Текст книги "Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП)"

Автор книги: Роберт Элли

Соавторы: Жозеф Кессель,Терри Сазерн,Мэйсон Хоффенберг,Катрин Милле
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

И только отнесенная этой центробежной силой на периферию событий, я смогла сделать важнейшее открытие: никогда наслаждение не было для меня таким сильным, как в первый раз – не в первый раз занятий любовью, а в момент первого поцелуя, более того, по зрелом размышлении я пришла к выводу, что мне вполне достаточно первого объятия. Разумеется, встречались и исключения, но обычно, даже если продолжение было приятным, оно было чем-то вроде пирожного без ягодки, стаканчика из-под съеденного мороженого или взгляда на прекрасную, но тысячу раз виденную картину. А если кому-то удавалось застичь меня врасплох, упоение было неописуемым. Именно с такими случаями связаны мои наиболее четкие воспоминания о сильнейших оргазмах. Вот я шагаю по ночному холлу огромного «Интерконтиненталя» в компании элегантного и благовоспитанного сопровождающего, моего верного помощника в двухнедельном странствии по чужой стране, который, пожелав мне спокойной ночи, вдруг хватает меня за руку, притягивает к себе и жадно целует: «Жди меня завтра утром в твоем номере». Где-то в нижней части живота начинаются спазмы, судорога скручивает желудок, и я, спотыкаясь и стараясь держаться по возможности прямо, начинаю движение в сторону далеких фигурок, виднеющихся за стойкой администратора. Или вот другой случай: ковер, развалившиеся где попало гости, среди них хозяин дома – немного навеселе; я приземляюсь на ковер на бреющем полете неподалеку, и он, ухватив меня за ворот свитера и притянув к себе, начинает целоваться длинным киношным поцелуем, поворачивая мою голову то влево, то вправо. Нужно отметить, что собравшиеся в тот вечер гости никак не намеревались закончить дело оргией – жена хозяина вела светскую беседу в соседней комнате, а один из приглашенных, случайно оказавшийся неподалеку, глядел на нас с совершенно ошарашенным видом. Вот еще: посещение выставки «Последний Пикассо» в Центре Жоржа Помпиду в компании Брюно, отношения с которым отличаются крайней нестабильностью и непостоянством. Подойдя поближе к одной из картин, я упускаю его из поля зрения, и присутствие теперь невидимого Брюно становится максимально интенсивным, почти физически ощутимым, и в этот момент меня настигает короткий, но отчетливый секреторный выстрел между ног. Я продолжаю осмотр экспозиции, чувствуя, как намокшие колготки при ходьбе поочередно липнут то к губам влагалища, то к припухшей внутренней стороне бедер. Таким образом, моя жизнь оказалась разделена на две части: до той памятной оргии, во время которой я впервые осталась одна, и после. Первая половина прошла в известном равнодушии к тому факту, что первоначальное сильнейшее ощущение удовольствия теряло остроту при продолжении ласк и была отмечена полным нежеланием сделать малейшую попытку исправить положение, тогда как во время второй я, отчетливо осознав быстротечность и эфемерность упоительных секунд, стала надеяться, что трепет невидимой пружины, сжимающейся в какой-то неопределимой точке живота, и та самая знаменитая волна, которая ее в конце концов разжимает, смогут повториться и в более продвинутой стадии любовных отношений.

В период, когда моя жизнь грозила перевалить за половину, я нанизала одну на другую две совершенно различные связи: одну – безалаберную и беззаботную, вторую – полную глубоких чувств. Обе, однако, я развивала по похожей схеме: не торопясь и стараясь прочувствовать каждую секунду испытываемого по отношению к партнеру желания, которое в результате такого подхода становилось только сильнее. За гранью желания случались страстные совокупления, но они никогда не давали невыразимой полноты ощущений первого прикосновения. С сопровождавшим меня на выставку Пикассо персонажем долгие годы я дружила странной, регулярно прерываемой плохо поддающимися контролю, нервными и беспорядочными приступами желания, дружбой. Это была моя единственная хаотическая связь. Могло быть так, что в течение нескольких месяцев я бывала у него почти каждый день, а затем, без объяснений причин и всяческих предупреждений, оказывалась перед запертой дверью, напрасно вдавливая кнопку звонка, – так протекала неделя за неделей, пока наконец моя недоверчивая настойчивость бывала вознаграждена невнятным бурчанием в телефонной трубке, из которого складывался приказ явиться перед ясны очи. Возможно, именно из-за такой нестабильности отношений моментальный оргазм случался неоднократно. Начиналось все, как правило, с того, что мы много и с жаром говорили, обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, зачастую забыв присесть, в квартире, которую человек непосвященный мог бы принять за жилище квакера. Затем я потихоньку подвигалась все ближе и ближе, до тех пор пока он рассеянно, но приветливо – так говорят с детьми, которые прибежали потревожить дядю за работой, – не интересовался: «Кого тут погладить по головке?» – и тотчас засовывал мне в трусы два, потом четыре пальца, вырывая у меня короткий сдавленный крик, в котором смешивались удовольствие и удивление. Он всегда застигал меня врасплох. Пальцы, к его вящему удовольствию, окунались в обильно увлажненный проход, после чего мы не жалели сил на ласки и поцелуи. Он не знал, что такое экономные скупые движения, его жесты были широки, как горизонт, и если он снимал с меня – неподвижно лежавшей на спине – простыню, то делал это одним безбрежным жестом, захватывая грудь целиком и проводя ладонью по всему телу, словно это был эскиз. Когда приходило время меняться ролями и наступала моя очередь брать инициативу в свои руки, картина полностью менялась: я ласкала его со всей доступной тщательностью, обращая особенное внимание на мельчайшие складки тела, подолгу задерживаясь на ушной раковине, паху, подмышке, ягодицах. Доходило даже до того, что я гладила едва заметные складки на его полураскрытых ладонях. Во время этой эротической прелюдии я не могла думать ни о чем, кроме того, как мне будет сладостно, как мне будет хорошо, когда он наконец решится поставить меня раком – моя любимая позиция, – ухватиться покрепче за бедра и резким движением насадить на член, да так, чтобы мои ягодицы со смачным звуком шлепнулись о его живот. Я очень люблю, когда член полностью выходит из влагалища, чтобы затем снова хлестким коротким движением низвергнуться обратно: при таком ритме примерно одно движение из четырех – всегда неожиданно – получается мощнее предыдущих и доставляет массу удовольствия. Несмотря на все это, мне исключительно редко удавалось ощутить что-либо, хотя бы отдаленно сравнимое по интенсивности со сладостной истомой, вызываемой его пальцами во влагалище. Тогда я решала, что в следующий раз у меня обязательно получится и, набираясь терпения и отбросив морализаторство, взламывала при необходимости сухие двери.

Инициатор обреченного на провал фотосеанса в моем кабинете был некоторое время моим любовником. Он назначал мне встречи – в отелях квартала Гобеленов или в пустующей квартире неподалеку от Восточного вокзала, от которой у него были ключи, – в немыслимые для того, кто хоть как-то ограничен в жизни каким-либо расписанием рабочего дня, часы, например между одиннадцатью и полуднем или с пятнадцати тридцати до шестнадцати тридцати… Уже за день до намеченной встречи мое влагалище становилось чрезвычайно капризным и чувствительным и нередко вибраций сиденья в вагоне метро было достаточно, чтобы сделать поездку невыносимой, и мне приходилось выходить на несколько станций раньше и для успокоения чувств шагать до точки назначения пешком. Этот мужчина лизал меня бесконечно долго. Его язык обладал способностью то двигаться чрезвычайно нежно и деликатно, осторожно раздвигая каждую складку и проникая в самые потаенные уголки, то вдруг осуществлять широкие лижущие движения – в такие моменты мне в голову приходил образ бестолкового щенка, – покрывая всю поверхность разверстого влагалища, и тогда нестерпимый зуд превращался в мучительное, жгучее желание – чтобы его член навсегда запечатал это отверстие между моих ног. Когда же наконец он входил в меня – его член отличался такой же нежностью и деликатной тщательностью, как и язык, и точно так же не оставлял незаполненным ни одного миллиметра плоти, – испытываемые мной ощущения никогда не достигали тех умопомрачительных высот, на которые меня уносил его искусный язык.

Принимая во внимание значительные расстояния, которые необходимо было преодолеть за относительно небольшое время, чтобы успеть на свидание, нет ничего удивительного в том, что иногда кто-то из нас опаздывал, а иногда и не приходил вовсе. Оказываясь в положении ожидающей, я полностью лишалась способности к осознанным действиям, укладывалась на кровать, свесив ноги, и думала о том, что мучительное, дикое желание превратилось во вбитый мне между ног острый кол и я останусь пригвожденной им к этому матрасу навсегда. Это было нестерпимое гнетущее чувство, оно мешало мне заниматься делами, звонить по телефону, встречаться с людьми и принимать – или не принимать – важные решения. Возможно ли жить нормальной жизнью до нашей следующей встречи, как будто ничего особенного не случилось? Острое желание превращало меня в беспомощную куклу с раздвинутыми ногами, повешенную на гвоздь в темноте и не способную двигаться самостоятельно. К счастью, этот – всегда латентно присутствующий, чутко дремлющий и готовый проснуться при малейшей возможности – паралич никогда не длится долго. Хочу я того или нет, но дверь моего рабочего кабинета обладает магической силой, и вне зависимости от количества жидкости, выделившейся у меня между ног (а также, шире, вне зависимости от любых случившихся со мной событий) я обладаю счастливой способностью с головой погрузиться в работу с такой же легкостью, как в пучины наслаждения.

Мне бы хотелось, чтобы читатель на мгновение представил себе, как маленький спутник, уверенно движущийся по положенной ему орбите и включенный в плотную сеть взаимодействующих сил, определяющих условия его движения, внезапно лишается этой опоры, сбивается с курса и оказывается вышвырнутым за пределы системы, частью которой он был еще мгновение назад. Примерно то же самое произошло со мной, и, не представься мне эта уникальная возможность поглядеть на мой мир глазами стороннего наблюдателя, мне в голову никогда бы не пришла мысль написать эту книгу, к тому же открывающуюся главой «Количество». Сход с орбиты произошел в два этапа. Все началось с того, что я все чаще стала сталкиваться с растущей неудовлетворенностью. Вместе с неудовлетворенностью росло и мое упрямое нежелание ее понимать или принимать. Возбуждение могло достигать высочайшего градуса интенсивности и сопровождалось признаками (холодные губы, мурашки – впрочем, я буду говорить об этом подробнее ниже), казавшимися мне верными предвестниками близости вершины всепоглощающего удовольствия. Однако все чаще и чаще вершина продолжала оставаться окутанной непроницаемой толщей облаков, и вместо раскинувшихся бескрайних просторов передо мной вновь и вновь вставала глухая стена. И тогда, в тот самый момент, когда мужчина вытаскивал из меня член, а я сдвигала ноги, во мне начинало расти неопределимое чувство, для истолкования которого я со свойственным мне упорством – заставляющим меня часами подбирать точное слово для описания того или иного объекта при написании критических статей – искала и не находила подходящих терминов. Как выразить это уникальное ощущение? С уверенностью можно было сказать, что я испытывала наполняющую все мое существо лютую ненависть к тому, чей член несколько секунд назад побывал у меня во влагалище, несмотря даже на то, что это чувство при этом существовало совершенно независимо от прочих испытываемых в его отношении эмоций. Ненависть заполняла меня как расплавленный металл – форму, и, возможно, именно этот образ привел меня к мысли о том, что такие чувства сродни скульптуре, а точнее – герметической игральной кости Тони Смита.

[15]

К счастью, подобно тягостной депрессии, охватывающей меня вследствие несостоявшегося рандеву и бесследно растворяющейся после непродолжительной поездки в метро или такси, моя ненависть не живет долго и, как правило, исчезает в водовороте унитаза вместе с содержимым мочевого пузыря. И я почти уверена, что решение рассказать об этом обо всем чистую правду пришло ко мне именно в тот самый момент, когда я проводила полотенцем между ног.

Длительность второго этапа я оцениваю в три, возможно, четыре года, в течение которых количество сексуальных контактов резко уменьшилось, а те, что все-таки имели место, в той или иной степени протекали по описанному мной выше сценарию. В результате я помню, что провела несколько летних недель в Париже в полном одиночестве, напряженно работая днем и страдая от жары и приступов классической тоски ночью. Именно тогда под кучей белья я обнаружила много лет назад подаренный мне фаллоимитатор, которым я ни разу не пользовалась. У него было две функции и две скорости. Конец был выполнен в виде кукольной головки, отмеченной звездочкой на лбу и увенчанной пучком волос, образовывающих ободок члена. Эта головка описывала более или менее широкие круги, в то время как торчащий примерно из середины цилиндра анимистический выступ с вибрирующим длинным языком предназначался для возбуждения клитора. В результате первого же употребления означенного объекта я кончила почти мгновенно, длинным, полновесным оргазмом, не прибегая к помощи эротических фантазий. Я была потрясена. Оказалось, что достижение оргазма – самой высшей пробы – зависит вовсе не от способности вновь и вновь нащупывать источник удовольствия, кроющийся в «первом разе», и от непрестанного возобновления этих «первых разов». Более того, не было никакой необходимости вызывать из небытия ряды посыльных и отвлекать со стройки рабочих. Нежась в уже описанной выше атмосфере одиночества, слегка разбавленной щепоткой горечи, я кончала и плакала, раздираемая острым ножом наслаждения. Моя всегдашняя тяга к множествам самым комичным образом контрастировала с тем, что принято называть «усладами одиночества». Однажды мне подумалось, что если в один прекрасный день я решусь «рассказать об этом, как оно есть», то книга будет называться «Сексуальная жизнь Катрин М.». Мне стало смешно.

Природа обделила меня красивыми и здоровыми зубами, но теперь этого никто никогда не заметит благодаря усилиям одного замечательного зубного врача, который не взял с меня за свои услуги ни франка. Однажды я, как обычно, направилась к нему на прием, и тогда он впервые провел меня не в хорошо знакомую приемную, меблированную в современном духе, а оставил ждать в комнате гораздо больших размеров, обставленной в классическом стиле. Я испытала очень странное чувство: словно, толкнув много раз виденную дверь, неожиданно оказалась в сказочной стране, во сне, на съемочной площадке среди декораций… Ждать пришлось недолго – мой доктор вихрем ворвался в комнату, накинулся на меня, обнажил мне грудь и ягодицы, приласкал и так же неожиданно исчез. Примерно через десять минут он появился снова, на этот раз в сопровождении молодой особы. Мы потрахались втроем. Много позже я сообразила, что он оборудовал два смежных кабинета и, соответственно, две приемные, что позволяло Жюльену – так звали этого необычного дантиста – сновать туда-сюда и работать с двумя пациентами одновременно. Если в одном из кабинетов находилась я или – я не возьму на себя смелость утверждать, что была единственной «специальной» пациенткой, – одна из его подруг, то он с проворством фокусника успевал засунуть ей, вынуть, заправиться, исчезнуть в соседнем кабинете и снова появиться готовым продолжать. Как правило, он кончал, не успев толком ввести член. Сей двойной кабинет Жюльен придумал и обустроил сам, работая по вечерам, после того, как уходил последний пациент. По выходным он участвовал в теннисных турнирах довольно высокого уровня. Иногда Жюльен назначал мне встречи днем в каком-нибудь отеле. Я осуществляла

check in

[16]

он проводил со мной четверть часа и оставлял деньги для

check out.

[17]

Он мне нравился. Меня интриговала таинственная пружина, которая заставляла его постоянно находиться в непрестанном движении. К тому же мне казалось, что мы похожи, ведь и я никогда не останавливалась и, едва очутившись в одном месте, тотчас спешила в другое, подталкиваемая обуревавшим меня любопытством – мне было просто необходимо посмотреть, что делается за стенкой. Нет ничего более нестерпимого, чем возвращаться с прогулки по одной и той же дороге. Я всегда погружаюсь в тщательное изучение карты, стараясь отыскать такой маршрут, который приведет меня к зданию, в котором я еще не бывала, пейзажу, который не видела, и вообще к чему бы то ни было новому. Когда я очутилась в Австралии – то есть уехав из дому так далеко, как только возможно на этой планете, – я поймала себя на мысли, что мое восприятие оставленного позади расстояния сродни идее полной сексуальной свободы. Развивая эту мысль, я задалась вопросом о том, не принадлежит ли радость материнства к тому же классу идей. Сегодня, вспоминая все это, мне на ум приходит также Эрик и его неисчерпаемые запасы всевозможных способов разнообразить наши вечеринки. Он говорил, что тур-оператор сделал бы точно так же. Все дело было в «раздвижении пространства».

2. ПРОСТРАНСТВО

Причина, по которой в каждой новой работе таких выдающихся историков искусства, как Андре Шастель

[18]

и Гиулио Карло Арган,

[19]

архитектуре уделялось все большее внимание, заслуживает отдельного изучения. Каким образом, оттолкнувшись от анализа пространства, заключенного в рамки картины, они пришли к изучению организации реального пространства? Как художественный критик, я, возможно, была бы весьма расположена последовать их примеру, если бы не одно обстоятельство – среди объектов современного искусства я обнаружила такие произведения, о которых можно сказать, что они помещаются в приграничной зоне между вымышленным и настоящим пространством. Пользуясь таким критерием, можно объединить безапелляционные безбрежные цветовые поля Барнетта Ньюмана,

[20]

утверждавшего, что он «объявляет пространство», лучащийся конденсат синего цвета Ива Кляйна

[21]

позиционировавшегося как «художник пространства», и топологические поверхности и объекты Алана Жаке,

[22]

открывающие зрителю бездонные пропасти парадокса. Основным отличием этих произведений является не способность открывать пространство, но свойство, едва открыв его, тут же захлопнуть – Ньюман закрывает молнии, Ив Кляйн размазывает тела в «Антропометриях», Алан Жаке запаивает ленту Мобиуса. Стоит только поддаться чарам такого произведения, как тотчас возникает ощущение, словно вы попали в какое-то необхватное легкое.

Ворота Парижа

Парковка у ворот Сен-Клу расположена за кромкой кольцевого бульвара и отделена от него чем-то вроде решетчатого забора. Подкладка плаща была холодной, я оставила его в машине, и в результате из одежды на мне были только туфли. Для начала, как я уже писала, меня прижали к стене. Эрик сказал, что я была «пришпилена членами, как мотылек булавками». Двое мужчин держали мое тело на весу, так что я превратилась в некое подобие парящего в воздухе влагалища, вокруг которого суетились, сменяя друг друга, остальные. Когда мужчинам приходится трахаться в не совсем безопасной обстановке и к тому же в большой компании, они делают это быстро и очень энергично. Неровности цементной стены впивались в спину. Несмотря на поздний час, движение на бульваре было весьма оживленным, и гудение проезжающих машин, до которых, казалось, можно было дотронуться рукой, погрузило меня в состояние некоторого отупения, которое охватывает меня, как правило, в аэропортах, когда мне приходится подолгу ждать рейса. Психологически воспроизводя контуры моего подвешенного в невесомости, скрюченного тела, я погрузилась в себя, отключилась от реального мира и почти перестала замечать происходящее, только изредка реагируя на всплески света фар, волнами прокатывающихся по лицу. Атланты, поддерживающие меня, отодвинулись от стены, и я повисла, нанизанная на два могучих члена. Так один из наиболее востребованных сюжетов моих эротических фантазий, регулярный инструмент мастурбационных сеансов – двое мужчин тащат меня в темный коридор какого-нибудь пустынного здания и трахают там «бутербродом», – воплощался на моих отуманенных глазах, а формы реальных трахалей смешивались с призрачными фигурами, порожденными моим разгоряченным воображением.

В конце концов я опустилась на твердую землю и была вынуждена, так сказать, пробудиться ото сна. Меня уже укладывали на капот одной из машин, куда кто-то предусмотрительно бросил пальто. Эта часть автомобиля мне хорошо знакома – там не так-то просто удержать равновесие. Я постоянно соскальзывала в безуспешных поисках надежной опоры и то и дело сбивалась с ритма, усложняя задачу наводчикам членов, один за другим устремляющихся в маслянистый проход. Я превратилась в центр невидимого водоворота, вокруг которого в темноте кружились тени. Изредка фары проносившихся машин обливали нас потоками грязно-желтого света, и тогда я различала разбредшиеся куда попало силуэты членов нашей группы – по всей вероятности, те, кто уже передернул затвор, перестали интересоваться дальнейшим развитием событий. Прямо передо мной высилась тень большой машины, из чего я заключила, что кто-то поставил боком небольшой грузовик, соорудив таким образом что-то вроде дополнительной стены.

Воспоминание о том, как мы прибыли однажды на небольшой стадион Велизи-Виллакублей, и сегодня вызывает у меня улыбку. Путь оказался таким долгим, а наш провожатый столь скупым на детали, касающиеся места назначения, что, когда среди деревьев наконец замаячил просвет и ночной стадион, подобно широкой лесной поляне, открылся нашему взору, мы не смогли сдержать внезапного приступа веселья. Ночь была светлой. Как правило, от того, кто ценой неимоверных усилий ведет вас к некоему, лишь ему одному известному месту, вы вправе ожидать чего-то более укромного и располагающего к непубличным забавам! Когда же мы сообразили, что собираемся предаваться греху, окруженные призраками многочисленных подростков, играющих по средам на стадионе в футбол, веселью нашему не было предела. Посыпались вопросы, и наш гид – растерянный, словно его принудили поведать свету тщательно скрываемую, стыдную эротическую фантазию, – поведал, что выбрал такое нетривиальное место именно по причине того, что неоднократно гонял тут мяч. Ну кто, скажите, втайне не мечтает осквернить бесстыдным сексуальным актом места невинного времяпровождения? Совокупление под широко раскинувшимся небом и вообще лицом к лицу с более или менее значительной протяженностью открытого пространства столь чуждо человеческой природе, что наша группа, не сговариваясь, укрылась под трибунами. В конце концов, так ли уж много смысла прятаться от чужих глаз, ведь доподлинно известно, что взгляды – надежнее, чем тела, – образуют непреодолимую стену. Мысль совокупляющихся на пляже или в лунном свете летней ночью создает некоторое подобие ментального пузыря, отгораживающего любовников от бесконечности окружающего пространства. Я осталась стоять и не стала раздеваться – ночь была свежа, – мужчины просто задрали мне платье и нагнули меня вперед. Я вообще легко прогибаюсь в талии, так что такая позиция полностью меня удовлетворяла, и я устремила задумчивый взгляд сквозь просветы между скамьями, в то время как вокруг моей оголенной задницы начиналось веселое оживление. Мне кажется, что в конце концов они меня все-таки раздели, по крайней мере, я помню, что кто-то со смехом скаламбурил что-то насчет раздевалок – благо мы были на стадионе. Раздевалки находились в небольшой пристройке, которая, должно быть, служила также и баром, потому что мы обнаружили стойку. Я немедленно улеглась на нее и некоторое время наслаждалась странным чувством, которое возникает, когда вас, разложенную на стойке бара, как кусок мяса на рынке, мнут и переворачивают множество рук. Ощущения мне нравились, я переворачивалась с боку на бок и жадно глотала влажный воздух. Крыша пристройки образовывала над баром навес, а голые стены, с которых не глядела ни одна надпись и на которых не висело ни одной афиши, были сделаны из ровных, гладких досок – простота минимализма, напомнившая мне декорации некоторых театральных пьес, где сценографы избегают реализма, создавая наброски и лишь намечая основные линии. Мне еще немного полизали влагалище, благо оно располагалось на удобной высоте, и вскоре машины по одной стали покидать пустынный стадион. Путь предстоял неблизкий.

Причины, по которым такие приключения происходят главным образом по ночам, ясны: в темное время суток места общественного пользования, где можно собраться большой компанией, безлюдны, не охраняемы или почти не охраняемы – благожелательные стражи также встречаются чаще после захода солнца – и превращаются в театры, в которых никем не ангажированные актеры разыгрывают не значащиеся в репертуаре пьесы. Одна из подружек Эрика хранила на ягодицах память – жутковатое, но стимулирующее чувство – о припечатавшей их ременной пряжке: результат обмена «любезностями» между парочкой и группой катавшихся по ночному Булонскому лесу байкеров. Покров мрака дарит также ощущение защищенности. Однако для некоторых, в том числе и для меня, он дает еще и возможность бесконечно расширить пространство, границы которого не видны глазу. Так, стена деревьев, высившихся на расстоянии нескольких метров, перестает существовать. Как бы там ни было, абсолютной темноты не существует, что, возможно, и неплохо, потому что большинство из нас все равно отдает предпочтение мутной зыбкости полутьмы. Я, однако, была бы не прочь очутиться в кромешном стопроцентном мраке, так как убеждена в том, что испытала бы ни с чем не сравнимое наслаждение, полностью растворившись в безликом потоке плоти. На худой конец, я согласилась бы и на ослепительно яркий свет – теряя способность различать предметы и будучи полностью лишенной возможности идентифицировать источник такого интенсивного свечения, вы неминуемо погружаетесь в неясный вязкий мир, в котором растворяются и стираются все грани и где, следовательно, нет места страху быть застигнутой на месте преступления – когда атомы вашего и окружающих тел перемешаны с частицами, из которых соткан самый воздух, невозможно помыслить существование стороннего наблюдателя.

Однажды я и Брюно, подталкиваемые неведомым инстинктом, отправились после ужина прогуляться и на границе Винсенского леса набрели на что-то вроде земляного вала, странное место, большую часть которого занимал выжженный сухой газон, ограниченный, наподобие тротуара, бетонным поребриком, и стоящая на нем скамейка. Первые деревья леса возвышались в отдалении, а рядом со скамейкой горел фонарь. Невзирая на такую диспозицию мы, отбросив всякую предосторожность, уселись на скамейку и принялись с жаром обниматься. Все это очень походило на сцену из фильма пятидесятых годов – удаляющаяся камера и сужающийся фокус оставляют персонажей в маленьком кружке света. Через некоторое время Брюно задрал мне юбку и принялся шуровать у меня между ног. Деревья были не видны. Несмотря на то что мы не вполне отдавали себе отчет в неосторожности наших действий, вся процедура проходила в полнейшей тишине, наши жесты были скупы, и, поочередно лаская друг друга, мы делали все, что в наших силах, чтобы свести к минимуму занимаемое телами пространство. Покуда пальцы Брюно извивались в моем влагалище, я, отказавшись от мысли оголить грудь, прижималась в нему изо всех сил, стараясь держать ноги по возможности сведенными. Когда наступала моя очередь склониться над рельефной выпуклостью его джинсов, тело Брюно напрягалось, как струна, он прижимался к спинке скамейки и замирал в полной неподвижности. Я решила, что идеально подходящей моменту техникой будет спокойный, равномерный минет без резких движений и смены ритма, могущих спровоцировать слишком энергичную реакцию. Неожиданно к свету фонаря добавился направленный прямо на нас и неведомо откуда взявшийся мощный луч. Мы замерли на несколько мгновений, безуспешно пытаясь определить местонахождение и дистанцию, на которой находился от нас источник этого дополнительного освещения. Тут необходимо отвлечься и уточнить, что обычное поведение Брюно, которому сосут член, характеризуется вялым, пассивным началом, из которого можно даже сделать неверный вывод о том, что он, возможно, не слишком горит желанием засунуть свой фаллос в чей-то рот; иногда он по собственной инициативе прерывает минет, но только затем, чтобы несколько минут спустя с силой притянуть женскую голову и буквально насадить ее на свой член, словно бы ему хотелось совершить насилие. Вот именно такой жест он и проделал со мной, с силой пригнув мне голову. Я возобновила равномерные движения руки и губ. Безжалостная иллюминация наших призрачных, прижатых друг к другу, тел могла предвещать десять тысяч различных событий. Не случилось ничего. Свет, падавший на меня сбоку, был такой силы, что слепил сквозь опущенные веки. Так, в тишине, нарушаемой лишь нашим прерывистым дыханием, и ослепленная танцем черных и золотистых точек у меня перед глазами, я довела свое дело до конца, после чего мы отправились домой, оба в некотором недоумении, но не предпринимая, однако, внятных попыток обсудить или прокомментировать то, что случилось. Что это было? Фары? Чьи? Полиция? Вуайерист? Или, может быть, самопроизвольно зажегся неисправный прожектор? Я не знаю.

На природе

Никто никогда не говорил обо мне, что «она трахается, как дышит», о чем я искренне сожалею, ведь я тем более охотно согласилась бы с таким утверждением, что применительно ко мне оно вполне может быть использовано и в прямом смысле. Обстоятельства, в которых я делала первые шаги в мире сексуального, убедительно доказывают – и это было блестяще подтверждено позднейшими опытами, – что кислород действует на меня как сильнейший афродизиак.

[23]

На открытом воздухе – вне зависимости от температуры – я острее чувствую свою наготу, а когда дыхание ветра касается обычно недоступных ему поверхностей – как влагалище, например, – тело распахивается вверх, к небесам, и перестает оказывать сопротивление ветру, который пронизывает его насквозь и делает более податливым, открытым, чувствительным. Когда могучий ветер, разгуливающий по всему миру, обнимает мое тело, мне кажется, будто я опутана тысячами невидимых присосок, одна из которых расположилась прямо во влагалище и растягивает и раскрывает его все шире и шире, доставляя мне неимоверное наслаждение. Ветер щекочет большие губы, которые кажутся в такие минуты действительно очень большими и тугими от распирающего их воздуха. Впрочем, более подробно об эрогенных зонах речь пойдет несколько ниже, а сейчас скажу лишь, что наилегчайшее – удачное – прикосновение к нескольким всеми забытым миллиметрам кожи, что пролегают между анальной впадиной и перекрестком, на котором встречаются большие половые губы, к заповедной тропинке от ануса к влагалищу и обратно, способно полностью парализовать мою волю и лишить сил к сопротивлению, а если по этой дорожке пробирается ветер, то я неизбежно делаюсь точно пьяна и мне кажется, что я стою на самой высокой вершине мира. Мне нравится, когда ветер свободно гуляет у меня между ног и забирается между ягодиц.