Текст книги "Белый раб"

Автор книги: Ричард Хилдрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Глава сорок пятая

Приближаясь к Лузахачи, я увидел впереди, на некотором расстоянии от меня, группу, состоявшую из нескольких всадников; я довольно быстро нагнал их. Подъехав ближе, я вгляделся в них и был поражён их видом. Это были белые, человек двенадцать – пятнадцать; ехали они на лошадях. Лица их были грубы и жестоки. Вооружение состояло из карабинов, пистолетов и коротких охотничьих ножей. Одежда была вся забрызгана ещё не совсем подсохшей грязью; возвращались они, надо думать, из какой-то поездки по болотам.

Позади этой кавалькады шёл негр, ведя на поводке нескольких огромных, свирепого вида псов, вне всякого сомнения специально натасканных на беглых рабов. Рядом с этим негром ехал, не спуская с него глаз, вооружённый до зубов белый. Но мрачные и дикие, а вместе с тем и торжествующие взгляды всадников были устремлены на другое. Видно было, что их привлекал какой-то предмет в середине их передней группы. Это был труп белого человека. Его бледное лицо ещё не утратило выражения грубой ярости, странно сочетавшейся с холодной неподвижностью смерти. Одежда на нём, забрызганная грязью и порванная, словно в пылу бешеной схватки, была вся в крови, и кровь эта, казалось, и сейчас ещё продолжала сочиться из глубокой раны на груди. Мёртвое тело было уложено поперёк седла и крепко к нему привязано. Лошадь вёл под уздцы негр, в глазах которого, как мне показалось, сверкали искорки удовлетворения; подобное же выражение я уловил на лице другого негра – того, который вёл собак. Зато глаза белых всадников горели бешенством и негодованием, и лица их выражали угрозу.

Бок о бок с лошадью, вёзшей мертвеца, шла вторая, на которой ехал пойманный негр; тяжелораненый, он истекал кровью. Ноги его были связаны под брюхом лошади, а руки заложены за спину и стянуты ремнём. Это был человек атлетического сложения, уже пожилой, с огромной, густой бородой; видно было, что он настолько ослабел от полученных ран, что лишь с величайшим трудом держится в седле. И всё же, несмотря на слабость и на всю безнадёжность своего положения, несмотря на враждебные взгляды и ругательства, которые ему, как пленнику, приходилось теперь выносить, он сохранял на своём лице выражение гордого вызова, и это выдавало в нём человека, давно успевшего привыкнуть к свободе.

Немного позади вели другого пленника; на шею ему была накинута верёвочная петля, а конец этой верёвки был прикреплён к седлу одного из белых. Цвет кожи у второго пленника был светлее, чем у негра, ехавшего верхом; одет он был в отрепья и шёл босым, с обнажённою головой. Он, по-видимому, не был ранен, но на его окровавленных бёдрах ясно виднелись багровые полосы – следы плети. Рядом с его покорным, умоляющим взглядом угрюмый вид и гордая осанка его товарища становились ещё заметнее.

Поравнявшись с владельцем собак, который замыкал эту странную кавалькаду, я попросил его рассказать мне, что, собственно, всё это значило. Внешность этого всадника и его манера выражаться обличали в нём, несмотря на грубость всей окружавшей его компании, человека цивилизованного и даже получившего образование. Он сообщил мне, что он владелец одной из соседних плантаций и сейчас возвращается с охоты на беглых рабов, в которой вместе с ним участвовали его друзья и соседи, а также и несколько других, специально приглашённых для этой цели лиц. Убитый, которого они везут с собой, – не кто иной, как его собственный управляющий.

Этот управляющий, по его словам, был человек умный и решительный; когда-то он изъездил всю страну в качестве странствующего торговца, затем стал школьным учителем и наконец избрал себе профессию управляющего.

Он был северянин, а всем хорошо известно, что янки славятся своим умением выжать из рабов всё, что только можно. Мой плантатор попал в долги и пригласил его, чтобы тот помог ему выпутаться из них. Мистер Джонатан Снэпдрэгон, как звали почтенного управляющего, постарался не уронить своей репутации, но при этом, как видно, немножко перетянул струну. Цена на хлопок в этот год сильно поднялась, и управляющий решил добиться неслыханного урожая, заставив для этого каждого раба обработать на несколько акров больше, чем обычно. Но это ещё не всё: урожай маиса, год тому назад очень богатый, в этом году оказался на редкость скудным, и одновременно с увеличением работ ежедневный рацион рабов сократился вдвое. Однако, несмотря ни на что, управляющему при помощи плети, к которой он любил прибегать при всяком удобном случае, удавалось поддерживать порядок. Всё шло более или менее благополучно почти до самого конца полевых работ, когда три-четыре недели напряжённого труда должны были решить вопрос о том, что возьмёт верх – хлопок или бурно разросшиеся сорняки, которые грозили его заглушить. И вот в этот критический момент, именно тогда, когда рабочие руки были особенно нужны, все самые сильные мужчины удрали в лес. Это случилось несколько дней тому назад. Управляющему предоставили бороться с неудержимым ростом сорных трав при помощи одних только женщин, детей и больных.

– И это, – закончил мой словоохотливый собеседник, явно не сомневавшийся в моём полном сочувствии к нему, – в такое время, когда цена на хлопок достигла шестнадцати центов за фунт и должна была подняться ещё выше – раньше чем закончится уборка.

Он рассказал мне, что уже очень давно, лет, пожалуй, около двадцати тому назад, в здешних местах, на беду всех соседних рабовладельцев, появился беглый негр, который среди местных жителей был известен под кличкой Том Дикарь. Предполагают, что этот негр когда-то принадлежал старому генералу Картеру, богатому плантатору из Чарлстона. Генерал Картер ещё в те времена, когда этот Том бежал от него, обещал награду в тысячу долларов тому, кто доставит беглеца живым или мёртвым. Дело в том, что этот раб бежал из Лузахачи, с одной из рисовых плантаций, принадлежавшей генералу и расположенной немного к югу отсюда. И бежал он, убив управляющего плантацией во время ссоры, которую этот негодяй затеял по поводу того, что управляющий выдрал плетью его жену. Вслед за побегом Дикаря на генерала посыпались всякие беды: не то пять, не то шесть раз вспыхивали пожары на его великолепных механических рисовых мельницах, которые в конце концов сгорели дотла. Говорили, что мельницы, несомненно, были подожжены и что именно Том поджёг их из мести. Не раз делались попытки поймать этого опасного бродягу. С этой целью составлялись самые хитроумные и сложные планы; но все попытки кончались неудачей и обходились очень дорого: бог весть, сколько людей было тяжело ранено в бешеных схватках с этим страшным противником. У него, по-видимому, было несколько убежищ, разбросанных на большом пространстве. Он перебирался из одного в другое, в зависимости от обстановки, и выпутывался из любых сетей, которые ему расставляли. Случалось, что после очень уж настойчивых преследований он исчезал на несколько месяцев, иногда даже на год или два, затем вдруг появлялся снова, и как раз тогда, когда его менее всего ждали. Если бы он ограничивался только хищением того небольшого количества продуктов, необходимых для пропитания его и его сообщников, всё это было бы ещё не так важно. Но он поддерживал тайную связь чуть ли не со всеми окрестными плантациями, его считали виновником всех крупных грабежей, всех бунтовщических действий и восстаний рабов, он оказывал поддержку и помощь всем беглым неграм, давал им приют и спасал от преследований.

Тома Дикаря совсем недавно видели в окрестностях плантации, и все считали, что массовый побег рабов в самое горячее время состоялся не без его деятельной помощи. Обсудив положение, решили, что захватить Тома в компании десятка-другого неопытных и ещё не обученных им новых его сообщников будет много легче, чем тогда, когда он один или его сопровождают только немногие старые и испытанные друзья. Считалось, что их было двое или трое, но это тоже были одни предположения, так как в точности никто ничего не знал.

Для моего нового знакомца – плантатора, сообщившего мне все эти подробности, которые с той минуты, как было произнесено имя Тома Дикаря, пробудили во мне самый живой интерес, поимка бежавших от него рабов была с материальной точки зрения чуть ли не вопросом – жизни и смерти. Если ему не удастся изловить их, весь его урожай хлопка пропадёт, и это в такое время, когда цена на хлопок достигла шестнадцати центов за фунт и обещает подняться ещё выше. В этих краях свободных рабочих не существовало, а на то, чтобы получить в наём у кого-нибудь из соседних плантаторов принадлежащих им рабов, рассчитывать было нечего: все были брошены на упорную борьбу с сорняками, Да и кроме того, в это время года требовалось особое напряжение всех сил, так как именно в этот период с каждой плантации обычно исчезало известное число неисправимых негодяев, готовых вынести, когда их поймают, любое наказание – как объяснил мой собеседник, – лишь бы доставить себе удовольствие провести несколько недель в лесном уединении. В этом отношении они следовали примеру большинства хозяев, которые, как только начинался вредный для здоровья период сильной жары, покидали свои плантации и отправлялись в Саратогу, в Филадельфию или в Нью-Йорк, где были такой же заметной фигурой, как бывший раб Кафи [42]42
  Кафи Пол (1759–1818) – негр, сын раба, моряк, впоследствии разбогатевший и основавший на свои средства школу.


[Закрыть], выдавали себя за миллионеров и набобов, вызывая любопытство и удивление местных янки. Они сорили там деньгами, зная, что по возвращении будут обречены до самого конца года влачить у себя дома жалкое существование, спасаясь от посещения назойливых кредиторов, от судебных повесток и описей, – совсем так же, как их жалкие рабы были обречены расплачиваться за своё бродяжничество, подставив спины под плеть.

Доведённый до отчаяния, мой плантатор обещал тому, кто поймает его рабов, высокую награду. К этому ещё добавлялась сумма, назначенная за Тома Дикаря, и награды, обещанные другими плантаторами за поимку их рабов, – побеги в этом году приняли небывалые размеры из-за нехватки маиса и увеличения площадей, занятых под хлопок, которого ввиду ожидавшегося повышения цен посеяли больше, чем обычно. В связи со всем этим было решено устроить грандиозную облаву. На неё съехалось около ста человек – окрестные плантаторы, управляющие, всякие праздношатающиеся из числа разорившихся белых, а кроме того, несколько профессиональных охотников за рабами со сворами специально обученных псов. Все эти люди были хорошо вооружены. Прежде всего нужно было до последнего уголка обыскать окрестные болота, где беглецы обычно скрывались днём; ночью они покидали свои убежища, чтобы пополнить свои запасы за счёт соседних плантаций; они уводили из стад овец и другой скот, обирали поля и поддерживали связь с оставшимися в неволе жёнами, детьми и друзьями. В этом году время для такой облавы оказалось очень благоприятным: стояла необычайная жара, болота высохли на большом пространстве, и пробраться в затаённые уголки было легче, чем в прежние годы.

Участники облавы разбились на пять или шесть отрядов, каждый из которых имел при себе свору собак. Встреченная мною на дороге группа – сейчас я имею в виду уже не собак, а людей – и была одним из таких отрядов. Какого успеха добились остальные отряды – неизвестно; что же касается людей, которых я видел перед собой, то одного взгляда было достаточно, чтобы судить о том, каких результатов они добились.

Перед отрядом была поставлена задача обыскать болото, не очень значительное по занимаемому им пространству, но малодоступное из-за воды и грязи, которая местами достигала глубины человеческого роста. В центре этого болота находился островок, служивший, как говорили, излюбленным убежищем Тома Дикаря. Здесь он считал себя в безопасности, потому что никто так хорошо, как он, не знал удобных подходов к этому месту.

Приблизительно в полумиле от болота собаки напали на след более светлого из двух негров. Он лежал в траве, надеясь, что его не заметят. Охотники, находившиеся ближе других, придержали собак, чуть было не разорвавших его в клочья, и он был захвачен невредимым.

Грязь, прилипшая к его ногам, и его мокрая рваная одежда – всё это ясно указывало на то, что он совсем недавно покинул островок, пробраться к которому так стремились охотники. Его стали допрашивать, но негр отказывался отвечать, уверяя, что он ничего не знает не только об островке, но даже и о существовании болота. На вопрос о том, откуда он и кому принадлежит, он ответил, что бежал с одной из ближайших рисовых плантаций, долго плутал в лесу и в конце концов попал в эти места – как он уверял, ему незнакомые; он сказал, что изнемогает от голода, так как почти целую неделю ничего не ел. Но его здоровый, цветущий вид, однако, с полной очевидностью опровергал это утверждение. Он признался, что ему приходилось слышать о Томе Дикаре, имя которого пользовалось широкой известностью и фигурировало во всех местных легендах как у белых, так и у негров. Но он решительно стоял на том, что никогда его в глаза не видел и ни о каких других беглых ничего не знает.

Его клятвы и уверения никого не удовлетворили, и, чтобы добиться от него признаний, его привязали к дереву и били плетью до тех пор, пока он совсем не обессилел; под ударами он кричал и молил о пощаде, но при этом продолжал уверять, что ничего не знает.

После того как этот вид пытки не дал желанного результата, его поставили на поваленный ствол дерева и надели ему на шею верёвочную петлю, а другой конец верёвки привязали к дереву над его головой. Затем ему объявили, что он будет немедленно повешен, если не скажет всего, что ему известно. Он продолжал твердить своё, пока один из охотников не выбил из-под его ног пень, так что он повис в воздухе; лицо его уже начало чернеть, но в последнюю минуту ему снова подставили под ноги пень, отпустили немного верёвку и приказали двум неграм, следовавшим за отрядом, поддержать его.

И вот, когда он стал дышать свободно, то ли страх перед смертью, то ли путаница в мыслях от прилива крови к голове заставили его потерять контроль над собою, – он заговорил и в конце концов признался, что скрывался на островке среди болота и что Том Дикарь и сейчас находится там. Но он по-прежнему утверждал, что больше не знает никаких беглецов и что, кроме Тома, на островке никого нет.

Надежда, что удастся захватить знаменитого преступника, и возможность прославиться, оказав всем соседям такую огромную услугу, не говоря уже о назначенной за поимку Тома награде в тысячу долларов, – всё это произвело сильное впечатление на собравшуюся компанию. Надо признаться однако, что, пока захваченный пленник не уверил присутствующих, что грозный вождь негров не имеет при себе ни пистолета, ни карабина, ни какого бы то ни было другого огнестрельного оружия и вооружён только обыкновенным ножом, никто из охотников не проявил особого желания его ловить. Рассказывая мне об этом, мой собеседник понизил даже голос, иронически улыбаясь и многозначительно поглядывая на кое-кого из ехавших впереди всадников, особенно же на одного из них, который свирепо глядел на связанного негра и, казалось, с трудом удерживался, чтобы не кинуться на него.

Для большей верности человек десять из отряда были размещены по краям болота, где они должны были нести охрану с помощью всех собак, за исключением одной, тогда как пять самых сильных и смелых охотников намеревались перебраться через болото и взять остров приступом.

Пленник должен был служить проводником. Шея его была по-прежнему в петле; другой конец верёвки привязал себе к поясу один из самых сильных охотников. Напрасно несчастный негр уверял, что он не знает никаких тропинок, ведущих к островку; ему опять пригрозили повешением, если он сейчас же не проведёт отряд через болото. То ли в самом деле пленник не знал, где можно пройти бродом, то ли он сделал это нарочно, но он повёл их по самым глубоким местам, где вода достигала до подбородка, и им приходилось идти, держа карабины и пороховницы над головой. Несмотря на все старания заставить его молчать, проводник, приближаясь к островку, громко заорал, якобы желая указать преследователям удобный проход, на самом же деле – как были все основания подозревать – желая предостеречь своего сообщника. И действительно, раньше ещё, чем преследователи ступили ногой на берег, Том, догадавшись об их приближении, бросился в воду по другую сторону островка. Он успел довольно далеко опередить своих преследователей, и, так как он ловко скрывался за стволами деревьев, которые росли на болоте, все пущенные ему вслед выстрелы пропали даром. Преследователи, в свою очередь, кинулись в воду, но опасность удваивала силы беглеца. Он то плыл, то ловко пробирался по грязи сквозь заболоченное пространство, пока не достиг противоположного края болота, где его ждала другая неминуемая опасность. Не успел он выбраться из болота, как был замечен одним из всадников, патрулировавших вдоль берега. С быстротою лани беглец мчался по направлению к сосновому лесу, но в этот момент выпущенная из карабина пуля впилась ему в бок. Он не упал, но вынужден был замедлить свой бег. Пятеро всадников мчались по его следам.

Управляющий Снэпдрегон, находившийся во главе отряда, первым настиг беглеца. Но как он ни призывал его сдаться и как ни стрелял из своих пистолетов, тот не останавливался. Тогда управляющий соскочил с лошади и бросился на негра, пытаясь схватить его. Снэпдрегон был очень силён, но его противник не уступал ему в силе. Том Дикарь, если это действительно был он, несмотря на свои раны и изнеможение, обхватил обеими руками нападавшего, и оба они покатились по земле. Не прошло и минуты, как нож Тома вонзился в сердце Снэпдрегона. Но тут как раз подоспели остальные охотники с собаками, и, прежде чем негр успел подняться, они накинулись на него и крепко его связали. Вскоре на месте, где произошло убийство управляющего, собрался весь отряд. Самые ярые из них предлагали немедленно же покарать виновного и заставить его своей жизнью расплатиться за жизнь Снэпдрегона.

Но жажда похвастать своей добычей и прославиться совершёнными подвигами одержала верх. Кроме того, чтобы обеспечить получение награды, необходимо было официально удостоверить, что пойманный негр действительно является беглым рабом генерала Картера. Поэтому было решено отказаться от казни на месте, с возможной быстротой добраться до ближайшего посёлка, где находились кое-какие судебные учреждения округа, и поместить пленников в тюремную камеру.

Мы находились вблизи окружного центра. Это была большая деревня. Как будто уже зная о нашем приближении, навстречу нам вышла целая толпа народу. Тут были и белые, и цветные, и чернокожие всех возрастов – как малютки, которые недавно только научились ходить, так и старые, совершенно седые негры, опиравшиеся на палки. Здесь были люди самого разного положения, начиная от хорошо одетого плантатора, прискакавшего на отличном коне, до совершенно голых негритят, ездивших верхом на палочке и оравших как чертенята.

Велико было оживление, царившее в этот день в Эглингтоне – так называлась эта деревня. Сюда съехались ещё три или четыре отряда, принимавших участие в поимке негров, точно так же с добычей.

Мы подъехали к тюрьме. Это было жалкое кирпичное строение с одной-единственной камерой, площадью примерно в десять – двенадцать квадратных футов. В нём было только одно окно с решёткой; оттуда шёл пар, разносился нестерпимый смрад. Камера была переполнена неграми, захваченными во время последней облавы. Среди них были и тяжелораненые, без разбора вместе с остальными сваленные в эту тёмную яму; здесь же находились и две белые женщины, которых посадили по обвинению в воровстве. Пленникам предстояло пробыть здесь до тех пор, пока их хозяева не уплатят награды, обещанной за их поимку, и не внесут установленные на такой случай законом налоги и пошлины.

Победители, отдыхая от трудов, отпраздновали свою удачу обильными возлияниями и поглотили изрядное количество виски и персиковой водки. Тело управляющего перенесли в таверну и положили на стол. Это мрачное зрелище постепенно довело ярость собравшихся до высшего предела.

Ввиду того что в камеру при всём желании нельзя уже было больше втиснуть ни одного арестанта, обоих негров, захваченных последним отрядом, пришлось заковать в цепи и привязать к решётке тюремного окна.

С величайшим трудом подавляя охватившее меня волнение, я пробрался сквозь толпу, окружавшую пленников, и попытался приблизиться к тому, кто, как предполагали, был Томом Дикарём. Я впился в него взглядом. Он страшно изменился, но я не мог не узнать так глубоко запечатлевшиеся в памяти черты моего старого друга и соратника, хотя со дня, как мы расстались, и прошло целых двадцать лет. С той самой минуты, как я увидел его привязанным к лошади и услышал рассказ о нём, я в глубине души уже был убеждён, что это может быть только Томас. И всё же как страшно я был потрясён сейчас, увидев его так близко от себя! Но необходимо было проявить известную выдержку. Мне это удалось. По выражению моего лица, по нескольким негромко произнесённым словам, с которыми я обратился к нему, Томас понял, что я отношусь к нему с сочувствием. На мгновение взор его, с презрением устремлённый в толпу и напоминавший собою взгляд закованного в цепи льва, смягчился, и он, с мольбой взглянув на меня, попросил дать ему глоток воды. Я обещал одному из находившихся поблизости негров полдоллара, если он принесёт полную флягу воды. Но в ту самую минуту, когда раненый пленник своими закованными руками медленно подносил к губам драгоценную влагу, какой-то хорошо одетый белый джентльмен ударом палки выбил флягу из его рук и швырнул её на землю. Я не мог удержаться, чтобы не выразить своего протеста против этой жестокости. Человек с палкой на мои слова ответил потоком ругательств. Самым вызывающим тоном он спросил меня, кто я такой, что осмеливаюсь оказывать помощь этому проклятому чернокожему убийце, и, дав таким образом понять собравшимся, что я человек здесь никому не известный, сразу поставил меня под угрозу.

Но как раз в это мгновение у двери таверны послышались громкие крики и донёсся шум поднявшейся там драки; собравшиеся из-за чего-то поссорились между собой. Драка эта на время отвлекла внимание толпы; около нас оставался только негр, который ходил за водой; он стоял и ждал обещанного вознаграждения. Я обещал ему дать ещё полдоллара, если он наполнит вторую флягу. Он исполнил эту просьбу, и на этот раз моему бедному другу удалось утолить жажду. Напившись, он поблагодарил меня взглядом. Благодарение небесам, что в столь тяжкие минуты я мог оказать ему хоть эту незначительную услугу.

Я понимал, что не в моих силах по-настоящему помочь ему, и всё же не мог преодолеть властного желания сказать ему, кто я. Я знал, что для этого благородного и великодушного сердца сознание, что его старый друг и товарищ свободен, послужит утешением в последние минуты жизни.

Подойдя к нему вплотную, я положил руку ему на плечо.

– Томас, – прошептал я, – узнаёшь ли ты меня? Вспомни Анну, её гибель и то, как ты отомстил. Вспомни управляющего Мартина, которого мы закопали в яму вместе с его ищейкой. Вспомни наше расставание, когда я пошёл на север, а ты повернул на юг. Я – Арчи! Неужели ты не узнаёшь меня?

Как он взглянул на меня, когда я заговорил!.. Как пожирал он меня глазами, пока я продолжал перебирать наши общие воспоминания! Ведь и я тоже очень изменился, – пожалуй, больше, чем он… Но я не успел ещё назвать себя, как он меня узнал. Однако почти в ту же секунду он отвёл взгляд, в котором сразу погасла вспыхнувшая в нём искорка радости, и его лицо снова приняло мрачное и вызывающее выражение. Казалось, этот взгляд говорил его преследователям: «Делайте со мною всё, что хотите. Я готов!..»

Почти одновременно я почувствовал, как чья-то тяжёлая рука легла на моё плечо, и грубый голос, по которому я сразу узнал человека, выбившего флягу из рук Томаса, раздался над самым моим ухом:

– Что за дружеские разговоры с этим проклятым убийцей? Говорю вам, приезжий: вы не выберетесь отсюда раньше, чем будет выяснено, кто вы такой.

Не успел он договорить, как несколько его приятелей ринулись на Томаса и, сняв цепи, которыми он был привязан к прутьям тюремной решётки, поволокли его ко входу в таверну.

Драку, которую я издали наблюдал, затеяли, как мне стало теперь понятно, те, кто успел больше всех выпить; вид мёртвого тела управляющего приводил их с каждой минутой всё в большую ярость. Они требовали немедленного суда и казни Томаса, тогда как остальные считали более целесообразным дождаться прибытия генерала Картера, к которому был отправлен гонец с сообщением о поимке его раба. Эти последние, видимо, опасались, что в случае казни Тома до того, как будет точно установлена его личность, генерал может отказаться от выплаты награды.

Верх одержала группа озверевших пьяниц. И сразу тут же на месте был создан суд; судьями взялись быть трое плантаторов, и Томас, которого сопровождала по пятам орава белых и негров, предстал перед ними. Меня, как лицо явно подозрительное, взяли под стражу, и мне было вполне ясно дано понять, что мной займутся после того, как расправятся с негром.

– Кому ты принадлежишь? – был первый вопрос, заданный пленнику почтенными судьями.

– Я принадлежу господу богу, создавшему всех нас, – спокойно и торжественно ответил Томас.

Этот неожиданный ответ у одних вызвал удивление, у других – взрыв смеха. Хохот усилился, когда один из судей иронически воскликнул:

– Господу богу, сказал ты? А по-моему, так дьяволу! И отправишься ты к нему без задержки, будь спокоен!

На повторный вопрос, кому он принадлежит, Томас твёрдо заявил, что он свободный гражданин. Судья потребовал от подсудимого, чтобы он предъявил документы, удостоверяющие его слова.

Выслушав показания двух свидетелей, судьи признали Томаса виновным в убийстве управляющего и с насмешливой торжественностью спросили его, нет ли у него возражений против того, чтобы к нему применили смертную казнь.

– Делайте что вам угодно, – произнёс обвиняемый, весь исполненный негодования. – Убейте меня или помилуйте – мне это всё равно! Лучшие годы моей жизни я провёл в рабстве. Мою жену на моих глазах засекли насмерть. Когда я вырвался на свободу, вы стали травить меня собаками, стреляли в меня из ваших карабинов, назначили награду за мою голову. Но и я достаточно долго обманывал вас и платил вам вашей же монетой. Белый, убитый сегодня, не первый, кто испытал на себе силу моего удара. Если б у вас хватило смелости напасть на меня в одиночку, если бы вас было двое, трое против меня одного, я бы расправился с вами, как вы того заслуживали! Но дюжина вооружённых люден, верхом на лошадях, да ещё с собаками… Разве может со всем этим сладить несчастный негр, у которого есть только ноги, руки да нож! В своё время я бы справился с вами… Но я уже становлюсь стар. И лучше умереть сейчас, когда во мне есть ещё и сила и смелость, чтобы бросить вам в лицо всё моё презрение – да, всем вам, – чем попасть к вам в лапы, когда я стану уже беспомощным, дряхлым стариком!

Этот дерзкий вызов привёл всех присутствовавших в дикую и какую-то дьявольскую ярость.

– Мало для него виселицы! – заорали некоторые из них. И вслед за этим криком поднялся ужасный рёв:

– Сжечь его! Сжечь его живьём!

В толпе сразу же нашлись добровольцы, принявшиеся за приготовления к этому чудовищному делу.

Напрасно я при поддержке двух или трёх участников этой облавы – среди них был и плантатор, рядом с которым я ехал и от которого я всё это узнал, – решительно протестовал против этой ужасной и противозаконной жестокости. Тот же омерзительный негодяй, который выбил из рук Томаса флягу, взял теперь на себя роль распорядителя.

Он заявил, что необходимо примерно наказать виновного именно сейчас, в этих краях, где развивают свою тлетворную деятельность аболиционисты, которые (при этом он угрожающе посмотрел на меня) осмеливаются завязывать сношения с такими подлыми преступниками, как этот негр. Много лет подряд Том Дикарь сеял в этих местах страх и смуту. Рассказы о его подвигах передавались среди негров из уст в уста и наделали много вреда, побуждая других негров следовать его примеру. Поэтому нужно в корне пресечь его влияние и расправиться с ним так, чтобы всем стало страшно.

Вскоре же здесь навалили целую груду сухих дров.

Несчастную жертву мстительной злобы рабовладельцев поместили в самой середине этой кучи.

Дрова подожгли, и столб огня и дыма взвился над головой Тома. Но даже и теперь он смотрел на своих ликующих палачей с улыбкой, полной гордого презрения.

Не будучи в силах дольше терпеть это страшное зрелище, я стал выбираться из толпы. Но оказалось, что за мною следят. Меня схватили и по приказанию распорядителя этой страшной церемонии подтащили к самому костру; видимо, они считали, что мне полезно посмотреть на эту расправу.

Томас узнал меня – по крайней мере так мне показалось, – уже охваченный пламенем, он поднял руку, словно прощаясь со мной.

О, как изобразить весь ужас этих мгновений! Не знаю, были ли бы мои страдания мучительнее, если бы я сам был на месте Томаса… Мне казалось, что сердце моё разорвётся. Вся кровь хлынула мне в голову. Выдержать всё это у меня не хватило сил… Потеряв сознание, я упал на землю.