Текст книги "Инвиктус"
Автор книги: Райан Гродин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
ГИГИЕНА ПОЛОСТИ РТА – ГЛАВНАЯ ЗАБОТА
Судовой журнал «Инвиктуса» – запись 6.
Наша вселенная рушится. Что еще остается, кроме как создать новую? Безумие, сумасшествие и все такое. По крайней мере, меня поцеловали до того, как я состарилась и выжила из ума. Вы услышали это первыми, ребята. Имоджен Маккарти и Грэм Райт поцеловались. Счастливый момент, заслуживающий, чтобы сказать об этом до того, а не после.
Вот несколько упражнений йоги для ума: ты это ты без твоих воспоминаний? Если нет, ты ли ты и в параллельном мире тоже?
Пора заканчивать с записями, надо сшить тогу. Оставайтесь на моей волне. Если честно, вам придется немного подождать. Если честно-пречестно, вас не существует, потому что никто это не читает. Покойся с миром, дух «Инвиктуса».
Простыни были такие мягкие, что даже короли не пожалели бы за них полцарства. Имоджен оставила на наволочке несколько неоновых полосок, свидетельствовавших и о ее путешествии в мир Морфея на сказочном белье. Она отбросила подушку в сторону. Ядерный зеленый+розовый+аквамариновый – не те оттенки, которые принято носить в Древнем Риме. Как и хлопок с высокоскоростной автоматической воздушно-реактивной оплеткой. Впрочем, выбор ткани для тоги «сделай сам» был в данный момент скуден. Так что использование постельного белья – не конец света.
ХА!
(Сардонический юмор, должно быть, наследственное, а? Доминантная черта Маккарти.)
Даже швейные инструменты были самодельные, из медицинского отсека: изогнутые иглы и хирургическая нить. Еще зубная нить на случай, если хирургическая закончится. Неиспользуемой зубной нити было полным-полно. Кто-то из команды «Инвиктуса», должно быть, врал своему дента-дроиду.
– Нужна помощь?
Краска, бросившаяся в лицо, когда она услышала голос Грэма – сладкая песня, а не голос, – была рефлекторной реакцией. Щеки порозовели, но в этот раз она не стала проклинать себя, а лишь взглянула в сторону двери, где, опершись локтем о косяк, стоял инженер. Атмосфера изменилась, и ее улыбка плавала в воздухе, как корабль в Решетке.
Грэм шагнул вперед, и ямочки у него на подбородке сделались заметнее.
– Что?
– Ты мне нравишься.
– Разве эти параметры уже не были установлены?
Поцелуй номер два был даже лучше, чем его предшественник. Столько дней – и ночей – Имоджен грезила о том, как поцелует Грэма, но настоящие поцелуи превзошли все ее фантазии. В них было все: отдавай и получай, найди его, покажи ему, поделись теплом. Звезды в глазах, трепет в позвоночнике, восторг от макушки до кончиков пальцев.
– Просто чтобы убедиться, что я все еще в состоянии говорить, – пробормотала она, прильнув лбом к его подбородку. – Ты пользуешься зубной нитью?
С запечатанными губами его смех прозвучал глухо.
– Не тот вопрос, который парень хочет услышать после поцелуя. Намекаешь, что не мешало бы?
– Ох, нет. У тебя замечательно свежее дыхание. Самое лучшее. – Увы, против проклятого косноязычия нет волшебного средства. – Я спросила только потому, что у меня слишком много зубной нити для пошива тоги. После такого количества съеденного желе и тирамису, боюсь, у нас у всех кариес. Естественно, гигиена полости рта – моя главная забота в данный момент…
– Естественно. – Грэм обнял ее крепче. – Я пользуюсь зубной нитью каждые двадцать четыре часа. А ты?
– Недостаточно. – Имоджен не могла припомнить, когда в последний раз делала это, возможно, потому, что Угасание украло воспоминание, как крадет все остальное. ПРОКЛЯТОЕ ЖИЗНЕПОЖИРАЮЩЕЕ ЗАБЫВАНИЕ. Эти их с Грэмом объятия имели шанс стать воспоминанием вдобавок к многочисленным пушистым малышам: шиншиллам и короткохвостым кенгуру, сумчатым летягам и другим маленьким очаровашкам. – Не уверена, что делала достаточно чего бы то ни было…
– С нами еще не покончено, – прошептал Грэм.
Когда Имоджен отодвинулась, его подбородок уже был испачкан шмелино-желтым мелом. Она стерла его большим пальцем, думая о том, сколькими цветами это могло бы быть, если бы она просто сказала ему раньше: все оттенки наволочки, целая радуга оттенков. Может, их версии 2.0 смогут переправить этот спектр в следующую жизнь… что бы ни означала следующая жизнь. Какими бы гибкими ни были мысли Имоджен, они были не в состоянии охватить экзистенциальные смыслы поворотной точки.
– Ты прав. – Ей еще надо сшить тогу. – Ты говорил серьезно насчет желания помочь?
– Большего удовольствия для меня и быть не может.
– Мне нужна ручка, чтоб начертить выкройку. Та, что я тебе давала, все еще у тебя?
– В общем отсеке. – Грэм посмотрел за дверь – остальные раз за разом просматривали записи Эмпры для выработки плана. – Сейчас принесу.
После еще одного поцелуя внутри у нее все кружилось, как сверкающий снежный шар.
Успехи в любовной жизни Имоджен: ** десять тысяч искрящихся сердечек эмоджи **.
Из общей зоны примчался Шафран. Имоджен перехватила зверька и держала на руках, пока он не превратил чистую простыню в свой персональный арт-проект. Эта штука будет достаточно авангардной и без рисунка из отпечатков лап красной панды.
Ее пушистый подопечный заурчал. Обычно эти звуки имели разговорное свойство – Положи сюда еду! или Почему такая грустная? или Вы, люди, прерываете мой ежедневный двенадцатичасовой сон. Имоджен не столько переводила, сколько выбирала тему. Это урр-урр-у-урр превратилось в Мне всегда нравился Грэм. Я рад, что вы двое нашли друг друга. Хотя это, конечно, не игра в прятки или еще во что. Я люблю прятки. Особенно с твоими любимыми мелками для волос. Никто никогда больше не найдет Мятную смесь…
– Я знаю. – Она улыбнулась зверьку. – Мне повезло.
40НОВОЕ ПОНИЖЕНИЕ ДЛЯ АККЕРМАНА
Зрение понемногу начинало возвращаться к агенту Августу Аккерману. То, что окружало его прежде – три стальных стола, двенадцать мужчин и зеркало бесконечности, – сократилось втрое. Он обнаружил, что прикован к стулу наручниками. На языке ощущался привкус меди, но сглотнув, он убедился, что это от удара электрическим током. Не кровь.
– Очнулся! – объявил один из охранников.
Августу впервые удалось как следует рассмотреть своих противников. Взгляд сосредоточился на символе в виде песочных часов на рукаве. Корпус. Август происходил из древней династии агентов Бюро и, как следствие, питал явную антипатию ко всему, связанному с Корпусом. Они вечно все крадут – финансы, новобранцев, общественный интерес – и оставляют после себя кавардак. Поворотная точка стала равносильна ругательству в семьях Аккерманов через цепь НТР8. Несанкционированные миры росли как грибы, и все из-за того, что эта компания так одержима возвратом в прошлое. Август не мог понять почему. Кому захочется делать карьеру, погрязнув в болезнях и миазмах давно минувших дней?
Таким, как эти. Любителям, которые думают, что несколько металлических звеньев могут удержать его…
…
…
Когда у Августа не получилось исчезнуть, он выпрямился на стуле. Его интерфейс – и привязанное к нему оборудование для телепортации – был поврежден электрическим разрядом. Как и тело Августа, они нуждались в перезагрузке. Какое-то время перемещение невозможно, если только эти охранники не решат иначе.
Рыжеволосый наклонился к нему, прижав локти, словно готовился к чему-то:
– Что ты делал в закрытом служебном архиве Корпуса?
Так вот оно что. Теперь многое стало понятным. Большую часть из двенадцати лет своей работы в Бюро он занимался тем, что устранял беспорядок, учиненный путешественниками во времени, – изучал выскочки-вселенные, нумеровал их в вечно меняющейся системе, – но Угасание всегда имело первостепенное значение для его карьеры. Что бы Фарвей Маккарти ни сделал, чтобы вызвать его, это был кавардак катастрофического масштаба. Несмотря на все героические усилия доктора Рамиреса, его невозможно вычистить, можно только ограничить. Карантин представлялся делом простым: последовать за маячком, уничтожить этот последний катализатор, конфисковать оборудование для прыжков во времени кадета Маккарти, пока она не наштамповала еще больше побочных миров. Конечно, когда имеешь дело с историческими прыгунами, ничего не бывает просто.
Стрелы молний пронзили сбоку горло Августа Аккермана, когда он сглотнул во второй раз.
– Кто была та девушка? – Охранник предпринял еще одну попытку. – Как вышло, что она взяла и просто исчезла? Почему у нее на бейдже другой девиз? Зачем она подключалась к архивам записей с «Аб этерно» 95?
Потому что кадет Маккарти настолько глупа, что думает, будто время может что-то изменить, и будет продолжать создавать поворотные точки, распространяя Угасание все дальше и дальше по искаженным мирам, пока не сдастся и не перепрыгнет в какую-нибудь нетронутую цепь, притащив с собой контрсигнатурную инфекцию.
Этого не должно случиться. Металл вонзился в кожу Августа, когда он попытался поднять запястья. Прикованный к стулу, застрявший в этой поганой вселенной… Нет, молчанием делу не поможешь.
– Надвигаются кое-какие крайне удручающие события, – сообщил он своему инквизитору. – Я пытался предотвратить их, когда вы вмешались.
Глаза расширились. Охранники переглянулись.
– Ты из будущего, да? – спросил рыжий. – Объясни, почему мы не опознали твои удостоверения.
От мысли, что уважаемую эмблему Мультигалактического Бюро – символы бесконечности, сплетенные друг с другом в узор кольчуги, – приняли за эмблему путешественников во времени, у Августа подскочило давление. Где-то во вселенной МВ+251418881НТ8 предки Аккермана перевернулись в своих временных криоконсервационных камерах.
– Вы очень сообразительны. – Глаза агента Аккермана скользнули мимо охранников к зеркалу. Кто бы ни руководил этим допросом, он стоял за стеклом и слушал. Август устремил суровый взгляд за свое отражение. – Ваше настоящее в опасности. Кадет Маккарти путешествует назад во времени, чтобы изменить ход событий, но она играет с силами, которые находятся далеко за пределами ее квалификации…
Хрясь! Дверь в допросную распахнулась с такой силой, что Август даже испугался: как бы зеркало не разлетелось от этого грохота на тысячи серебряных осколков. Стекло выдержало. Агент Аккерман узнал прибывшего из записей своего путешествия в MB+178587977FLT6. Дублер директора Марина выглядел абсолютно так же и в этом мире – вплоть до усов. Это были замечательные усы, нафабренные, с заостренными кончиками, которые задрожали, когда их владелец заговорил:
– Вы сказали Маккарти?
– Да, – осторожно ответил агент Аккерман. Имя явно было взрывоопасным.
– Первый день нового назначения, и эта треклятая семейка уже тут как тут. Всегда терпеть не мог Фарвея, вечно он раздувался от гордости из-за того, что родился вне времени. Как будто тут есть чем хвастаться, а на самом деле безответственная мамаша просто продолжала пялиться на гладиаторов, когда у нее уже начались схватки!
A-а. У исторических прыгунов имеется история, нечто очень личное и болезненно неприятное, судя по тону усача. Но именно слова «родился вне времени» возбудили интерес Августа. Могли ли обстоятельства рождения Фарвея Маккарти быть тем событием, на которое ссылалась кадет Маккарти? Является ли 95 год н. э. тем временем, которое она намерена изменить?
– Кто эта девчонка? Дочь Фарвея?
– Она – опасность для вас и вашего времени. – Кадет Маккарти и живой катализатор уже, вероятно, в 95 году, распространяют это разложение еще дальше… Даже если Августу удастся оперативно вернуть свои способности к телепортации, толку от этого будет мало. – Я как раз занимался предотвращением катастрофы, когда ваши электрошокеры повредили мое оборудование. Директор Марин…
– Директор? – Только когда Марин нахмурился, агент Аккерман осознал свой промах. Другой мир, другое звание. – Нет, нет. Коммандер Марин.
– Коммандер Марин. – Замороженные предки Аккермана все переворачивались и переворачивались, но семейной чести придется подождать. Угасание необходимо сдержать. Если агенту Аккерману придется совершить путешествие во времени, чтобы убить последнего катализатора, значит, так тому и быть. – Мне надо будет прокатиться.
41В ТЕ ВРЕМЕНА БОГИ ВЫПРЫГИВАЛИ ИЗ-ПОД ПОЛА
Рассвет, которого ждали и боялись, наконец наступил. Гай отгонял его, цеплялся за сон как можно дольше, потому что во сне видел Эмпру. Эмпра – женщина, пришедшая с небес, или так она говорила. Именно так шутливо отвечала на его серьезный вопрос: Откуда ты? Гай размышлял над ним с тех пор, как впервые увидел Эмпру на трибунах во время учебного боя на арене – яркое пятно в самой унылой зиме его жизни. Долги заставили Гая поклониться ланисте, принудили произнести клятву – тренироваться, сражаться, убивать и умирать по приказу этого человека. Теперь он поднимался на рассвете только для того, чтобы продолжать кровавую литанию с оружием в руках.
Когда Эмпра наблюдала за его учебными схватками, жизнь казалась не такой серой. И кусок лез в горло, и шутки становились смешными. По вечерам женщина навещала Гая; они преломляли хлеб, Эмпра расспрашивала о жизни гладиатора, и он снова чувствовал, что весна пахнет теплом и свежими цветами, как и любовь.
Днем Гай бился. А по ночам жил.
Их беседы касались множества вещей. Вопросы, ответы, страхи, мечты молодости. Ничто в ней не указывало на какой-то один город или провинцию, а когда Гай пытался выяснить, она не называла никакого места.
Откуда ты? Со звезд.
Откуда ты? С небес.
Откуда ты? Не отсюда. Из других мест.
И в слова женщины верилось. Эмпра была как небо – подвижная и не ограниченная в возможностях. Но Гай? Гай, о чем буквально сообщало его имя, был земным человеком. Он чувствовал эту брешь между ними даже после того, как их любовь стала свершившимся фактом, даже когда возлюбленная лежала в его объятиях: лопатки выпирали, как расправленные крылья, она словно готовилась улететь в любую секунду. Даже ребенок, его ребенок, растущий в утробе любимой женщины, не мог помешать уходу Эмпры, ее возвращению туда, откуда она прибыла, – где бы ни находилось это место.
Почему? Сегодня Гай не услышал обычного, шутливого и вместе с тем уклончивого ответа.
Открыв глаза, он не увидел неба, только серые камни потолка, вытесанные для того, чтобы давить мечты. Крик петуха возвестил, что наступает утро. До выхода на первый официальный поединок оставалось совсем немного.
– Гай, ты?
Акцент как у Эмпры, и фигурка у женщины, стоявшей по ту сторону решетчатой двери его камеры, походила на статуэтку. Но свет факела позволял заметить и различие: глаза оказались темнее и волосы тоже. Эмпра ушла, и этой женщины здесь быть не должно: даже состоятельные матроны редко заглядывают к гладиаторам в такой час.
– Откуда ты знаешь мое имя? – Гай поднял руку, чтобы протереть заспанные глаза, а потом понял, что этого можно не делать, поскольку он еще спит. А как по-другому объяснить то, что женщина уже внутри камеры, если решетка не открывалась?
Гай поморгал. Но видение стало еще более странным. Женщина – или девушка? – сняла с запястья тончайший браслет, какой он когда-либо видел, выставила его перед собой и раздвинула воздух. Заглянула в эту дыру и произнесла несколько слов на резком вибрирующем языке, какого Гай никогда не слыхал.
Из пустоты посыпались черные кудри, а вслед за волосами появилась и голова.
Его собственная голова.
Гай забыл, что умеет дышать.
Голова нахмурилась и заговорила на том же затейливом языке. Женщина – девушка? богиня? – опустилась на колени и поместила раздвинутый воздух перед собой. Из-под пола протянулись две руки, следом в камеру влез целиком второй Гай.
Где-то, напоминая, что Гай не спит, продолжал горланить петух. Бодрствует и трезв, в отличие от товарища по камере, Кастора, который постарался утопить страх в вине за пиршественным столом прошлым вечером. А теперь лежит в углу, как груда безвольной плоти. Хотя Эмпра растворилась во тьме, оставив Гая на грани отчаяния, он ограничился единственным кубком вина. Но если он не пьян и не спит, как объяснить эту сцену? Может, он уже погиб на арене? Значит, это элисий? Гай ожидал увидеть в посмертии побольше травы и поменьше решеток…
– К-кто вы? – выдавил он.
Незнакомцы обменялись взглядами и еще несколькими резкими возгласами.
– Мы… – начала женщина на латыни. – …друзья Эмпры. Она должна вернуться в страну, откуда явилась, но не желает, чтобы ты здесь погибал.
Значит, это не элисий, просто боги спустились на землю. Облака. Звезды. Небеса. Эмпра не солгала ни в чем. Как и большинство римлян, Гай вырос на историях, в которых богини, такие как Венера и Аврора, обращали свои взгляды на смертных мужчин. Историях о бурной, безудержной любви, заканчивающихся скорбным расставанием и появлением детей, потрясающих мир.
Гай не рассчитывал, что станет участником одной из них.
– Мы пришли освободить тебя, – сказал второй Гай. – Чтобы ты мог попрощаться с ней перед расставанием.
Чем дольше Гай рассматривал свое божественное подобие, тем четче осознавал, что сходство неполное. Бог – мужчина? Юноша? В его возрасте тоже годились оба понятия, и у него были прекрасные зубы и шрам на руке. Что-то в нем, в них обоих, пришедших в камеру Гая, напоминало Эмпру.
– Но моя клятва…
– Я выйду на бой вместо тебя. Твоя клятва ланисте будет исполнена. А тебе лучше начать жизнь заново еще где-нибудь. – Бог показал на свою тогу. Ткань казалась настолько плотной, что нельзя было рассмотреть отдельные нити – на такое искусство не способны руки смертного. – Мы обменяемся одеждами.
Крики петуха стихли; вскоре они сменятся бряцаньем оружия и ударами плети, арену начнут готовить к дневному кровопролитию. Гай пытался вникнуть в слова о том, что всего этого он может избежать… Считается ли это трусостью – уступить другому участие в поединке, может быть, позволить ему умереть вместо себя?
Нет, сказал себе Гай. Потому что бессмертные не умирают.
Кто он такой, чтобы противиться воле богов?
Гай принялся стаскивать тунику.
На протяжении восемнадцати лет слово отец оставалось для Фара пробелом в документах, которые доводилось заполнять. Что скрывала сфальсифицированная половина его ДНК? От кого он родился? Капитана МВЦ? От врача? Сенатора? Математические расчеты исключали последнее, но это не мешало юному Фару добавлять такой вариант в воображаемые сцены воссоединения сына с отцом. Отец-капитан берет его в экспедицию по морям, кишащим пиратами. Отец-врач позволяет надеть свой халат, хотя он еще великоват. Честный сенатор ведет на прогулку по Новому Форуму и каждому встречному гордо и громко сообщает: «Это мой сын!»
Ни один из сценариев даже близко не стоял с действительностью: полуголый Фар в тюремной камере, утренний декабрьский воздух покусывает грудь; он меняет простыню Имоджен из тончайшей ткани на изорванную тунику. Гай осторожно облачается в новую тогу, снова и снова гладя пальцами хлопковую ткань. Должно быть, потрясающее чувство по сравнению с тем, что натягивает через голову Фар. Колется, черт!
– Элиот… э-э, это Элиот… сейчас доставит тебя к Эмпре. Но тебе нужно залезть в ее… – Проклятье, как он должен это назвать? – …Невидимую колесницу.
– Колесницу? – переспрашивает Элиот на языке Центрального, поднимая свои «вселенские» брови. – Значит, я теперь лошадь?
– Карманная вселенная слишком трудна для перевода.
– Как же я поеду на невидимой колеснице? – Вопрос Гая заставляет их снова перейти на латынь.
– Шагай внутрь. – Элиот указывает на место в полу, где образовалась полость. – Осторожнее.
Гай хмурит брови, недоверчиво кривит губы – дети неосознанно повторяют мимику отца – и заглядывает за край между измерениями.
– Я туда влезу?
– Да. – Фар знает, потому что задавал тот же вопрос на том же краю, прежде чем покинуть «Инвиктус». Когда он забрался во внутреннее пространство, оно оказалось больше похоже на вселенную, чем на карман. – Когда окажешься внутри, оно станет больше.
Гай принимает слова своего неизвестного сына на веру. Когда отец проскальзывает через пол, у Фара в горле встает ком. Всю жизнь он прожил, будучи только Маккарти, но в нем всегда жили пятьдесят процентов от этого человека. Как Гай стал гладиатором? Как звали дедушку и бабушку Фара? Какое место отец называл своим домом?
Хотелось бы расспросить об этом отца, но солнце уже вставало, и все ответы скоро забудутся. Фар смотрел, как Гай устраивается на куче нижних юбок, удивляясь их кружевному плетению. Ком в горле не позволил Фару даже сказать «прощай». Впрочем, он не сумел и поздороваться.
Элиот закрыла карманную вселенную, снова надев ее на запястье. Фар посмотрел на стены камеры, скудно освещенные светом лампы, исцарапанные граффити, оставленными прежними обитателями. Антиох с женщинами настоящий жеребец. Сегодня я заработал свой хлеб. Надписи делали помещение не таким унылым. Может, и отец оставил одну из них.
– «Инвиктус» выйдет на связь около восьми, – сказала Элиот. – Там будет Прия, чтобы провести тебя через…
– Через мою смерть? – Теперь можно было произнести эти слова, сразу почувствовав и облегчение, и невыносимый ужас. Как этот парень в углу может храпеть, когда ему светит та же судьба?
– Скрестим пальцы, чтобы Угасание не объявилось между сейчас и тогда.
– Ты говоришь, как Имоджен. – Фар попытался выдавить из себя ухмылку; она получилась жалкой. – Мы до сих пор верим в удачу?
– Думаю, должны верить. – Элиот вцепилась в его плечо. – Фар, я понимаю, между нами случались разногласия…
– Разногласия? – фыркнул он. – Это деликатный намек на шантаж, стрельбу из бластера, похищение матери, игру в самозванную Марию-Антуанетту?
– Ты оказался лучшей версией меня самой. – Этих слов оказалось достаточно, чтобы Фар по-настоящему улыбнулся и сумел заметить влажное мерцание в глазах Элиот, лишенных ресниц. – Умирай достойно, Фарвей Гай Маккарти. Я сделаю все, что смогу, чтобы ты снова оказался среди живых.
Товарищ Гая по камере начал шевелиться, бормоча по-латыни какие-то мерзости. Без всяких технических средств перевода Фар понял суть высказываний: гладиатор просыпался в состоянии страшнейшего похмелья; груда мускулов, облаченная в тряпье, пробуждалась к жизни.
– Ты оказался лучшей версией меня самой, – повторила Элиот. – Возможно, конечно, что это говорит амнезия.
Она подмигнула.
А потом исчезла.
Фар стоял на твердом полу камеры; коммуникатор в ухе молчал, на плече саднили следы от пальцев Элиот. Он перевел взгляд на окно – не на розовый рассвет, а на прутья решетки. Ловушка. От этой мысли по ногам пробежал зуд, и Фар принялся ходить взад-вперед, как тигр в клетке. Тут ему вспомнилось, что может натворить клинок противника. Лучше поберечь энергию для схватки. Он погибнет, потому что должен, но покидать этот треклятый мир, не оказав достойного сопротивления, не собирается.
Он должен доказать, что способен на это.
