Текст книги "Семь возрастов смерти. Путешествие судмедэксперта по жизни"

Автор книги: Ричард Шеперд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

После полученной травмы мозговая ткань, подобно любой другой травмированной ткани, начинает отекать.

Только вот череп, как вы понимаете, не способен растягиваться. Ограниченному прочной черепной коробкой разбухающему мозгу попросту некуда деваться.

Следы случившегося у Эндрю кровоизлияния были отчетливо видны, в отличие от разрывов и деформации тканей. Не считая гематомы, а также небольших кровоподтеков вокруг обломков кости, его мозг выглядел безупречно. Держа его, плотный и воистину прекрасный, в руках, я восхищался, как всегда, этому удивительному чуду человеческой анатомии.

С юности и до начала его атрофии в старости внешний вид мозга особо не меняется. Внешний слой коры головного мозга покрывает сеть маленьких кровеносных сосудов, повторяющих невероятный ландшафт мозговых извилин, подобно наблюдаемым с высоты птичьего полета мульим тропам, извивающимся по альпийским долинам. Если сбросить высоту, можно разглядеть у каждой из них собственную обширную сеть крошечных капилляров. Если внимательно всмотреться, в этой рациональной сосудистой системе скрывается настоящее произведение искусства. Что-то в духе творчества Ван Гога, с его чувством чего-то органического и эмоционального, перерастающего и пересиливающего банальную практичность.

Расположение артерий, питающих мозг кровью, и вен, по которым она, пройдя по нему, уходит, уникально для этого органа. Порой я думаю, что замысловатая красота крошечных сосудов, придающих мозгу величественный вид, словно намекает на обилие протекающих внутри процессов: произвольные и непроизвольные действия, рациональные и иррациональные мысли, способность обучаться, вспоминать, создавать и делать многое другое. Ни один другой орган не сравнится с ним по сложности и загадочности, как внутри, так и снаружи. И ни один другой не несет в себе больше потенциала для добра или зла, не сравнится с ним по красоте. Как внутри, так и снаружи.

На вскрытии мы извлекаем и взвешиваем все органы, чтобы убедиться, насколько нормальное у них состояние, и мозг не исключение. Для своего размера у молодых здоровых людей он довольно тяжелый – словно увесистый пакет сахара. Он не похож ни на что другое. Даже после взрыва бомбы, когда повсюду разбросаны куски плоти и внутренних органов, по консистенции и цвету среди них запросто можно разглядеть обрывки мозговой ткани взрослого человека. Осознание этого глубоко вгрызается в твой собственный мозг. Чувство, возникающее следом, лучше всего можно описать как эмпатию в ее самом остром проявлении.

Мозг запросто можно повредить, если обращаться с ним недостаточно аккуратно. Вместе с тем он не настолько хрупок, чтобы потерять форму, оказавшись снаружи черепа. Твердая оболочка, покрывающая его, черепная коробка, в которой он надежно защищен от внешних воздействий, – все это настоящий дар природы. Но даже без этой коробки с оберткой мозг сам по себе достаточно плотный, чтобы сохранять форму.

Подняв мозг Эндрю, чтобы взвесить, я ощутил руками его уникальное сочетание мягкости и твердости. Можно ли сравнить его с густым, застывшим йогуртом? Нет, он совершенно не жидкий. С желе? Ни в коем случае – он так не трясется. С рисовым пудингом? Вряд ли, ведь он сохраняет форму, даже если взять его руками, поставить и перевернуть. С мягким сыром? Возможно. Ну или можно просто оставить его в покое, ведь его консистенция по-своему уникальна и не поддается сравнению.

Вы могли бы предположить, что, раз Эндрю упал прямо на макушку, именно здесь он и получил максимальные повреждения. На самом же деле ударная волна прошла через кость сверху и по бокам и встретилась сама с собой внизу, вызвав перелом вокруг основания черепа. Ушло какое-то время, чтобы все это осмотреть и сфотографировать, и, когда я закончил, полицейским явно не терпелось уйти домой, в бар, ну или куда угодно, лишь бы подальше от секционной.

– Так что в итоге? Вы все-таки не сможете сказать нам, толкнули ли его? – устало вздохнув, спросил инспектор.

Но я понимал, что это далеко не конец и нам предстоит долгий путь. Я снова посмотрел на ноги Эндрю. Пришла пора разобраться с тем чувством, что с самого начала не давало мне покоя. Никакого пива, телевизора или чая. Во всяком случае, пока.

Глава 8

– Вы вроде говорили, что он много играл в футбол? – спросил я.

Инспектор выглядел нетерпеливым.

– Какое отношение это имеет к его травме головы, док?

Я не ответил, поскольку не был уверен.

Сержант сказал:

– Он играл в футбол по выходным. Но вчера вечером брат, видимо с ликованием в голосе, сказал всем, что его исключили из команды. Эндрю сказал, что он сам решил уйти, чтобы проводить время дома с ребенком. И тогда брат назвал его… – Он всматривался в свой блокнот. – … конченой тряпкой.

– А брат сказал, почему его выгнали? – спросил я.

– А именно это, судя по всему, и спровоцировало перепалку. – Последовала долгая пауза, во время которой сержант листал свой блокнот. Наконец он нашел нужную страницу. – Ага. Значит, брат стал поносить игру, которую Эндрю показывал в последнее время. Он все повторял, что тот потерял хватку и падал на мяч[25]25
  Поскольку дело происходит в Англии, речь идет об обычном футболе, а не об американском.


[Закрыть] каждый раз, когда тот оказывался рядом.

– Здесь кто-нибудь играет в футбол? – спросил я.

Повисла тишина. Наконец заговорил констебль.

– Раньше я много играл, но потом перешел на сквош.

– И что он сделал с твоими ногами?

Констебль недоуменно уставился на меня:

– Да ничего такого.

– Были ли у тебя очень развитые икры?

Он явно задумался.

– Моя мама говорила, что по моим ляжкам можно было подумать, будто я играю в регби. Про икры ничего такого не припомню.

Теперь уже все пристально смотрели на ноги Эндрю.

– Кто-нибудь что-то заметил? – спросил я.

– Левая больше правой, – сказала наконец помощник коронера.

– Но только ниже колена, – заметил сержант. – И правда, вот сейчас смотрю, действительно выглядит странно.

– Это прямо огромная икра! – согласился констебль.

– Просто большая, – поправил его инспектор.

Я поочередно обмотал их измерительной лентой.

– Обе икры большие, просто левая больше.

Инспектор бросил взгляд на часы.

– Но какое отношение это имеет к травме головы? – снова спросил он.

– Я не уверен, – признался я.

У меня были подозрения по поводу левой ноги, но и правой тоже. Увеличенные икры могут указывать на тромбоз глубоких вен (ТГВ), и я должен был сначала проверить его наличие. Было бы очень странно обнаружить ТГВ у молодого спортивного человека.

Тромбы в ногах образуются по разным причинам, но в основном из-за медленного кровотока, который частенько становится следствием длительного отсутствия активности – например, после операции.

Может, Эндрю часами напролет сидел без движения за своим компьютером на новой работе.

– Я всегда надеваю эти специальные обтягивающие чулки, когда летаю в Америку повидаться с дочерью, – сказала помощник коронера. – Чтобы избежать ТГВ.

Полагаю, за годы работы она видела достаточно тромбов на вскрытиях, чтобы извлечь из этого урок.

– Да, такая опасность и правда есть, если во время долгого полета не вставать с места, – согласился я. – Особенно в тесноте эконом-класса. Может, Эндрю где-то недавно отдыхал? Или у него была командировка?

– У меня ни слова о какой-либо поездке, – сообщил детектив-сержант. – Может, поспрашивать родных?

– Пока не надо, – ответил я.

ТГВ – очень опасное состояние: тромб может оторваться и попасть по вене в легкие, где способен мгновенно прикончить человека. Если бы это случилось с Эндрю, я бы уже это выяснил. Тем не менее мне все равно нужно было исключить ТГВ, прежде чем продолжить осматривать его ноги. Я видел тромбы на ногах множество раз, и наверняка не раз они оставались мной незамеченными. Если нет никаких явных причин вскрывать ноги, чтобы посмотреть на вены, мы этого не делаем. Таким образом, ТГВ, который, разумеется, не всегда виден с первого взгляда, нередко ускользает от внимания судмедэкспертов.

Вместе того чтобы пойти в бар, полицейские теперь терпеливо ждали, пока я осматривал ноги Эндрю. Чтобы добраться до вены, мне пришлось разрезать замысловатые мышцы икры. Они поднимают стопу и играют решающую роль в поддержании равновесия. Меня крайне интересовали эти мышцы, но прежде нужно было внимательно рассмотреть вену.

Тромб, длинный и темно-красный, повторяет форму вены, но выпирает изнутри, отчего вена напоминает змею, проглотившую ручку от швабры.

Мне не понадобилось много времени, чтобы установить, что у Эндрю не было тромбов.

Значит, обратно к мышце. Едва коснувшись ее, я понял, что с ней что-то не так. Меня все время спрашивают, как я могу работать и разговаривать, не следя за тем, что делаю. А все дело в том, что мои руки и пальцы постоянно при деле. Они касаются, трогают, щупают. Тактильные ощущения занимают важное место в работе судмедэксперта, и, когда что-то не так, тут же звенит тревожный звоночек. Тогда он звенел без остановки. Там, где я ожидал увидеть однородную текстуру, мышцы Эндрю были неровными. Ткань местами была твердой, жирной, волокнистой, но лишь местами. Я быстро осмотрел правую ногу. С ней была похожая ситуация, только мышцы, пожалуй, были не такими бледными и пятнистыми, и жира вроде было меньше.

Наконец я поднял голову.

– Хорошо, – сказал я. Все смотрели на меня. – С этими мышцами происходит нечто любопытное, но я пока не до конца уверен, что именно.

– Так что, вы закончили? – Пиво само себя не выпьет.

– Я возьму несколько образцов мышечной ткани на микроскопию. Но, как мне кажется, многое будет зависеть от того, какой у Эндрю окажется уровень алкоголя в крови. Если он пил, пусть даже формально и не был пьяным, невозможно будет ничего повесить на брата. Эндрю выпил, залез на стену, зашатался и упал. – Перед глазами всплыло смеющееся лицо моего друга Саймона. Никто не мог так хорошо скрывать свое пьянство, как он.

– Ага, – мрачно сказал инспектор.

Детектив-констебль тут же возразил:

– Но у нас же куча свидетелей!

Сержант покачал головой:

– Если Эндрю был пьяным, прокуратура не станет слушать свидетелей, утверждающих, будто его столкнули, сколько бы их там ни было.

– Нет, они скажут, что он сам нарывался на неприятности, бегая по стене, после того, как выпил, – согласился я.

Убийцам на заметку: если вы столкнете кого-то, куда с большей вероятностью вам сойдет это с рук, если жертва будет пьяной, но полностью полагаться на это нельзя.

– Лучше дождаться результатов токсикологии, чтобы мы точно понимали, какой у него уровень, – сказал инспектор, – и уже потом решать, что делать дальше.

Он повернулся к криминалисту:

– Давайте сделаем это дело приоритетным.

Я же сделал кое-что другое. Если мои подозрения были верны, я чувствовал своим моральным долгом защитить интересы семьи Эндрю, поэтому не только отправил образцы для проверки уровня алкоголя в его крови, но и взял еще несколько для проведения специальных анализов.

Покинув секционную, мы разошлись каждый по своим делам в ожидании результатов, только вот я продолжал думать о деле. К двадцати с лишним годам мозг полностью развивается, и примерно в это время молодые люди принимают решение о том, что на самом деле хотят делать со своей жизнью, или как минимум задумываются о будущем.

Мой друг Саймон к этому времени стал куда более серьезным. В конечном счете он все-таки занялся медициной и решил, что хочет стать анестезиологом. У него появилась девушка, куда милее Фионы, а карьера шла полным ходом. Какой бы кризис ни случился у него в подростковые годы, все, казалось, осталось позади. Он по-прежнему выпивал в невероятных количествах алкоголь, но в трезвом состоянии снова был моим веселым, интересным и увлеченным другом.

Очевидно, Эндрю в его возрасте тоже изменился. Он больше не был заядлым любителем выпить, каким его помнил брат, только вот ему не посчастливилось умереть в начале явного периода стабильности в своей жизни: жена, ребенок, работа в центре.

А как насчет его ровесников, которым недостает этой стабильности? Судя по последним данным, уровень самоубийств возрастает с 20 до 34 лет – на этот возрастной диапазон приходится 28 % всех смертей среди мужчин и 18 % – среди женщин. Следом идет случайное отравление – эта общая фраза включает в себя разные причины, например врачебную ошибку, однако чаще всего подразумевает непреднамеренную передозировку наркотиками. Потом идут автомобильные аварии, а следом за ними – убийство, потому что Шекспир был прав насчет того, что юноши «ревнивы к чести, забияки в ссоре», особенно под воздействием наркотиков или алкоголя, которые приводят нас к пятой по распространенности причине смерти у мужчин в возрасте от 20 до 34 лет – циррозу печени.

У женщин статистика схожая, с одним существенным отличием: рак груди уже занимает третье место на пьедестале убийц. Не особенно отстают от него автомобильные аварии и цирроз, жертвами которых в XXI веке женщины становятся все чаще.

Что эта статистика говорит нам о годах молодости? Оставляя детство позади, мы берем свою жизнь под контроль, и ответственности за собственную смерть становится все больше. Разумеется, никто не делает осознанного выбора заболеть раком, но мы хотя бы теоретически можем контролировать такие вещи, как драки, опасное вождение, употребление спиртного и наркотиков, что делает смерти от них предотвратимыми – если, конечно, молодые люди действительно решают их контролировать. Все мы прекрасно знакомы с юношескими представлениями о бессмертии.

Первым пришел результат специального анализа на креатинкиназу, запрошенный мной. Этот фермент содержится в здоровых клетках мышечной ткани, но его значительное количество в крови указывает на их повреждения. В случае Эндрю повышенный уровень этого фермента говорил о значительных повреждениях мышц, только я пока никак не мог понять, в каком именно виде. Я подозревал, что произошло какое-то нарушение обменных процессов в мышцах ног, но был еще очень далек от того, чтобы узнать, в чем именно проблема, если она, конечно, вообще имелась.

Наконец пришли и результаты анализа крови Эндрю на содержание алкоголя – чуть ниже 50 мг/100 мл[26]26
  0,5 промилле.


[Закрыть]. По закону он мог спокойно садиться за руль в Англии, хотя в Шотландии уже был бы на грани штрафа. Его друзья были правы – вечером в день смерти он не был пьяным. Его брат стал на шаг ближе к скамье подсудимых.

Как только пришли результаты токсикологии, я позвонил в офис коронера, чтобы сообщить, что хочу проверить свою теорию насчет мышц ног Эндрю. На самом деле я уже втихаря неофициально этим занимался: посмотрел на законсервированные в формалине, обработанные в лаборатории образцы тканей под микроскопом, используя все доступные химические красители. Я любовался получившимся калейдоскопом цветов, но они так и не приоткрыли завесу тайны случившегося. Я потянулся к телефону.

– Скорее всего, полиция выдвинет обвинения брату, – сообщил мне помощник коронера. – И коронер ни за что не станет платить дорогостоящему эксперту, чтобы тот посмотрел для вас в микроскоп. Если прокуратура посчитает это нужным, пусть потом делает за свой счет.

– Я правда думаю, что это может быть очень важно, – настаивал я.

– Знаете, у коронера как бы бюджет.

– Можно с ним поговорить?

– Он очень занят сегодня.

– Можно я позвоню ему завтра?

– Я занесу вас в список, – отрезал он. – Уверен, он поговорит с вами, когда освободится.

Этого коронера назначили недавно. За годы работы я хорошо подружился с его предшественником – уж он бы мне тотчас перезвонил.

– Видите ли, у меня бюджет, – сказал новый коронер, когда наконец позвонил мне. – И в правилах все четко написано по поводу проведения исследований под микроскопом. Я больше не могу выделять вам деньги. Как бы то ни было, расследование этого убийства теперь целиком в руках полиции.

Очевидно, он был одним из юридически подкованных коронеров нового типа. Он знал все, что касалось закона, но ни черта не смыслил в медицине, не говоря уже о том, как мы устанавливаем ключевые факты.

Я сказал:

– Я знаю, что они собираются возбудить дело в отношении брата, но…

– Вот именно. Так что когда они выдвинут ему обвинения, вам следует переговорить с полицией или прокуратурой, если вы думаете, что им нужно провести какую-нибудь там дорогущую экспертизу.

– Этот юноша упал со стены. Это либо было трагической случайностью, либо его столкнул брат.

– Именно так и считает полиция, и именно об этом говорят свидетели.

Я почти физически почувствовал, как передо мной захлопнулась дверь к финансированию, но не сдавался.

– Только теперь я полагаю, что есть еще и третий возможный вариант. Думаю, у покойного было какое-то поражение мышц ног, но мне нужно, чтобы на образцы взглянул специалист.

– Если у него были столь серьезные проблемы, почему он не пошел к врачу?

– Он мог не знать. Может, он просто не хотел об этом думать. Какой молодой парень захочет признавать, что у него ничего не ладится с футболом из-за того, что он не может контролировать свои ноги? Осмелюсь предположить, что в остальном он чувствовал себя в полном порядке.

Последовала долгая пауза. Коронер делал подсчеты.

– И вы хотите сказать, нам придется заплатить специалисту фунтов шестьсот?

– Что-то вроде того.

– Ну тогда, если полиция не захочет раскошелиться, думаю, следует попытать счастья с прокуратурой, вам так не кажется?

Не было никаких сомнений, что с этим должен был разобраться именно коронер, и я не сомневался, что его предшественник со мной согласился бы. Но мне не хотелось затевать юридический спор, и после долгих переговоров наконец удалось убедить полицию заплатить одному опытному профессору, чтобы он просмотрел подготовленные мной препараты под своим электронным микроскопом.

Вскоре он мне позвонил.

– Я подготовлю полный отчет, – сообщил он, – но если вкратце, у вашего парня была мышечная дистрофия.

Мышечная дистрофия. Плохие новости для любой семьи.

– Какая именно? – уточнил я, потому что у этой беспощадной болезни много обличий.

– Беккера. Удивительно, что к двадцати четырем годам она не дала о себе знать в более явной форме, но подозреваю, что, если вы поговорите с родными, они наверняка скажут, что в последнее время он как-то неуверенно держался на ногах.

– Его только что выгнали из футбольной команды, – сказал я.

– По правде говоря, то, что он в ней так долго продержался – большое достижение.

– А что насчет генетической подоплеки?

– При мышечной дистрофии Беккера обычно носителем выступает мать. У него есть братья?

– Да. На самом деле брата как раз могут обвинить в убийстве. Они бежали по стене, и свидетели говорят, что видели, как он столкнул с нее Эндрю.

Профессор издал громкий протяжный стон – он явно в это не верил.

– Что он вообще забыл на стене с мышечной дистрофией Беккера?

– Укажете это в своем отчете?

– Я бы сказал, удивительно, что ему вообще удалось на нее забраться.

– Брату, наверное, тоже стоит провериться, – сказал я.

– Это уж точно.

– А еще покойный недавно стал отцом.

– Ну, – сказал профессор, – если у него девочка, она носитель. Но сыну ее передать он не может.

Мышечная дистрофия Беккера не всегда дает о себе знать так же рано, как это происходит с другими ее разновидностями. Люди порой могут прожить с ней сорок и даже больше лет, хоть со временем и становятся все менее активными.

Что ее вызывает? Еще один несчастливый номер в генетической лотерее. Эта мутация происходит в одном из самых крупных известных генов человека – DMD, он отвечает за производство дистрофина. Это один из целого ряда белков, необходимых для поддержания мышц здоровыми и крепкими. У людей с дистрофией Беккера он почти отсутствует, а поскольку мышцы с годами изнашиваются, они получают все большие повреждения, и в итоге мышечная ткань попросту отмирает. Икроножные мышцы Эндрю стали первыми, в которых эти изменения проявились, но, останься он в живых, другие его мышцы постигла бы та же участь. К сожалению, во многих случаях при мышечной дистрофии поражается и сердечная мышца.

Дистрофия Беккера обычно передается через Х-хромосому (у женщин их две, а у мужчин только одна) от матери сыну. Дочери могут стать носителями гена и с пятидесятипроцентной вероятностью передать его каждому своему сыну, но сами редко демонстрируют какие-либо симптомы: справиться с дефицитом дистрофина их организму помогает вторая Х-хромосома. Вполне возможно, что у брата Эндрю, который так подначивал его из-за потери контроля над ногами, вскоре начнут проявляться те же самые симптомы. Этой семье понадобится помощь специалиста. Они уже потеряли одного сына. Теперь им следует выяснить, угрожает ли что-нибудь второму.

В свете диагноза Эндрю полиции пришлось отказаться от предъявления обвинений его брату. Коронеру не терпелось со всем покончить. Я позвонил ему, чтобы попросить поддержать заявление на финансовую помощь для оплаты услуг специалиста. Его реакция была предсказуемой.

– Это меня совершенно никак не касается!

Что ж, попытка не пытка.

Наконец я смог написать отчет о вскрытии Эндрю, в котором повторил рекомендацию о том, что его родным следует проконсультироваться со специалистом, поскольку болезнь могла коснуться и других членов семьи. Я сообщил в офис коронера, что хочу лично все им объяснить, и вскоре ко мне наведались родители Эндрю.

Скорбь – частый гость в моем кабинете, и тем не менее я до сих пор остался к ней уязвим.

Кабинет – это то место, где скрепки, бланки и календари помогают плавному течению повседневной жизни, только вот все они меркнут на фоне столь сильных эмоций. Я собрался с духом, чтобы быть добрым, но хладнокровным. Они пришли сюда не за неуместным сочувствием.

На самом деле мать Эндрю ужасно злилась. Его отец почти все время просидел в полной тишине. Я гадал, всегда ли он был тихоней, или же таким его сделало горе. Мать, высокая, сильная, спортивная и привыкшая добиваться своего, выплескивала свою боль, обвиняя меня. Это не были какие-то рациональные обвинения, потому что винить было некого и не в чем.

Она наотрез отказывалась признавать, что в их семье могло быть наследственное заболевание. Ни у кого из ее предков, насколько она помнила, не было никакой мышечной дистрофии.

Я согласился, что ген мог спонтанно мутировать, но указал на тот факт, что во многих случаях мышечной дистрофии Беккера в роли носителя выступает мать. Стоит ли говорить, что это еще больше вывело ее из себя? Я уговорил ее рассказать о своей семье.

Она была одной из двух сестер. У сыновей ее сестры, обоим за тридцать, не было никаких явных проблем с мышцами. Она представила это как доказательство абсурдности моей теории. Я спросил, жив ли ее отец. Она сказала, что он погиб в автомобильной аварии еще в молодости и едва его помнила.

Я попросил рассказать, что ей известно о той аварии.

Миссис Стайлер замялась.

– Мне сказали, что он допустил чудовищную ошибку: вроде бы перепутал педали и вместо тормоза нажал на газ. И прежде чем вы спросите: мой отец был абсолютным трезвенником.

Действия, из-за которых его можно было заподозрить в том, что он был пьяным, привели к его смерти. Такие вот отголоски прежних поколений. Интересно, понимала ли она сама, что история повторяется? Я очень осторожно спросил у нее, есть ли хоть малейшая вероятность, что у отца была мышечная дистрофия Беккера, оставшаяся недиагностированной.

Мое предположение не на шутку ее рассердило. Когда она успокоилась, я спросил, не было ли в ее семье других случаев неестественной смерти, может, в далеком прошлом.

На этот раз в ее голосе прозвучала нотка сомнения.

– Я всегда думала… ну моя мать говорила о каком-то проклятье, но я всегда считала, что просто мужчины в нашей семье подвержены несчастным случаям и все дело в характере. Она рассказывала о дедушке моего отца. Яркая личность. Только вот умер молодым. Свалился с лошади на скачках, хотя шел к финишу первым…

Я не специалист по генетике, и мне оставалось лишь молча слушать, как она преодолевала болезненный процесс переосмысления истории своей семьи. Порой в памяти людей остается то, как мы умерли, а не как жили, и в ее семье это явно было распространенным явлением.

В конечном счете она согласилась, что ее семье следует провериться и обратиться к специалисту.

Затем, когда они уже собирались выходить, она задала мне еще один вопрос.

– Если вы правы насчет этого гена… Есть вероятность, что он мог передаться сыну Эндрю? – спросила она.

Раз плюнуть:

– Нет.

– А что насчет Иана?

Ах. Иан был братом Эндрю. Этого вопроса я как раз и боялся.

– Такое возможно.

– Насколько?

Мне пришлось нехотя сказать ей, что с вероятностью 50 %.

– Получается, я прокляла обоих своих сыновей, – еле слышно сказала она. – Родив, я тут же обрекла их на смерть.

Я было попытался сказать, что в каком-то смысле это справедливо для каждого из нас, но она была слишком расстроена, чтобы слушать, и попросила посоветовать ей врача-генетика, что я с удовольствием и сделал.

Вскоре после этого я случайно встретился с ним, и мне выпала возможность узнать, чем все закончилось для этой семьи.

– Печальные новости, – сообщил он. – У второго брата тоже нашли дистрофию. Матери не посчастливилось передать ее обоим сыновьям. У нее еще две дочери, и одна стала носителем. У нее уже есть сын. Его еще не проверили – говорят, что не хотят этого делать.

Гены не знают жалости. Хоть чаще всего мутации и проявляются уже в ранние годы, порой они могут дать о себе знать лишь в самом расцвете молодости.

Младший брат Эндрю поступал с ним жестоко, подначивал его, демонстративно обгонял, унижая его на поле и во время занятий паркуром. Интересно, заметил ли он уже первые намеки на упадок собственных сил? Может, его жестокость была проявлением не юношеской бравады или братского соперничества, а банального страха?

Если бы у Эндрю не выявили эту болезнь, его смерть выглядела бы совершенно типичной для своей возрастной группы – казалось, она была связана как с сиюминутным проявлением насилия, так и с безрассудным, нетрезвым поведением. Чаще всего именно в подобных обстоятельствах погибают попавшие ко мне молодые люди – это всего одно ножевое ранение, один выстрел, один безобидный удар…

Этот один удар никогда не преследует цель убить, но может запросто ее достигнуть – как правило, по одному из двух сценариев. Скажем, двое юношей вышли из бара, и один очень зол на другого. Бар имеет здесь большое значение: алкоголь не только подпитывает ярость агрессора, но и расслабляет мышцы шеи, которые уже не так уверенно удерживают голову, а это может способствовать трагичному исходу.

Озлобленный парень набрасывается на свою жертву – зачастую он наносит удар не прямо по лицу, а сбоку. Скажем, агрессор – правша, и удар приходится слева по челюсти или скуле. Голова жертвы резко уходит в бок, одновременно поворачиваясь вправо, и только потом ее отбрасывает назад. Я наблюдал это множество раз в замедленном воспроизведении на записях с камер видеонаблюдения. Это резкое, неестественное движение черепа – особенно его вращение – может привести к разрыву маленьких артерий, которые проходят на пути к мозгу через специальные отверстия по краям позвонков. Такая конструкция призвана защищать артерии, но в процессе вращения они могут за нее зацепиться. Поврежденные артерии, разумеется, тут же начинают кровоточить. Обычно кровь поднимается вверх, в так называемое субарахноидальное пространство под средней оболочкой вокруг мозга.

Субарахноидальное кровоизлияние может привести к столь стремительной смерти, что свидетели на суде часто описывают, как жертва «падает на пол, словно мешок картошки». Между тем смерть не всегда наступает мгновенно. Может пройти какое-то время, в течение которого жертва будет ходить, разговаривать и казаться совершенно нормальной, в то время как в ее голове будет нарастать давление из-за скапливающейся артериальной крови. Сначала появляется головная боль. Затем ощущение скованности в шее. Потом тошнота. Наконец, человек теряет сознание.

Второй вариант убийства одним ударом – это когда жертва падает назад на твердую поверхность. Эндрю Стайлера никто не бил, но теперь он мертв. Его голова под действием силы тяжести ускорилась в процессе падения, а затем резко остановилась, ударившись об асфальт, – на этот раз свидетели рассказывали об «омерзительном глухом стуке». Череп остановился, однако мозг внутри него продолжил движение.

Как правило, полученная в результате падения травма оказывается с противоположной стороны головы от места ушиба или перелома. Под толстой неподвижной оболочкой, расположенной непосредственно под черепом – как я уже говорил, ее называют твердой мозговой оболочкой, – находятся короткие тонкие вены, которые отрываются от двигающегося мозга, вызывая субдуральное[27]27
  Твердая оболочка по латыни – dura mater.


[Закрыть] кровотечение. А поскольку кровь из вен выходит медленнее, чем из артерий, смерть может наступить еще позже.

Люди часто полагают, будто причиной смерти становится перелом черепа, но практически всегда это не так. Именно движения мозга внутри черепа приводят к смертельной травме.

Осмелюсь сказать, что каждую субботу сотни людей получают удары по голове. Сотни, пьяные или под кайфом, падают.

И лишь единицы в результате умирают, однако когда смерть наступает подобным образом, родные неизменно задаются вопросом: почему это случилось именно с нами? Мать Эндрю снова и снова спрашивала меня об этом. Какими бы подробными ни были медицинские знания, вложенные в понимание каждой смерти, какими бы длинными ни были отчеты о вскрытии, сколько бы времени судмедэксперты, детективы и специалисты ни потратили на анализ покойного и обстоятельств его смерти, обычно за такими смертями стоит еще один очень важный фактор, которому невозможно дать количественную оценку или провести его научный анализ. Это невезение.