Текст книги "Белый раб"

Автор книги: Ричард Хилдрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Глава сорок шестая

Очнувшись, я увидел, что вокруг меня суетятся четыре или пять негритянок. Они всячески, старались привести меня в чувство. Как только я открыл глаза, они все стали радостно кричать.

Только потом уже, окончательно придя в себя, я заметил, что за то время, когда я лежал без сознания, кто-то успел тщательно обыскать мои карманы и перерыть все мои седельные мешки. Надеялись, очевидно, чем-нибудь подтвердить подозрение, которое я возбудил своим сочувствием к Томасу.

Но, кроме аккредитивов и рекомендательных писем из Ливерпуля, адресованных самым крупным торговым фирмам в Чарлстоне и Новом Орлеане, при мне не оказалось никаких бумаг. Письма эти удостоверяли, что я англичанин, приехавший в Америку отчасти по делам, а отчасти для собственного удовольствия.

Все эти бумаги и письма были прочтены публично и вызвали резкое расхождение во мнениях высокопоставленных граждан Эглингтона, которые в данном случае были наделены всеми правами и полномочиями Комитета бдительности, а я уже имел накануне перед глазами наглядный и грозный пример того, каковы эти права и полномочия.

Уже то обстоятельство, что я был англичанином, заставило самых ярых ревнителей порядка утверждать, что я скорее всего аболиционист и заговорщик. То, что я так упорно добивался для Томаса глотка воды, многим показалось подозрительным. Мой разговор с ним наедине и какие-то намёки с моей стороны, которые негр, как видно, понял, явились тяжёлой уликой против меня. Мон протесты против учинённой над Томасом жестокой расправы рассматривались как наглое вмешательство, и всё это усугублялось именно тем, что я приехал из Англии.

Тот же проходимец, который дважды пытался встать между мной и Томасом, а в конце концов задержал меня как подозрительного человека, выступал здесь в суде в качестве главного обвинителя. Он с великим усердием доказывал, что я послан сюда английскими аболиционистами, а может быть, даже и самим британским правительством с целью вызвать восстание рабов. Он заявил, что после всего того, что произошло между мной и этим преступником Томом Дикарём, с которым я, несомненно, находился в связи, общественная безопасность требует, чтобы я по меньшей мере был подвергнут публичной порке и позорному изгнанию из страны.

Это предложение было встречено единодушным одобрением, и только настойчивые усилия плантатора, с которым я познакомился в пути, спасли меня от грозившей мне участи. Поскольку я прибыл в Эглингтон вместе с ним, он считал, что я состою как бы под его защитой, и решительно за меня вступился. Он заявил собранию, что мы совершенно случайно встретились с ним в дороге. Моё покровительственное отношение к убийце, подвергнувшемуся столь справедливой, заслуженной и немедленной каре, было лишь результатом неуместной гуманности. Нельзя было рассчитывать, чтобы иностранец, да к тому же ещё англичанин, полностью разделял чувства местных жителей. Необходимо – и он больше всех стремился к этому сам – любыми средствами препятствовать всякому вмешательству во внутренние дела южных штатов. Но тем не менее следует всегда оставаться в границах разумного и целесообразного.

Мой заступник добавил, что если бы я был человеком из северных штатов, то меня можно было подвергнуть любому наказанию, не боясь никаких особенно неприятных последствии, и даже сжечь живьём, как того чернокожего. Можно пороть, пихать ногами и всячески – заслуженно или незаслуженно – наказывать этих жалких янки и не вызвать этим никакого разрыва отношении с северными штатами, так как те больше всего опасаются, как бы не сократилась торговля с Югом. Но что касается англичан, то здесь дело обстоит совсем иначе. Англия не разрешает безнаказанно издеваться над своими подданными. Из отобранных у этого иностранца писем совершенно ясно, что у него есть и деньги и влиятельные друзья и что придётся держать ответ за незаконные действия и насилия, которым его подвергнут. Соединённые Штаты, разумеется, могут снова расправиться с Англией, как и в прошлую войну. Но при настоящем положении вещей, особенно принимая во внимание возбуждение, царящее среди рабов, война безусловно нежелательна. Таковы, как он потом рассказал мне, были в общих чертах мысли, положенные в основу защитительной речи, с помощью которой мой друг плантатор вырвал меня из когтей Комитета бдительности.

Насколько бы иначе всё сложилось, если бы он или комитет узнали о моём прошлом!

Пока происходили все эти дебаты, меня, всё ещё в бессознательном состоянии, перенесли в таверну, где темнокожие женщины с обычной для них заботливостью и добротой привели меня в чувство. Вскоре меня навестил мой друг плантатор. Увидев, что состояние моего здоровья не позволяет мне немедленно двинуться в дальнейший путь, и считая, что пребывание в деревне, и особенно в таверне, где ещё не окончилась шумная попойка и слышались угрожающие крики пьяных, небезопасно для меня и вряд ли будет способствовать моему быстрому выздоровлению, мой новый друг настоял на том, чтобы я погостил у него. Я с радостью принял его приглашение. Пролежав несколько дней в постели, я почувствовал себя уже вполне окрепшим и здоровым.

Мой хозяин, не имевший, конечно, даже и отдалённого представления о том, почему мне была особенно близка судьба Томаса, приписывал интерес, проявленный мною к негру, главным образом опасениям, которые я мог испытывать за свою собственную участь. Он употребил всё своё красноречие, чтобы изгладить тяжёлое впечатление от всего, что я видел, и защитить репутацию южных штатов от слишком поспешных выводов, которые я могу сделать. Он честью клялся мне, что подобные происшествия – большая редкость, и говорил, что хотя время от времени народ, приведённый в негодование отвратительным поступком какого-нибудь негра, действительно может дойти до крайностей, свидетелем которых мне пришлось стать, всё-таки сожжение людей заживо – совершенно исключительное событие. Он может припомнить два или, самое большее, три таких случая, и они всегда бывали вызваны каким-нибудь неслыханным преступлением – убийством белого или насилием над белой женщиной. Он надеется, добавил он, что я буду достаточно разумен и не сочту возможным на этом основании отрицать права южных штатов занимать достойное место среди цивилизованных и христианских народов. Дело в том, что негры – необузданные дикари, и время от времени приходится прибегать к решительным мерам, чтобы внушить им должный страх.

В этот момент состояние моё было таково, что спорить мне было бы трудно. К тому же, как ни расположен был ко мне мой гостеприимный хозяин, я очень скоро у знал – да и сами обстоятельства нашей встречи с ним только подтверждали это, – что говорить с ним об ужасах и несправедливости рабства было делом совершенно бесполезным. Поэтому, вспомнив слова евангелия о том, что не следует метать бисера перед свиньями, я удовольствовался тем, что сказал, что существующий в Америке, которую я охотно готов был признать великой страной, обычай устраивать охоту на негров и сжигать их живьём совершенно несовместим с моими английскими понятиями о цивилизации и христианстве. В ответ на это хозяин дома только любезно улыбнулся, снисходительно развёл руками и, решив, видимо, показать, что мои еретические суждения в какой-то мере заслуживают оправдания, заметил, что предрассудки Джона Буля [43]43
  Джон Буль – прозвище англичанина. Это имя возникло после появления в свет серии сатирических памфлетов английского писателя XVIII века Д. Арбетнота «История Джона Буля» (1712).


[Закрыть]в некоторых вещах просто необъяснимы.

Эти взаимные объяснения начались у нас вскоре же после того, как я поселился в доме плантатора. По-видимому, окончательно потеряв надежду убедить меня – так же, впрочем, как и я его, – он не стал больше говорить на эту тему, и весь остаток времени мы провели, беседуя о вещах, не имеющих к ней отношения.

Почувствовав себя настолько окрепшим, что я мог уже сесть на лошадь, я поторопился тронуться в путь. Прощаясь со мной, мой новый знакомый дружески мне посоветовал не высказывать, как он выразился, моих английских предрассудков.

– Если путешествуешь по Турции, – сказал он, сам не замечая, как нелестно в его устах звучит сравнение Южной Каролины с Турцией, – нужно вести себя как турки или по крайней мере предоставлять им действовать по-своему, не вмешиваясь в их жизнь и не делая по поводу её никаких замечаний.

Глава сорок седьмая

Вскоре по прибытии в Чарлстон, куда я добрался без каких-либо приключений, о которых стоило бы рассказывать, я направился к негоцианту, на торговый дом которого у меня был аккредитив.

Войдя в таможню, я встретился там с одним иностранцем, в котором сразу же по говору и по манере держаться признал капитана торгового корабля. Он что-то объяснял владельцу фирмы с большой горячностью, видимо жалуясь на какие-то незаконные действия.

Из его слов я понял, что его корабль держал путь из Бостона в штате Массачусетс и направлялся в Гавану. Захваченный в пути жестоким штормом, корабль вынужден был зайти в чарлстонскую гавань для починки. Кроме повара, на корабле из восьми человек, составлявших команду, было ещё пятеро цветных. Они были родом из Массачусетса с мыса Код; все были отличными моряками.

Все эти цветные – на это, не скупясь на сильные выражения, и жаловался капитан – были сняты с корабля и отправлены в тюрьму. Он хотел узнать у чарлстонских купцов, которые, по всей видимости, были связаны с бостонскими владельцами корабля торговыми делами, каким способом он может добиться возмещения убытков, незаконно причинённых ему действиями чарлстонских властей, от которых пострадал он, а в ещё большей степени его экипаж.

– Насколько мне известно, в Чарлстон сегодня прибыл представитель Массачусетса, – произнёс негоциант, многозначительно подмигнув своему компаньону и весьма многозначительно взглянув затем на капитана. – Он прислан губернатором своего штата с тем, чтобы судебным порядком выяснить вопрос о заключении в тюрьму попадающих к нам в порт цветных моряков… Он остановился в гостинице, – добавил негоциант и назвал ту самую гостиницу, где остановился и я. – Не знаю только, застанете ли вы его там. Дело в том, что всем содержателям гостиниц запрещено предоставлять ему ночлег. Вам лучше обратиться к нему, и советую вам поспешить. Он один может помочь вам. Ваше дело как раз входит в круг его полномочий. Обсудите с ним, чем вам могут быть полезны здесь он сам и законы Соединённых Штатов и штата Массачусетс.

Слова эти были произнесены с иронией и ехидством, не ускользнувшими от меня. Но простодушный капитан принял всё сказанное ему за чистую монету и вышел, намереваясь немедленно разыскать представителя Массачусетса.

Приведя в порядок свои денежные расчёты с фирмой и выписав чеки на сумму, которая должна была покрыть расходы за обучение моего южнокаролинского protege, я счёл возможным осторожно осведомиться – является ли такой арест цветной команды торгового судна законным.

– Разумеется! – воскликнул мой собеседник. – Всех негров и прочих цветных, прибывающих сюда морем, сразу сажают в тюрьму и держат там до тех пор, пока корабль не будет готов к отплытию; только тогда их отпускают назад на корабль, взыскав с них плату за питание и расходы по содержанию тюрьмы и охраны.

– А если им нечем уплатить?

– Капитан платит за них: он ведь без своих матросов обойтись не может.

– А если он откажется платить?

– В таком случае этих людей продают с аукциона, чтобы покрыть убытки.

Я возмутился.

– Как! Вы продаёте с аукциона свободных людей, которых буря заставила укрыться в вашей гавани? – воскликнул я. – И вы сажаете их в тюрьму только за то, что они не белые?

В моём тоне было, по-видимому, нечто такое, что заставило чарлстонского торговца покраснеть. Он пытался оправдать существование этого закона, ссылаясь на большую опасность мятежа, который мог бы явиться последствием всякого общения свободных цветных людей, прибывших с Севера или из другой части Америки, с местными рабами. Эта опасность тем более страшна, что рабов в этих краях, и особенно в Чарлстоне, значительно больше, чем свободного населения.

– А что же это за доверенный штата Массачусетс, к которому вы направили капитана? – спросил я.

– Поймите же, – произнёс негоциант, презрительно усмехаясь, – бостонские судовладельцы, которым надоело платить за содержание их команд в тюрьме, внезапно воспылали нежными чувствами к правам негров. Если вам хочется чем-нибудь тронуть бостонца, ударьте его по карману! Так вот, они прислали сюда представителя, чтобы раз навсегда уладить это дело судебным порядком. Они утверждают, что Южная Каролина не Имеет права на основании своих собственных законов задерживать свободных граждан штата Массачусетс, не совершивших никакого преступления, и что предубеждение, с которым повсеместно принято относиться к цветным, само по себе не является ещё достаточным основанием для таких арестов.

– Когда же это дело будет разбираться в суде? – поинтересовался я.

– Разбираться? – переспросил негоциант, вытаращив от удивления глаза. – Да неужели вы полагаете, что мы допустим, чтобы такой вопрос разбирался?

– Почему же нет? – в свою очередь воскликнул я. – Как же вам удастся этому помешать?

– Десять против одного, – ответил мой собеседник, – что, если бы мы стали судиться, мы проиграли бы дело. Закон, о котором идёт речь, был уже однажды признан не соответствующим федеральной конституции. Решение было вынесено одним из судей Соединённых Штатов, к тому же выходцем из Южной Каролины. Но соответствует ли он, или не соответствует конституции – нам он представляется необходимым, – вот и всё! Неграм и всем этим янки, северным купцам, придётся подчиниться закону, хотят они этого или нет. Массачусетский представитель получил уже предупреждение – ему посоветовали поскорее убраться отсюда. Что же касается содержателей гостиниц, то до их сведения также доведено, что если только они пустят к себе на ночлег этого массачусетского представителя, то они за это поплатятся. Поверьте, мы не потерпим у себя в Чарлстоне никаких заговорщиков или шпионов этих господ аболиционистов! Если бы этот старый джентльмен из Массачусетса с присущей всем янки хитростью не догадался привезти с собой дочь, которая в какой-то мере служит ему защитой, его бы давно уже вышвырнули за ворота города, да ещё вымазали бы с ног до головы дёгтем и вываляли бы в перьях. Он не найдёт здесь ни одного адвоката, который решился бы вести его дело. Большинство наших негоциантов – уроженцы Севера. Я сам северянин, если хотите знать, – продолжал мой собеседник, – в душе мы все каролинцы. Да иначе и нельзя, если мы хотам жить здесь. Я готов даже лично принять участие в этом и помочь старому джентльмену выбраться за пределы города, если он сам не найдёт дороги. Дело это уже решённое. Мы не допустим, чтобы он здесь провёл ещё хоть одну ночь!

– Ну, а как, по-вашему, негоцианты Бостона и штата Массачусетс, – спросил я, – отнесутся к тому, что их так бесцеремонно выставляют за двери суда?

– О, что касается негоциантов, то будьте уверены, они поведут себя так, как хорошо выдрессированный каролинский негр; получив за свою дерзость пинок, он снимает шляпу, ухмыляется и с низким поклоном говорит: «Благодарю, мастер». Пинки – это хорошее средство и для негров и для наших северных торговцев. И те и другие к ним одинаково привыкли. А что касается Массачусетса, то будьте спокойны: пока правительство этого штата будет находиться под влиянием купцов и фабрикантов, его ничем не проймёшь. Оно проглотит любое оскорбление и не почешется. Все эти политические деятели из обеих партий опят и во сне видят, как бы только услужить господам рабовладельцам. Да и в самом деле, что будет с Бостоном и Массачусетсом, если прекратится торговля с Югом? Всем этим янки, существующим крохами с нашего стола, нечего разыгрывать щепетильных господ и разбираться в вопросе, откуда эти крохи берутся. Раз мы позволяем им подбирать эти объедки, право же странно с их стороны было бы жаловаться, что вместе с ними приходится иногда есть и грязь.

Каролинский негоциант, видимо, был не слишком высокого мнения о жителях Массачусетса. Но, припомнив всё виденное и слышанное мною в Бостоне несколько недель тому назад, я в душе не мог не признать правильности его расчётов, основывавшихся на торгашеской жадности и низкопоклонстве негоциантов.

Возвращаясь в гостиницу, я заметил необычайное скопление народа на улицах. У подъезда гостиницы стоял экипаж, и, как раз когда я подходил, в дверях показался высокий седой джентльмен, на руку которого опиралась молодая дама. Их с весьма церемонным видом эскортировало с полдюжины джентльменов в белых лайковых перчатках – все это были представители Комитета бдительности, которым, как я впоследствии узнал, было поручено выпроводить за ворота города посланца штата Массачусетс. Пожилой джентльмен и его дочь сели в экипаж, и карета тронулась, провожаемая свистом, хохотом и криками толпы. Насколько мне известно, это была последняя попытка штата Массачусетс заступиться за своих незаконно задержанных матросов.

Мне рассказывали, что иногда то же самое происходит и с английскими моряками. Если это так, то Великобритания, несомненно, найдёт способ призвать этих наглых рабовладельцев к порядку. И, может быть, при её посредстве робкие и трусливые Северные Штаты рано или поздно сумеют получить свободный доступ в Чарлстонский порт. Странно всё-таки было бы прибегать к британской помощи для того, чтобы освободить северных негоциантов из-под власти их южных хозяев и отстоять права, записанные в Конституции Соединённых Штатов! Впрочем, если во имя соображений гуманности и защиты прав моряков Англия действительно бы вмешалась в американские дела, это в какой-то мере возместило бы тот урон, который она нанесла Соединённым Штатам принудительною вербовкой американских солдат.

Глава сорок восьмая

До сих пор во время моего продвижения к Югу различные приключения, с которыми я сталкивался в пути, картины молодости, оживавшие в местах, к которым я возвратился после таких огромных перемен жизни, – всё это занимало меня и отвлекало от мысли о безнадёжности затеянного мною дела. Августа в штате Джорджия была последним пунктом, в котором во время поисков, предпринятых много лет назад, мне удалось найти следы жены и сына. Обоих тогда, больше двадцати лет назад, увезли в этот город. Они входили в состав партии рабов, которую предполагалось распродать на юго-западном рынке. И в этом месте терялся их последний след. Поэтому-то я и направился теперь в Августу. Но я не мог подавить в себе горького и тяжёлого чувства, что, когда я доберусь туда, мне уж некуда будет двигаться дальше.

Из Чарлстона я выехал ещё задолго до рассвета. Когда начало светать, я увидел, что, кроме меня, в дилижансе ещё трое пассажиров. Вначале мы все сидели, забившись по углам, и пытались заснуть, а потом стали приглядываться друг к другу и как будто старались определить, что это за люди, прежде чем заводить с ними знакомство. Когда подошло время завтракать, мы немного разговорились, а к обеду все уже стали любезными и общительными.

Оказалось, что двое из моих спутников северяне: один – редактор нью-йоркской газеты, а другой – бостонский агент по закупке хлопка, ехавший по поручению нескольких фирм или фабрик для заключения сделок с южными плантаторами. Третий пассажир выделялся своей внешностью. У него было очень умное лицо, тёмные глаза, которые, казалось, пронизывали вас насквозь, и обаятельная улыбка. В его манере держать себя была какая-то подкупающая мягкость, и всё в нём обличало человека, для которого находиться в обществе было привычным делом.

Оба северянина, очевидно, принимали его за богатого плантатора. Он ни одним словом не опроверг их предположения, но с любезной снисходительностью принимал их льстивое ухаживание.

Коснувшись целого ряда вещей, разговор, как это часто бывает в Америке, перешёл на политику. Особенную горячность собеседники проявили в споре о кандидатах в президенты и вице-президенты, которых выставила партия демократов, или партия Джексона, [44]44
  Джексон Эндрю – президент США (1829–1837), являлся лидером демократическо-республиканской партии, а затем демократической партии, которая из неё образовалась.


[Закрыть]на своём съезде в Балтиморе. Жестоким нападкам при этом подвергся со стороны обоих северян кандидат в президенты, выставленный демократами, мистер Ван-Бюрен. [45]45
  Ван-Бюрен – президент США (1837–1841).


[Закрыть]Их раздражение было вызвано тем, что при пересмотре конституции штата Нью-Йорк Ван-Бюрен высказался за предоставление неграм права голоса. Плантатор, или тот, кого принимали за плантатора, в ходе разговора сохранял нейтралитет, и при этом так умело, что мог бы, вероятно, соперничать в ловкости с самим кандидатом в президенты, если только все рассказы о нём соответствовали действительности. Кандидатура мистера Ричарда Джонсона [46]46
  Джонсон Ричард (1780–1850) – политический деятель США. С 1837 по 1840 год – вице-президент от демократической партии.


[Закрыть]в вице-президенты подверглась ещё более резкой критике; упомянули и о том, что даже некоторые из членов Собрания, которое выдвинуло его кандидатуру, были крайне недовольны ею и отказались её поддержать. При этом вскользь были сделаны кое-какие намёки по поводу причин их отказа. Меня это заинтересовало, и я принялся подробно расспрашивать об этих причинах. Выяснилось, что противниками кандидатуры Джонсона были делегаты штата Виргиния. С политической стороны против него никаких возражений не выдвигалось – Джонсон был демократом чистой воды, и даже, как поведал мне нью-йоркский редактор, он был слишком демократичен, чтобы удовлетворить вкусам виргинцев. Но главное – он не был лицом достаточно почтенным. Как выразились наши спутники, у него были слишком вульгарные вкусы и привычки. И уж гораздо более подходящей была бы, по их словам, кандидатура некоего мистера Райвза. [47]47
  Райвз Уильям (1793–1868) – политический деятель США, выходец из Виргинии. Во время президентских выборов в 1835 году – кандидат в вице-президенты, но не был избран. Последователи Райвза в Виргинии называли себя консерваторами.


[Закрыть]

Мне захотелось узнать, в чём, собственно, проявляется эта вульгарность вкусов и привычек мистера Джонсона.

На это мне ответили, что он держит у себя в доме нескольких жён – негритянок и квартеронок и является отцом множества цветных детей.

К величайшему удивлению обоих северян, потративших немало красноречия на то, чтобы осудить грубые и вульгарные привычки мистера Джонсона, и утверждавших, что если человек сам в жизни нарушает принцип чистоты расы, он не может считаться подходящим кандидатом в вице-президенты, плантатор, или тот, кого принимали за плантатора, оказался сторонником кандидатур Ван-Бюрена и Джонсона и выступил в защиту, последнего.

– Что ж, может быть, вас, северян, всё это действительно ужасает, – сказал он, кивнув на бостонского комиссионера, – и шум, недавно поднятый вами по поводу нарушения чистоты расы, идёт от искренних чувств. У нас же, на Юге, где на каждом шагу так много свидетельств нашей человеческой слабости, делать из смешения рас пугало или, напротив, делать вид, что этого смешения вовсе не существует, пряча подобно страусу голову в песок и отказываясь признать фактом то, что известно всем и подтверждается различием цвета кожи внутри каждой сколько-нибудь большой семьи рабов, – это самое нелепое из всего, что может быть. Что касается меня, то я люблю быть последовательным. Мы, южане, защищаем рабство по следующей причине. Мы утверждаем, чти в силу закона природы, когда какое-нибудь общество состоит из представителей двух рас, более сильная «и более благородная раса одерживает верх над более слабой. Но если три подобных обстоятельствах законом природы является то, что мужчины сильной расы порабощают мужчин слабой, то разве не этот же закон делает женщин слабой расы наложницами тех самых мужчин, которые эту расу поработили? Разве это не всегда так? И разве природа не пользуется этим, чтобы постепенно стереть с лица земли низшую расу и вместо неё создать более высокую смешанную расу?

Многие из нас пытаются защитить рабство с помощью библии и оправдывают его, приводя в пример патриархов. Ну что же, если пример патриархов служит оправданием тому, что я держу рабов, то разве он не оправдывает и нашего кандидата в вице-депутаты от демократической партии в том, что у него есть потомство от служанок?

– Уверяю вас, сэр, – продолжал он, повернувшись ко мне и зная уже из моих слов, что я англичанин, – вся эта шумиха против нашего кандидата демократической партии поднята именно потому, что он, пожалуй, слишком уж ревностно следует примеру патриархов. Здесь дело вовсе не в его пристрастии к негритянкам и не в том, что у него самого есть дети-мулаты. Возможно, впрочем, что наши неискушённые северяне ничего об этом не знают, но в таком случае любой белый юнец из Чарлстона, которому исполнилось шестнадцать лет, может просветить их на этот счёт. О нет! Вовсе не эти мелкие грешки набросили тень на репутацию мистера Джонсона. Эти вещи у нас, на Юге, вошли в обычай и в такой же мере составляют принадлежность нашего быта, как ремённая плеть. Это всё равно что жевание табака, они так распространены, что над ними никто не задумывается. Нет, вся штука в том, что мистер Джонсон, человек холостой, которому не приходится считаться с белой женой и белыми детьми, и к тому же большой добряк, решил во всём подражать патриархам: всех своих дочерей смешанной крови он признал и относится к ним как отец. Он вырастил и воспитал своих дочерей в собственном своём доме и дал им образование. Он даже делал попытки ввести их в лучшее общество. Только нетерпимый дух кентуккийских дам – вы ведь знаете, что все женщины считают себя аристократками, – обрёк эту затею на неудачу. Но он выдал своих дочерей за белых, и дети их, согласно кентуккийским законам, будут обладать всеми правами и привилегиями белых. Вот такого неслыханного поведения и не могут никак простить мистеру Джонсону. Если бы он не оказался любящим отцом и не стал выдавать дочерей замуж и обеспечивать за ними права гражданства в своём штате, а спокойно, как делают все остальные, отправил бы их на продажу в Новый Орлеан, чтобы они стали наложницами господ, у которых хватит денег, чтобы их купить, всё было бы в порядке и никто – ни на Севере, ни на Юге – не возражал бы против такого вице-президента. Я считаю, что ни один из вас, моих северных друзей, не стал бы этому противиться.

– Но не станете же вы утверждать, – смущённо пробормотал бостонский комиссионер, – что так поступает у вас на Юге человек, пользующийся уважением? Я полагал, что это клевета, которую возводят на вас аболиционисты.

– Я утверждаю, – ответил южанин, – что человек может так поступать, и никто за это не перестанет его уважать. И если он завтра же пожелает быть принятым в члены любой, самой благочестивой христианской общины, то такое его поведение не явится к этому препятствием. Церковная дисциплина во многих вопросах неумолимо строга. Я знал человека, который был исключён из пресвитерианской общины за то, что посылал своих детей в школу танцев. Но я ни разу не слыхал, чтобы какая-либо религиозная община на Юге стала интересоваться, кто отец детей, рождённых в рабстве, и каковы отношения между невольницами и их хозяевами. Насильственная смерть раба от руки хозяина, при известных обстоятельствах, может повести к более или менее строгому судебному расследованию. Но ни один турецкий гарем не защищён так крепко от всякого вмешательства со стороны и контроля гражданского или церковного, как семейный быт наших рабовладельцев. Неужели вы думаете, что если бы добрейший Джонсон не признал своих детей, то кому-либо пришло бы в голову считать их его детьми? Разве только в шутку. Его проступок состоит не в том, что у него есть дети от цветных женщин, а лишь в том, что он их признал.

– Боюсь, что у нашего английского друга, – сказал нью-йоркский редактор, кивая на меня, – сложится дурное мнение о южных нравах. Существуют разные мелкие семейные тайны, которых не следовало бы разглашать.

– Жаль, что вы не подумали об этом раньше, – добавил другой. – Тогда бы вы, может быть, оставили Дика Джонсона в покое. Я только утверждаю, что если пренебречь тем, что он не умеет кривляться и лицемерить, и принять во внимание его чрезвычайное добродушие, то он окажется вряд ли хуже всех остальных.

– Помилуйте, – воскликнул нью-йоркский журналист, – как же это вы, южанин, да ещё рабовладелец, можете утверждать, что поведение, направленное на то, чтобы уравнять в правах белых с чёрными, не представляет опасности для государства?

– Это далеко не столь опасно, – возразил плантатор, – как делать рабами тех, кто унаследовал от своих свободных отцов дух вольности, несовместимый с рабством. А как вы считаете, какие последствия грозят нам, если среди рабов оказываются, например, потомки людей вроде Томаса Джефферсона?

– Томаса Джефферсона? Что за чепуха! – пробормотал редактор.

– Не знаю уж, чепуха или нет, но только могу вас уверить, что на моих глазах продавалась с аукциона одна очень хорошенькая светлая мулатка, даже на три четверти белая, которая утверждала, что она внучка знаменитого экс-президента. И лицо её и фигура давали полное основание думать, что она говорит правду. Она, кстати сказать, была продана на сто долларов выше назначенной цены, «ввиду её хорошей породы», как шутливо заявил покупатель.

Оба северянина были настолько поражены всем услышанным, что попытались было заспорить с рассказчиком, утверждая, что всё это не что иное, как басня, которая была придумана для того, чтобы повысить цену.

– Ну что ж, может быть, это и так, – со смехом проговорил рассказчик. – Гудж и Мак-Грэб были большими ловкачами и в своих торговых делах пользовались любыми средствами.

При этих словах я насторожился. Гудж и Мак-Грэб… Мак-Грэб – ведь так звали работорговца, купившего мою жену и моего сына. Именно он-то и переправил их в Августу, как сообщил мне агент, в своё время ездивший по моему поручению на розыски.

Я сразу же спросил, где и когда моему спутнику пришлось быть свидетелем продажи внучки Джефферсона.

– Это было в Августе, в штате Джорджия, – сказал он. – Лет двадцать тому назад.

– А не можете ли вы сказать мне, – проговорил я, – что представляет собой Мак-Грэб? Я очень желал бы разыскать работорговца, носящего это имя.

Южанин объяснил мне, что этот Мак-Грэб – шотландец по рождению, воспитывался же он в Южной Каролине. В течение многих лет вместе со своим компаньоном Гуджем он занимался скупкой рабов и доставкой их на южные рынки. Главным местом сбыта живого товара был город Августа. Мак-Грэб объезжал расположенные к северу рабовладельческие штаты и скупал негров, с этой целью внимательно следя за продажей с торгов имущества несостоятельных должников и совершая торговые сделки с отдельными лицами. В дальнейшем он переправлял купленных рабов своему компаньону, а тот распродавал их в Августе. Но торговая компания эта распалась уже много лет назад; Мак-Грэб умер, а Гудж и сейчас ещё живёт в Августе. Он удалился от дел и слывёт одним из самых крупных богачей в городе.

– Кто-кто, – добавил он вполголоса и наклонившись ко мне, – а я-то в курсе их дел! Я в молодости служил у них года три-четыре бухгалтером и агентом, а некоторое время я даже был их компаньоном. Против Гудж а у меня зуб. Если у вас есть какие-нибудь претензии к нему и я в чём-нибудь могу быть полезен вам, можете на меня рассчитывать.