Текст книги "Белый раб"

Автор книги: Ричард Хилдрет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Глава сорок первая

Через несколько дней после моего прибытия в Карлтон-холл я вместе с мистером Мейсоном, с которым мы к этому времени очень подружились, поехал в Поплар-Гров. От невольничьего посёлка сохранился только расположенный неподалёку от господского дома маленький домик, выстроенный миссис Монтгомери для меня и Касси. В этом доме родился наш ребёнок. У самого выхода ещё виднелся куст жимолости, который мы посадили в память этого радостного события; помню, с какой любовью Касси увивала этой жимолостью наружные стены дома. Сейчас куст как-то изогнулся, ветви его скрючились и стали узловатыми, а частью и совсем засохли. Крохотный садик перед домом до сих пор содержался в полном порядке, и мне показалось, что я узнаю кусты роз, которые мы когда-то здесь посадили.

Мистер Мейсон не мог, разумеется, угадать, какие чувства наполняли моё сердце, когда мы проезжали мимо этого дома. Как мне хотелось остаться одному! Я с трудом удержался, чтобы не соскочить с лошади и не вбежать в дом. Господи! Мне казалось, что я сейчас вновь увижу жену и сына!..

Мистер Мейсон между тем рассказывал мне о том, что применявшаяся им система не только давала ему душевное удовлетворение, но и значительно повысила доходность плантации. Дело в том, что ещё отец мистера Мейсона по своей доброте сделал передаточную надпись на векселе одного из своих друзей, и к моменту, когда его сын унаследовал от него плантации, все земли были заложены; в настоящее время Мейсон уже почти полностью эту закладную оплатил.

Я поздравил этого достойного человека с тем, что он нашёл путь к разрешению проблемы, которую я, на основании всех моих наблюдений и всего личного опыта, считал неразрешимой, а именно – сделать жизнь на плантации вполне сносной как для рабов, так и для свободных людей. Мистер Мейсон, казалось, был польщён моей похвалой, но всё же в сомнении покачал головой.

– Я, конечно, рад слышать, что такой почтенный и образованный человек одобряет мои скромные усилия… Но всё же я должен признаться, что рабство – это проклятие и для чёрных и для белых и для всех вместе взятых.

Хотя мы до сих пор разговаривали с мистером Мейсоном как будто бы вполне откровенно и я не счёл нужным скрыть от него впечатление, которое осталось у меня после всего случившегося в Ричмонде, я всё же не мог не заметить, что сам он как-то нарочито сдерживает себя, словно не решаясь высказаться свободно. Мне же очень хотелось вызвать его на разговор.

– Если бы все хозяева походили на вас, – заметил я, – рабовладельческая система выглядела бы совершенно иначе и её легче было бы переносить.

– Да, – ответил он, многозначительно улыбнувшись, – если бы все хозяева были такими, как я, рабство завтра же перестало бы существовать.

– Так вы что же, аболиционист? – спросил я.

Я уже готов был пожалеть, что задал этот вопрос; мне сразу стало ясно, что даже в ушах мистера Мейсона, при всей его доброте и несомненном здравом смысле, страшное слово аболиционист звучит как синоним насилия и убийства.

– Я не более аболиционист, – произнёс он наконец с некоторым смущением, – чем Вашингтон или Патрик Генри. [37]37
  Вашингтон Джордж (1732–1799) – первый американский президент; Патрик Генри (1736–1799) – один из деятелей борьбы за независимость Америки.


[Закрыть]Рабство – подлое, глубоко возмутительное учреждение. Но усилия отдельной личности не могут, к сожалению, разрушить эту гнусную систему. Это под силу только всему обществу в целом. В одном я уверен: если бы сразу освободили всех рабов, от этого произошло бы гораздо меньше зла, чем система рабства приносит за десять лет как чёрным, так и белым.

– А разве не опасно отпускать сразу такое количество невежественных рабов на свободу, предварительно не подготовив их к этой свободе? – спросил я. – Большинство рабовладельцев считают, что если рабов освободят всех вместе, то они прежде всего перережут горло своим хозяевам, потом обесчестят их жён и дочерей, а в конце концов поумирают с голоду, так как некому будет о них заботиться.

– Вряд ли стоит сейчас рассуждать о такой неправдоподобной вещи, как освобождение рабов по доброй воле их владельцев, – ответил мне мистер Мейсон. – Боюсь, что для этого необходима длительная подготовка, но подготовлять к этому надо не столько рабов, сколько их хозяев. На мой взгляд, рабы уже вполне подготовлены к свободе, во всяком случае настолько, насколько вообще можно говорить о подготовленности рабов. Я наблюдал их и у себя на родине и за её пределами; и мне кажется, что они значительно более развиты и гораздо добросердечнее и обходительнее, чем, скажем, ирландские или английские крестьяне.

Единственное, что действительно трудно, – это заставить их работать на жалованье, и я думаю, что именно в этом причина того, что не удались две или три известные попытки обрабатывать плантации силами привезённых из Европы свободных рабов. Из-за того, что земель у нас гораздо больше, чем населения, – а в большей части южных штатов это именно так, – неграм всегда хочется разбрестись по этим пространствам, и вместо того чтобы служить у других и получать жалованье, каждый стремится завести свою собственную плантацию. Так случилось в Гаити. Сахарные плантации, которые требуют большого числа рабочих, в большинстве своём были заброшены, в то время как кофейные плантации, обработка которых под силу каждому мелкому землевладельцу, по-прежнему процветают, и кофе составляет главный продукт торговли всего острова.

– Если дело только в этом, – ответил я, – то рабам вряд ли грозит опасность умереть с голоду, но зато для их бывших хозяев опасность эта действительно существует. Ну, а не думаете вы, что рабы сейчас же после освобождения набросятся на белых и будут совершать убийства и другие чудовищные преступления?

– Всё это бабушкины сказки! – воскликнул мистер Мейсон. – Немало дикарей было в своё время вывезено из Африки в качестве военнопленных. Естественно, что эти дикари, когда они поднимают мятеж – что время от времени случается, – начинают с того, что режут своих хозяев. А так как всякий мятеж даже в наши дни непременно подавляется пулями, ножами, виселицами и пожарами, то нет ничего удивительного, что, пока это положение сохраняется, негры прибегают к тем же самым методам. Негры привыкли подражать нам и легко копируют своих хозяев. Но думать, что паши рабы, если их добровольно освободят, начнут грабить и убивать белых, по-моему просто смешно; подобно другим несчастным – вроде, например, высадившихся на наш берег ирландских эмигрантов, у которых нет никаких преимуществ перед ними, кроме свободы, – они будут честным трудом зарабатывать на пропитание себе и своим семьям. Выходит, что мы, белые, не очень-то полагаемся на нашу храбрость и прочие наши преимущества над ними, если мы, превосходя негров и численностью и всем остальным, не можем заставить их достаточно уважать нас и жить в мире, чтобы занимаемое нами господствующее положение в обществе сохранилось и тогда, когда в нём не будет рабов.

– Но представьте себе, что освобождённые рабы будут такими кроткими, как вы говорите, – возразил я. – Представьте себе, что они действительно будут работать столько, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду; не кажется ли вам, что, разбредясь по своим маленьким участкам, они станут лениться и жить в бедности, в то время как плантации, приносящие сейчас доход, будут заброшены и весь Юг повергнут в такую же нищету, какую мы видим сейчас в деревнях, где живут освобождённые негры?

– Свободное негритянское население Соединённых Штатов, – ответил мистер Мейсон, – это несчастное, гонимое племя, которое живёт в совершенно ненормальных условиях, и это особенно относится к южным штатам. И тем не менее даже среди них встречаются весьма достойные люди. Я думаю, однако, что судить о том, каково будет положение наших рабов, если мы их освободим, правильно было бы на основании тех условий, в которых живут сейчас у нас белые, у которых нет рабов. Главное различие между рабами и этими белыми бедняками именно в свободе. Здесь, в Северной Каролине, очень многие из них не умеют ни читать, ни писать, не могут даже сказать, сколько им лет; ни в умственном, ни в нравственном отношении они ничуть не выше рабов (если не считать сознания того, что они сами себе хозяева, сознания, которое одно делает человека человеком). И хоть, может быть, среди наших богатых плантаторов и нашлись бы люди, которые были бы не прочь повергнуть этих белых бедняков в рабство, надо быть действительно большим смельчаком, чтобы предложить, а тем более осуществить это мероприятие.

Да и вряд ли это оказалось бы необходимым, потому что вся наша система ставит их в такое же угнетённое положение, как и рабов. Она висит камнем у них на шее, потому что всякий тяжёлый труд расценивается ими как нечто позорное. А чем же эти несчастные белые могут приобрести себе капитал, а следовательно и какое-то положение в обществе, если не своими собственными руками! И тем не менее, при всех этих помехах и недостатках, именно эта категория белых является основой и краеугольным камнем нашей цивилизации на Юге в том виде, в каком эта цивилизация существует сейчас.

Мой отец был человеком бедным. Он нередко рассказывал мне, что в Карлтон-холл он приехал босым; у него не было даже и пары башмаков. Отцы и деды большинства моих соседей были тоже людьми бедными. Общеизвестно, что только в редких случаях плантация остаётся в руках одной и той же семьи дольше, чем на протяжении трёх поколений. Новыми владельцами плантации становятся прежние бедняки, бедняками же снова становятся разорившиеся плантаторы. Судите же сами, к какой приниженности и даже вырождению ведёт рабство! Не удивительно ведь, что в отношении богатства, культуры, трудолюбия, словом всего, на чём зиждется всякое уважающее себя общество, мы так далеко отстали от свободных штатов. Дело не только в том, что у наших несчастных свободных людей гораздо меньше возможностей разбогатеть, чем у таких же бедняков на Севере, но и в том, что, держа такое огромное количество рабочих в постоянном рабстве, мы лишаем себя самого главного источника свежей энергии и силы. Здесь-то, по-моему, и кроется самое большое зло, которое эта система несёт обществу, точно так же, как и самая большая несправедливость, от которой страдает каждый отдельный человек. Если вы сравните, например, положение моих рабов с положением белых семей, живущих на расстоянии десяти миль в округе, вы увидите, что они лучше питаются, лучше одеты, живут в более удобных домах и несравненно более свободны от забот и волнений. Да, это так; но вот идёт один из них.

– Ну, Питер, как дела, мой милый? – С этими словами мистер Мейсон обратился к огромному сильному негру, который как раз в эту минуту проходил мимо с тележкой. – Вот если бы этот молодец был сам себе хозяин и жил бы в стране, где цвет его кожи не мешал бы ему иметь равные со всеми права, то к старости он завёл бы себе плантацию, и это была бы хорошая плантация. Это большой умница. Во всех хозяйственных вопросах или в том, что касается применения труда на плантации, он понимает больше, чем я и оба мои управляющие вместе взятые. Так неужели вы думаете, что такой человек, как он, может удовлетвориться положением раба? Существует немало людей, которых как будто с самого рождения готовят к тому, чтобы повиноваться другим. Если бы рабами рождались только такие люди, то это, может быть, было бы не так страшно.

– Но среди тех, кто родился в рабстве, есть люди самого различного склада. Представьте себе, мистер Мейсон, что мы с вами, например, родились бы рабами. Здесь, в Северной Каролине, есть рабы с такою же белой кожей, как и любой из нас. Неужели же вы думаете, что мы при любых обстоятельствах остались бы довольны нашей судьбой? Мы могли бы, правда, подчиниться и не стали бы, может быть, бросаться со сковороды в огонь, но это отнюдь не значило бы, что на сковороде мы чувствуем себя как дома.

Глава сорок вторая

На следующий день, подъезжая к Карлтои-холлу, мы увидели, что на веранде сидит джентльмен, платье и весь внешний вид которого сразу же позволили узнать в нём лицо духовного звания. Мистер Мейсон, радушно приветствовавший гостя, представил его мне как преподобного Поля Телфера, священника епископальной церкви святого Стефана.

Во всём облике мистера Телфера было нечто такое, что с первого же взгляда произвело на меня сильное впечатление. Это был высокий, худощавый молодой человек, лет двадцати трёх или четырёх. Его бледное красивое лицо, когда он говорил, озарялось лучезарной улыбкой, освещавшей, казалось, всё кругом. Речь его была очень проста, непринуждённа и в то же время полна достоинства и какого-то особого обаяния, как будто он действительно был посланцем небес.

– Он сын миссис Телфер, урождённой мисс Монтгомери, – сказал мне мистер Мейсон. – Его мать была дочерью прежней владелицы Поплар-Грова. Это была та самая дама, которую вы, по вашим словам, так хотели видеть. Я лично не был с нею знаком, но, хорошо зная её сына, я нисколько не удивлён тем, что вы были так разочарованы, не найдя её здесь.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что миссис Монтгомери и её дочь после потери своего состояния перебрались в Чарлстон и там, хоть это и привело в ужас кое-кого из их родственников, открыли школу для девочек. Вскоре мисс Монтгомери покорила сердце одного из местных богачей, некоего мистера Телфера, и стала его женой. От этого брака родился сын, тот самый молодой священник, черты лица которого напомнили мне черты его матери.

– Кстати, – продолжал мистер Мейсон, – раз вы так искренне заинтересовались системой, применяемой мною на плантации, я должен сказать, что мистер Телфер сыграл в создании её немаловажную роль. Дело не только в том, что он венчает рабов и крестит их детей – а в Карлтон-холле и Поплар-Грове без свадеб и крестин обойтись нельзя, – он сумел добиться того, что запрещение пойти в воскресный день в церковь послушать его проповедь воспринимается нашими рабами как самое тяжёлое наказание. Неопровержимое доказательство таланта моего молодого друга, – добавил мистер Мейсон, – не только в том, что он совершенно затмил странствующих методистских священников и этих пресвитериан с постными лицами, проповеди которых в прежнее время пользовались огромным влиянием в наших местах. Теперь даже и негритянский проповедник Том, которого столько времени слушали не только на обеих моих плантациях, но и во всей округе, вынужден был смириться и перейти на более скромную роль церковного служки.

Мне стало потом известно, что священником мистер Телфер сделался под влиянием своей матери. Потеря состояния и связанные с этим трудности толкнули её на путь благочестия, в котором она искала утешения от всех невзгод. Телфер с самого раннего детства чувствовал, что именно в этом его призвание, и, когда его посвятили в священники, стал безраздельно отдавать все свои силы религии, причём большую часть времени у него занимало отправление треб в церкви святого Стефана, находящейся в нескольких милях отсюда.

Церковь святого Стефана, одна из самых старых местных церквей, построенная ещё во времена колонизации, когда англиканская религия была господствующей и в Северной Каролине и во всех южных штатах, после революции пришла в упадок. Крыша её обвалилась, двери были выломаны, а окна разбиты, но толстые кирпичные стены продолжали стоять. Мистер Телфер, избрав эту местность для своей миссионерской деятельности, восстановил эту церковь, главным образом на свои собственные средства, положил много сил на то, чтобы собрать церковную общину и возобновить богослужения по совершенно забытым в этих местах обрядам англиканской церкви.

Как и полагалось ученику того, кто обращался прежде всего к бедным и униженным, к отвергнутым и оскорблённым, мистер Телфер с самого начала проявил большой интерес к нравственным понятиям и религиозным чувствам рабов. В лице мистера Мейсона он нашёл себе ревностного помощника и деятельного церковного старосту; пример одного и убедительные проповеди другого имели немалое влияние на поведение соседних владельцев плантаций и на условия жизни их рабов. Но, несмотря на частичные улучшения, которые могли быть внесены в положение рабов, мистер Телфер, как всякий здравомыслящий и гуманный человек, не мог спокойно смотреть на самую систему рабовладения как на нечто незыблемое и неизменное. Близко соприкасаясь как с хозяевами, так и рабами, он особенно хорошо понимал, в какое ложное положение поставлены те и другие, и, не видя иных путей к уничтожению этого огромного зла, он в конце концов сильно увлёкся идеями колонизации. Он сам стал председателем местного общества колонизационистов. [38]38
  Американское общество колонизации свободных цветных народов Соединённых Штатов было учреждено в 1816 году. Общество ставило целью вернуть всех свободных негров в Африку в качестве поселенцев. Передовые деятели аболиционизма решительно, осудили идею колонизации негров, и деятельность колонизационистского общества была безуспешной, хотя ему и оказывали значительную поддержку рабовладельцы, рассматривавшие свободных негров как смутьянов.


[Закрыть]Под влиянием его проповедей некоторые из владельцев дали свободу своим рабам, с тем чтобы отправить их потом в Либерию, и его горячее воображение ухватилось за эту заманчивую идею. Не считаясь ни с временем, ни с пространством, оно рисовало ему картины скорого переселения негритянского и цветного населения из Соединённых Штатов в Либерию, куда вместе с ними должны были прийти цивилизация и христианство. Он был так твёрдо убеждён в том, что его мечта осуществима, так горячо и просветлённо говорил сб этом, что, какими бы несбыточными ни казались его надежды, слушать то, что он рассказывал, всегда бывало приятно.

Но эти блестящие надежды были омрачены тяжёлыми обстоятельствами последнего времени. Мистер Телфер, хоть и без горечи, но всё же с большой грустью говорил о последних действиях северных аболиционистов, которые, как ему казалось, на долгие годы откладывали дело освобождения рабов. Результаты этого он не очень давно почувствовал на себе самом. С помощью церкви он организовал воскресную школу, где рабов обучали чтению. И вот совсем недавно комиссия, состоявшая из плантаторов, обратилась к нему с предложением прекратить эти занятия, да и вообще ввиду создавшейся обстановки закрыть до особого распоряжения эту воскресную школу.

– Ах, капитан Мур! – воскликнул молодой священник. – Вы избрали малоподходящий момент для знакомства с южными штатами. Вы сами можете убедиться, что это значит, когда в стране существует рабство! Фактически все мы сейчас превращены в рабов! Выходит, что в целях общественной безопасности в странах, где существует рабство, фактически отменяются свобода печати и свобода слова, которыми мы столько хвастали. В настоящее время в любом рабовладельческом штате – а судя по сведениям, которые мы получаем о волнениях и беспорядках в Бостоне, Нью-Йорке, Филадельфии и других городах, в свободных штатах дело обстоит точно так же – свободы слова и свободы печати не больше, чем в Риме, Вене или в Варшаве. Я даже думаю, что во всех этих городах человек может свободно высказать и напечатать своё мнение о рабстве, которое существует в Америке. Единственное, чего там нельзя обсуждать, – это политика самих этих городов и государств. Так вот и у нас вы можете во всеуслышание осуждать папство и русское самодержавие, но, пожалуйста, будьте осторожны во всём, что касается отечественного рабства. Находись я сейчас в малознакомом обществе, я, пожалуй, даже не стал бы столь неосторожно высказывать всё, что вы только что от меня слыхали. Я и так уже на подозрении. Недавно я отправил одному из моих друзей письмо по поводу колонизации, в котором – в доказательство того, какое зло представляет из себя рабство, – цитировал Вашингтона, Джефферсона, [39]39
  Джефферсон Томас – президент США (1801–1809).


[Закрыть]Патрика Генри и других всем известных прославленных патриотов. Письмо это должно было появиться в печати, но в Ричмонде оно попало в руки Комитета бдительности. Вынесенное комитетом решение гласило, что письмо подлежит сожжению, как призыв к бунту и мятежу.

– Вот как! – воскликнул я. – Тогда это злополучное письмо, вероятно, пылало вместе с другими на костре, огонь которого освещал площадь, когда я приехал в город. – И я рассказал ему о приключениях, выпавших там на мою долю.

– Ричмондский комитет, – произнёс мистер Телфер, – не удовольствовался тем, что сжёг моё письмо – если, впрочем, это сожжение не имело в виду уничтожить написанное Вашингтоном и Джефферсоном; они сообщили Комитету бдительности нашего округа о том, что я человек подозрительный и что за мной нужно зорко следить. А эти джентльмены, в свою очередь, не только закрыли мою воскресную школу, но взяли также под свой контроль газеты, которые я читаю. Несколько месяцев тому назад я получал по почте издающуюся в Нью-Йорке газету, носящую название «Освободитель». Если не ошибаюсь, это главный орган создавшегося недавно в Нью-Йорке союза аболиционистов. Высылали мне эту газету бесплатно, и читал я её с большим интересом, стараясь глубже разобраться во взглядах этих людей. Но мои добрые друзья, или, вернее сказать, мои хозяева из Комитета бдительности, считают, что такое чтение опасно. Они, видите ли, не могут допустить, чтобы общественное спокойствие так нарушалось. Они запретили почтальону приносить мне эту газету, а мне – читать её. Вот вам образец той свободы, которая существует сейчас в Северной Каролине.

В словах этих вместо обычной сдержанности и спокойствия мистера Телфера слышалась уже горечь и даже негодование.

– А как же могло случиться, господа, – сказал я, – что, после того как вы, по-видимому» не только хорошо поняли, но и свободно обсуждали, начиная со времён Джефферсона и до наших дней, все ужасы рабства, причём, как мне известно, нигде это обсуждение не было таким полным и таким откровенным, как в недавних дебатах по поводу виргинского законодательства, – как же могло случиться, что говорить об этом теперь запрещено?

Расскажите мне, пожалуйста, в чём же в конце концов состоит разница между колонизационистами, как наш почтенный друг мистер Телфер, и северными аболиционистами, вмешательству которых он, по-видимому, приписывает столь вредное влияние в деле освобождения рабов? Разве они, как и вы, не против рабства? Разве и вы, как они, не добиваетесь, чтобы рабов освободили?

– Разница между нами довольно значительна, – ответил мистер Телфер, – но ваш вопрос не удивляет меня. С тех пор как начались волнения, нас всё больше смешивают, считая, что ненавидеть рабство – это уже значит быть мятежником и посягать на благосостояние южных штатов. Между тем мы, колонизационисты, согласны и с тем, что зло, причиняемое рабством, велико, очень велико и что наш долг перед нами же самими, перед нашими детьми и перед всем населением, белым и чёрным, требует принятия каких-то чрезвычайных мер для уничтожения рабства. Но мы не видим возможности освободиться от этого зла, пока негры останутся среди нас. В Америке очень распространено мнение, что две расы не могут жить вместе и на равных правах, во всяком случае две столь различные расы, как белые и негры. Считают, что, пока негры пребывают среди нас, либо они должны оставаться нашими рабами, либо они поработят нас. Наш покойный президент Джефферсон выразил это общее мнение, сказав, что рабы у нас как волк, которого держат за ухо – и держать опасно и отпустить опасно. Надо сказать, что я лично – и, я думаю, многие из моих друзей-колонизационистов согласятся со мной – стою на другой точке зрения, Мне кажется, что волк – это мы, белые, а несчастные негры – это ягнёнок, которого мы схватили за ухо, на при желании всегда могли бы отпустить без всякого риска для себя.

Почему бы нам не предоставить неграм такую свободу, какую получили ирландцы или немцы? Беда в том, что наш народ настолько закоренел в своих предрассудках, что проповедовать этот взгляд бесполезно. Любой белый человек, даже самый нищий, ничтожный и подлый, возмутится при одной мысли об этом. Чем низменнее, грубее и ничтожнее белый, тем больше он настаивает на своём естественном превосходстве над неграми и тем больше негодует, когда «чернокожим» хотят дать свободу. Наша колонизационистская система считается с этим непреодолимым предрассудком. Мы предлагаем, перед тем как освободить рабов или одновременно с освобождением, вывезти их из страны. Этот план многие считают совершенно нереальным, и даже мы сами, хоть мы и верим в него, понимаем, что осуществлять его, во всяком случае на первых порах, можно лишь постепенно, и благодари этому он не должен вызывать особенной тревоги. Было позволено даже расписывать в самых ярких красках зло, приносимое рабством, и решительно выступать против него, поскольку в этих выступлениях видели лишь выражение отвлечённых взглядов и личных чувств. Считали, что, как бы ни велико было это зло, на избавление от него, пока обе расы останутся по-прежнему жить бок о бок, нет никакой надежды.

Однако аболиционисты не посчитались со всеми этими ограничениями. Первое, что они сделали, они объявили, что владеть рабами – это грех, несовместимый с понятиями христианина. Правда, было время, да и не так уж давно, когда большая часть южных рабовладельцев просто посмеялась бы над подобным утверждением. Тогда только отдельные лица выдавали себя за христиан, в то время как многие другие откровенно заявляли, что не верят в бога. Но стараниями различных сект христианская религия за последнее время широко распространилась в наших краях, и сказать нашим плантаторам, что они не христиане, значит задеть, их за живое. Даже тот факт, что нас это в такой степени раздражает, заставляет меня сделать вывод, что мы чувствуем истинность этих слов.

Притом те же аболиционисты говорят: ваши рабы имеют право на свободу, и ваш долг их немедленно освободить. А когда вы это сделаете, вам нечего беспокоиться о последствиях; выполняйте его, а об остальном позаботится бог. Но ведь это же совсем другое дело. Совсем не одно и то же: сказать что-нибудь всерьёз или только для красного словца, прикрываясь разными трескучими фразами. Ведь это же разные вещи: применять свой принцип только к другим или – к себе самому! Наши уважаемые южные демократы добрых полстолетия твердили о том, что все люди рождены свободными и равными, – истину эту они положили в основание всей своей политической системы; а теперь, когда их просят уже не просто так, не в шутку, а по-настоящему, применить их же собственную теорию на практике, видите, волк оскалил зубы!

– Из этого вы можете заключить, что я отнюдь не разделяю столь дикого предубеждения против аболиционистов, примеров которого вы по приезде сюда видели уже немало, – добавил мистер Телфер. – Помимо, газеты, о которой я говорил, они прислали мне немало своих изданий. Я внимательно все их прочёл и могу с уверенностью сказать, что общераспространённое обвинение их в том, что они подстрекают рабов к восстанию, совершенно необоснованно. Восстание, которое они пытаются поднять и которого Комитет бдительности больше всего боится, – это восстание совести христианина против чудовищных злодеяний рабства.

Не позволяя себе порицать их целей, я считаю себя, однако, вправе осуждать их поведение. Вы на моём примере можете видеть, в какое неудобное положение они поставили всех южных рабовладельцев, даже наиболее доброжелательно относящихся к неграм. Боюсь, что всё это приведёт только к тому, что рабов ещё крепче закуют в цепи, что все попытки поднять их умственный и нравственный уровень будут подавлены и что план колонизации встретит серьёзные препятствия на своём пути. А ведь план этот – единственное средство против всех тяжких зол рабства.