Текст книги "Белый раб"

Автор книги: Ричард Хилдрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Глава тридцать пятая

Попутные ветры, благоприятствовавшие нам вначале, вскоре изменили нам. Разразилась буря. Нас окутал густой туман, ветер то и дело менял направление и швырял нас из стороны в сторону. На нашу долю выпало немало труда и страданий, но даже и они доставляли мне радость. Я трудился и страдал во имя собственного, а не чужого благополучия, и эта мысль придавала мне силу и мужество.

Старательно и с большим интересом изучал я новое для меня ремесло матроса. Вначале товарищи мои смеялись над моим неумением и неловкостью. Насмешкам и шуткам их не было конца. Однако, при всей их грубости и при всём недомыслии, они были добры и великодушны. В первую же неделю плавания у меня произошло столкновение с первым хвастуном на корабле. Я как следует его отхлестал, и после этого весь экипаж пришёл к заключению, что из меня выйдет толк.

Я был ловок и силён. Для меня стало вопросом чести делать всё, что делали другие, и притом делать не хуже других. Меня самого удивляло, как мало времени понадобилось мне на то, чтобы научиться безбоязненно карабкаться по снастям и реям. Все эти бесчисленные снасти, всё это множество морских терминов вначале повергало меня в полное смущение, но вскоре я хорошо освоился с ними. Ещё до того как мы успели пересечь океан, я уже умел не хуже любого другого крепить паруса, брать рифы и править рулём, и все в один голос твердили, что я рождён быть моряком.

Но я не довольствовался тем, что ставил паруса и справлялся со снастями, – я захотел изучить искусство навигации. Среди команды находился один образованный молодой человек; он поступил на корабль матросом, с тем чтобы, как это было принято у жителей Новой Англии, изучив морское дело, впоследствии командовать судном. У него имелись книги и инструменты, и так как это было не первое его плавание, он уже недурно разбирался в них и умел исчислять курс корабля. Этот молодой моряк, которого звали Том Тернер, был юношей благородным и достойным, но отличался очень хрупким телосложением. Силы его не соответствовали поставленной им перед собой задаче. Я завоевал его доброе отношение, вступившись за него во время одной из потасовок, которые иногда в шутку затевались на баке. Видя, как жадно я стремлюсь к знанию, он занялся моим образованием, предоставил в моё распоряжение свою книгу по штурманскому делу, и, всякий раз неся вахту внизу, я имел возможность в неё заглядывать. Сначала вся эта премудрость казалась мне недоступной и непроницаемой тайной, но Том Тернер, прекрасно владевший словом, многое пояснил мне; слушая его, а также занимаясь самостоятельно, я вскоре же начал разбираться в ней сам.

Всё это время мы лавировали среди ньюфаундлендских отмелей. Буря по целым суткам не утихала, и мы очень медленно продвигались вперёд. Корабль потерял несколько марселей и рей. Уже семьдесят дней мы находились в море, почти непрерывно борясь с непогодой.

Но я стойко всё переносил. Земля не влекла меня к себе – своей отчизной я избрал океан. Когда завывала буря, скрипели снасти и корпус трещал, я только поплотнее застёгивал бушлат и, прижимаясь к своему рундуку, погружался в изучение руководства по штурманскому делу. Но я мог это делать только в часы, свободные от вахты: если же мне приходилось оставаться на палубе, я всегда бывал готов по первому зову броситься к мачтам.

Но вот наконец буря улеглась, и мы, подняв паруса, взяли курс на Францию. Вдали уже виднелась земля, и мы находились всего в нескольких лигах [29]29
  Лига – морская мера длины, равная 5,6 км.


[Закрыть]от гавани, когда вдали появился вооружённый бриг под английским флагом, державший курс прямо на нас. Не успели мы опомниться, как по нашему кораблю был дан выстрел. Сразу после этого с брига была спущена шлюпка, которая направилась к нам.

В те времена американские корабли нередко подвергались такой проверке, и наш капитан не проявил по этому поводу особого беспокойства. Но офицер с английского корабля, едва только ступив на нашу палубу, подошёл к капитану и, схватившись за палаш, заявил ему, что берёт его в плен.

Оказывается, за то время, пока мы лавировали среди ньюфаундлендских отмелей, Америка в конце концов набралась храбрости и объявила войну Англии. Вооружённый корабль был английским капером, и мы оказались его призом. Всех нас, матросов, сначала загнали в трюм, а потом вызвали наверх и предложили: либо поступить матросами на капер, либо в качестве пленных отправиться в Англию. Около половины нашего экипажа составляли люди, которых моряки называют «голландцами», – уроженцы берегов Балтийского и Северного морей, искатели приключений, которым было всё равно кому служить. Они охотно приняли предложение англичан. Американцы же поручили Тому Тернеру выступить от их имени, и на предложение лейтенанта он резко, и пожалуй даже грубо, ответил:

– Нет! Скорее вы дождётесь верёвки!

Никакие патриотические чувства меня не удерживали. Я отказался от своего отечества, если таким именем можно назвать страну, которая дала вам жизнь, но потом своими порочными и несправедливыми законами лишила вас всего, ради чего стоит жить. Выступив вперёд и не обращая внимания на неодобрительный шёпот моих вчерашних товарищей, я вписал своё имя в судовой список. Если бы товарищи, с возмущением глядевшие на меня, знали мою жизнь, ни один из них не решился бы осудить меня.

Некоторое время капер ещё крейсировал по морю в поисках добычи, но безуспешно. В конце концов он вернулся в Ливерпуль, чтобы пополнить свои запасы. Численность нашего экипажа значительно увеличилась, и вскоре мы снова вышли в море. Плавая вдоль берегов Франции, мы захватили несколько довольно незначительных судов, но среди них не было ни одного, представлявшего ценность приза. Тогда было решено направиться в Вест-Индию. Неподалёку от Бермудских островов, когда мы шли, держась близко к ветру, мы заметили впереди себя корабль и пустились за ним вдогонку.

Преследуемый корабль ослабил паруса, ожидая нашего приближения, Это навело нас на мысль, что перед нами военное судно, а так как мы стремились к добыче, а никак не к бою, то мы поспешили сделать крутой поворот и отошли.

Но тут враг перешёл в наступление, а так как неприятельское судно отличалось лучшим ходом, оно вскоре же нас нагнало.

Видя, что уйти нам не удастся, мы убрали мелкие паруса, легли в дрейф, подняли английский флаг и приготовились к бою.

Неприятельская шхуна была хорошо вооружена и быстро ходила. Это был американский капер, что размеру равный нашему бригу, но обладавший значительно лучшей осадкой. Он взял курс прямо на нас. После троекратных криков «ура» он дал по нашему судну бортовой залп, причинивший нам немалый урон. Лавируя по ветру и ловко маневрируя, неприятельская шхуна заняла удобную для себя позицию, а затем открыла такой огонь, что издали казалось, что она вся объята пожаром. Пушки её стреляли хорошо, и прицел был точен. Мы получили большие повреждения. Наш капитан и его первый помощник вскоре были ранены и вышли из строя. Мы старались, насколько это было в наших силах, расплачиваться с неприятелем той же монетой, но наши люди падали один за другим, и огонь пушек заметно слабел. Бушприт шхуны вклинился в снасти грот-мачты, и сразу же на шхуне раздалась команда:

– На абордаж!

Схватив пики, мы приготовились встретить неприятеля, но небольшой неприятельский отряд ворвался к нам на корабль; последнего офицера, который ещё оставался на палубе, ранили, испуганных и растерявшихся матросов оттеснили на бак.

Я мгновенно оценил всю опасность нашего положения, и мысль о том, что я снова могу попасть в руки насильников, от которых с таким трудом вырвался, вернула мне мужество, уже почти совсем угасшее в этом неравном бою. Я почувствовал в себе нечеловеческую силу. Встав во главе нашего совершенно измученного и павшего духом экипажа, я бросился в бой с неистовой и безумной отвагой, словно герой какого-нибудь романа.

Я заколол двух или трёх нападавших. И когда остальные начали отступать, я крикнул товарищам, чтобы они помогли мне. Мой пример воодушевил их. Сомкнув ряды, они смело кинулись за мной, оттеснили врагов к самому борту, многих сбросили в воду, а остальных заставили вернуться на свой корабль.

Наши успехи этим не ограничились: мы сами бросились на абордаж, и на палубе шхуны завязался такой же кровопролитный бой, как перед тем на палубе нашего брига. Счастье сопутствовало нам, и вскоре мы загнали весь экипаж шхуны на ют. Мы крикнули им, чтобы они сдавались; но их капитан, продолжая размахивать окровавленным палашом, решительно отказался. Приказав своим людям атаковать нас ещё раз, он первый яростно кинулся вперёд.

Пикой я выбил палаш из его рук, он поскользнулся и упал. Я тут же приставил острие моей пики к его груди.

Он взмолился о пощаде. Лицо его показалось мне знакомым.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Осборн!

– Джонатан Осборн? Был капитаном брига «Две Сэлли»?

– Да, он самый.

– Раз так, то умри! Таким негодяям, как ты, пощады нет!

С этими словами я вонзил ему в сердце острие моей пики. Меня охватило чувство радости оттого, что тиран получил по заслугам.

Но в дело справедливости никогда не следует вмешивать страсть, и если это возмездие, то оно должно совершаться без пролития крови. Надо признаться, что, хоть в душе моей и были тогда благородные побуждения, дикая ярость и жажда мести были несравненно сильнее. И всё же с этой минуты я хорошо понял, откуда берётся безумная смелость и страшная сила раба, который с оружием в руках мстит за отнятую у него свободу и убивает своего угнетателя с сознанием выполненного перед человечеством долга.

Увидев, что капитан их убит, экипаж, сложив оружие, сдался на милость победителей. Шхуна с этой минуты принадлежала нам; это было прекраснейшее из судов, которые когда-либо ходили по морю.

Все офицеры на бриге были ранены. Победа, по общему мнению, была одержана именно благодаря мне. Под одобрительные крики всего экипажа я был избран командиром захваченного судна.

Глава тридцать шестая

Мы быстро и без дальнейших приключений дошли до Ливерпуля. Шхуну признали нашим призом, и владельцы брига купили её у нас. Её вооружили и снарядили как капер. Узнав, какую роль я играл при захвате шхуны, владельцы назначили меня её командиром. В помощники себе я взял старого и опытного моряка. После того как команда была набрана, мы вышли в море.

Охотнее всего я совершал походы вдоль берегов Америки. Однажды, неподалёку от бостонской гавани, нам удалось захватить возвращавшийся из Ост-Индии корабль с очень ценным грузом, состоявшим из чая и шёлка. Мы препроводили его в Ливерпуль, где за него были выручены большие деньги. После этого я взял курс на юг, и наша шхуна в течение месяца или двух крейсировала вблизи Виргинских мысов. Мы всё время держались неподалёку от берега, и каждый раз, когда на горизонте появлялась земля, меня преследовало желание высадить несколько человек из моей команды и захватить спящими кое-кого из соседних плантаторов. Однако осторожность удержала меня от того, чтобы дать виргинцам этот наглядный урок, в котором они так нуждались.

Описание всех моих приключений на море заняло бы целую книгу, и это удалило бы меня от моей основной темы. Скажу только, что, пока длилась война, я всё время находился на корабле и оставил его, да и то с большим сожалением, только когда был заключён мир. Доставшаяся на мою долю добыча сделала меня человеком состоятельным – во всяком случае, в меру моих скромных желаний. Но что могло заменить мне ту кипучую деятельность и то разнообразие впечатлений, которые всё это время поддерживали во мне бодрость, не давая мне копаться в самом себе и отравлять себя ядом мучительных воспоминаний?

Часто и раньше во время плаваний вставали передо мной печальные образы моей жены, ребёнка и друга, которому я был стольким обязан, но скрип снастей и возгласы матросов: «Парус по носу!» – уводили мои мысли в другом направлении и рассеивали набегавшую вдруг тоску. Зато теперь, когда я оставался на берегу, одинокий, лишённый семьи и близких, и ничем не был занят, образы дорогих моему сердцу страдальцев неотступно преследовали меня. И вот я стал искать человека, которого я мог бы отправить в Америку, доверив ему розыски моей семьи. Вскоре я такого человека нашёл; я сообщил ему все необходимые сведения, предоставил в его распоряжение неограниченный кредит у моего банкира, причём сверх того вручил ещё порядочную сумму наличными, а в случае успеха обещал ему ещё более значительное вознаграждение.

Как только представился случай, я отправил его в Америку, утешая себя надеждой, что его поиски увенчаются успехом. А пока, чтобы хоть как-нибудь заглушить тяжёлые мысли и волнения, я усиленно углубился в книги, стараясь пополнить своё образование.

С детства я любил читать и жадно стремился к знанию. Проклятое ярмо рабства душило во мне это стремление, но справиться с ним всё же не смогло. К моему удивлению, оно всё ещё было живо. Достаточно мне было на чём-то сосредоточиться, как я начинал впитывать в себя всякого рода знания, как высохшая земля впитывает влагу. Я просто глотал книги. Даже спать мне было некогда. Не успевал я кончить одну, как уже брался за другую. Читал я без особого разбора, и прошло немало времени, пока я научился сравнивать одно произведение с другим и правильно оценивать достоинства каждого. Со мною случилось то, что вообще бывает с людьми. Так велика была во мне жажда знаний, что я готов был принимать всё прочитанное за чистую монету, не задумываясь над тем, что есть истина и что ложь. Но вместе с тем, хоть я и поглощал множество лживых и глупых россказней, которые преподносились под видом действительных происшествий, писатели с чересчур развитым воображением не особенно меня привлекали. Мне непонятно было, что заставляет их браться за перо и ради чего они пишут. Поэтов я презирал. Больше всего я любил читать книги исторические и описания всякого рода путешествий по морю и по суше. Впоследствии прожитые годы и раздумье научили меня извлекать драгоценные зёрна мудрости из того хаоса знании, который тогда нагромождался в моей памяти.

Некоторое время эти занятия придавали мне ту же бодрость и силу, как прежде странствия по морю. Они поддерживали меня. Несмотря на то что я получал самые неутешительные известия из Америки, я не падал духом. Но в конце концов мужество моё иссякло, и когда мой доверенный, вернувшись из своей поездки, объявил, что все поиски его оказались напрасными, безысходная тоска овладела мной и спасения от неё уже не было. Из того, что мне сообщил мой доверенный, я узнал только, что хозяйка Касси, миссис Монтгомери, выдала своему брату, который вёл все её дела и советы которого она всегда исполняла, поручительство на очень крупную сумму. Брат её был плантатором и, подобно огромному большинству американских плантаторов, страстным игроком. Страсть к игре, впрочем, – единственное, что хоть немного оживляет бесполезную и праздную жизнь американского рабовладельца. Но брат миссис Монтгомери был неудачным игроком. Разорившись сам, он стал проматывать состояние своей сестры. Он не только присваивал себе такие суммы, какие ему были нужны, – а это не составляло для него особых трудностей, если принять во внимание, что он ведал всеми денежными делами сестры, – но и заставил её под разными предлогами подписывать векселя и чеки на большие суммы. Векселя опротестовали, но брат миссис Монтгомери, стремясь к тому, чтобы его махинации возможно дольше не были разоблачены, всё скрывал от сестры, пока в один прекрасный день она не узнала, что разорена дотла и что всё имущество её подлежит описи и продаже.

Жена моя и ребёнок были проданы вместе с остальными принадлежавшими миссис Монтгомери вещами. В Америке ведь это совершенно обычное и законное дело – продавать женщин и детей для покрытия долгов игрока!

Касси вместе с ребёнком досталась одному «джентльмену», как в Америке принято называть людей, занимающихся почётной и выгодной профессией работорговца. Как только мой агент узнал, кто этот человек, он начал его разыскивать, но выяснил только, что тот умер год или два назад, не оставив никаких документов, относящихся к его торговым операциям. Однако мой доверенный на этом не успокоился и решил проехать дорогой, по которой, как ему рассказали, работорговец имел обыкновение гнать свои «гурты». Ему даже удалось отыскать и кое-какие следы той самой партии рабов, которая была приобретена при распродаже имущества миссис Монтгомери. Он поехал по этому следу от деревни к деревне, пока не добрался до города Августы в штате Джорджия; и здесь-то он окончательно потерял их след. Этот город является – или, вернее, являлся – одним из самых значительных невольничьих рынков, и, по-видимому, именно там была продана эта партия рабов. Узнать же, в чьи руки они попали, оказалось невозможным.

Потерпев неудачу в своих поисках, мой агент решил прибегнуть к помощи газет. Помещённые им объявления подробным образом описывали внешность моей жены, сообщали фамилию её последнего владельца и сулили крупную денежную награду любому лицу, которое доставит сведения о Касси и её сыне. На это объявление откликнулось немало людей, но все сведения, которые они сообщали, относились к совершенно другим лицам, и после двух лет бесплодных поисков он отказался от всяких дальнейших попыток.

О Томасе он узнал только то, что генералу Картеру так и не удалось поймать его. Были люди, утверждавшие, что им несколько раз приходилось видеть человека, приметы которого как будто подходили к тем, которые называл мой агент. Человек этот скрывался в лесах; он только изредка и всегда неожиданно появлялся на плантациях. Можно было думать, что он жив и сейчас и является главарём какой-нибудь банды беглых. Таковы были единственные известия, сообщённые мне моим посланным.

Пока он находился в Америке, я всё же ещё мог надеяться, как бы ни была ничтожна та надежда, которую он поддерживал во мне своими письмами. Теперь я лишился и этого последнего утешения. Стоило ли мне сбрасывать с себя цепи, если цепи, быть может ещё более тяжёлые, сковывали моего верного друга, мою любимую жену и моего милого, милого малютку, моё ненаглядное дитя!

Какого только горя не приносит людям тирания! Горю этому нет конца! Оно гналось за мной через всю ширь Атлантического океана: каждый раз, когда я думал о Касси и о моём сыне, я вздрагивал и трепетал в страхе, как будто на меня снова надели оковы, как будто окровавленная плеть снова свистела над моей головой.

Всемогущий боже! Как мог ты обречь созданного тобой человека на такие муки?..

Долго не мог я оправиться от удара, который ошеломил меня. Потом я немного овладел собой, но рассеяться мне никак не удавалось. Казалось, какой-то червь точил моё сердце. Никто, быть может, не дорожил больше, чем я, тихими радостями семейной жизни, но воспоминания о том, что у меня была когда-то семья, превратились для меня в сплошную муку… О, если бы жена моя и ребёнок были со мной! Как сладостно было бы мне доживать последние годы; воспоминания о том, что я выстрадал, о несчастьях, которые миновали, только украшали бы их.

Ощущение одиночества, горькие мысли и ужасные картины, которые я не мог изгнать из памяти, превращали мою жизнь в тяжёлое бремя и заставляли искать облегчения в путешествиях. Я объездил чуть ли не все европейские государства, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей и с этой целью углубляясь в изучение законов и нравов новых для меня стран. Я побывал в Турции и в странах Востока, бывших некогда колыбелью искусства и пышной роскоши, но ныне давно разорённых тиранией и грабежами военщины, не знающими конца. Я проехал сквозь пустыни Персии и столкнулся в Индии с новой и более благородной цивилизацией, постепенно выраставшей на развалинах цивилизации древней.

Но больше всего влекло меня желание ближе узнать условия жизни несчастного и угнетённого народа, к которому принадлежала моя мать. Я снова переправился через океан. Я взбирался по отвесным склонам Анд и бродил по цветущим бразильским лесам.

Всюду я встречал всё то же гнусное самовластие меньшинства, топчущего жизнь, свободу и счастье людей. Но почти повсюду я видел и то, что раб постепенно сбрасывает с себя трусливую покорность и вот-вот уже готов воспрянуть при первых призывах к свободе. Да, я видел это повсюду… повсюду, за исключением моей родины – Америки.

Рабство существует во многих странах, но нигде нет такого безжалостного, такого жестокого гнёта, нигде тирания не приняла столь дьявольского облика, нигде – в целом мире – законы и правители так открыто не ставят себе целью обречь половину народа на темноту и невежество и раз и навсегда погасить в этих людях самое стремление к свободной жизни и всякую надежду на свободу.

В католической Бразилии, на испанских островах, там, где, казалось бы, тирания, опираясь на суеверие и невежество, должна была проявить себя с особой жестокостью, в рабе всё же видят человека, имеющего право на известное сочувствие и расположение. Рабу позволено преклонять колени перед тем же алтарём, перед которым в молитве склоняется его господин, и он имеет право слышать, как католический священник провозглашает священную истину, что все люди равны. Надежда когда-нибудь стать свободным человеком может дать ему утешение и поддержку. Он имеет право выкупить себя. Если его подвергли тяжёлому и несправедливому наказанию, он может требовать эту свободу как своё законное право. Он может ждать, что господин его подарит ему свободу, желая отблагодарить его за всё, или оказать ему милость, или, наконец, вняв голосу совести, пробудившемуся в последние минуты жизни, когда священник отпускает ему грехи. Получив свободу, раб в этих странах тем самым приобретает и права свободного человека, в нём видят равного, и он пользуется во всех областях повседневной жизни правом на равенство, одна мысль о котором вызывает у исполненных предрассудков и пустоголовых американцев тайный страх и гневное возмущение.

Рабство в этих краях благодаря существующему положению вещей близится к концу, и стоит только покончить с дозволенной торговлей людьми на африканском побережье – и меньше чем через полвека во всей испанской и португальской Америке не останется ни одного раба.

В одних только Соединённых Штатах, в этой стране, претендующей на монополию в области свободы, дух деспотизма и насилия расцветает пышным цветом, с негодованием отвергая малейшую попытку ограничения. Только в одной этой стране бесчинствует насилие, не сдерживаемое ни страхом перед богом, ни сочувствием к ближнему.

Для того чтобы возможно лучше защитить и обеспечить себя, американские рабовладельцы, которые яро отстаивают все привилегии своей власти – власти бича, добились издания закона, согласно которому они лишаются права даровать свободу своим рабам, и таким путём уничтожили последнюю искру надежды, которая ещё тлела в душе их жертв.

А ты, дитя моё! Юность твоя принесена в жертву произволу! Может быть, в тебе погасили уже дух мужества… Может быть, едва начав расцветать, душа твоя уже оледенела от прикосновения холодной руки рабства. Может быть, она уже растоптана, уже мертва!

О нет! Нет! Так не должно, так не может быть! Дитя моё, у тебя есть отец, он не забудет, и он не покинет тебя! Беда твоя велика, велики будут и его усилия найти и освободить тебя. Чего стоит любовь, которая страшится опасности и сдаётся при первой неудаче!

Да, я решил! Я вернусь в Америку! В поисках моего сына я готов исколесить страну во всех направлениях, я вырву его из рук насильников или сам погибну в неравной борьбе!..

Но что, если я буду узнан и схвачен?.. О, тогда… Что ж, недаром я изучал историю Рима. Я знаю, как вырываются из рук тиранов. Пусть они ответят за всё! Второй раз рабом мне уже не бывать..