Текст книги "Белый раб"

Автор книги: Ричард Хилдрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

В штате Виргиния в 1831 году произошло восстание негров под руководством раба Ната Тэрнера, увлечённого идеей освобождения своего народа. В течение шести недель шли бои между восставшими неграми и правительственными войсками. Повстанцы потерпели поражение лишь после того, как плантаторы призвали на помощь войска федерального правительства.

Увлечённый пропагандой аболиционистских идей, Хилдрет не понимал, что рабство можно уничтожить только путём революционных действий народных масс. Правда, герой Хилдрета мулат Арчи Мур страдает не только за себя, но и за своих товарищей; он отвергает христианскую мораль послушания и не покоряется плантаторскому произволу. Но это герой-индивидуалист. Он далёк от мысли объединить вокруг себя и поднять на борьбу других невольников. Свой личный протест против рабства он облекает в форму абстрактных рассуждений о правах человека. Арчи Мур стремится облегчить свою участь и вырваться на свободу собственными усилиями. Этого ему удаётся достигнуть лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств. Но утопические мечты героя о возможности уничтожения бесправия негров мирными средствами терпят крах. После двадцати лет скитаний он возвращается в родные края и убеждается в том, что тирания рабовладельцев стала ещё более нестерпимой. Вместе с тем в описании скитаний Мура сказывается несомненная упрощённость сюжетного развития романа. Слишком легко достигает Мур осуществления своих надежд и чаяний.

С чувством большой симпатии очерчен автором образ рабыни Касси. Касси – одна из тех женщин, которыми любовь овладевает навсегда и безраздельно. Связав свою судьбу с невольником Арчи, она поддерживает его в трудную минуту и претерпевает все мучительные унижения бесправной женщины. Вместе с тем и любовь Арчи окрыляет его, придаёт ему решимость действовать, совершать смелые подвиги, бороться за свободу жизни.

Помимо Арчи Мура, или, как называет его автор, «белого раба», в романе действует и настоящий «чёрный раб» – негр Томас, На примере Томаса Хилдрет убедительно рисует процесс пробуждения сознания, процесс духовного роста раба, освобождающегося от двойного ига: плантаторов и церкви. Церковники-методисты проповедовали беспрекословное повиновение, терпение и покорность судьбе. Тем не менее глубоко религиозный Томас вырывается из этих тенёт. После того как умерла его жена, он пережил душевный кризис, бежал из неволи и стал борцом. В Томасе живёт неистребимое чувство ненависти к поработителям. В конце романа Хилдрет сталкивает судьбы двух своих героев. Когда-то они оба вырвались на свободу, убежав от жестокого хозяина, но по-разному сложилась их жизнь: Томас, защищая личную свободу и свободу своих собратьев, смело боролся с ненавистными ему рабовладельцами, Мур все эти годы жил вдали от родного края. Когда пойманного Томаса возводят на костёр, он гордо бросает вызов палачам и умирает как герой.

Хилдрет писал свою книгу, привлекая исторический материал, отразивший борьбу негритянского народа. Так, один из невольников, захваченный во время восстания Габриеля в Виргинии (1800), проявил такое же мужество в своих показаниях перед судом, как и Томас: «Мне нечего больше говорить, кроме того, что сказал бы Джордж Вашингтон, если бы попал в плен к британским офицерам и предстал бы перед их судом. Я ставил на карту свою жизнь в надежде добыть свободу моим соотечественникам, добровольно жертвую собой ради их дела и прошу лишь об одной милости – немедленно свершить надо мной казнь. Знаю, что участь моя предрешена вами и моя кровь прольётся. К чему же тогда эта насмешка над правосудием?»

Образ героя-бунтаря Томаса, заживо сожжённого по суду Линча, поднят Хилдретом на большую высоту. Этот образ вызывает глубокие симпатии читателя.

VI

Оригинальность Хилдрета как писателя состояла в том, что он, отражая типические явления американской действительности, сочетал в своём романе строгую документальность с элементами художественного вымысла. В этом жанре Бичер-Стоу написала свой второй аболиционистский роман «Дред, повесть о Проклятом Бо-лоте» (1856), где в отличие от «Хижины дяди Тома» ярко подчёркнута непримиримость негров к своим угнетателям, их страстное стремление к свободе.

Рисуя образ главного героя книги – негритянского вождя Дреда, скрывающегося в зарослях «Проклятого Болота» вместе с восставшими невольниками, писательница положила в основу своего повествования исторические события, и в частности упомянутое выше восстание Ната Тернера. Многое в облике Дреда роднит его с мужественным героем романа Хилдрета – Томасом, что позволяет говорить об известном влиянии Хилдрета на творчество Бичер-Стоу.

Не покидая незыблемой почвы точных данных, законов, деклараций, постановлений, Хилдрет в то же время свободно пользуется романтическим сюжетом. Он применяет приёмы приключенческого повествования. Но эти приёмы, обычные для американской романтической повести первой половины XIX века, не нарушают общего правдивого тона романа, не снижают его идейной и художественной значимости.

Ведя повествование от первого лица, придавая роману художественную форму мемуаров, воспоминаний, автор и герой Арчи Мур как бы сливаются в одного героя, и за гневными возгласами Мура явственно проступает пафос писателя-публициста, насыщающего свою книгу страстными призывами к совести тех, кто повинен во всех несправедливостях социального строи. В романе Хилдрета дана общественная программа аболиционистов, все их идеи и рассуждения органически вплетены в романическую историю Касси и Мура; отсюда возникают как бы две стилевые манеры писатели: ораторская, эмоционально приподнятая, и художественно-повествовательная.

Большой интерес представляют эпизоды романа, посвящённые вторичному путешествию героя по Америке, когда он уже в качестве свободного гражданина разыскивает свою семью. В этой части романа резкой критике подвергается не только рабовладельческий Юг, но и гордившийся своей демократией Север.

Хилдрет приводит в романе отзывы буржуазной прессы, осуждавшей аболиционистов, выступивших в защиту человеческих прав негров. Ожесточённая борьба реакции против аболиционизма сопровождалась уничтожением свободы мысли, устного и письменного слова.

Немало острообличительных страниц Хилдрет посвящает описанию деятельности так называемых Комитетов бдительности, которые жестоко преследовали «потрясателей основ». Эти самочинно созданные комитеты, состоявшие из невежественных плантаторов и их ставленников, решали судьбы всех либерально мыслящих людей Юга.

В книге Хилдрета показано, что подъём общественного движения против рабства вызвал безумный страх среди представителей господствующих классов, которые объединили все реакционные силы в тщетных попытках приостановить распространение прогрессивных идей. «Законодатели, – писал Хилдрет, – под влиянием корысти и себялюбия идут по ложному пути, но глубокое внутреннее чутьё народа почти всегда безошибочно».

«Белый раб» не утратил своего художественного и познавательного значения для нашего времени. Описанные Хилдретом типичные особенности американских политических нравов прошлого века во многом сохранились и поныне.

Минуло почти сто лет после опубликования известной декларации Линкольна об освобождении негров, а их бесправие и насилие над ними всё ещё продолжаются, негры ведут борьбу за свои демократические права, наталкиваясь на ожесточённое сопротивление реакций. Этот исторический факт опровергает мнение тех, кто восхваляет достоинства так называемого «свободного мира» и американской демократии.

За последнее десятилетие роман Хилдрета на русском языке выдержал три издания. В 1953 году он вышел на латышском языке. В том же году роман был опубликован в Германской демократической республике.

В настоящем, заново отредактированном издании впервые даётся полный текст «Белого раба» в соответствии с английским оригиналом, опубликованным в Лондоне в 1852 году.

М. Трескунов

Все люди от природы одинаково свободны и независимы и наделены некими неотъемлемыми правами. У каждого из них есть право на жизнь и на свободу, право на приобретение собственности и владение ею. Каждому должна быть гарантирована личная безопасность и возможность отстаивать своё счастье. Какие бы соглашения люди между собой ни заключали, они не властны посягать на эти права и отнимать их у потомства.

Билль с прозах штага Виргиния, ст. 1.

Глава первая

Если вы хотите увидеть, сколько зла человек, не задумываясь, не колеблясь, не чувствуя жалости, может причинить себе подобным, если вы хотите узнать, какие муки способен вынести смертный, какой горечью я каким негодованием может преисполняться его сердце и всё ещё биться. – прочтите эти записки.

Я собираюсь говорить здесь не об огорчениях какого-нибудь баловня, не о сентиментальных переживаниях и вздохах, а о настоящем, подлинном горе. И, может быть, рассказ о нём тронет до глубины душа даже того, кто изо дня в день сам причиняет людям страдания, подобные тем, которые выпали на мою долах Ведь и в самом деле, как бы на заглушала привычка к насилию все лучшие порывы души, как бы ни черствела сердце под влиянием предрассудков, привитых воспитанием, и тяги к наживе, – человеческие чувства продолжают ещё теплиться в нём. Бывает же, что, услыхав о чьих-то чужих преступлениях, содрогнётся и тот, кто спокойно совершает их сам.

Если я достигну хотя бы только одной этой цели, если слово моё проникнет сквозь двойную броню алчности и властолюбия, если повесть о моих страданиях воскресит перед внутренним взором тирана мрачные картины его гнусных деяний и заставит заговорить совесть хоть одного угнетателя, – я буду удовлетворён. Слёзы радости, проливаемые освобождённым рабом, и раскаяние тирана – вот самое прекрасное приношение на алтарь свободы.

Но, быть может, удастся и нечто большее; как ни трудно этому поверить, как ни слаба надежда… Кто знает, быть может слова мои встревожат сердце юноши, которым не завладели ещё безраздельно стяжательство и жажда власти, и чувство человечности, едва тлевшее в нём, вспыхнет со всею силой. Наперекор привычкам и предрассудкам, привитым ему с колыбели, наперекор расставленным всюду сетям богатства и кастовой розни, наперекор праздности и пристрастию к лёгкой жизни – соблазнам ещё более страшным, наперекор всем проповедям бездушных священников и всей лжи, которую сеют подлаживающиеся к духу времени софисты, невзирая на страхи и колебания слабых и нерешительных и не следуя дурным поучениям и дурным примерам, – этот благородный и героический юноша взрастит, в своём сердце человеческие чувства и осмелится открыто заговорить о них.

Он явится новым Саулом [15]15
  Саул – первый царь израильско-иудейского царства (II в, до и, э.). По библейскому преданию, Саул стал правителем Израиля для того, чтобы спасти народ от нашествия врагов.


[Закрыть]среди пророков и возвестит страшные истины высокомерным, погрязшим в роскоши тиранам. Он найдёт в себе смелость говорить перед ними о свободе. В стане угнетённых он решительно выступит защитником прав человека!

Он низвергнет цитадели предрассудков, рассеет иллюзии, созданные тщеславием и корыстью. Он отменит постановления, в которых нет и тени справедливости, но которые, однако, святотатственно рядятся в священные одежды закона! Он вырвет бич из рук господ и навсегда сорвёт оковы с рабов.

Туда, где царила ненавистная подневольная работа, он принесёт радостный, свободный труд! Вся природа, ликуя, преобразится. Земля, которую уже больше не будут изнурять слёзы и кровь её сынов, пышно расцветёт и будет щедро одарять всех своими богатствами. Жизнь Перестанет быть пыткой, и слово жить для миллионов люден уже не будет значить – страдать.

О ты, кто призван нести в мир милосердие, славный Освободитель, приди, приди скорей!

Приди! Ведь если ты замедлишь со своим приходом, вместо тебя придёт другой, и он будет уже не только Освободителем, но и Мстителем!

Глава вторая

Округ, где я родился, был и, как я имею основания предполагать, остался и до сих пор одним из самых богатых и населённых районов Восточной Виргинии. Мой отец, полковник Чарлз Мур, был главой одного из самых знатных и влиятельных родов всей провинции. Это обстоятельство могло не играть особой роли в любом другом американском штате, но в Нижней Виргинии оно имело в те годы немаловажное значение. Природа и воспитание щедро наделили полковника Мура всеми качествами, которыми должен обладать человек его положения и звания. Это был аристократ до мозга костей, и аристократизм его чувствовался во всём – в манере говорить, во взгляде, во всех поступках. В каждом движении его сквозило сознание своего превосходства, которому мало кто способен был противостоять, а его личное обаяние, мягкость в обращении и любезность располагали к нему всех окружающих. Словом, среди всех соседей он слыл образцом того, каким должен быть виргинский джентльмен, – комплимент, в их устах равноценный наивысшей похвале и не нуждающийся ни в каких дополнениях.

Когда разгорелась американская война за независимость, [16]16
  Американская война за независимость (1776–1783) – война против феодально-монархического гнёта Англии, закончившаяся созданием США.


[Закрыть]полковник Мур был ещё юношей. По рождению и по воспитанию своему он, как я уже говорил, принадлежал к аристократической партии, которая, будучи аристократической, была, разумеется, и консервативной. Но увлечения, свойственные юности, и чувство патриотизма были в нём так сильны, что он не мог противостоять их голосу. Поэтому он со всем рвением отдался делу свободы, и как его собственная политическая деятельность, так и то влияние, которое он имел на других, немало способствовали успеху этой борьбы.

Он действительно был горячим сторонником свободы и ярым её поборником. Одно из моих ранних детских воспоминаний – это полковник Мур среди друзей и знакомых, в страстных словах ратующий за революцию, которая разразилась в те годы во Франции. Он очень убедительно доказывал правоту этой революции во все её периоды и всячески её оправдывал. И хотя я тогда почти ничего, или, вернее, просто ничего, не понимал из сказанного им, его ораторские способности и тот подъём, с которым он говорил, всё же производили на меня сильное впечатление. «Права человека» и «естественные права человека» были для меня в то время, разумеется, словами, лишёнными смысла. Но они так часто повторялись в моём присутствии, что неизгладимо запечатлелись в памяти и спустя многие годы ещё звучали в моих ушах.

Полковник Мур был не только замечательным оратором – он считал себя обязанным действовать согласно своим принципам и приобрёл поэтому репутацию человека великодушного, честного и прямого. Немало способных молодых людей, из которых вышли потом выдающиеся деятели, получали от него покровительство и помощь. Он умел уладить большую часть разногласий в округе и бывал несказанно доволен, когда предотвращал своим вмешательством судебное дело или дуэль и не давал какой-нибудь пустой ссоре стать источником тяжёлых бед. Приветливость, доброжелательное отношение к окружающим, сочувствие к людям в их горе – вот качества, которые все за ним признавали.

Если бы мне было дозволено выбирать себе отца, мог ли бы я найти человека более достойного? Но согласно законам и обычаям Виргинии, независимо от знания и происхождения отца ребёнок причисляется к той категории общества, к которой принадлежала мать, А моя мать, увы, была всего-навсего рабыней и наложницей…

А между тем, видя её в первый раз, никто бы никогда не поверил, что она относится к этой несчастной, всеми презираемой касте. При всей униженности своего положения, она отличалась совершенно ослепительной красотой. Примесь африканской крови давала себя чувствовать, а тот особый оттенок, который эта кровь придавала её коже, ещё более подчёркивал яркость румянца, разливавшегося порою по её щекам. Длинные чёрные волосы, которые она умела укладывать с большой простотой и скромным изяществом, блеск её прекрасных тёмных глаз, живых и выразительных, удивительно гармонировали со всей её внешностью, которая могла бы остаться незамеченной где-нибудь в Испании или в Италии, но среди томных и бледных красавиц Восточной Виргинии сразу же бросалась в глаза.

Это описание могло бы принадлежать скорее перу влюблённого, чем сына… Но красота моей матери была столь необыкновенной, что поражала меня даже и тогда, когда я был совсем ещё мал. Я иногда часами с восторгом глядел на неё, когда она держала меня на коленях, и глаза её то улыбались, то затуманивались слезами. Лицо её очень часто меняло своё выражение, каждый раз, однако, оставаясь всё таким же прекрасным. Для меня она была самой нежной из матерей; когда она глядела на меня, ласка, горечь и радость, одновременно светившиеся в её глазах, придавали какое-то особое обаяние её лицу, и, может быть, именно благодаря их неповторимому сочетанию красота её оставила этот глубокий след в моей детской памяти.

Но не я один восхищался ею: моя мать славилась своей красотой по всей нашей местности, и полковнику Муру не раз предлагали за неё большие деньги; он, однако, всегда отказывался её продать; полковник гордился тем, что ни у кого нет такой хорошей лошади, такой красивой любовницы и таких породистых собак, как у него.

Если судить о Муре по портрету, написанному мной, трудно поверить, что полковник мог иметь любовницу и незаконнорождённых детей. И многим людям, живущим в других уголках земного шара, это может показаться странным. Но люди эти, вероятно, вовсе незнакомые нравами, царящими в рабовладельческих штатах Америки.

Полковник Мур был женат на женщине весьма достойной, и я могу утверждать, что он любил её и уважал. Она родила ему двух сыновей и столько же дочерей. Это отнюдь не мешало ему, как и любому другому плантатору, давать волю своим страстям и время от времени удостаивать вниманием ту или иную красивую невольницу, работавшую в Спринг-Медоу, – так называлась его плантация. Многим из молодых невольниц такое внимание даже льстило. Но, как правило, у него не бывало более одной или двух любовниц одновременно.

Мою мать полковник Мур удостаивал своим особым вниманием в течение нескольких лет. Она подарила ему шесть человек детей, но все, кроме меня, самого старшего, имели счастье умереть в младенчестве.

От матери я унаследовал еле заметную примесь африканской крови и вместе с ней всё моё бесправие и рабство. Однако несмотря на то, что по рождению я был рабом, во мне был жив гордый дух отца, его тонкие чувства и пылкий темперамент. Что касается внешности, а также умственных способностей, то смею заверить, что никем из своих законных и признанных детей полковник не мог в этом отношении гордиться так, как мной.

Глава третья

Лучшее воспитание – это то, которое начинается с самого раннего возраста. Это правило было твёрдо усвоено и неукоснительно применялось в той части земного шара, где я на горе себе появился на свет. Так как в этой стране нередки случаи, когда один и тот же человек может быть отцом детей-господ и детей-рабов, становится совершенно необходимо соответствующим воспитанием как можно раньше подготовить тех и дру гих к столь различному положению. Согласно обычаю, к каждому юному хозяину, чуть ли не с минуты его рождения, прикрепляется мальчик-раб приблизительно одного с ним возраста. С той минуты как юный господин становится способен проявлять свою волю, он начинает сознавать свои права неограниченного деспота. Мне не было ещё и года, когда супруга полковника Мура подарила ему второго сына. И в то время, когда оба мы, ничего не ведая, ещё мирно спали в наших колыбельках, было уже предрешено, что я должен стать слугой моего младшего брата. Таким образом, с самого раннего детства я помню себя рабом мастера Джеймса.

Нетрудно вообразить себе, какие последствия может иметь неограниченная власть, данная ребёнку над другим таким же ребёнком. Жажда власти, вероятно, одна из наиболее сильных человеческих страстей, и просто поразительно, с какой быстротою самый маленький ребёнок может превратиться в подлинного тирана.

Примером этому был старший сын полковника Мура, Уильям, или мастер Уильям, как полагалось величать его в Спринг-Медоу. Он наводил ужас не только на своего собственного юного камердинера Джо, но и на всех местных детей. Бессмысленное и ничем не оправданное стремление причинять страдания, которое часто проявляют дурно воспитанные дети, для Уильяма стало настоящей страстью. И эта страсть, которую ничто не сдерживало, очень быстро превратилась в привычку.

Достаточно ему было услыхать, что какого-нибудь провинившегося раба собираются наказывать, как Уильям всегда старался всё разузнать об этом и во что бы то ни стало присутствовать при экзекуции. Вскоре он усвоил все отвратительные повадки и гнусные выражения надсмотрщиков. Он никогда не расставался с длинною плетью и, если только кто-нибудь начинал перечить ему или противиться его прихотям, умел пустить эту плеть в ход. Надо сказать, что Уильям всё же как-то старался скрывать эти свои подвиги от отца. Полковник Мур, со своей стороны, предпочитал не замечать того, чего он никак не мог одобрить, но что ему, при его снисходительности, трудно было предотвратить пли загладить.

Мастер Джеймс, к которому я был приставлен в качестве слуги, не походил на своего брата. Будучи от рождения слабым и болезненным ребёнком, он обладал мягким характером и нежной душой. Он искренне привязался ко мне, и я платил ему горячей дружбой и преданностью. Всегда, когда только представлялась возможность, Джеймс старался защитить меня от тирании своего брата. Ему приходилось для этого пускать вход слёзы и просьбы, а чаще всего и другие меры, которые на этого приятного юношу действовали вернее: Джеймс грозил пожаловаться отцу и рассказать ему о грубых и жестоких проделках Уильяма.

Случалось, что юный мастер Джеймс начинал вдруг капризничать и упрямиться. Но я очень быстро перестал обижаться на него за эти вспышки раздражительности, объяснявшиеся его расстроенным здоровьем. Стараясь во всём потакать ему и прибегая к лести – искусству, которое дети в таком положении, как я, постигают почти так же легко, как и взрослые, – я за короткое время подчинил его своему влиянию. Он был господин, а я – раб. Но пока мы оставались детьми, это различие было ещё не слишком заметно, и мне нетрудно было одерживать над ним верх. Ведь я был сильнее его и телом и духом.

Мастеру Джеймсу минуло пять лет, и полковник Мур счёл необходимым приступить к обучению его грамоте. Моему маленькому хозяину с большим трудом удалось выучить буквы. Но составлять из них слова ему никак уже не удавалось. Мальчик был самолюбив, и учиться ему очень хотелось, однако способностей к учению у него не было. Пытаясь преодолеть эти трудности, он, как и всегда, прибег к моей помощи: ведь я был для него главной опорой и советчиком. Мы долго думали и наконец изобрели следующий план: я обладал отличной памятью, тогда как мой молодой хозяин запоминал всё очень медленно. Поэтому было решено, что приставленный к Джеймсу преподаватель обучит азбуке, а затем и чтению в первую очередь меня; я всё хорошенько запомню, а затем, в промежутках между играми, пользуясь каждым удобным случаем, буду постепенно передавать эти знания моему юному господину. План показался нам великолепным. Ни учитель, ни полковник Мур не возражали: полковник ведь хотел только, чтобы сын его научился читать, а учитель был в восторге от того, что таким путём мог свалить на мои плечи самую трудную часть своей задачи.

Тогда и в голову никому не могло прийти, что будет издан этот варварский и гнусный закон – закон, запрещающий под страхом денежного штрафа и тюремного заключения обучать раба грамоте, Подобного закона не существует ни в одной стране, и он покрывает Америку позором на вечные времена.

Мало того, что местные обычаи и гордое презрение тирана к рабу ведут к тому, что раба держат в беспомощном и бесправном невежестве, – законы сами открыто становятся участниками этого проклятого заговора! Право же, я нисколько не сомневаюсь, что господа владельцы выкололи бы нам глаза – и это также на основании какого-нибудь хитроумно составленного закона, – если б только могли изобрести способ заставить нас работать слепыми.

Читать я научился без особого труда и через некоторое время научил читать и мастера Джеймса. Он часто болел, ему приходилось оставаться в комнате, и он лишь изредка мог принимать участие в бурных играх, которыми обычно увлекались его сверстники. Полковник Мур, желая развлечь сына, купил ему множество книг, по содержанию соответствовавших его возрасту, и чтение стало постепенно нашим любимым занятием.

Время шло. Я по-прежнему помогал моему молодому хозяину в его занятиях. Хотя намерение обучить сначала меня, с тем чтобы я, в свою очередь, обучал потом хозяйского сына, вскоре было оставлено, меня так тянуло учиться и я так быстро всё схватывал, что мне не стоило никакого труда готовить каждый день уроки, содержание которых я узнавал от мастера Джеймса. Кроме того, он с юного возраста привык прибегать к моей помощи при малейших затруднениях. Таким путём мне удалось усвоить основные правила арифметики, приобрести кое-какие познания по географии и даже немного ознакомиться с латынью.

Как тщательно ни скрывал я свои познания, но уже одно то, что я умею читать, выделяло меня среди других рабов и делало смешным в глазах моих хозяев. Моё самолюбие нередко от этого страдало. Правда, тогда во мне ещё не видели, как, по-моему, видят сейчас в каждом негре, умеющем читать и проявляющем проблески ума, страшное чудовище, которое изрыгает из себя мятеж и войну и бредит только тем, чтобы перерезать горло всем честным американским гражданам. На меня, пожалуй, смотрели скорее как на какой-то феномен, как на курицу с тремя ногами или на барана, которого природа наделила двумя парами глаз вместо одной, словом – как на какое-то странное существо, которое можно выставить напоказ, чтобы позабавить приезжих.

Нередко случалось, что меня звали в столовую, когда после выпитой мадеры настроение у всех уже было приподнятым, и заставляли прочесть какую-нибудь статью из газеты, чтобы развлечь моим чтением подвыпивших гостей.

Ко мне всё время приставали со всякими нелепыми и оскорбительными замечаниями, терзали и мучили насмешливыми и обидными вопросами, на которые я вынужден был отвечать, – я знал, что, если я не отвечу, мне в лицо может полететь бокал, бутылка или тарелка.

Особенно изощрялся мастер Уильям. Лишённый возможности избивать меня плетью, во всяком случае так часто, как ему бы этого хотелось, он вознаграждал себя тем, что избирал меня мишенью для самых грубых замечаний и насмешек. Он, между прочим, очень гордился придуманной им для меня кличкой «учёный негр», хотя, видит бог, лицо моё было вряд ли чернее, чем его собственное. А что касается души… мне хочется верить, что она была у меня белее.

Вы скажете, что всё это пустяки. Может быть, оно и так. И всё же я немало помучился, прежде чем приучил себя сносить эти унижения. Может быть, мне несколько помогало в этом то удовольствие, которое я испытывал, когда, стоя, как мне полагалось, за спинкой стула моего хозяина, я слушал разговоры сидевших за столом гостей. Я имею в виду их разговоры, пока они не начали ещё пить вино; обычно же каждая их встреча кончалась шумной попойкой.

Полковник Мур был человеком гостеприимным, и не проходило дня, чтобы за обедом у него не собирались друзья, родственники или соседи. Сам он был красноречивым и приятным собеседником; голос у него был тихий и вкрадчивый; говорил он всегда живо и остроумно. Многие из его гостей были людьми достаточно сведущими. Разговор обычно вертелся вокруг политики, но нередко переходил и на другие предметы. Полковник, как я уже сказал, был сам горячим демократом, или, выражаясь языком того времени, горячим республиканцем, ибо слово «демократ», с каким бы почтением к нему ни относились потом американцы, в те времена было чуть ли не бранным словом.

Большинство людей, бывавших в доме полковника Мура, в вопросах политики единодушно держались либеральных взглядов. Я с жадностью и с восторгом прислушивался к их разговорам. Когда они говорили о равенстве людей и негодующе протестовали против угнетения и тирании, я чувствовал, как сердце моё наполняется волнением, но не понимал, откуда оно. В то время я никак не думал, что всё, что я слышу, может относиться ко мне. Меня пленяла красота самих понятий – свобода и равенство. Я глубоко сочувствовал французским республиканцам, о которых здесь часто говорили. Я был преисполнен ненависти к деспотизму австрийцев и англичан, к Джону Адамсу [17]17
  Джон Адамс – президент США (1797–1801). В период его президентства были приняты реакционные законы об иностранцах и о подстрекательстве к мятежу. Эти законы имели целью терроризировать иностранцев и лишить рабочих и фермеров тех ограниченных прав, которыми они тогда пользовались.


[Закрыть]и его чудовищному закону; своё собственное положение я ещё не умел осмыслить. Ко всему, что я видел вокруг себя, я давно привык, и в моих глазах таков был незыблемый он природы. Будучи рождён рабом, я ещё не испытал и сотой доли страданий и унижений – непременной принадлежности рабства. Большим счастьем было для меня тогда общество моего юного хозяина, который видел во мне скорее товарища, чем раба. Благодаря его заступничеству, а также тому влиянию, которым пользовалась моя мать, по-прежнему остававшаяся любовницей полковника, со мной обращались много лучше, чем с остальными. Сравнивая своё положение с участью рабов, трудившихся на полях, я считал себя поистине счастливым и готов был забыть о тех невзгодах, которые иногда обрушивались на меня. А между тем они уже в ту пору могли дать мне почувствовать, какую горькую чашу приходится испить рабу. Но я был молод, и моя молодость и весёлый характер брали верх над этими мрачными предчувствиями.

В те годы я ещё не знал, что полковник Мур – мой отец. Этот джентльмен обязан был своей высокой репутацией главным образом тщательному соблюдению всех внешних форм и правил приличия, которые так часто заменяют собой нравственные качества. Некоторые из этих правил, которые господствуют в Америке, имеют важное значение. Считается, например, что нет никакого преступления в том, что господин будет отцом каждого несчастного ребёнка, появляющегося на свет в его владениях. Зато серьёзнейшим нарушением приличий, чуть ли не тяжёлым преступлением считается, если отец признает таких детей или даже просто чем-нибудь улучшит их положение. Непререкаемый обычай требует, чтобы он обращался с ними точно так же, как с другими невольниками. Если он погонит их на полевые работы или продаст с молотка и они достанутся тому, кто больше за них заплатит, ну так что же! Если же он осмелится проявить к ним хотя бы искорку отеческой нежности, он может быть уверен, что ему не будет пощады от всюду проникающей клеветы. Все его слабости и непростительные грехи будут извлечены на свет божий, злостно преувеличены и выставлены напоказ, как бы прогонят сквозь строй, и в представлении так называемых приличных людей имя его будет связываться с чем-то позорным, низким и отвратительным.