Текст книги "Психолингвистика"

Автор книги: Ревекка Фрумкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

2. СМЫСЛ И КАТЕГОРИЗАЦИЯ

2.1. Обретение имени («означивание» как процесс)

Естественный язык является основной формой, в которой отражены наши знания о мире. Вместе с тем язык – это главный инструмент, с помощью которого человек познает мир, т. е. означает и обобщает все те сигналы, которые поступают в его мозг извне. Любые, в том числе самые обыденные, знания требуют языкового оформления – если это знания, а не смутные ощущения. Именно язык – это знаковая система, которая обеспечивает функционирование нашего интеллекта. Если по каким–либо причинам (как, например, врожденная глухота) ребенок не может овладеть родным языком, то без специального обучения, которое даст ему возможность овладеть другой знаковой системой (для глухого ребенка это обычно жестовый язык), он обречен на тяжелое отставание в умственном развитии (об этом мы будем говорить ниже, с. 142 и далее).

Каждый, кто общался с маленькими детьми, мог убедиться в том, какую роль в повседневном опыте ребенка играет имя предмета. "Это что?" – спрашивает ребенок, увидев незнакомый ему цветок. "Это гвоздика", – отвечаю я. Если слово именует что–то важное в детском обиходе, например кармашек, куда я кладу его носовой платок, то слово кармашекон, скорее всего, запомнит. Гвоздикузабудет, но если увидит, то почти наверняка спросит опять.

Все объекты и ситуации, выделенные ребенком из окружения, раньше или позже неизбежно обретают имя. В пределах данного обсуждения мы ограничимся этой констатацией, а что это за имена и как они присваиваются, мы будем более подробно рассматривать в главе о детской речи. Присвоение имени и есть означивание.

Вам, несомненно, знакомо чувство некоторого дискомфорта, когда не удается найти для некоторого предмета или свойства подходящее имя. Это происходит, например, при необходимости относительно точно описать такое бесконечно разнообразное, "текучее" свойство, как цвет. Вспомните о гамме цветов губной помады и прочих атрибутов декоративной косметики. Представьте себе, что вы попросили другого человека купить для вас тетрадь в кремовойобложке. Более чем вероятно, что вы получите не совсем то, что имели в виду: с вашей точки зрения, кремовый —более розовый, а с точки зрения вашего приятеля, кремовыйоказался ближе к желтоватому. То, что он называет «кремовый», вы бы назвали «цветом слоновой кости». И так далее. А какие ухищрения сопровождают попытки точно описать цвет автомобиля!

Не надо думать, что знаменитый упоминанием у Гоголя фрак цвета «наваринского дыму с пламенем» —это просто проявление гоголевского юмора. Этот цвет можно найти в тогдашних журналах мод в связи с битвой при Наварине, о которой современники Гоголя знали не меньше, чем ваши современники о фирме «Макс Фактор». (Кстати, известные по пьесе «Ревизор» «фестончики» – тоже точная характеристика тогдашней моды, а не фигура речи.)

Несколько утрируя, можно сказать, что, пока нечто не означено, не названо, пока нет имени, нет слова, как бы нет и явления.

То есть само по себе оно, может быть, и "есть", например, для специалистов. Но для всех нас явление или объект обретает полноту существования тогда, когда появляется "припечатывающее" его слово.

Отношение "слово–объект" для неспециалиста относительно прозрачно в той мере, в какой объект, действие или явление внешнего мира – это нечто, что можно видеть, слышать, осязать или что легко вообразить по аналогии с уже известным. Так, далеко не все видели (даже на фотографии) стеклянную пирамиду во дворе Лувра в Париже. Но если вы знаете, как выглядит пирамида как геометрическое тело, то остается представить себе стакан или оконное стекло, а остальное можно домыслить как "нечто прозрачное и хрупкое в форме пирамиды".

А сейчас вообразите, что вы были в Париже и теперь вам надо описать это —а кстати, что? сооружение? скульптуру? – не имея в своем распоряжении ни слова пирамида,ни слова стекло /стеклянный.Я вам не завидую!

Смысл слов мы усваиваем из совокупного речевого опыта – из того, что мы слышим с детства дома и в школе, читаем в книгах и газетах, видим и слышим по телевизору и радио. И, конечно, трудно понять смысл слова, если в нашей культуре нет соответствующих ему явлений и реалий. Это замечательно описано С. Лемом в фантастическом романе "Эдем".

Как оказалось, в культуре жителей далекой планеты Эдем нет обычая хоронить умерших. Соответственно там нет не только могил, но нет и понятия о том, что могилы возможны. Иначе говоря, в культуре планеты Эдем нет концепта «могила».

Есть, однако, общеизвестные слова, которые тем не менее именуют нечто, что нельзя ни видеть, ни слышать, ни осязать. Я имею в виду слова типа мебель, овощи, одежда, посуда, еда, продукты, утварь, косметика, лекарства.В самом деле, ведь в жизненном опыте мы имеем дело со столами и стульями, с чашками и сковородками, с морковью и капустой, с шампунем и пудрой, с аспирином и йодом. Потрогать мы можем не мебель, а какой–либо предмет мебели, носим мы не вообще одежду, а платье, куртку, брюки. Зато обобщающие слова мебельи одеждапозволяют нам справляться с неисчерпаемым многообразием мира.

Еще в конце 1950–х годов американский психолог Дж. Брунер показал, что развитие познавательной деятельности ребенка зависит от того, насколько успешно ребенок использует слова в качестве знаков, обобщающих и замещающих единичные реальные объекты.Взрослея, ребенок постепенно овладевает и обобщающими словами, создавая свою «наивную» категоризациюокружающего мира. Отсюда детские вопросы: «Плащ – это такое пальто?»; «Кошелек – это у тебя такая маленькая сумочка, как карманчик?»; "Ты сказала – мы купили овощии петрушку, а петрушка не овощ?"

Когда ребенок определяет смысл какого–либо слова через его принадлежность к более широкой категории, он, по существу, совершает несколько весьма сложных операций:

• 1) выделяет интересующий его объект из множества других – идентифицирует его как отдельную сущность;

• 2) сравнивает этот объект с другими и выделяет для себя нечто главное в нем – сходство с другими и отличие от других.

Ведь и на самом деле плащ (не накидка, как у мушкетеров, а тот плащ, что носят теперь) более всего похож на пальто – у него есть рукава и воротник, носят его только на улице, в холод или в дождь, надевают поверх той одежды, в которой ходят в помещении, и т. д.

В результате сравнения нового с уже известным – в нашем примере плаща с тем, что можно назвать "вообще–пальто" ("верхняя одежда достаточной длины"), – ребенок умозаключает, что новое для него слово плащтоже в некотором роде «пальто». Тем самым новое сводится к известному путем установления между ними отношений вида "А —это такое В", или "А —это тоже В", где Вуказывает на имя категории, а А —на слово, являющееся членом этой категории.

Загляните в Словарь Ожегова – как там объясняется слово плащ?

Но ведь и взрослый поступает в известной мере сходным образом. Представьте себе, что вы листаете "глянцевый" журнал "Все для дома", издающийся, например, в Финляндии. Едва ли вы знаете финский язык, поэтому подписи под картинками вам ничего не говорят. На одной из страниц изображен неизвестный предмет, который, как можно догадаться по цвету и фактуре, сплетен из прутьев. Предмет этот более всего похож на большую продолговатую корзину без ручек. Правда, у обычной корзины все бока одинаковой высоты, а у этой якобы–корзины один бок много ниже. Первый вопрос – для чего это? Для клубков шерсти? Для газет? Оказалось – для кошки с котятами. Теперь нам уже не важно, как эту "штуку" назвать: для утилитарного предмета важна прежде всего функция, назначение.

Итак, сначала мы должны выделить объект из окружающего нас мира как некую отдельность. "Объект" мы понимаем здесь в широком смысле: это может быть и свойство, например пушистость, и признак, например светлый, и действие, например усмехаться. При этом "в жизни" (в отличие от рассмотренной выше ситуации с корзиной для кошки, выделенной тем, что соответствующая фотография помещена на отдельной странице журнала) мы, как правило, воспринимаем окружающую нас реальность в целом.

Детские стихи

 
Вот это стул, на нем сидят,
Вот это стол, за ним едят
 

не соответствуют вашим ощущениям, когда вы входите в свою комнату или в любую другую, обычную для местности, где вы живете. Чтобы вы сами, без побуждения извне, посмотрели на каждый стул или стол по отдельности,нужно оказаться в ситуации не вполне обычной. Например, в мемориальном музее, где за этим столом некогда работал знаменитый писатель, или в другой стране, где можно ожидать, что все будет иным, столы и стулья в том числе.

В общем случае в комнате вы ожидаете увидеть то, что мы называем словом обстановка.Если она, с вашей точки зрения, обычная, или роскошная, или скудная, то в отсутствие специального интереса у вас останется, скорее, общее ощущение роскоши или, наоборот, бедности, но едва ли вы запомните, какие там были стулья или занавески. То же относится к впечатлениям о людях и их лицах – недаром случайные свидетели так редко могут с уверенностью опознать подозреваемого – ситуация, постоянно обыгрываемая в детективных романах и фильмах.

Мера точности, с которой мы идентифицируем объект или свойство, определяется ситуацией и целью. Поэтому "в жизни" мы можем оперировать как с отдельными, неповторимыми в своей специфичности объектами и свойствами, так и с достаточно общими категориями объектов.

2.2. Категоризация

Познавательную операцию, позволяющую определить объект через его отнесение к более общей категории, принято называть категоризацией.Категоризация – это фундаментальная операция, которую мы совершаем незаметно для себя на каждом шагу. Вообще говоря, отнесение объекта и именующего его слова к более общей категории скрывает за собой отнесение его смысла, концепта, к более общей категории концептов. Семантические отношения между словами, таким образом, могут отражать их принадлежность к одной и той же категории. Например, слова стол, стули кроватьпринадлежат категории, именуемой словом мебель;слова молоток, пила, отверткаотносятся к категории, называемой инструменты. Чулки, носки, гольфы, колготки, рейтузыв разговорном русском языке не имеют обобщающего слова, обозначающего нужную нам категорию, хотя есть термин чулочно–носочные изделия.Так или иначе ясно, что перечисленные слова образуют группу, потому что соответствующие предметы более сходны между собой, чем, допустим, носки и тапочки. Кстати, в английском языке эта группа предметов имеет имя категории – hosiery.

Заметим, однако, что отношения<член категории–категория, мыслимая как целое>(гвоздика–цветок; стол–мебель) – это не единственные важные отношения между концептами и соответственно между словами.Существенны, например, и следующие отношения: часть–целое (палец–рука); членство в паре (день и ночь составляют сутки); единица–множество (колос–сноп); взаимонеобходимая связь по функции (ключ–замок); отношения между частями одного целого (плечо, предплечье, запястье, кисть, пальцы соотносятся между собой как части руки).

И все же наиболее важную роль в процессах сжатия информации и концептуализации неисчерпаемого многообразия мира играет именно отношение член категории – имя категории, поскольку оно лежит в основе операции обобщения.

Категоризация начинается с принятия решения о том, имеем мы дело с уже известным объектом или нет (см. приведенный выше пример с корзиной для кошки). Если объект нам не знаком, то мы пытаемся выяснить, не похож ли он на что–то уже известное. Как только мы начинаем искать в новомвозможные сходства и отличия между этим новым и известным, мы переходим к категоризации. Осмысление любой полученной нами из внешнего мира информации проходит данные этапы: мы сравниваем новое с известным, отождествляем или обнаруживаем несходство, ищем подходящую категорию и присваиваем «ярлык» – слово естественного языка.

Разумеется, в обычных житейских ситуациях обсуждаемые здесь процессы отнюдь не выглядят как последовательность шагов.

В качестве примера рассмотрим следующий случай. Маленькая девочка из северного города впервые увидела лежащий на тарелке ананас. Слова ананасона не знала. Последовали такие вопросы:

• 1) Он настоящий!(Подразумевалось, что этот предмет может и не относиться к еде.)

• 2) А он сладкий или кислый!(Как известно, дети кислого не любят.)

• 3) А мне – можно!

Перед вами типичный процесс поиска смысла, иначе говоря – операция концептуализации.Поиск смысла и процесс категоризации «в жизни» не существуют врозь – они всегда переплетены. Процесс осмысления требует, чтобы интересующий нас объект был выделен из «фона». В данном случае на тарелке оказалось нечто непривычное: если бы это был ломоть хлеба, едва ли он привлек бы внимание ребенка. Затем надо понять, напоминает этот объект что–то уже известное или нет, т. е. похож ли он хоть на что–нибудь, свойства чего уже знакомы.

Если "это" лежит на тарелке на столе, то, скорее всего, это нечто съедобное. На следующем шаге можно уже искать для этого объекта место в категоризационной "сетке".

Можно думать, что все съедобное для ребенка естественным образом делится на "вкусное" и "прочее". В нашем случае, видимо, "вкусное" – значит "сладкое", а если так, то см. выше.

Приписывание смысла, или концептуализация, формируется не в лаборатории, а в контексте социальной жизни, ибо создание смыслов определяется культурой, а не природой. Однако в лабораторных условиях мы можем наблюдать в деталях, как именно эта концептуализация происходит. Один из способов это сделать – поставить такой эксперимент, где бы носители языка могли выражать свои представления о смыслах слов через базовую операцию – операцию категоризации. Мы расскажем о таких экспериментах в следующих разделах.

3. ИЗУЧЕНИЕ СМЫСЛОВ И ПРОЦЕССОВ КАТЕГОРИЗАЦИИ В КЛАССИФИКАЦИОННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТАХ

Как известно, категория как базовое понятие научного знания восходит к началам науки как таковой. Категориями и классамикак абстрактными конструкциями и инструментами познания постоянно занимались философы, математики, естествоиспытатели и историки науки – каждый в своем ключе.

В экспериментах, о которых мы будем говорить ниже, отнесение слова к одной категории или к разным категориям базируется на ощущении сходства или несходства смыслов слов. Это именно ощущение, чутье, непосредственное представление, отражение "наивной картины" мира, а не знание, базирующееся на научных сведениях.

Покажем это на примере "наивной картины" мира цвета.

3.1. Цвет и сходство

В русском языке «наивная картина» мира цвета включает «семь цветов радуги», а также розовый, коричневый и так называемые ахроматические цвета – черный, белый и серый. Эти цвета носители русского языка считают «основными».

Но почему "цветов радуги" в русском языке оказывается семь, а в английском – шесть (русским словам голубойи синийв английском соответствует одно слово blue)? Впрочем, более уместно спросить: как вообще можно в спектре (т. е. в «радуге») выделить семь «основных цветов»? Ведь спектр непрерывен: один цвет плавно переходит в другой, мы не можем прочертить границу между голубым и синим, между красным и оранжевым.

Однако носителей русского языка всегда удивляет, как это англичане обходятся без слова голубой.Более того, образованные носители русского языка нередко не считают коричневый и серый «основными» цветами, именно потому, что их нет среди «цветов радуги». Зато синий и голубой, по мнению русских испытуемых, «там есть». Вместе с тем носители русского языка не замечают, что противопоставление белый–черный вообще является противопоставлением не по признаку «цвет», а по признаку "максимум света —отсутствие света".

Отметим еще один любопытный момент: в своей "наивной картине" мира цвета носитель русского языка не фиксирует тот факт, что можно составить пары красный–розовый, синий–голубой,но нет второго члена пары зеленый-….А казалось бы, что может быть более обжитой областью смыслов, чем семь «цветов радуги»?

Кроме представлений о "цветах радуги", "наивная картина" мира цвета, несомненно, включает некие представления о сходствах и различиях цветов между собой и соответственно о сходствах и различиях смыслов именующих их слов. В чем это проявляется? Например, в том, что многие цвета на уровне повседневных представлений мы считаем "оттенками" других. Это видно из того, как носители русского языка описывают цвет в простых случаях. Вот что ответил испытуемый, которого я попросила описать, как он понимает слово розовый(в смысле «розовый цвет»): "Розовый —это очень–очень светлый красный, совсем светлый, но все–таки видно, что похож на красный или имеет такой оттенок".

Сходным образом понимается слово голубой:для носителей русского языка голубой —это светлый синий, т. е. оттеноксинего. Сложнее обстоит дело со словом желтый:обозначаемый им цвет чаще всего описывается как «похожий на цвет желтка» или «на желтый сигнал светофора». Зато смысл слова серыйописывается как "уже не белый,но далеко не черный,а вот если сказать темно–серый,то это уже почти черный".

Итак, для слов, именующих цвет (далее я буду называть их имена цвета,сокращенно – ИЦ), носители языка легко устанавливают отношения сходства/несходства по смыслу. Исходя из таких отношений, те или иные ИЦ воспринимаются как именующие «оттенки», как относящиеся к одной и той же категории или к разным категориям ( "лимонный —это тоже желтый", "кремовый —это такой желтоватый и немного розоватый").

Можно ли на основе этих приблизительных суждений о сходстве и различии выявить общую картину смысловых отношений между словами–ИЦ, как она субъективно ощущается говорящими? По–видимому, можно, если нам удастся создать такую экспериментальную ситуацию, которая позволила бы обобщить суждения многих носителей языка о сходствах смыслов многих слов–ИЦ одновременно.

Рассмотрим детально, как осуществить подобный эксперимент. Начнем с уточнениятого, какая Теория в нашем случае решает, что именно можно наблюдать (см. главу «Немного гносеологии»).

Моя Теория такова:

1) На основании предварительных наблюдений я считаю представления о сходстве/несходстве тех или иных цветов и именующих их ИЦ интуитивно ясными. Итак: когда и. говорит, что розовый – это "оттенок" красного или что соломенный – "это такой желтый", то за этими высказываниями стоит концептуализация смысла "розовый" как близкого к смыслу "красный" и смысла "соломенный" как похожего на "желтый". Другими словами: бывают разные "красные", "розовый" – один из возможных "красных"; то же верно для "соломенного" – это один из возможных "желтых", хотя и отличается чем–то от "просто желтого".

Соответственно в планируемом эксперименте "похожим", "оттенком" или "одним из" будет считаться то, что большинство наших ии. сочтут похожим:я буду основываться только на их мнениях, суждениях. Эти мнения могут совпадать или различаться, но за вычетом случайных ошибок все мнения участников эксперимента будут для меня равноценны.

2) Хотя мы ежеминутно, сами того не подозревая, имеем дело со сходствами и различиями (поскольку именно на них основана категоризация), в окружающем нас мире не существует сходства «вообще», сходства как такового.Только достаточно высокоорганизованный живой организм «решает», что вот эти цвета или облака, фотографии или мелодии, буквы или лица похожи. Для дальнейших рассуждений важно подчеркнуть этот тезис. К его обсуждению мы еще вернемся.

Из (1) и (2) следует, что к планируемому эксперименту не следует привлекать профессионалов, работающих с цветом: художников, полиграфистов, текстильщиков, специалистов по рекламе. Не стоит привлекать и лингвистов, занятых профессиональной работой со смыслами: они никак не могут считаться "наивными" носителями языка. Все остальные взрослые носители русского языка не только имеют "право голоса", но их "голоса", т. е. мнения, должны считаться равноценными и учитываться одинаково.

Такова Теория. Теперь, условившись, что именно мы будем считать сходством, надо найти способ это сходство выявить и "измерить" в эксперименте. С этой целью следует предложить такое определение сходства, которое было бы основано на ясной процедуре установления сходства по смыслу, осуществляемой носителями языка. Эта процедура:

• 1) должна быть понятна всем участникам эксперимента в равной мере;

• 2) должна исключать влияние мнений экспериментатора на результаты.

Иначе говоря, я не собираюсь спрашивать ии., что они думаюто сходстве тех или иных ИЦ. Я попрошу их нечто сделать. Это и значит, что я предложу определенную процедуру. Затем, на основании наблюдаемых действий, я буду судить о мнениях ии. При этом я предполагаю, что мои информанты понимают, о чем я их прошу (это будет четко сказано в инструкции), и готовы мои просьбы выполнить. Выражаясь более терминологично, я рассчитываю на сотрудничество с ними, на их кооперативность.

Теперь я приведу инструкцию, которую получали участники этого эксперимента, и на условном примере покажу, как можно с помощью определенной экспериментальной процедуры выяснить мнения ии. о сходствах/различиях.

Условный пример.

Два ии. получают 6 карточек, на каждой из которых написано по одному слову–ИЦ. Это слова: красный, малиновый, багровый, рябиновый, оранжевый, морковный.Карточки предъявляются одновременно в виде пачки.

Инструкция (предъявляется письменно).

Вам будут предложены карточки, на которых написаны слова русского языка, выражающие цветоощущения, например каштановый, сиреневый.Ваша задача – разложить карточки на группы в соответствии с вашими представлениями о сходстве данных слов по смыслу. Число групп может быть любым; количество карточек в группе также. Если вы не знаете, что значит то или иное слово, или считаете, что оно не указывает на цвет, верните эту карточку экспериментатору. Если вы не удовлетворены тем, как вы разложили карточки на группы, вы можете изменить вашу классификацию. Помните, что в этом эксперименте нет правильных или неправильных решений.

Все ли вам ясно?

Время работы с карточками не ограничивается. Экспериментатор (далее – Э.) отвечает только на один тип вопросов: надо ли понимать указание раскладывать карточки по смыслу слов как то, что надо исходить из сходства по цвету? Кроме утвердительного ответа на этот вопрос Э. не дает никакой информации – ни о целях эксперимента, ни о том, почему выбраны эти слова, а не другие и т. п. Э. – и это важно – никак не комментирует работу ии.

Из сказанного выше ясно, что под классификацией мы будем понимать вполне определенную экспериментальную процедуру, которая позволяет нам понять, как устанавливается сходство/несходство слов по смыслу. Тем самым с помощью классификационных экспериментов мы можем изучать такие семантические отношения между смыслами, которые можно описать как отношение "категория – член категории".

Я предлагаю вам самому (самой) проделать то, что предлагается в приведенной выше инструкции.

Вот что могло у вас получиться:

Вариант 1.

• Класс 1. Красный.

• Класс 2. Малиновый, багровый.

• Класс 3. Рябиновый, оранжевый, морковный.

А могло получиться несколько иначе:

Вариант 2.

• Класс 1. Красный, малиновый, багровый.

• Класс 2. Рябиновый, оранжевый.

• Класс 3. Морковный.

И так тоже бывает:

Вариант 3.

• Класс 1. Красный.

• Класс 2. Малиновый, багровый.

• Класс 3. Оранжевый.

• Класс 4. Морковный, рябиновый.

Прочие разумные варианты вы можете предложить сами.

Теперь вообразите, что приведенные выше варианты принадлежат трем разнымучастникам эксперимента. Чтобы компактно и наглядно представить их результаты, мы построим так называемую матрицу сходства.Это симметричная таблица, где по горизонтали и по вертикали записаны предъявленные слова, а в клетках стоят числа, соответствующие количеству случаев, когда одно слово было помещено вместе с другим в один класс. (На пересечении слова с самим собой будет, естественно, стоять прочерк.)

Нарисуйте сами таблицу, отражающую три предложенных выше варианта.

В варианте 2 строка для слова красный(или столбец – это все равно, поскольку матрица симметрична) должна выглядеть так:

	красный	малиновый	багровый	рябиновый	оранжевый	морковный
красный	Ч	1	1	0	0	0

Мы видим, что красныйбыл помещен один раз вместе с багровыми один раз – с малиновым,ни разу не входил в один класс ни с рябиновым,ни с оранжевым,ни с морковным.Если мы примем, что три приведенных варианта – это классификации трех разных участников, то будет ясно, что один из них решил, что красныйсоставляет класс сам по себе, т. е. что он не похож на все остальные ИЦ.

Условный пример, где приведены три варианта категоризационных решений, демонстрирует, что шесть ИЦ во всех рассмотренных случаях "распадаются" на два главных класса: условно "красные" (собственно красныйи тяготеющие к нему багровыйи малиновый)и условно «оранжевые» (оранжевыйи его «одноклассники» – морковныйи рябиновый).Конечно, некоторую информацию мы при этом теряем: так, если у нас было более одного и., то, глядя на приведенную выше строку матрицы сходства для варианта 2, мы не можем сказать, то ли у одного и. был класс, где красныйбыл объединен с малиновыми багровым,то ли это данные двух разных ии. – у одного красныйбыл вместе с малиновым,а у другого – с багровым.

Сжатая информация обычно более наглядна, но при этом некоторые детали неизбежно теряются.

Подчеркну еще раз особенности использованного метода: я не спрашивала моих ии., каковы их мнения о сходстве/различии ИЦ, написанных на карточках. Я предложила им сделать нечто очень простое: положить в одну стопку то, что им представляется сходным, и в разные – то, что им представляется различным. Согласитесь, что это много проще, чем отвечать на вопрос: "Багровый – это оттенок красногоили он ближе к бордовому?" и т. п.

Обратите внимание на то, что увеличение количества предъявляемых слов, равно как и увеличение числа ии., не помешает нам воспользоваться предложенным методом разложения карточек на классы и представлением результатов в виде матрицы сходства.

Однако, если я захотела бы даже одного и. спросить о сходствах и различиях не шести ИЦ, а сразу 50, то любой из информантов немедленно бы запутался. Тем более что слов, указывающих на цвет, в русском языке заведомо более 100! Сколько же их?

Собственно, мы не можем в точности сказать, сколько в русском языке (равно как и в английском, французском и т. д.) таких слов: ведь в любой момент можно придумать новое слово, обозначающее какой–либо особенный оттенок – вспомните гоголевский фрак цвета «наваринского дыму с пламенем».Но даже если рассмотреть только употребительные ИЦ, то, по нашим наблюдениям, их окажется около 110.

Любопытно задаться двумя следующими вопросами:

• 1) Каковы представления ии. о сходстве и различии слов–цветообозначений, указывающих на разные нюансыцвета, например: как они понимают слова типа палевый, сизый, маренго, лиловый!

• 2) Какую роль в категоризации слов–ИЦ выполняют слова, указывающие на так называемые "основные цвета", – выше мы о них уже говорили. Выполняют ли они роль "кристаллизующих центров" при классификации прочих ИЦ? Иначе говоря, можно ли наблюдать, так сказать, "в действии" традицию, согласно которой определенные цвета в русском культурном обиходе мы называем "основными"?

Чтобы ответить на эти вопросы, я провела серию из нескольких экспериментов. В данной книге я опишу кратко только два из них. Более детальное представление о психолингвистических экспериментах со словами–ИЦ вы сможете составить, обратившись к кн.: (Фрумкина, 1984).

3.2. Эксперимент 1. «Основные» цвета и прочие

Этот эксперимент состоял из двух серий.

В первой серии было предъявлено 98 карточек с названиями ИЦ, среди которых не было слов, указывающих на "основные" цвета.

Во второй серии предъявлялось 110 карточек со словами (см. табл. 1) – это были те же 98 ИЦ, что и в первой серии, и к ним были добавлены еще 12 ИЦ, которые принято называть "основными". Я предполагала, что этот эксперимент позволит ответить на вопрос о том, выступают ли "основные" ИЦ как своего рода "центры кристаллизации".

Под "центрами кристаллизации" я понимала вот что. Представьте, что вам дали 15–20 цветных фотооткрыток с изображениями фруктов, овощей и ягод и три черно–белые карточки: на одной – контурное изображение малины, на другой – яблоко, на третьей – тоже контурно изображена морковка. Затем вам предложили разложить (т. е. расклассифицировать) эти открытки по вашему усмотрению.

Таблица 1

Список слов–цветообозначений

1. Аквамариновый	38. Коралловый	75. Розовый
2. Алый	39. Коричневый	76. Рубиновый
3. Аметистовый	40. Кофейный	77. Рыжий
4. Антрацитовый	41. Красный	78. Рябиновый
5. Апельсиновый	42. Кремовый	79. Салатовый
6. Багровый	43. Кровавый	80. Сапфировый
7. Багряный	44. Кумачовый	81. Свекольный
8. Бежевый	45. Лазурный	82. Свинцовый
9. Белесый	46. Лиловый	83. Серебристый
10. Белый	47. Лимонный	84. Серый
11. Бирюзовый	48. Маджента	85. Сизый
1 2. Болотный	49. Малахитовый	86. Синий
13. Бордовый	50. Малиновый	87. Сиреневый
14. Бронзовый	51. Маренго	88. Сливовый
15. Брусничный	52. Медный	89. Сливочный
16. Бурый	53. Медовый	90. Соломенный
17. Бутылочный	54. Молочный	91. Сольфериновый
18. Васильковый	55. Морковный	92. Сомо
19. Вишневый	56. Мышиный	93. Стальной
20. Гелиотроповый	57. Нанковый	94. Табачный
21. Голубой	58. Небесный	95. Телесный
22. Гороховый	59. Огненный	96. Терракотовый
23. Горчичный	60. Оливковый	97. Томатный
24. Гранатовый	61. Опаловый	98. Ультрамариновый
25. Грифельный	62. Оранжевый	99. Фиолетовый
26. Желтый	63. Охряный	100. Фисташковый
27. Жемчужный	64. Палевый	101. Фрезовый
28. Зеленый	65. Патиновый	102. Хаки
29. Золотистый	66. Пепельный	103. Цвета кофе с молоком
30. Изумрудный	67. Перванш	104. Цвета морской волны
31. Индиговый	68. Перламутровый	105. Цвета слоновой кости
32. Канареечный	69. Персиковый	106. Черный
33. Карминный	70. Песочный	107. Шамуа
34. Каштановый	71. Пунцовый	108. Шоколадный
35. Кирпичный	72. Пурпурный	109. Электрик
36. Клюквенный	73. Рдяный	110. Янтарный
37. Кобальтовый	74. Ржавый

Я думаю, что без долгих размышлений вы просто поймете, чего от вас ожидает Э. Ибо контурные рисунки в силу своей схематичности сразу задают категоризационную «сетку»: ягоды отдельно, овощи отдельно, в третьей группе – фрукты. Каждая из контурных карточек выступает как своего рода подсказка, как «центр кристаллизации».

Вообще–то, если бы вам дали 100 фотооткрыток, где на одной фрукты – в хрустальной вазе, на другой – в плетеной корзине, на третьей – разложены на скатерти; овощи аранжированы в виде изысканного натюрморта, а ягоды то рассыпаны на блюде, то изображены сложенными в маленьких плетенках, а земляника – прямо на кустике и т. д., то все было бы не так просто. Поле для размышлений о том, чем руководствоваться при категоризации этих изображений, резко расширилось бы, поскольку "центры кристаллизации" не очевидны.