Текст книги "Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП)"
Автор книги: Роберт Элли
Соавторы: Жозеф Кессель,Терри Сазерн,Мэйсон Хоффенберг,Катрин Милле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)
Долгое время персонажи Бернаноса
[37]
буквально завораживали меня, и я мечтала, что когда-нибудь наступит день, когда и я смогу достичь подобной степени самоотверженности и бескорыстия, несмотря на то, что всегда прекрасно отдавала себе отчет в том, что большинство этих персонажей скорее подпадают под влияние зла, чем творят добро, и что святым весьма нечасто удается творить настоящие чудеса. Короче говоря, тем, кто приходит ко мне в надежде выведать некую, одной мне известную тайну секса, я могу ответить словами Шанталь
[38]
из «Радости»: «Я тут надуваюсь, и вроде всем кажется, что я крепко стою на ногах, но я уж и гроша ломаного не стою… И боже упаси, я в жизни не произнес ни слова неправды… Вся беда только в том, что я навожу тень на плетень, сам того не желая… (…) Вам просто кажется, что мне об этом известно побольше вашего… Так ведь нет-с…»
Я бесконечно благодарна Шанталь Тома за написанную ею сразу после появления на прилавках «Сексуальной жизни Катрин М.» фразу: «В этой книге притягивает не возможность пересечь запретные границы, но отсутствие самих границ». И я не слишком удивилась, когда в адрес моей книги зазвучала нелицеприятная злая критика из уст тех, о ком с большой долей уверенности можно сказать, что их собственная сексуальная жизнь существенно шире общепринятых пределов. Весьма вероятно, что их утехи и радости надежно запрятаны за преградами, преодоление которых и приносит долгожданное удовольствие, вследствие чего сохранение и укрепление любого вида табу, особенно в вербальной сфере, для них жизненно необходимо для того, чтобы продолжать наслаждаться – тайком. Секс для меня никогда не был субстанцией мистической или священной, и я не испытывала необходимости запереть его на ключ на веки вечные в некоем храме, как это делают (необходимо это признать) те, кто упрекает меня в десакрализации и развенчании чуда.
Один из весьма обнадеживающих результатов успеха книги заключается в том, что предложенная мной читателям
безграничность
счастливым образом оказалась востребованной их личной свободой от предрассудков, позволяющей им без страха заходить в книжный магазин и покупать «Сексуальную жизнь Катрин М.», а потом еще и обсуждать ее с друзьями. Рискуя еще больше расстроить тех, кто считает, что я украла у них маркиза де Сада, считаю своим долгом заметить, что мне приходилось неоднократно беседовать с матерями, обсуждавшими книгу с дочерьми, и с дочерьми, диспутировавшими на тему «Сексуальной жизни Катрин М.» со своими мамами. Листая книгу, читатель найдет страницу, где я предаюсь фантастическим мечтаниям об обществе открытости и свободы и воображаю, к примеру, поезд, в котором незнакомые друг с другом соседи по купе, коротая время путешествия, без смущения обмениваются порнографическими журналами. В другом месте мои мечтания приводят меня на воображаемый вокзал, где можно совокупляться у всех на виду и при этом прибывающие и встречающие не стесняются, не возмущаются и не кричат «караул!». С того момента, как книга была отпущена на волю волн публичной жизни, вокруг нее завертелись многочисленные водовороты жаркой критики. И невероятно было бы не заметить в этом сумбурном движении первые вехи пути, который – в пределах возможного, разумеется, – способен в один прекрасный день привести к новому качеству человеческих отношений (абсолютно фантасмагорические примеры которых можно отыскать на страницах этой книги), пути терпимости, понимания и открытого признания сексуального желания. И как не радоваться появлению таких вех?
Примечания
1
Gamineric
(фр.)
– ребячество, шалость, озорство.
2
Эшанжисты – люди, обменивающиеся сексуальными партнерами.
(Прим. ред.).
3
Мартен Барре (Martin Вагre) (1924–1993) – французский художник.
4
Ла-Рюмери» (La Rhumorie) – одно из известных кафе и районе Сен-Жермен-до-Пре.
5
Жорж Батай (Georges Bataille) (1897–1962) – французский писатель.
6
Известный во Франции роман Доминик Ори (Aury), напечатанный в 1954 году.
7
Крезо (Creusot) – город во Франции, известный своими литейными мастерскими.
8
Мадам Клод (Маргарет Макдональд) – скандально известная парижская сутенерша, владелица огромной сети «эскорт-услуг».
9
Соль ле Вит (Sol Lе Witt) (p. 1928) – американский художник.
10
Раймонд Барр (Raymond Barrе) – французский политический деятель, премьер-министр при президенте Жискаре д’Эстэне.
11
Хтонический (от греч. земля) – связанный одновременно с производительной силой земли и умерщвляющей силой преисподней.
12
Поль Рише (Paul Richer) (1849–1933) – французский художник.
13
Call-girl
(англ.) —
девочка по вызову.
(Прим. ред.).
14
Ксенофон Золотас (Xenophon Zolotas) (1904–2004) – греческий ювелир. В 1955–1967 гг. и в 1974–1981 гг. он занимал пост управляющего Государственным банком Греции, а в ноябре 1989 – апреле 1990 г. был премьер-министром коалиционного правительства Греции.
(Прим. ред.)
15
Томи Смит (Tony Smith)(1912–1980) – американский скульптор
16
Check in
(англ.)
– регистрироваться в гостинице.
(Прим. ред.)
17
Check out
(англ.)
– расплатиться в гостинице и уехать.
(Прим. ред.)
18
Андре Шастель (Andre Chastel) (1912–1990) – французский историк искусства.
19
Гиулио Карло Арган (Giulio Carlo Argan) (1909–1992) – итальянский историк искусства.
20
Барнетт Ньюман (Barnеtt Nеwman) (1905–1970) – американский художник-абстракционист.
21
Ив Кляйн (Yves Klein) (1928–1962) – американский художник-авангардист.
22
Алан Жаке (Alain Jacquet) (p. 1939) – французский художник.
23
Афродизиак – аттрактант, вещество, усиливающее сексуальное влечение
(Прим. ред.)
24
Марк Оже (Marc Auge) (p. 1935) – французский антрополог
25
Сокращение от Курфюрстсмдам, одной из самых известных улиц Берлина.
26
No man’s land
(англ.)
– «ничейная» полоса, нейтральная зона.
(Прим. ред.)
27
Район Рио-де-Жанейро.
28
Хоппер (Hopper) (1882–1967) – американский художник.
29
Скатологический – связанный с непосредственным контактам с различными видами биологического материала, идентифицируемыми как слизь, пот, продукты разложения, менструальная кровь, моча и кал.
(Прим. ред.)
30
Пьер Дюмайс (Pierre Dumayet) – известный французский тележурналист и продюсер.
(Здесь и далее прим. переводчика.)
31
Эд Рейнхардт (Ad Reinhard) (1913–1967) – американский художник-абстракционист, теоретик иcкусства.
32
Гиньоль – персонаж французского театра кукол. Тип жизнерадостного, остроумного и циничного лионского кустаря, говорящего на местном диалекте. Аналогом персонажа и России является Петрушка, в Англии – Панч, и Германии – Гансвурт и Кашперль.
33
Джексон Поллок (Jackson Pollock) (1912–1956) – американский художник-абстракционист
34
Эмиль Бернар (Emile Bernard) (1868–1941) – французский художник.
35
Дени Рош (Denis Roche) (p. 1937) – французская писательница, фотограф.
36
Жак-Бенин Боссюа (Jacques-Bénigne Bossuet) (1627–1704) – французский историк, религиозный деятель.
37
Жорж Бернанос (Georges Bernanos) (1888–1948) – французский писатель.
38
Шанталь Тома (Chantal Thomas) – французская писательница.
Жозеф
Кессель
Дневная красавица
Роман «Дневная Красавица» (экранизирован знаменитым Л.Буньюэлем), принадлежат перу мастеров французской прозы XX века: члена Французской академии Жозефа Кесселя (1898–1979), члена Гонкуровской академии Реймона Кено (1903–1976), лауреата ряда престижных литературных премий Жана Фрестье (1914–1983). Извечная литературная тема – любовь.
ПРОЛОГ
Чтобы попасть из своей комнаты в комнату матери, восьмилетней Северине нужно было пройти по длинному узкому коридору. Этот неприятный ей путь она всегда пробегала бегом. Но вот однажды утром Северине пришлось остановиться на полпути. Дверь ванной отворилась, и оттуда вышел водопроводчик. Он был небольшого роста, коренастый. Его взгляд, сочившийся меж редких рыжих ресниц, остановился на Северине. И она, девочка в общем-то не робкая, вдруг испугалась, попятилась назад.
Это движение придало мужчине решимости. Торопливо оглянувшись, он обеими руками притянул Северину к себе. В нос ей ударил запах газа и грубой силы. Плохо выбритый подбородок оцарапал ей шею. Она стала отбиваться.
Рабочий беззвучно смеялся чувственным смехом. Его руки гладили под платьем нежное тело. Внезапно Северина перестала сопротивляться. Тело ее одеревенело, лицо покрылось мертвенной бледностью. Мужчина положил ее на паркет и бесшумно удалился.
Гувернантка нашла Северину лежащей на полу. Все предположили, что она поскользнулась и упала. Так стала думать и она сама.
I
Пьер Серизи проверял упряжь. Северина, надев лыжи, спросила:
– Ну что, ты готов?
На ней был синий мужской костюм из грубой шерсти, но и он не мог скрыть чистых, тугих линий ее нетерпеливого тела.
– Я так дорожу тобой, что никакая предосторожность не кажется мне чрезмерной, – ответил он.
– Милый, я ведь ничем не рискую. Снег такой чистый, что падать – одно удовольствие. Ну, давай, решайся.
Легким движением Пьер вскочил в седло. Лошадь не шелохнулась, даже не вздрогнула. Это было сильное, спокойное животное, широкое в боках, привыкшее скорее возить, нежели скакать. Северина крепко сжала ручки длинных, прикрепленных к упряжи постромок, и слегка раздвинула ступни. Этот спорт был ей в новинку, и от сосредоточенности черты ее лица слегка исказились.
Из-за этого обнаружились некоторые мелкие недостатки ее внешности, почти невидимые в нормальном, оживленном состоянии, – чересчур квадратный подбородок, выступающие скулы. Однако Пьеру нравилось это выражение неистовой решимости на лице жены. Желая полюбоваться ею еще хотя бы несколько секунд, он притворился, что поправляет стремена.
– Все, поехали, – крикнул он наконец. Постромки в руках Северины натянулись, и она почувствовала, что начинает медленно скользить.
Сначала она заботилась только о том, чтобы сохранять равновесие и не выглядеть комично. Прежде чем выбраться на открытое пространство, им нужно было проехать вдоль единственной улицы маленького швейцарского городка. В это время там можно было встретить буквально всех. Пьер, сияющий, приветствовал знакомых по бару и по совместным занятиям спортом, девушек в мужских спортивных костюмах, молодых женщин, возлежавших в ярко разукрашенных санях. Северина же никого не замечала, сконцентрировав все свое внимание на окружающем ландшафте, который указывал на приближение сельской местности: вот они проехали скромную церквушку на маленькой площади… каток… очень темную реку в обрамлении ослепительно белых крутых берегов, миновали последнюю гостиницу с окнами в поле.
За гостиницей Северина облегченно вздохнула. Теперь не страшно и споткнуться – ее падения все равно уже никто не заметит. Никто, за исключением Пьера. Но он… От прилива любви Северина сразу похорошела, ее чувство, словно мягкий живой зверек, шевельнулось у нее в груди. Она улыбнулась загорелому затылку и прекрасным плечам мужа. Он родился под знаком гармонии и силы. За что бы он ни брался, все у него выходило как-то ловко, аккуратно и естественно.
– Пьер! – позвала Северина.
Он обернулся. Яркое солнце ударило ему в глаза, заставив его прищурить большие серые глаза.
– Как хорошо! – проговорила молодая женщина. Заснеженная долина тянулась, мягко, будто специально, закругляясь. В вышине, между пиками гор, плавали облака, похожие на пухлое молочно-белое руно. Вниз по склонам скользили лыжники, своими легкими, незаметными движениями напоминающие птиц. Северина повторила:
– Как хорошо!
– Это еще что, – ответил Пьер.
Он крепче сжал коленями бока лошади и пустил ее рысью.
«Ну, началось», – подумала Северина.
Ее тело охватила сладкая истома, постепенно перераставшая в ликующую уверенность в себе. Молодая женщина крепко держалась на ногах. Тонкие, удлиненные полозья, казалось, несли сами. Северине оставалось только подчиняться их движению. Ее мускулы расслабились. Теперь она с легкостью управляла своим эластичным телом. Им навстречу иногда попадались неторопливые, нагруженные дровами сани, на которых сбоку, свесив ноги, сидели возницы с квадратными фигурами и обожженными лицами. Северина улыбалась им.
– Очень хорошо! Очень хорошо! – время от времени кричал ей Пьер.
Молодой женщине казалось, что этот радостный, любящий голос вырывается из ее собственной груди. И когда она услышала его предупредительное «осторожно», разве она уже не чувствовала, что сейчас удовольствие станет еще более острым? Дорога вибрировала от благородного ритма галопа. Этот ритм захватил Северину. Скорость помогала легко удерживать равновесие, и Северина перестала заботиться о нем, полностью отдалась простой, охватившей все ее тело радости. В этот момент для нее больше ничего не существовало, кроме пульсаций собственного тела в такт скачке. Теперь уже не посторонняя сила увлекала ее за собой, а она сама управляла этим безудержным, ритмичным движением. Она царила над ним, раба его и властительница одновременно. А вокруг, куда ни кинь взгляд, всюду яркая, сияющая белизна… И этот ледяной ветер, текучий, как напиток, чистый, как родник, молодость…
– Быстрее, еще быстрее! – кричала Северина.
Но Пьеру не нужно было подсказывать, и конь тоже не нуждался в подбадривании. Втроем они составляли единое целое, некое единое счастливое животное.
Свернув с дороги, они сделали неожиданно крутой поворот. Северина не смогла удержаться и, отпустив поводья, оказалась почти с головой зарытой в снежном сугробе. Однако снег был такой мягкий, такой свежий, что она, даже не обратив внимания на потекший ей за воротник ледяной ручеек, испытала еще одно наслаждение. Не успел Пьер подскочить к ней на помощь, а она уже стояла на ногах, сияющая от счастья. И они продолжили свою гонку. Когда дорога привела их к небольшому постоялому двору, Пьер остановился.
– Дальше пути нет, – сказал он. – Отдохни.
В этот ранний час в трактире не было ни одного посетителя. Пьер окинул взглядом зал и предложил:
– А может быть, нам лучше сесть снаружи? Солнце так греет.
Пока хозяйка устраивала их перед домом, Северина сказала:
– Я сразу заметила, что ресторанчик тебе не понравился. А почему? Он ведь такой чистый.
– Слишком чистый. Вылизан до того, что у него ничего не осталось. Вот у нас в любом, даже в самом крохотном кабаке какая-то есть своя патина. Там иногда в едином вдохе ощущаешь сразу целую провинцию. А здесь все на виду: дома, люди. Ты не заметила? Нет никакой тени, никакого тайного замысла, а значит, и никакой жизни.
– Очень мило с твоей стороны, – со смехом проговорила Северина, – то-то я смотрю, ты каждый день повторяешь, что любишь меня за мою ясность.
– Правильно, но тут уж ничего не поделаешь: ты моя слабость, – возразил Пьер и коснулся губами волос Северины.
Хозяйка принесла им серого хлеба с шероховатой поверхностью и пива. Все это очень быстро исчезло со стола. Пьер и Северина ели с завидным аппетитом. Время от времени они бросали взгляды на узкое ущелье, извивающееся у их ног, на ели, бережно державшие на своих ветвях снежные подушки, вокруг которых небо и солнце создавали голубовато-пепельное свечение.
Неподалеку от них села птица. У нее было ярко-желтое брюшко и серые в черную полоску крылья.
– Какой великолепный жилет, – заметила Северина.
– Это синица, самец. У самок расцветка обычно бывает более блеклая.
– Выходит, прямо как у нас с тобой.
– Я не вижу тут…
– Ну-ну, милый, ты ведь знаешь, что из нас двоих ты явно самый красивый. Как я люблю тебя, когда ты смущаешься.
Пьер отвернулся в сторону, и Северина видела теперь только его профиль, в котором от замешательства появилось что-то детское. Именно это выражение на его мужественном лице больше всего трогало ее.
– Мне хочется расцеловать тебя, – сказала она. Пьер, дабы справиться со смущением, комкал в руках снежок.
– А мне хочется залепить в тебя вот этим, – заявил он.
И не успел закончить фразу, как пригоршня рассыпчатого снега полетела ему в лицо. Он не замедлил отомстить. В течение нескольких секунд они ожесточенно кидали друг в друга снегом. Услышав шум опрокинутых стульев, на порог дома вышла хозяйка, и они, застеснявшись, прекратили сраженье. Но старая женщина лишь по-матерински улыбнулась, и точно такая же улыбка появилась на лице Северины, когда она пригладила взъерошенную шевелюру Пьера, перед тем как он сел на лошадь. Возвращаясь обратно, они гнали по городку лошадь галопом и, давая волю переполнявшей их радости, кричали что есть мочи, призывая прохожих расступиться и дать им дорогу.
Северина и Пьер занимали в гостинице номер из двух смежных комнат. Войдя к себе, она тут же сказала мужу:
– Пьер, иди переоденься. И хорошенько разотрись. Утро выдалось очень прохладное.
Видя, как она дрожит с мороза, Пьер предложил ей помочь переодеться.
– Нет, нет, – вскрикнула Северина. – Говорю тебе иди.
По взгляду Пьера и по собственному ощущению неловкости она поняла, что запротестовала слишком резко, обнаружив, что причиной отказа была не только забота о муже. «И это после двух-то лет совместной жизни», – казалось, говорили его глаза. Северина почувствовала, что краснеет.
– Поторопись, – добавила она нервно. – А то из-за тебя мы оба сейчас простудимся.
Когда переодетый Пьер вернулся в комнату, она подошла к нему и сказала, прижавшись на мгновение к его груди:
– Милый, как все-таки прекрасно мы прогулялись. С тобой каждая минута жизни получается такой наполненной.
Теперь жена была в черном платье, под которым легко угадывалось прекрасное, упругое тело. Несколько секунд они стояли не шевелясь. Они с удовольствием смотрели друг на друга. Затем он поцеловал ее в мягкий изгиб шеи у ключицы. Северина погладила его лоб. Пьер почувствовал в этом жесте какой-то прежде всего дружеский нюанс, который всегда немного обескураживал его. Он быстро поднял голову, чтобы отстраниться первым, и сказал:
– Пойдем вниз. А то мы уже опаздываем.
В венской кондитерской их ждала Рене Февре. Эта маленькая, живая, элегантная женщина, казалось, вся состоявшая из быстрых жестов и высоких интонаций, вышла замуж за одного из друзей Пьера, тоже хирурга. К Северине она прониклась глубокой и необузданной нежностью, которая победила сдержанность молодой женщины, и они быстро подружились.
Едва лишь завидев на пороге чету Серизи, Рене тут же закричала через весь зал, махая платком:
– Идите сюда, я здесь. Вы что думаете, мне очень весело сидеть тут одной среди разных англичан, немцев и югославов? Вам, наверное, хочется, чтобы я ощутила себя иностранкой.
– Ради Бога, извини нас, – ответил Пьер. – Наш чистокровный скакун занес нас слишком далеко.
– Я видела, как вы возвращались. Вы оба просто великолепны. А ты, Северина, так здорово смотришься в этом синем мужском костюме… Ну, что будем пить? Мартини? Коктейль с шампанским?.. А вот и Юссон. Он сейчас поможет нам выбрать.
Северина слегка нахмурила свои густые брови.
– Не приглашай его, – шепнула она.
Рене чересчур быстро – во всяком случае, так показалось Северине – ответила:
– Увы, моя дорогая, слишком поздно. Я уже подала ему знак.
Анри Юссон ловко и небрежно пробирался к ним, лавируя меж столами. Он поцеловал руку Рене, затем прильнул к руке ее подруги. Прикосновение его губ было Северине неприятно, словно за этим жестом таился какой-то двусмысленный намек. Когда Юссон выпрямился, она поглядела ему прямо в глаза. На изможденном лице Юссона от этого безмолвного вопроса не дрогнул ни один мускул.
– Я только что с катка, – доложил он.
– Где заставили зрителей замирать от восхищения?
– спросила Рене.
– Нет. Выполнил всего несколько фигур, и все. Там была такая сутолока. Я больше смотрел, как катаются другие: это довольно интересно, когда движения выполняются правильно. Тут возникают даже мысли о какой-то ангельской алгебре.
У него был лихорадочно возбужденный, богатый интонациями голос, который контрастировал с неподвижными и изнуренными чертами его лица. Юссон пользовался им сдержанно, словно не догадываясь о его великолепии. Пьер, любивший слушать, как говорит Юссон, спросил:
– А женщины хорошенькие были?
– Да, где-то с полдюжины, что в общем-то много. Но мне интересно, где они одеваются? Вот, например, мадам (он повернулся к Северине), вы, наверное, обращали внимание на ту высокую датчанку, что живет в нашей гостинице… Представьте себе, на ней было полосатое оливковое трико с розовато-кремовым шарфом.
– Какой ужас! – вскричала Рене.
Юссон продолжал говорить, не отрывая глаз от Северины.
– Между прочим, этой девочке с ее бедрами и грудью лучше всего было бы вообще ходить голой…
– А вы, я бы сказал, не слишком требовательны, – заметил Пьер со смехом. – Это вы-то…
Он дотронулся до мохнатой шубы, в которую, несмотря на жару в помещении, был укутан Юссон и из которой выглядывали только длинные, худые, изящные кисти его зябких рук.
– Одежда у женщины – это своеобразный аксессуар ее чувственности, – заявил Юссон. – Если ты целомудренна, то одеваться, мне кажется, просто неприлично.
Северина сидела, повернув голову в сторону, но продолжала ощущать на себе его цепкий взгляд. Ее смущение было вызвано даже не столько словами Юссона, сколько тем упорством, с каким он предназначал их специально ей.
– Одним словом, ангелы катка вам не понравились?
– спросила Рене.
– Я этого не сказал. Но дурной вкус раздражает меня, что уже приятно.
– То есть, чтобы вам понравиться, – произнесла Рене весело, но, как показалось Северине, менее естественным, чем обычно, тоном, – нужно одеваться безвкусно.
– Да нет, отнюдь, – сказал Пьер. – Я очень хорошо понял. Просто в некоторых сочетаниях цветов есть какая-то провокация. Напоминает злачное место, так ведь, Юссон?
– Сложные существа, эти мужчины, ты не находишь?
– спросила Рене Северину.
– Слышишь, Пьер?
Он рассмеялся своим мужским и одновременно нежным смехом.
– О, я только стараюсь все понять, – ответил он.
– Когда немного выпьешь, то это довольно легко.
– А вы знаете, – сказал вдруг Юссон, – что вас принимают за молодоженов, совершающих свадебное путешествие? Совсем неплохо для супругов, проживших два года вместе.
– И немного смешно, не правда ли? – спросила Северина явно агрессивным тоном.
– Отчего же? Я ведь только что признался, что зрелища, вызывающие у меня раздражение, мне отнюдь не неприятны.
Пьер испугался ярости, отразившейся вдруг на лице жены.
– Скажите-ка, Юссон, – поспешил он сменить тему, – вы сейчас в форме для заезда? Надо непременно выиграть у оксфордцев.
Они заговорили о бобслее, о командах соперников. И в конце разговора Юссон предложил супругам Серизи поужинать вечером вместе.
– Это невозможно, – возразила Северина. – Мы уже приглашены.
На улице Пьер спросил ее:
– Юссон тебе так неприятен, что ты даже начинаешь лгать. Но почему? Смелый спортсмен, превосходно начитанный человек, не злословит…
– Не знаю. Терпеть его не могу. У него такой голос… как будто он постоянно ищет в тебе что-то такое, чего тебе не хотелось бы… А его глаза… ты заметил, они все время какие-то неподвижные? И еще этот его зябкий вид… Да и знакомы мы с ним всего две недели… – Здесь она сделала резкую паузу. – Скажи, мы ведь не будем встречаться с ним в Париже? Ты молчишь… Уже успел пригласить. Ах, мой бедный, мой милый Пьер, ты неисправим. Ты такой доверчивый, так легко сходишься с людьми… Не возражай. Это одна из твоих прелестей. Ладно, я на тебя не очень сержусь: в Париже все проще. Я смогу не встречаться с ним.
– А вот Рене не будет так избегать его.
– Ты думаешь…
– Я ничего не думаю, но в присутствии Юссона она молчит. Это не случайно. Кстати, где мы будем сегодня ужинать? Не должны же мы страдать от собственной хитрости.
– Да у себя в номере и поужинаем.
– А потом? Может, сходим поиграем в баккару?
– Нет, милый, я тебя умоляю. Причем вовсе даже не из-за денег, которые ты можешь проиграть; просто ты же сам говоришь, что после этого у тебя во рту остается привкус золы. А кроме того, у тебя завтра соревнования. И мне хочется, чтобы ты выиграл.
– Ладно, пусть будет по-твоему, дорогая.
И он добавил как бы помимо собственной воли:
– Вот никогда бы не подумал, что можно повиноваться и испытывать от этого такое удовольствие.
Оттого, что Северина нежно смотрела на него своим чуть тревожным девичьим взглядом.
Вечером они пошли в театр. Труппа из Лондона давала «Гамлета». Хельсингерского принца играл молодой, но уже знаменитый актер-еврей.
Северина, хотя она и воспитывалась в Англии, к Шекспиру особой любви не питала. Но когда они возвращались домой, сидя в санях и глядя на мерцающие в лунном свете снежинки, она старалась не нарушать молчания Пьера. Она догадывалась, что он все еще пребывает во власти благородной печали, и, не разделяя ее, любовалась ее отражением на красивом лице мужа.
– Мовельский и в самом деле гениален, – прошептал Пьер, – …просто невероятно гениален. Любовь к плоти у него ощущается даже в безумии, даже в смерти. Нет искусства более заразительного, чем то, где речь идет о плоти. Ты не согласна со мной?
Северина медлила с ответом, и тогда он задумчиво добавил:
– Хотя да, ты не можешь этого знать…
II
В последние дни их пребывании в Швейцарии у Северины поднялась температура, она чувствовала себя больной и подавленной. И, едва добравшись до Парижа, она слегла с воспалением легких.
Болезнь протекала исключительно тяжело. На протяжении всей недели, когда ее испещренную скарификатором кожу терзали банками, а ее кровью кормились пиявки, Северина задыхалась и находилась буквально в преддверии смерти. Иногда приходя в себя, молодая женщина различала рядом с кроватью сухой силуэт матери и слышала со смутным удовлетворением звук чьих-то шагов в комнате, но не узнавала их. Потом снова погружалась в горячечное, глухое существование окруженного опасностями растения.
Однажды утром, когда слабый свет подкрался, словно какое-то странное, не внушающее доверия животное, к ее постели, она вышла из этого растительного состояния. У нее страшно болела спина, но дышалось ей уже гораздо легче. Рядом, на стуле, кто-то сидел. Наверное, это Пьер, подумала Северина. Имя мужа, как-то автоматически вернувшееся в ее сознание, вызвало у нее лишь смутное ощущение безопасности. Рука Пьера коснулась ее лба, погладила его. Северина отвернулась. Пьер решил, что это было бессознательное движение, но Северине и в самом деле не хотелось, чтобы он дотрагивался до нее. Она чувствовала себя так хорошо, ей настолько никто не был нужен сейчас, что она испытывала потребность забыть все, что было не ею.
Эта тяга к одиночеству, этот ее эгоизм обособления от всего вокруг проходили у нее очень медленно. Она часами могла созерцать свои похудевшие, синие от проступивших нежных вен запястья или еще сохранившие болезненно-сиреневый оттенок ногти. Когда Пьер что-то говорил ей, она не отвечала. Любовь мужа была ничем по сравнению с той любовью, которую она испытывала к своему собственному телу. Оно было таким драгоценным, таким огромным и обильным! Северине казалось, что она явственно различает нежный ропот питающей его крови. И она сладострастно прислушивалась к тому, как с каждым днем прибывают ее силы.
Иногда по выражению ее замкнутого, словно хранящего тайну лица можно было догадаться о каких-то странных видениях, теснящихся у нее в сознании. Если в такие минуты Пьер заговаривал с ней, Северина отвечала ему взглядом, наполненным одновременно и нетерпением, и негой, и смятением.
Когда ей казалось, что она уловила в том или ином жесте мужа что-то похожее на желание, ею тут же овладевало чувство протеста и отвращения.
А Пьер в такие мгновения любовался лицом Северины. От перенесенной болезни она так похудела, что стала походить на хрупкого подростка. И из-за этого казалась воплощением юности и целомудрия.
Силы быстро вернулись к Северине, но это не доставило ей радости. По мере того как горячка оставляла ее тело, улетучивалась и появившаяся вместе с болезнью какая-то неопределенная, неведомая ей ранее чувственность. На ноги Северина встала с ощущением неуверенности в себе. Она бродила из комнаты в комнату, как бы пытаясь вновь научиться жизни.
Все в квартире, включая кабинет Пьера, Северина обставила по своему вкусу. До болезни она любила следить за порядком, созданным ее заботами, потому что благодаря ему в квартире было просторно и уютно, и еще потому, что он нес на себе печать ее власти. Конечно, она и сейчас гордилась своим домом, но эта гордость утратила отныне свою конкретность, обесцветилась. Теперь вся ее жизнь – легкая, обеспеченная, размеренная – показалась ей однообразной. Родители, которых она видела гораздо реже, чем гувернанток, годы пансиона в Англии, заполненные спортом и дисциплиной… Да, конечно, у нее есть Пьер, собственно, кроме него, у нее вообще никого нет… Мысленно представляя себе столь милое ей лицо мужа, Северина мягко улыбалась, но дальше в своих мечтаниях не шла. Однако в ней сохранилось еще какое-то ожидание, смутное, упорное, властное, незаметно обходившее стороной образ Пьера, скользившее за образуемую им неосязаемую массу к незнакомому горизонту, ожидание, которое тревожило ее и которое ей никак не хотелось признавать.
«Вот сыграю несколько раз в теннис, и все уладится», – говорила она себе, словно отвечая на какой-то невысказанный упрек.
Так думал и Пьер, когда видел ее задумчивой, апатичной.
Во время этого странного выздоровления был один день, который показался Северине более ярким, чем все остальные, – когда она впервые получила цветы от Юссона. Прочтя вложенную в букет записку, она сначала ощутила что-то похожее на потрясение. Она успела уже забыть о существовании этого человека, а вот теперь у нее было такое ощущение, словно она ждала, чтобы это имя вновь зазвучало в ее жизни. До самого вечера она думала о нем со смешанным чувством тревоги и неприязни. Но это нервозное замешательство настолько соответствовало ее состоянию и настроению, что оно переросло у нее в какое-то щемящее удовольствие.
За первым букетом последовали другие.
«Ведь он же видел, что я терпеть его не могу, – подумала Северина. – Я не благодарю его и Пьеру тоже запретила делать это. А он все продолжает…»
Она представила себе неподвижные глаза Юссона, его зябкие губы и вздрогнула от отвращения, которое медленно поднималось в ней откуда-то изнутри.
Между тем к ней каждый день заходила Рене Февре. Она входила торопливо, не снимая шляпы, заявляла, что у нее в распоряжении всего несколько минут, и просиживала часы. Северина охотно погружалась в поток ее речей. Пустая трескотня, оглушая, одновременно успокаивала. Она переносила ее в незатейливый мир, где все разговоры сводились к платьям и разводам, к любовным связям и румянам… Временами, правда, Северине казалось, что какая-то горестная усталость старит лицо подруги и что в самой ее живости есть что-то машинальное.
