.
– Меня притягивают старинные дома, – сказала Жанна.
– Снять в таком доме квартиру не так уж накладно, – снисходительно заметил он и провел пальцем по каминной полке. Остановился и уставился на слой пыли, вспоминая, как потряс его вид мертвой жены, как он сбежал из гостиницы, когда прибыла полиция, и какой ужас читался на лицах постояльцев. Что было потом, он не помнил. Лицо девушки на мосту, вероятно, заставило его осознать утрату: в девушке было столько жизни.
– Кресло хорошо бы смотрелось у камина, – обронила Жанна.
– Нет, – возразил он, – кресло будет стоять у окна.
Это прозвучало как приказ.
Жанна держалась от него на расстоянии, хоть ей и хотелось взглянуть на него поближе, рассмотреть, как он одет, поглядеть в светлосерые глаза, что скрывались в тени под надменным куполом лба. Она не могла понять, почему его возражения доставляют ей удовольствие, и ей очень хотелось смягчить его.
Осмотрев гостиную, они перешли в смежные помещения, причем оба делали вид, что сама квартира занимает их в большей степени, чем эта неправдоподобная встреча, чреватая обещанием – или угрозой – некоей развязки. Они вошли в столовую; он, в согласии с требованиями вежливости, пропустил ее вперед и чуть отстал. У стены громоздились связки пожелтевших газет; старое трехногое бюро завалилось; на гору сломанных ящиков, стульев и прочей мебели была наброшена грязная простыня. Пол попробовал выровнять бюро, добиваясь, чтобы оно застыло в неустойчивом равновесии, и в то же время ждал, как поведет себя девушка. Пол чувствовал – она тянется к нему и в то же время боится, и решил, что не станет ей помогать: пусть решает сама. А что будет дальше – ему все равно, ибо в его глазах и он сам, и она были двумя нелепыми существами, лишенными цели или смысла жизни.
Он зажмурился и прогнал воспоминания о прошлой ночи. Открыв глаза, он увидел, что Жанна расстегнула пальто, явив на свет желтую мини-юбку и пару невообразимо длинных ног в облегающих сапожках из мягкой телячьей кожи. Из-под края юбки выглядывали крепкие соблазнительные бедра. В рассеянном свете комнаты ее упругая кожа, казалось, испускала сияние. Пол заметил, что у нее большие груди, не нуждающиеся в поддержке бюстгальтера. Жанна расправила плечи.
– Вы намерены снять квартиру? – спросила она.
– А ты?
Теперь голос у него звучал хрипло.
– Еще не решила.
Пол подошел к окну. До самой реки тянулись крытые жестью и черепицей крыши Пасси, море немыслимых угловатых плоскостей, окрашенное в блеклые голубовато-серые тона; вдали вертикальной иглой торчала Эйфелева башня, похожая на огромную антенну, высасывающую силу у неба. Они оба смотрели на башню, она – дивясь ее величию, он – претенциозности. Пол поймал в стекле отражение Жанны и еще раз прошелся внимательным взглядом по ее телу. В животе у него сделалось пусто, во рту – сухо.
Жанна ощущала его взгляд каждой клеточкой тела и чувствовала себя неловко и в то же время как-то возбужденно, словно наслаждалась тем, что он ее чуть-чуть унижает.
– Интересно, кто тут жил? – заметила она. – Квартира давно пустует.
Она вышла в коридор и направилась к ванной комнате, ожидая, что он двинется следом, но по звуку шагов поняла, что он пошел в кухню. Рассеянным взглядом она обежала ванную, прислушиваясь к тому, как он бродит в другом конце квартиры. Комната купалась в свете, который падал через застекленное окно у потолка прямо над ванной. Отделка сдвоенной старинной раковины гармонировала с рамкой овального зеркала. Жанна задержалась перед ним пригладить волосы и проверить, не сошла ли косметика. Затем, мгновенно решившись, задрала пальто и юбку, спустила трусики и села на унитаз. Она понимала, что ведет себя непотребно, не только не заперев, но даже не прикрыв дверь ванной, и что он может в любую минуту войти, но это-то ее и возбуждало. Ей было жутко, что он может застать ее в таком положении, однако хотелось, чтобы это случилось.
