Текст книги "Белый раб"

Автор книги: Ричард Хилдрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Глава пятьдесят третья

Оставив моего нового знакомого в Августе, где, по его словам, у него были дела, и заручившись от него обещанными письмами, я направился в Виксбург.

Как я радовался тому, что снова напал на потерянный след моих близких! Но вместе с тем я не мог освободиться от томительных сомнений и раздумий о том, что же принесут мне эти поиски, даже в том случае, если они увенчаются успехом.

Выехав из Августы, я сразу же очутился среди истощённых и частично уже заброшенных земель. Картина эта была как две капли воды похожа на ту, что я видел в Виргинии и Каролине. Перебравшись через Окони, а потом через Окмолджи, я попал на участки, которые начали обрабатывать совсем недавно; самое старое из поселений насчитывало каких-нибудь двадцать лет. И тем не менее земля здесь кое-где уже носила следы разрушительной системы хозяйства, столь характерной для всех южных штатов. Это особенно было заметно в лощинах и по склонам холмов, где плодородная почва была совершенно смыта и где одиноко поднимались почерневшие стволы деревьев девственного леса, которые после того, как земля вокруг них была выбрана, засохли, но которые всё ещё крепко держались на своих глубоких корнях и как будто с усмешкой глядели на всё это опустошение. Земля, недавно ещё нетронутая и необычайно плодородная, вся была снесена водой в соседние овраги, и глазам представала одна только сухая красная глина.

Огромные высохшие стволы деревьев над опустошённой землёй как бы напоминали ей о том, чем ома была в прошлом. Это ли не символ того, к чему неизбежно приводит хищническая система, которая лежит в основе существования рабовладельческих штатов, – система, от которой страдает даже земля, теряющая свою природную силу и обречённая на бесплодие слепым и безрассудным стремлением человека поскорее обогатиться?

Переправившись через Флинт, я вступил в полосу девственного леса. Лес этот населяли занимавшиеся охотой крики, [57]57
  Крики – одно из названий индийских племён.


[Закрыть]но обуреваемые ненасытной жадностью плантаторы Джорджии при поддержке федерального правительства готовились уже изгнать их оттуда силой. Мероприятие это вскоре потом было осуществлено, и на смену диким и свободным жителям лесов явились несчастные жалкие рабы, купленные на истощённых полях Виргинии и Северной и Южной Каролины и привезённые сюда.

Достигнув берегов Алабамы, я выбрался из этих уединённых мест, находившихся под угрозой скорого вторжения американцев, и направился к берегам Миссисипи. Отсюда индейцы в ту пору были уже окончательно вытеснены. Их заменила пёстрая масса эмигрантов из рабовладельческих штатов. Это были главным образом потомки «первых семейств» Виргинии, которые явились сюда в надежде создать себе состояние с помощью немногочисленных рабов, которых владельцам всякими правдами и неправдами удалось вырвать из рук кредиторов. Здесь же появились и большие партии рабов; наиболее богатые из рабовладельцев пригнали их сюда мод надзором управляющих, с тем чтобы основать здесь новые плантации, где труд был бы более производительным. Крэкеры [58]58
  Так называют белых бедняков в юго-восточных штатах.


[Закрыть]из Джорджии с бледными восковыми лицами, прочие жалкие представители белых из Каролины, невежественные и бедные, заселяли эти новые земли; это были торговцы, врачи, адвокаты, шарлатаны, мошенники, спекулянты, занимающиеся перепродажей земли, работорговцы, шулера, конокрады и всякого рода авантюристы, в том числе немалое количество баптистских и методистских проповедников. Главным стремлением всех этих людей, за исключением разве только проповедников, да и то не всех, было поскорее разбогатеть, и два слова не сходило с их уст: чернокожие и хлопок.

И в самом деле, тот, у кого нашлось бы время и интерес, мог бы в этих новых поселениях увидеть воочию рабовладельческую систему Соединённых Штатов в её истинном виде, в состоянии полного расцвета: там эта система действовала без всяких ограничений. Все старые рабовладельческие штаты организовывались как свободные общины по английскому образцу. Рабство появилось в них в виде какого-то нароста, чего-то принесённого извне. В силу привычек и традиций, в этих штатах и сейчас ещё сохраняется нечто от прежнего английского образа мыслей – хорошего и здравого, хоть всё это теперь уж быстро начало исчезать. Но штаты Алабама и Миссисипи, те с самого начала были штатами рабовладельческими, образовавшимися благодаря притоку переселенцев из старых, таких же рабовладельческих штатов. Это были главным образом люди молодые; расставаясь с родным домом, они как будто окончательно расстались со всеми принципами человечности, справедливости, умеренности, готовые, подобно свирепым акулам, проглотить всех и вся и даже друг друга.

Нигде, ни в одной части земного шара, называющей себя цивилизованной – я даже думаю, что не только в наши дни, но и вообще ни в одну эпоху, – чудовищные жестокости, хладнокровные убийства пистолетами, ружьями и охотничьими ножами не были таким повседневным явлением. Ничто, начиная от расправ по суду Линча и кончая актами насилия со стороны отдельных лиц, никогда не ставило под такую угрозу человеческую жизнь. А что касается безопасности имущества, то пусть об этом скажут нью-йоркские купцы, которые торговали с этими штатами, и английские держатели акций штата Миссисипи. Они, правда, и не заслуживают жалости. Акции эти были выпущены – и покупатели их это знают или должны были бы знать – для того, чтобы создать фонды, которые дали бы возможность плантаторам из Миссисипи увеличить число своих рабов. И если англичане действительно ссудили деньги на такое нечестное дело, потеря этих денег до последнего пенни для них всего-навсего справедливое возмездие.

В старых рабовладельческих штатах, где рабы часто продолжают жить на тех плантациях, на которых они родились, и где они нередко переходят к новому хозяину по наследству, слуги привязаны к своим господам. Те, в свою очередь, более снисходительно относятся к рабам, и – что главное – там рабы обзаводятся семьями, и это немало облегчает им жизнь. Но с переселением на Юг, которое осуществляется прежде всего через посредство работорговцев, все эти связи и привязанности обрываются; все ужасы африканской торговли рабами снова вступают в силу; уничтожаются и все понятия, когда-то ещё существовавшие в Мэриленде, Виргинии, Северной Каролине, Кентукки и Теннеси, – что негры, хоть они и рабы, всё же люди и, будучи людьми, имеют право на определённую долю сочувствия и человеческого отношения к себе, что на них может благотворно влиять воспитание, религия, а может быть, в той или иной степени даже и свобода. Все эти робкие и едва заметные ростки человечности, хоть они и были уже тронуты разрушительными морозами, всё же обещают в будущем большой урожай. И вот, с перемещением несчастных рабов в те штаты, о которых идёт сейчас речь, эти подающие надежды ростки старательно выпалываются как сорная трава, и всё поле рабства зарастает крапивой. Всякое возвышенное побуждение, всякое проявление человечности упорно глушится. Судьи и законодательные учреждения, политики и газеты и не менее половины людей, которые называют себя служителями евангелия, настойчиво утверждают, что негры самой природой созданы для того, чтобы с ними обращались как с собственностью, как с товаром, как со скотом, что их назначение заменить собою на хлопковых плантациях лошадей и волов и, подобно лошадям и волам, находиться вечно под ярмом и подчиняться узде и кнуту, что они ни на что не годны и могут только быть рабами.

Необходимость свободы для человека – старая английская истина – та самая истина, которая уничтожила рабство в Европе и которая некогда имела большое влияние на законодательство и судебную власть северных рабовладельческих штатов, окончательно сведена на нет в этих новых рассадниках хлопка и деспотизма. Коль скоро ты раб, то оставайся рабом навсегда, будь твой отец хоть негром, хоть белым – всё равно. Даже сам рабовладелец, и тот не имеет возможности освободить собственных детей. Такова дьявольская доктрина деспотизма, провозглашённая судьёй Шарки, [59]59
  По-английски shark означает «акула».


[Закрыть]– ни один судья не носил ещё столь выразительного имени в стенах Верховного суда в Миссисипи! А ведь эта доктрина находит себе множество защитников среди жителей Виргинии и Мэриленда – штатов, которые докатились до того, что стали такими же поставщиками рабов, как и Гвинея. И теперь, едва только это понадобится, на Севере не будет нехватки в купцах, которым захочется угодить своим южным покупателям, в политиках, готовых в интересах дела поклоняться самому сатане, в редакторах газет, распространяющих свои издания на Юге, в докторах богословия, которые если и не отрекутся от собственных матерей – на это не хватит, пожалуй, смелости даже у знаменитого доктора Дьюи, хоть он сгоряча и заявляет об этом, – то, во всяком случае, не задумываясь отдадут своих братьев в рабство ради спокойствия и хорошего настроения рабовладельцев. Таких податливых людей немало, и они будут повсеместно доказывать в так называемых свободных штатах, что рабовладельчество – это краеугольный камень всего Американского союза.

Пусть тот, кто захочет проследить развитие рабовладельчества в Америке со времён Вашингтона и Джефферсона, вспомнит, насколько принципы, провозглашённые этими двумя президентами, не похожи на всё, что твердят разные Шарки из Миссисипи и поставщики живого товара из Виргинии, которые сами назначают президентов, диктуют законы, делают политиков орудиями в своих руках и, более того, стремятся – и, может быть, даже не без успеха – управлять нравственностью и религией американцев.

Глава пятьдесят четвёртая

Когда я приехал в Виксбург, я был потрясён ужасным зрелищем, представившимся моим глазам. Какие-то пять человек были только что вздёрнуты на построенной наспех виселице и корчились в предсмертных муках.

Отряд солдат в полном вооружении окружал место казни. Оркестр из чернокожих музыкантов исполнял «Янки Дудл». Толпа, состоявшая из людей всех возрастов и цветов, по всем признакам находилась в сильнейшем возбуждении. Какая-то женщина с двумя младенцами на руках, отчаянно жестикулируя, умоляла о чём-то человека, который, по всей видимости, руководил этой церемонией. Я принял его за шерифа округа, хотя он и не был одет, как подобает шерифу.

Добравшись до гостиницы, я, к своему крайнему изумлению, узнал, что казни, при которой я только что присутствовал, не предшествовало никакого суда, что это был своего рода любительский спектакль, устроенный комитетом, состоявшим из нескольких горожан под председательством кассира земельного банка. Акции этого банка можно было купить в Англии, хотя, по-моему, в то время они не особенно высоко котировались. Это и был тот самый джентльмен, которого я несколько минут тому назад принял за шерифа округа. Всё это меня поразило, в особенности же то, что все пятеро повешенных были белыми. Будь они негры или другие цветные, такой взрыв бешенства и страха, который я наблюдал в толпе, не вызвал бы у меня особого удивления.

Расспросив о причинах и непосредственном поводе для этой дикой расправы, я узнал, что повешенные были шулера, принадлежавшие к многочисленной шайке мошенников и негодяев, которые в течение долгого времени сеяли в городе тревогу. Жители города, терпение которых наконец истощилось, приказали им покинуть пределы Виксбурга. Когда же они отказались выехать, толпа вломилась в дом, где они жили, и уничтожила все карточные столы. Игроки стали сопротивляться и открыли стрельбу, во время которой был убит один из видных и всеми уважаемых граждан, пытавшийся ворваться к ним в дом.

Так или иначе, мошенники были схвачены, за исключением двух или трёх человек, которым удалось скрыться. Бешенство нападавших было этим бегством доведено до предела. Все они изрядно подвыпили, и вид их убитого главаря, воспоминания об их собственных недавних проигрышах, опасения быть убитыми на дуэли или даже просто без всякого вызова кем-нибудь из этих игроков – а иные из них слыли людьми отчаянными – всё это вместе взятое оказало своё действие на толпу. А ведь если бы дело дошло до судебного разбирательства, то лица, насильственно вломившиеся в дом, хотя бы и с целью уничтожить там игорные столы, могли быть подвергнуты наказанию – наравне с теми, кто встретил участников этого разбойничьего нападения стрельбой, как бы ни были печальны её результаты. Поэтому было решено прибегнуть к более простому и быстрому способу расправы с виновными, а именно – вывезти их в окрестности города и там немедленно повесить. Для тех, кто привык стремительно расправляться с виновниками в соответствии с кодексом рабства, где доказательствами служат подозрения, а насилие заменяет судебный разбор, все медлительные судебные процедуры и все требуемые ими формальности кажутся утомительными и нелепыми. Это и положило начало с каждым днём усиливающемуся в южных штатах стремлению вместо обычного суда прибегать в отношении негров – а заодно уж и белых – к суду Линча. И действительно, можно ли ждать, чтобы люди, изо дня в день со всей закоренелой жестокостью заставляющие рабов выполнять непосильную нм работу и выжимающие из них все соки, люди, привыкшие каждый раз вымещать на этих безропотных страдальцах всю свою бешеную злобу, могли после этого даже и в отношениях между собою сохранять хоть какое-то подобие справедливости?

Не успел я даже в самых общих чертах ознакомиться с этой историей, как главные действующие лица, испытывая, по-видимому, потребность при помощи новых возлияний подкрепить чувство своего достоинства и уверенность в себе, ввалились в гостиницу, в которой я остановился. Вслед за ними появилась женщина с двумя маленькими детьми, которую я видел перед этим у места казни, жена одного из повешенных. Напрасно она молила их выдать ей тело мужа, с тем чтобы предать его погребению. Ей в этом отказали и грубо пригрозили, что всякий, кто раньше чем через сутки попытается снять с виселицы тело кого-нибудь из этих людей, повешенных в назидание остальным, сам будет подвергнут их участи.

Ярость толпы была так страшна, что несчастная женщина, спасая собственную жизнь, бросилась бежать к берегу реки, а там села со своими малютками в стоявшую на причале лодку и оттолкнулась от берега, решив, что это менее опасно, чем дальнейшее пребывание в Виксбурге.

Когда шум несколько улёгся, я достал данное мне мистером Колтером рекомендательное письмо и, протянув его буфетчику, спросил, знакомо ли ему имя адресата.

Едва взглянув на конверт, буфетчик побледнел, лица его выразило смертельный ужас.

– Вы что, знакомы с этим человеком? – воскликнул он в волнении.

Я ответил ему, что в этом городе я впервые и что письмо мне дал джентльмен, с которым я познакомился в Августе.

– Ради бога не упоминайте его имени! – с дрожью в голосе произнёс буфетчик. – Это письмо адресовано одному из тех, кого вы видели на виселице. Он, правда, держал рулетку, и кое-что за ним водилось. Но человек-то он был хороший и, во всяком случае, более заслуживал права называться джентльменом, чем добрая половина тех, кто накинул ему на шею петлю. Стоит вам только имя его произнести, как вас схватят, обвинят в том, что вы состояли в его шайке, и повесят.

Радуясь тому, что мне удалось избегнуть такой опасности, я всё же рискнул спросить буфетчика, не знает ли он в окрестности плантатора по имени Томас.

Он ответил, что такой плантатор действительно существует; всё, что он рассказал мне, подтвердило, что это и есть тот человек, которого я искал; жил он в нескольких милях отсюда, но вот уже года два-три как переехал миль за пять – десять дальше, вверх по реке Биг-Блэк, в округе Мэдисон.

Благожелательный буфетчик постарался на следующий день достать для меня лошадь, и я двинулся в путь по направлению к Мэдисону, мимо виселицы, на которой всё ещё качались пять трупов.

Проезжая вдоль реки Биг-Блэк, я убедился, что обычай вздёргивать людей на виселицы без суда существовал не в одном только Виксбурге и, подобно эпидемии, охватил весь штат Миссисипи.

В округе Хайндс и Мэдисон носились слухи о каком-то заговоре, о якобы готовящемся восстании рабов, и страх перед этим воображаемым бедствием перешёл в настоящее безумие. Местные управляющие подслушали какие-то подозрительные разговоры в негритянских хижинах, а двое белых, странствующие лекари, явившиеся сюда из Теннеси, возбудили зависть и негодование нескольких врачей, которые стали уверять, что это просто-напросто переодетые конокрады; по их доносу лекари были арестованы, а вместе с ними и несколько человек негров.

Тут же на месте были учреждены Комитет бдительности и самочинный суд, всех арестованных – как белых, так и негров – приговорили к смертной казни. Перед тем как их повесить, у них вынудили какие-то признания, на которые они пошли, надеясь, по-видимому, спасти этим жизнь. Богатое воображение судей и присутствующей толпы увидело в этом признании план заговора, и – вне зависимости от того, был этот заговор действительным или мнимым, – известие о нём повергло всех в панику.

Из этих признаний явствовало, что это не просто заговор негров или рабов вообще, но что во главе его стоит целая шайка разных белых проходимцев, похитителей негров, конокрадов и разных других действующих на свой страх и риск ловкачей; считалось, что они-то и провозгласили права сильного и хитрого, то есть именно тех, которые всегда торжествуют в рабовладельческом обществе. Ждали, что они возглавят восставших негров, ограбят банки и, подобно Катилине, [60]60
  Катилина Луций Сергий (108—62 до н. э.) – политический деятель древнего Рима, руководил заговором, направленным против сенаторской олигархии и стремился к захвату власти.


[Закрыть]захватят в свои руки власть.

Видя, что до наступления темноты я вряд ли доберусь до места назначения, я попросил одного владельца плантации приютить меня на ночь. Это был, как я потом узнал, один из самых уважаемых людей всей округи, который, однако, вместо того чтобы возглавить раскрытие заговора и расправиться с его участниками, как этого от него ожидали, предпочёл в это время спокойно сидеть у себя дома.

Он сказал мне, что сильно сомневается, действительно ли этот заговор существует и не есть ли всё это один лишь бред воображения, что страх перед заговором негров, вызванный сомнительными сообщениями о каких-то подслушанных разговорах, легко переходит в настоящую панику, особенно действуя при этом на женщин и детей. По его словам, это явление эпидемическое, вроде осенней лихорадки. К таким вспышкам паники, которые обычно кончались или ничем, или тем, что каких-нибудь бывших на подозрении негров вздёргивали на виселицу, ¹он слишком привык, чтобы обращать на них внимание. Он, однако, допускал, что всё растущее число разных белых бродяг и смутьянов, людей, у которых нет ни собственности, ни средств обзавестись ею и которым не приходится рассчитывать выкроить себе плантацию за счёт государственных земель, может в дальнейшем привести к ужасным потрясениям.

Мы мирно беседовали на эту тему, сидя за чайным столом, когда вдруг заметили нескольких всадников, приближавшихся к дому. Это были белые; вид у них был очень свирепый. Соскочив с лошади, один из них предъявил хозяину какой-то смятый и грязный листок бумаги.

Пробежав первые строки, мой хозяин нахмурился. Это была повестка Комитета бдительности. Ему приказывали явиться в комитет и доставить туда приезжего, который, как видно было по следам, остановился у него в доме.

Когда мой хозяин осведомился, чего, собственно, хочет от него Комитет бдительности, ему сообщили, что его отказ принять участие в мерах, направленных к защите общественного спокойствия, представляется комитету подозрительным, и, кроме того, показания некоторых арестованных дают основание считать, что он сам замешан в заговоре.

На это мой хозяин хладнокровно заявил, что готов за своё поведение отвечать перед любым законным органом власти, но что Комитет бдительности он таким органом не признает.

– Что же касается джентльмена, присутствующего здесь, – добавил он, – то, принимая во внимание, что я занимаю должность мирового судьи, я немедленно подпишу приказ об его аресте, если вы предъявите мне какие-либо доказательства совершенного им преступления. Но без предъявления формального обвинения и без законного приказа об аресте я не допущу, чтобы его потревожили в моём доме.

Единственным основанием для подозрений против меня послужил факт, что я осмелился в такое беспокойное время проехать через весь округ и ни разу не предъявил своих документов. Мой хозяин, однако, нашёл, что этого обстоятельства ещё недостаточно для того, чтобы издавать приказ об аресте. И посланцы Комитета бдительности удалились в ярости, угрожая, что скоро вернутся с подкреплением и заберут нас обоих силой. Вместе с тем они ясно дали нам понять, что такое сопротивление власти в лице Комитета бдительности уже само по себе доказывает наше несомненное участие в заговоре и что нас, безусловно, ждёт виселица. Они добавили к этому, что шестеро белых и восемнадцать негров уже повешены, арестовано же ещё больше.

Как только посланцы комитета скрылись с глаз, мой хозяин, не обращая внимания на выражения благодарности, с которыми я обратился к нему, приказал оседлать двух лошадей.

– Я хотел бы защитить вас, – сказал он, – мне, вероятно, предстоит выдержать здесь осаду, но, если меня даже и заставят сдаться, у меня много друзей и знакомых, и я не сомневаюсь, что они вступятся за меня. Для вас же оставаться здесь рискованно. Ваша лошадь, вероятно, выбилась из сил, поэтому я отошлю её обратно в Виксбург, а вам дам другую. Мой негр Самбо вас проводит. Он хорошо знает местность и, надо полагать, благополучно доставит вас к берегам Миссисипи, куда вам лучше всего отправиться кратчайшим путём. Садитесь там на любой пароход и поезжайте хоть вверх, хоть вниз – это всё равно – только воздержитесь от всяких новых поездок по нашей стране, во всяком случае в настоящее время.

Сказано – сделано. Через четверть часа я уже был в пути и скакал всю ночь, сопровождаемый Самбо, который оказался опытным проводником. Мы выбирали самые уединённые тропинки, перебираясь вброд через небольшие ручейки и речки, пересекали болота. К утру мы добрались до заброшенного дровяного склада, расположенного на берегу реки: здесь останавливались пароходы для пополнения запаса топлива. Вскоре появился пароход, который шёл в Новый Орлеан. По нашему сигналу судно замедлило ход, и спущенная с него лодка доставила нас на борт.

Несколько дней спустя, пробегая газету, я узнал, что на мистера Хупера – так звали моего великодушного хозяина – было произведено нападение. Он забаррикадировал все окна и двери, завернул в перину своего маленького ребёнка и, не желая рисковать своими рабами, подставив их под удар, защищался один. Ему удалось довольно долго не подпускать противников на близкое расстояние, и он тяжело ранил одного из них. В конце концов, однако, он сам был ранен в плечо и вынужден был уступить силе, так как не мог уже ни стрелять, ни зарядить ружьё. Его дело, разбиравшееся в Комитете бдительности, как я узнал впоследствии, послужило поводом к бурным дебатам, но так как у мистера Хупера были многочисленные влиятельные связи, комитет не решился принять против него слишком крутые меры.