Текст книги "Тайник"
Автор книги: Рейчел Хор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
ГЛАВА 19
Наутро после завтрака позвонила Сесилия.
– Я прочитала дневники. Джуд, это поразительный пример астрономических наблюдений того времени! Самый большой вклад Уикема – новые телескопы, которые он делал сам и потому мог рассматривать звезды при значительном увеличении. Видно также, что он был очень старательным, объективным наблюдателем. Можно получить реальное знание о развитии научных методов, изучении небесных тел, а также усовершенствовании оптики для телескопов.
– Звучит ободряюще, – с сомнением заметила Джуд.
– Но вряд ли поможет поднять цифры продаж. Он определил некоторое количество двойных звезд, но заинтересует ли это покупателей? Полагаю, интересно узнать, что случилось, когда его заменила Эстер. Ее заметки, хоть и такие же точные, все же куда более лиричные и страстные. Она называет небо «океаном звезд» – чудесный образ, не так ли? И говорит… погоди… что чувствует себя «путешественницей по этому океану». Но есть кое-что еще. Послушай: она пишет о каком-то объекте, который видела в небе рядом с созвездием Близнецов. «Он снова появился. Я вижу его при 460-кратном увеличении. Хвоста у него нет, так что я оспариваю наблюдения отца: это не комета. Я всерьез считаю, это что-то другое».
– Я читала. И что это было?
– У меня есть кое-какие подозрения. Если я права… это будет потрясающее открытие. Но нужно дочитать до конца и кое-что проверить, прежде чем делать выводы. Это займет несколько дней. Кроме того, Дэнни приезжает из Бостона на неделю, и мы пообещали себе небольшое путешествие в Париж.
– Какие вы счастливчики! – тепло произнесла Джуд, хотя в душе расстроилась.
Париж напомнил о Каспаре, но она не почувствовала сожаления от того, что они расстались. Любопытно, но теперь ей казалось, что встречи с ним были очень и очень давно…
Она поблагодарила Сесилию и, распрощавшись, с новым энтузиазмом вернулась к мемуарам. И быстро поддалась очарованию рассказа Эстер.
Приближалось Рождество тысяча семьсот семьдесят второго года. Однажды морозным днем я играла с кукольным домиком, когда за окном моей комнаты послышался конский топот. Выглянув, я увидела подъезжающий к дому запряженный парой лошадей экипаж. Молодой форейтор спрыгнул, чтобы подержать животных. Кучер помог выйти сначала высокой угловатой даме в шляпе с пером, потом тощему мальчишке, возможно, на год-два старше меня.
Леди постояла, злобно глядя на дом, словно выискивая недостатки. Я сразу ощутила себя одним из этих недостатков. На секунду выражение лица женщины смягчилось, словно что-то в плавных линиях глыб песчаника привлекло ее, но потом взгляд василиска уперся в мое любопытное лицо… Она словно застыла. Я сжалась, как от удара, и даже отступила от окна. А когда набралась храбрости посмотреть снова, гостья успела подобрать юбки и направилась к крыльцу. Мальчик тащился сзади.
Внизу началась суматоха. Миссис Годстоун вопила, вызывая Сьюзен. Мистер Корбетт, дворецкий, требовал от лакея немедленно внести вещи. Я тихо, как таракан, чувствуя себя столь же ненавистной, выбралась из комнаты и спряталась в своем укрытии у лестничной площадки. Внизу открывались и хлопали двери, сапоги стучали по мрамору, и сварливый женский голос отдавал приказания:
– Немедленно ведите меня к брату. И разведите огонь в комнате, где я обычно останавливаюсь.
«Значит, прибыла сестра отца», – подумала я.
Она и раньше приезжала сюда, конечно, но очень редко останавливалась дольше чем на день-другой. Но сегодня Алисия Пилкингтон, вторая жена Адольфуса Пилкингтона, эсквайра, фермера-джентльмена из Линкольншира, привезла своего смирного одиннадцатилетнего сына Августа, которого публично именовала наследником моего отца.
Они пробыли в доме самую длинную неделю моей жизни, в течение которой поставили хозяйство Старбро-Холла на колени.
Алисия с нескрываемым презрением заявляла, что ее холостой брат не способен управлять благородным домом. А еще она объявила миссис Годстоун, будто ее прямая обязанность – проверить все, включая счетные книги, измерить толщину слоя пыли под кроватями в комнатах ее и мальчика и так далее.
С педантизмом квартирмейстера, которая восхитила бы генералов армии его величества, Алисия проинспектировала шкафы с бельем, кладовые, чердаки, подвалы, туалеты, но не буфетную мистера Корбетта: он защищал дверь подобно дикому кабану, которого травят гончие. Алисия произносила приговор всему, на что падал ее взгляд: от варений и солений до ночных горшков. И вскоре взгляд василиска коснулся меня.
– Почему этот ребенок позорит своим присутствием фамильную детскую? – спросила она Сьюзен, пока я с несчастным видом стояла рядом. – Разве не может она спать с вами или с Бетси, как всякое отродье служанки?
– Хозяин не считает ее служанкой, миледи, – выпалила Сьюзен, поспешно приседая, чтобы ее замечание не показалось непочтительным. – Скорее… родственницей.
– Родственницей? В каком смысле? Говорят, она ублюдок какой-то нищенки. Не понимаю, почему он не отдаст ее в приходской приют?
Ничего не скажешь, абсолютно новый взгляд на мое происхождение. Судя по ее осуждающему взгляду, отцу следовало сбросить меня в ближайшую канаву и оставить там умирать.
– Не смей глазеть на меня, наглая нахалка! – взвизгнула Алисия. – Сьюзен, ты должна взять ее к себе в постель и, ради ангелов Господних, научить хоть каким-то манерам!
Ту ночь я провела на тонком тюфяке между Сьюзен и Бетси в их комнатке под самой крышей. Я тряслась от холода, хотя Сьюзен постаралась укутать меня в старенькое одеяло.
– Это правда? – спрашивала я. – Я ублюдок нищенки?
Но Сьюзен решительно утверждала, что мой отец скорее всего и есть Энтони Уикем. Это он принес меня домой летней ночью и объявил, чтобы со мной обращались как с его дочерью. Но я сразу поняла: есть два варианта – либо я его ребенок, либо нет.
– Я знаю, что ты благородного рождения, – добавила Сьюзен, подтыкая одеяло под тюфяк. – Даже грязная и одетая в лохмотья, ты казалась хрупкой и нежной, как лепесток цветка. Да и лохмотья были из чистого шелка.
Пытаясь согреться, я повторяла про себя ее слова. Может, я действительно принцесса? Но все же хотела, чтобы моим отцом был Энтони.
Утром Сьюзен сжала губы плотно, как половинки булочки, и отправилась сообщить отцу, как его сестра обошлась со мной. На следующую ночь меня вернули в детскую, но отцу лучше было бы подождать отъезда сестры, потому что она увидела во мне препятствие своим амбициям и, хотя не посмела коснуться меня, ударила Сьюзен по лицу за то, что та решилась на оспаривание ее власти.
Этот поступок оказался страшной ошибкой: я не могла простить обиду, нанесенную моей Сьюзен. Отныне я и Алисия Пилкингтон стали злейшими врагами. Всю неделю я изводила ее. Мои проделки были такими хитроумными, что ей ничего не оставалось, кроме как все сваливать на очередной несчастный случай, хотя она, несомненно, что-то подозревала.
Я подбрасывала зеленые ветки в ее камин. Они чадили, и вся одежда провоняла дымом. Подсыпала семена травы, о которой Сэм сказал, что она вызывает ужасный зуд, в дырку в ее матрасе, и по утрам она жаловалась, что ее искусали клопы. Но самое ужасное, да простит меня Бог, я творила с беднягой Августом.
Худой, бледный Гасси прибавил неприятностей всему дому, заболев на третий день визита. Погода была такой холодной, что дед Мороз еженощно украшал узорами мое окно, и по утрам приходилось пробивать лед в кувшине, чтобы умыться. Но в комнате Августа огонь горел всю ночь, так что пот выступал на его лице, а простыни промокали насквозь.
Так прошло две ночи, потом ему стало легче. И поскольку мать продолжала третировать слуг, я посчитала своим долгом развлекать больного, рассказывая ему истории. Кошмарные сказки о кладбище на холме, об ужасных духах, населяющих лес и даже заходящих в парк (это я специально придумала).
– В лунную ночь я не смею выглянуть в окно, – шептала я, закатывая глаза, – из опасения узреть ужас, способный превратить меня в камень.
Август пялился на меня, раскрыв рот. Он отказался спать один, и, к моей досаде, мне приказали делить с ним комнату. При каждом неожиданном звуке: дребезжании стекла в окне, скрипе половой доски, – он вскакивал и цеплялся за простыни длинными девчоночьими пальцами.
Со временем я смягчилась. Мои намерения по отношению к нему были самыми злодейскими – отомстить его матери, но постепенно мы стали друзьями. Он признался, что мать мечтает, как сын унаследует Старбро-Холл после смерти дяди Энтони, поскольку его отец Адольфус уже имеет старшего сына, которому передаст земли в Линкольншире.
В то время я над такими вопросами не задумывалась. Август был совершенно безвредным ребенком, больше похожим на своего ученого дядю, чем на сварливую мамашу или дородного сквайра.
Если не считать заступничества за меня, отец не обращал внимания на домашние трагедии, проводил целый день в своей комнате или мастерской. Еду ему приносила Бетси. В такие холода даже он не имел возможности добираться до башни, хотя небо было усыпано хрустальными звездами, которые, должно быть, манили его. Они казались огромными, мерцали красиво и даже различались по цвету. Арктур был кремовым, а Бетельгейзе – пунцово-красной. Их названия я выучила по книге, которую нашла в гостиной.
Через два дня после отъезда тетушки Пилкингтон Сьюзен ворвалась в мою комнату, сверкая глазами и задыхаясь, и объявила, что отец зовет меня и я должна поспешить. Пригладила мне волосы, поправила воротничок. Повела вниз, в мастерскую возле конюшни, где подтолкнула к двери, а сама ушла.
Отец сидел за столом, усердно полируя большой серебряный диск, похожий на поднос. Не глядя на меня, объяснил, что это зеркало для нового телескопа и нужно шлифовать его окисью олова, пока оно не станет пригодным для отражения образов небесных богов. Он позвал меня, чтобы я помогла ему в этом, и я с радостью принялась за дело: приносила необходимые материалы, ставила рядом чайник и отвечала на вопросы о том, как я учусь и что узнала из книг. Потом он потребовал, чтобы я прочитала абзац из открытого тома, лежащего по левую руку.
Я дрожащим голосом принялась читать. В книге приводилась странная теория о том, что во всей Вселенной могут быть звезды, подобные нашему Солнцу, а также много планет, населенных неведомыми созданиями божьими, которых мы еще не встречали. Я запиналась на незнакомых словах, и вскоре он добродушно попросил прекратить чтение, спросив, однако, что я думаю об изложенных в книге идеях.
Я ответила, что и на земле есть необыкновенные дикие животные, которых я никогда не видела. Не знаю, такого ли ответа он ожидал.
– Некоторые верят, что некая странная раса населяет Луну, – серьезно заметил он. Я кивнула, потому что много ночей смотрела на Луну и, казалось, различала на поверхности леса и здания.
– Если это так, – добавил он, – какие еще планеты могут находиться там, где нам не дано увидеть, и какие создания могут их населять?
Позже, закончив шлифовать зеркало, он отвел меня в библиотеку и показал орбиты планет, принадлежащих нашей Солнечной системе, на нехитрой модели, которую сделал по чертежам великого лорда Бойля. Я сразу вспомнила игру в классе, когда учительница поставила нас как планеты. Для меня непонятнее всего казался Сатурн с его кольцами.
– Вокруг нашего Солнца вращаются шесть планет. Но некоторые считают, что их должно быть больше, – пояснил отец.
– Я бы хотела найти новую планету, – призналась я, забыв о застенчивости.
Мой отец был спокойным, немногословным человеком. И часто молчал, погруженный в свои мысли. Я любила беседовать с ним, ведь он хотя и называл меня ребенком, все же задавал вопросы как равной и никогда не смеялся над ответами и не отмахивался, как от детской болтовни. Ему необходимо было поговорить с кем-то о своих увлечениях, и мне льстит мысль о том, что, несмотря на возраст, он находил меня подходящей собеседницей.
После того дня моя жизнь изменилась. И его, полагаю, тоже. Я по-прежнему посещала школу, спала в детской и ела вместе со Сьюзен и другими слугами, но иногда он отдавал приказание, и Сьюзен приводила меня в мастерскую или кабинет. Это я изучала его новый телескоп, когда он вставлял зеркало и окуляр и регулировал их, и это я присутствовала на башне в тот теплый сентябрьский вечер, когда работники устанавливали телескоп на башне. В мои обязанности входило принести журналы отца, а потом спуститься в комнату и слушать нетерпеливые команды, пока работники старались укрепить телескоп на площадке.
После установки телескопа мы провели несколько драгоценных часов над звездными картами, которые он рисовал во время моего обучения своим теориям об орбитах планет, природе звезд и комет, пока не налетели мотыльки, привлеченные светом нашего фонаря. Тогда мы очнулись и увидели, что на небе появляются звезды. Настала пора подняться по лестнице и посмотреть на них в новый телескоп.
Сначала я почти ничего не видела.
– Главное, практика, – смеясь, пояснил отец, заметив мое несчастное лицо.
После той ночи он время от времени приводил меня с собой, хотя Сьюзен жаловалась, что я не высыпаюсь.
– Дитя слишком устает, чтобы посещать школу, сэр, – журила она его.
Отец доверял ей и стал реже брать меня в башню, несмотря на мои просьбы.
Новый телескоп был настоящим чудом. Отец и не мечтал увидеть звезды и небо так близко. Он все больше погружался в работу и часто спал целыми днями, чтобы провести ночь на башне. Я почти его не видела. Но были и облачные ночи, а зима следующего года выдалась такой холодной, что птицы ледяными комочками падали с ветвей. Отец приглашал меня в кабинет, где мы садились у огня, и давал уроки математики, философии и учил, как записывать наблюдения. Все эти науки помогали развитию астрономии.
Математические символы сначала, да и долгое время после, не имели для меня особого смысла, но я заразилась страстью отца к открытию небесных тайн и потому продолжала заниматься. Из его уроков я также многое узнаю о сказочных чудовищах и несчастных детях богов, увековеченных древними в ночном небе. Греческий и латинский дались мне легче. Так что вскоре я уже умела читать обозначения на старых картах. Вместе с этим я приобрела удивительные познания об оптике и тайных свойствах света.
Так началась наша новая жизнь. Мне исполнилось одиннадцать лет, и я хорошо помню свой день рождения, потому что у кошки садовника родились котята и отец принес мне черно-белого котенка. Я назвала его Томасом.
Иногда отец приказывал подать экипаж и отправлялся в Норидж или Лондон, где, видимо, встречался с другими астрономами или навещал торговцев, оптическими инструментами, потому что зачастую возвращался с ящиком, аккуратно упакованным хрупкими линзами или зеркалами, а потом целыми днями запирался в мастерской, экспериментируя и шлифуя.
Поздней осенью 1773 года, когда он отсутствовал почти неделю, к нам на кухню забрела бродячая торговка. Она продавала прищепки, ленты и всякую мелочь.
Бетси так заворожил кружевной чепчик, что она стала торговаться, а Сьюзен упросила миссис Годстоун купить мне ленты. Я стояла в сторонке, держа Томаса, и завороженно разглядывала загорелое лицо молодой женщины, красивые глаза и энергичные движения сильного стройного тела, когда она нагнулась, чтобы поискать именно тот оттенок голубого, который, как утверждала, лучше всего подходит к моим волосам. Потом Сьюзен подозвала меня, чтобы посмотреть, правильно ли выбраны ленты. Женщина почему-то насторожилась и с любопытством разглядывала меня, пока Сьюзен выбирала ленты.
Когда она прощалась, опять пристально глянула в мою сторону, будто пытаясь запомнить, и это меня встревожило.
Потом я сидела в комнате слуг, пока Сьюзен подрубала мои новые ленты, и слушала, как женщины сплетничают.
– Фермер сказал, они вернулись, – объявил мистер Корбетт, подкладывая дрова в огонь. – Придется следить за ними, пока не уйдут.
– Думаю, бродяги украли последний раз его птиц, а не цыгане, – заметила миссис Годстоун. – Я выгнала их из кладовой, помните?
– Да, и фермер не станет рисковать.
– Где живут цыгане? – спросила я.
Обычно я не вмешивалась в разговоры, и они очень удивились.
– Нигде и повсюду, – ответила Сьюзен. Сейчас разбили табор на поляне рядом с Фоксхолл-лейн.
«Тропинка Фоксхолл-лейн вела мимо башни», – вспомнила я.
Я подумала, это так чудесно – путешествовать в кибитке и раскидывать лагерь в лесу. Но не слишком приятно, что у тебя нет дома, куда возвращаешься по утрам. Все же мне не терпелось увидеть табор. Когда наутро я все рассказала Мэтту, он загорелся идеей туда отправиться.
Вместо того чтобы идти домой после школы, мы зашагали по дороге мимо коттеджа егеря и поднялись по холму к Фоксхолл-лейн. Там спрятались за деревьями и подкрались ближе, подобно дикарям, загоняющим оленя, тщательно обходя тропу. Сначала мы ощутили запах дыма, потом услышали треск дров в костре, голоса, произносящие слова на странном музыкальном языке, и резкий смех. Мы зарылись в кусты, осторожно выглядывая наружу.
Три шатра и две открытые кибитки, возможно, когда-то ярко раскрашенные, но сейчас убогие и обшарпанные, стояли без определенного порядка вокруг недавно зажженного костра. Две незнакомые женщины сидели на табуретах у огня, резали овощи и бросали в большой котел. Худенькая девочка лет десяти-одиннадцати подкидывала в огонь хворост из связки. Жилистый кривоногий мужчина вышел из-за деревьев и бросил на траву связку кроликов. Женщина постарше радостно вскрикнула, схватила одного и принялась свежевать, время от времени кидая кусочки мяса жалкой собачонке.
Девочка отряхнула с ладоней грязь и крикнула что-то на своем языке. Из ближайшего шатра вышли двое детей: черноволосый мальчик лет пяти-шести и хорошенькая девочка, года на два-три постарше, с маково-красным шарфом на голове. Старшая девочка приказала им что-то – видимо, искать хворост, потому что они немедленно бросились в лес. Все трое были темноглазые и очень смуглые. Девочки по крайней мере были в чистых, хоть и заплатанных платьях.
Мы пробыли там всего несколько минут, когда Мэтт споткнулся о корень и схватился за ветку, чтобы удержаться. Собака с лаем подбежала к нам. Мэтт заставил ее замолчать, потому что удивительно умел обращаться с животными, и песик побежал обратно к женщине, свежующей кролика. Но кривоногий мужчина уже пересек тропинку и увидел нас.
– Привет! – удивленно вскричал он.
Мы с Мэттом выбрались из кустов и стали улепетывать, словно адские псы гнались за нами. Мужчина попытался нас преследовать, но мы оказались проворнее, и вскоре шум погони затих.
– Чертовы цыгане, – выругался Мэтт, отдышавшись, и выразительно сплюнул в грязь.
Невероятно гордясь своим приключением, мы торжественно направились домой, где взбешенная Сьюзен объявила, что я получу на обед только хлеб и объедки за то, что порвала одежду.
Два дня спустя я увидела ее снова, девочку в красном шарфе. Отец вернулся из поездки с пакетом, в котором оказались две, судя по запаху, только что напечатанные книги. Привез он и новости о комете, и я умоляла взять меня на башню, чтобы вместе поискать эту комету.
Мы пришли туда в сумерках, и когда поднялись на площадку, отец обнаружил, что забыл астролябию, и послал меня за ней. Я вылетела из двери башни и удивилась, увидев девочку. Она стояла, округлив полные страха глаза, и готовилась сбежать.
Мы уставились друг на друга. Я отметила, что она более худенькая, чем я.
– Не бойся, – прошептала я.
Но слова напугали ее еще сильнее. Девочка подобрала юбки и бросилась к деревьям, остановившись только, чтобы оглянуться на меня. Я помахала ей рукой, как сама надеялась, дружелюбно, но она продолжала бежать.
Я думала о ней, спеша к дому, и уже не нервничала, потому что знала лес и его обычаи. В ее лице было что-то знакомое: то ли острый подбородок, то ли короткая верхняя губа. Но самое удивительное – глаза. Они у нее оказались не карими, как я подумала, увидев ее в таборе, а голубыми! И это при бронзовой коже и черных волосах. Чего еще я не знаю о цыганах?
Через полчаса, возвращаясь с астролябией в сгущавшейся тьме, я ее не встретила. Захваченная волнением, предвкушая обнаружение кометы, я совершенно о ней забыла.
Через пару дней Томас, мой кот, не появился к завтраку. Целый день его не было видно, хотя я искала и звала его. К следующему дню, воскресенью, я окончательно расстроилась и, прежде чем одеться в ненавистное лучшее платье, чтобы идти в церковь, выбежала в парк и в лес, чтобы его поискать.
Томас, несмотря на юный возраст, был прекрасным мышеловом и очень любил гулять в одиночестве. Что, если он попал в капкан егеря во время ночной охоты, откуда часто возвращался с добычей и раскладывал жирных дохлых мышей на пороге кухни? Конечно, вряд ли он забрел так далеко. Но мы с Сэмом и Мэттом обыскали сараи и конюшни, а их отец пообещал посмотреть, не запутался ли где кот. Но никто не видел бедного Томаса ни живым, ни мертвым.
Сначала я пошла по обычной тропинке, начинающейся от края парка. Звала, звала Томаса, останавливаясь в тех местах, где егерь расставил капканы. Никого.
Я почти добралась до башни, когда увидела клочок белого меха, лежащий среди опавших листьев у обочины дорожки. Я остановилась и подняла его. Мягкий, как пух… или кошачий мех…
Переступив через ветки, я оказалась на маленькой полянке, где мои худшие страхи подтвердились. На поляне лежал полусъеденный трупик моего котика и валялись клочья черного и белого меха. Я присела рядом с тем, что осталось от бедного Томаса. По моим щекам струились слезы. Наверное, его загрызла лиса. Оставалось надеяться, что смерть была быстрой и гораздо более милосердной, чем медленно подыхать в капкане. Злобный лес забрал моего любимца.
Я рыдала и рыдала. Вытирая мокрое лицо рукавом, я вдруг ощутила чей-то взгляд и обернулась. Это оказалась цыганка, и ее глаза были полны жалости.
Она тоже уселась на корточки рядом с несчастным Томасом и, несмотря на яркий шарф, в эту минуту сама походила на маленькое животное. Лицо ее выражало только спокойное сочувствие. Она принялась собирать ветки, листья и пригоршни влажной лесной земли. Я, продолжая плакать, стала помогать ей.
Когда все было закончено, она взяла меня за руку, и мы долго смотрели на маленький холмик. Я думала о Томасе, о том, как отец выбрал его. Как Томас цеплялся маленькими коготками за занавески, как любил, когда я давала ему кусочек сливочного масла.
– Бедный котик, – пробормотала она, словно услышав мои мысли. – Ты найдешь другого.
Я уставилась на нее с изумлением и немалой долей возмущения, но маленькое личико сердечком было совершенно серьезно.
– Найдешь.
Она оказалась права.
Когда я час спустя принесла домой ужасные новости, весь дом меня утешал. Слуги говорили, что Томас был хорошим котом, но имел опасную привычку бродить по лесу. Через несколько дней мистер Корбетт пришел из деревни с полосатой кошечкой в корзинке. По предложению отца я назвала ее Луной, потому что серо-серебристый мех был так же красив, как луна, и кошечка, подобно луне, оставалась на своей орбите. Она терпеть не могла покидать конюшенный двор.
Девочку-цыганку я видела за эту осень еще дважды. На следующей неделе она опять собирала хворост неподалеку от башни. Я попыталась заговорить с ней, но девочка исчезла в лесу, словно испуганный олененок. Второй раз это произошло, когда я однажды днем поднималась в комнату на башне по какому-то делу. И вдруг по спине прошел озноб. Повернувшись, я даже растерялась, увидев стоящую за моей спиной девочку-цыганку.
– Как ты… – начала я, но замолчала. Она осмотрелась, на ее лице боролись страх и любопытство.
– Ты уже была здесь? – допытывалась я, понимая, что это вряд ли возможно, поскольку отец держал дверь на замке.
Она покачала головой и изобразила, как кто-то бьет ее по лицу.
– Тебе запрещено? – предположила я.
Она кивнула.
– Мы приходим сюда, чтобы смотреть на звезды, – пояснила я и показала одну из отцовских карт.
Девочка широко раскрыла глаза и провела пальцем по карте, словно это означало нечто таинственное. Я попыталась уговорить ее подняться выше, но она сказала «нет» и улыбнулась, прежде чем снова спуститься вниз. Я осталась смотреть на карту и гадать, что девочка в ней увидела.
Дня через два мистер Тротвуд, управляющий отца, пришел к нему и с мерзким удовлетворением заявил, что, судя по слухам, цыгане ушли. Я опечалилась при мысли о том, что больше не увижу девочку, но, насколько я знала, никто с этими людьми не ссорился. Их единственный грех, похоже, заключался в том, что они другие. Не такие, как мы.
Джуд закончила печатать и снова перечитала текст, мысленно представляя звонкий, сильный голос Эстер. Ее происхождение все еще оставалось тайной, но Алисия предположила, что мать, слишком бедная, чтобы заботиться о дочери, бросила ее. Вероятно, девочка была «ублюдком нищенки». Впрочем, вряд ли, ведь ее лохмотья были из шелка. Но лохмотья… Если она благородного происхождения, почему ее нашли в обносках? Бросила ее мать или попала в беду?
Все же Сьюзен хорошо воспитала девочку. Она казалась уверенной в себе, преданной тем, кого любила, и умела защищаться от таких, как Алисия. Ее отношения с человеком, которого она называла отцом, были донельзя трогательными. Он, похоже, научился ценить юную подопечную. Настолько, чтобы выказать ей родительскую любовь. Вероятно, это некое родство душ… ведь она тоже увлеклась звездами.
Джуд взглянула на портрет над камином. Если, как говорит Шанталь, в 1745 году, когда портрет был написан, Энтони исполнилось двадцать два года, значит, в 1765, в сорок пять лет, он принес в дом Эстер: одинокий, бездетный холостяк среднего возраста. Но мягкая мудрость в лице, книга, которую он держал, чтобы показать род своих занятий, давали четкое представление о его характере. Он был превосходным учителем, если верить Эстер, и уделял своей ученице время, на что вряд ли расщедрились бы многие мужчины, учитывая ее пол и туманное происхождение. Хотя девочка носила фамилию Уикем, в то время казалось, она просто безымянный ребенок. И до тех пор пока этот дневник не был извлечен из дыры в шкафу, Эстер Уикем не существовала для истории. Желание Джуд исправить это усиливалось с каждой прочтенной страницей.
Она пыталась сохранить манеру письма и литературные обороты Эстер. Время от времени делала пояснения-сноски. Дважды проверила напечатанное на грамматические ошибки. И только потом отправила все Сесилии, но тут же сообразила, что та в Париже и не ответит сразу.
«Как выдержать ожидание? Ладно, а пока распечатаю готовую часть и покажу Роберту и Шанталь», – решила Джуд.
