355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рафаэль Кардетти » Парадокс Вазалиса » Текст книги (страница 9)
Парадокс Вазалиса
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 14:19

Текст книги "Парадокс Вазалиса"


Автор книги: Рафаэль Кардетти



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Она покачала головой.

– Не думаю, что ваша подружка будет согласна.

– Какая еще подружка?

– Та, что уже добрых две минуты не сводит с нас глаз. Вон там, у лестницы.

Давид обернулся в направлении, указанном молодой женщиной.

Из противоположного угла зала на них смотрела Анна. Дружески помахав им рукой, она послала Давиду воздушный поцелуй. Поцелуй, разумеется, томный.

Атмосфера незримо переменилась. Что-что, а подгадить Анна умела. В этой области она обладала неоспоримым талантом.

Давид предпринял отчаянную попытку предотвратить неизбежное.

– Послушайте, – сказал он незнакомке, – это совсем не то, что вы думаете.

– Не волнуйтесь. Я никому не скажу, какой вы ужасный обольститель. Мои поздравления, у вас хороший вкус.

– Да говорю же я вам, мы с ней уже давно не встречаемся.

Незнакомка положила указательный палец на губы Давида.

– В таком случае, если вы не полный глупец, вам следует броситься в ее объятия. – Она подмигнула и растворилась в толпе.

Давид проводил ее взглядом, но даже не попытался удержать и одним глотком допил остаток «отвертки».

Подошла Анна – сияющая, с бокалом шампанского в руке.

– Что ей от тебя было нужно, этой девице?

– Поболтать, а там уж как сложится… Благодаря твоему восхитительному вмешательству, думаю, на этом все и закончилось. Ну что, довольна собой?

– Та еще ломака, по ней сразу видно. Заметил, какая ужасная на ней футболка? А эта жалкая стрижка… Ей бы стоило сходить к парикмахеру, прежде чем сюда являться. Она что, из цирка или как?

– Послушай, Анна, на случай, если ты еще не поняла, мы уже давно разошлись, ты и я. Думаешь, можешь и дальше изводить меня этими своими дурацкими выходками только потому, что знаешь, в каких интимных местах у меня родинки? Может, перестанешь наконец совать нос в мою личную жизнь?

– Расслабься, дорогой. Посмотри, какие восхитительные произведения искусства тебя окружают, выпей немного. Ты ведь здесь для этого, разве нет? И перестань клеить всех девиц, что проходят мимо.

Давид воздел руки к небу.

– Слава богу, ты всегда готова помешать мне совершить непоправимое с какой-нибудь незнакомкой… Моя невинность спасена. Вали, пресмыкайся перед своим шефом. Отрабатывай свою поганую зарплату.

Анна смерила его долгим взглядом.

– Каким же ты бываешь мудаком, как нажрешься…

Она вздохнула и выплеснула ему в лицо содержимое своего бокала.

18

Отображенная в миллионах пикселей на экране компьютера, катастрофа выглядела еще более ужасающей, чем на распечатке Сореля.

Вермеер все же решился. Мерзавец.

Отныне все кто угодно имели доступ к информации, которую Валентина доверила ему по секрету. Она поверила Хьюго, когда он сказал, что будет держать язык за зубами, а ведь должна была в этом усомниться. Соблазн был слишком велик.

Хьюго Вермеер оказался законченным подлецом, но и она проявила себя полной дурой. Прав Сорель.

Все еще не в силах поверить в случившееся, Валентина в очередной раз перечитала главную страницу сайта «Artistic-thruth.com». Теперь она знала текст едва ли не наизусть.

Вермеер озаглавил статью «Парадокс Вазалиса»:

«Таков парадокс Вазалиса: все считали, что он забился в глубокую нору, пал под сокрушительными ударами тупого неверия сомневающихся деятелей науки, а он вдруг, словно птица феникс, восстает из пепла и готов пойти в рукопашную.

Ходят слухи, что один из самых авторитетных наших ценителей искусства – назовем его мсье X и скажем, что нюх на шедевры у него не хуже, чем у других на колебания на бирже – только что расстался с целым состоянием ради некоего источенного червями манускрипта. Для чего понадобился этому эстету сей древний гримуар? Неужто для растопки одного из каминов его легендарного особняка? Мы, дорогие читатели, в этом сомневаемся, да и вы, полагаем, тоже.

Разве что…

Разве что иссохшие листки скрывают совершенно другой текст. И не какой-нибудь, а тот самый. Тот, который все мы мечтаем когда-нибудь прочесть. Текст „De forma mundi“, трактата, который полагали навсегда утерянным.

Вазалиса за написание сего труда сожгли на костре, мы же, в свою очередь, за возможность прочесть хоть одну его страницу готовы продать душу дьяволу.

Мсье X так уверен в успехе, что для раскрытия тайн этой рукописи нанял лучшего из известных нам реставраторов.

Вопрос же в следующем: что сотворит он с „De forma mundi“, возвратив трактат из небытия? Сделает достоянием публики или, по глубоко укоренившейся привычке, продаст за миллионы долларов в какую-нибудь частную коллекцию?

Однозначного ответа на сей вопрос сейчас мы вам дать не можем. Ворчливым фарисеям, конечно же, нет до всего этого никакого дела, но прочие – в том числе, полагаем, и вы, дорогие читатели, – прочитав эту заметку, вздрогнут.

Вот только от чего – от удовольствия или же от досады? Этого мы пока сказать не можем».

Валентина отлично понимала, почему так взбесился Сорель. Вермеер проявил себя во всей красе. Для любого, кто был хоть немного знаком с миром искусства, в его статье не содержалось никаких загадок.

Указав на Элиаса Штерна как на обладателя «De forma mundi» еще раньше, чем Валентина закончит изучать палимпсест, Вермеер не только превратил старика в живую мишень, но и, судя по всему, «помог» Валентине лишиться работы.

Несколькими часами ранее, когда она признала свою оплошность, Штерн не сказал ничего, хотя сама Валентина предпочла бы, чтобы он отчитал ее и в клочья разорвал контракт. Такую реакцию она поняла и даже приняла бы.

Вместо этого Штерн приказал Франку отвезти ее домой. Пообещав позвонить на следующий день, он посоветовал хорошенько отдохнуть и постараться забыть о случившемся. Все это сильно смахивало на тихое, безболезненное увольнение. И хотя подобное расставание было совсем не похоже на ее бурное изгнание из Лувра, результат был тем же.

– Вот ведь мерзавец… – пробормотала Валентина, бросив на экран прощальный взгляд.

Не в силах больше смотреть на злосчастный текст, она выключила компьютер, откинулась на спинку стула и широко потянулась. Строчки статьи продолжали танцевать перед полузакрытыми глазами.

Другие слова, не менее жестокие, накладывались на те, что написал Вермеер. Разница лишь в том, что эти, в отличие от слов голландца, прочитали миллионы. Речь шла о весьма значительной для человечества утрате, вызванной ошибкой одного-единственного человека.

Ее, Валентины Сави, ошибкой.

Одна из газет и вовсе смешала ее имя с грязью, словно она была убийцей, а может, и кем похуже.

Грудь как будто сдавило обручем. Она все испортила. В который уже раз.

Что бы она ни делала, у нее ничего не выходило. Как ни пыталась она выпорхнуть из того садка, в котором билась вот уже два года, все усилия оказывались тщетными. Все впустую.

Дела никогда не поправятся. К прежней жизни уже не вернуться.

Валентина закрыла лицо руками. Даже слезы ее оставили. И только болезненное ощущение собственной никчемности никуда не ушло.

Ее духовные силы были на пределе. Перед ней высилась гигантская стена, и она чувствовала себя слишком одинокой, чтобы попытаться ее преодолеть.

Валентина схватила мобильный и набрала номер Марка Гримберга.

– Да? – послышался его голос.

– Марк… Ты нужен мне. Можешь ко мне приехать?

– Скоро буду.

Обойдясь без лишних вопросов, бывший коллега тотчас же отключился, словно уже понял, что в этот вечер Валентина не откажет.

19

Уборная оказалась не менее роскошной, чем галерея. Такая сама по себе заслуживала посещения: повсюду мрамор, на смесителях – логотип Старка [20], алюминиевые писсуары начищены до блеска, чтобы посетители могли лицезреть себя, не отрываясь, так сказать, от дела. Все для современного человека. Высший класс.

Воспользовавшись многочисленными возможностями, предлагаемыми писсуаром, Давид ополоснул лицо и снял, дабы высушить, пиджак. На галстук и сорочку водка с шампанским почти не попала, что позволило обойтись без раздевания. «И то хорошо», – подумал он.

В результате долгого нахождения под сушильным аппаратом пиджак заметно помялся, а вот запах алкоголя так и не выветрился. «Если ни к кому не подходить ближе, чем на два метра, небольшой шанс избежать репутации закоренелого пьянчужки все же остается», – решил Давид.

Два здоровяка в темных костюмах, вошедшие в уборную, судя по всему, тоже заботились о своем внешнем виде. Их мрачный прикид идеально сочетался с грубыми физиономиями. Наиболее презентабельный из двоих походил на Микки Рурка после его проигранных боев на ринге и неудачных пластических операций. Другой в борьбе за главный приз на конкурсе красоты обошел бы и Уинстона Черчилля. Припухлость от кобуры под пиджаками лишь усиливала эффект реализма.

Второй тип запер дверь уборной и замер у выхода – ноги расставлены, руки сложены на груди.

Давид ощутил беспокойство. Похоже, эти двое заглянули сюда отнюдь не облегчиться. Его внутренний детектор неприятностей отчаянно замигал. Если эти двое парней действительно те, кем, как он полагал, они были, пятна от попавшего на пиджак спиртного рискуют оказаться меньшей из его забот.

Не питая особых иллюзий, Давид мысленно взмолился о том, чтобы посетители галереи в массовом порядке ринулись к уборным, объевшись несъедобных птифуров.

Разумеется, на помощь никто не спешил.

Более высокий – тот, что напоминал Микки Рурка в его постапокалиптический период – направился к нему со всей небрежностью, какую позволяли полтора центнера мышц.

Давид открыл рот, дабы потребовать объяснений, но незнакомец не дал ему такой возможности, ударив кулаком в левый висок.

Перед глазами вспыхнула добрая тысяча разноцветных звездочек, и он отлетел к стене. Боль – грохочущая, разрывная – пришла несколькими долями секунды позже, тогда как из рассеченной брови хлынула кровь.

Давид захрипел от боли, попытавшись вложить в хрип как можно больше мужественности, но тот вышел скорее жалобным.

– Что, черт возьми…

Вместо ответа великан врезал мыском туфли по животу, прямо под ребра. Тотчас же ужасное жжение распространилось по всей брюшной полости, там, где, по расчетам Давида, должен был находиться пресс. На какое-то мгновение боль в животе вытеснила головную, затем они сложились воедино.

Давид никогда не думал, что ему может быть так плохо. Казалось, в животе поселился совершенно недружелюбный инопланетянин, а не менее паршивый младший брат последнего проник в мозг.

Он не нашел в себе сил даже на то, чтобы застонать, лишь свернулся клубком на полу, поджав колени к груди и закрыв руками лицо. Мысль о том, что сейчас на него посыплются и другие удары, он воспринял довольно спокойно. Несколько лет назад, после одной из дискотек, ему тоже сильно досталось, но последствий для здоровья то избиение не имело.

Но вот лицо… Лицо являлось его главным коммерческим аргументом – в нем он нуждался для нового жизненного старта. И не мог позволить себе спокойно смотреть на то, как его будут обезображивать, не зная даже, что послужило тому причиной.

– Черт… – промычал он. – Как же больно…

Тип схватил Давида за галстук и приподнял сантиметров на двадцать. Обмотанный полоской ткани кулак остановился на уровне узла галстука, а запястье развернулось на сорок пять градусов, в результате чего кислород тут же перестал поступать в легкие жертвы.

Дабы пресечь дальнейшие попытки сопротивления, громила позволил Давиду позадыхаться примерно с минуту. Это небольшое баловство было совершенно напрасным, так как пострадавший не имел ни малейшего намерения выставлять какие-либо претензии на верховенство.

Давид уже начал терять сознание, когда незнакомец ослабил хватку, дав ему возможность сделать несколько жадных вдохов. Затем, потянув за галстук, помог Давиду подняться.

Складываясь вдвое от боли, Давид оттолкнул его руку и попытался выпрямиться. Даже полумертвый, он сохранял еще остатки гордости.

– Давид Скотто? – поинтересовался громила.

– Самое время это узнать… И что бы вы сделали, если ответ был отрицательным?

Изобразив двумя пальцами свободной руки ствол пистолета, тип приставил их к виску Давида, и губы его сложились в безмолвное «бух!». Похоже, он относился к тому типу людей, которые умеют быть убедительными, несмотря на ограниченный словарный запас.

Не умничай. А главное – не провоцируй его.

Давид несколько раз повторил про себя это базовое правило. Это животное вполне может вытащить пушку и прихлопнуть его здесь же, сию же минуту, не колеблясь. Да и место для насильственной смерти весьма подходящее: в уборной больше мрамора, чем на всем кладбище Пер-Лашез. Один лишь взмах губкой – и следов крови как не бывало. Дизайнер интерьера потрудился на славу.

– Что вам от меня нужно? – спросил Давид, прерывисто дыша.

– Где миниатюра? Куда ты ее засунул?

Озадаченный, Давид на какое-то время потерял дар речи. Как ни пытался он заставить мозг работать на всю катушку, результат все равно получался равным нулю.

– Полагаю, – промолвил он наконец, – если я скажу, что не знаю, о чем идет речь, вы продолжите меня избивать.

Тип улыбнулся, обнажив выдающиеся челюсти, которым позавидовал бы любой неандерталец.

– А сам как думаешь?

– Ладно, подойдем к проблеме более конструктивно… Вы не могли бы выразиться конкретнее?

– Листок из книги, на нем – миниатюра.

– Повторяю: у меня нет никакой миниатюры.

– Значит, она была у твоего профессора.

– У моего профессора? Вы имеете в виду Альбера Када?

Неандерталец кивнул.

Потупив взор, Давид принялся внимательно изучать мыски своих туфель.

– Что такое? – спросил громила.

– Боюсь, это вам не понравится… – пролепетал Давид, не осмеливаясь поднять глаза.

– Выкладывай, придурок.

– Када никогда не показывал мне никакой миниатюры. А теперь он мертв.

Неандерталец вздохнул и поднял кулак.

– Подождите! – воскликнул Давид. – Скажите мне в точности, что вам нужно, и я это сделаю.

– Нам нужен этот листок, поэтому в твоих интересах найти его. И найти быстро. Это не сложно: находишь и приносишь.

– У вас есть какая-нибудь его фотография или репродукция?

Нет, покачал головой неандерталец.

Давида вдруг охватило глубокое отчаяние. Чем ближе к своему финалу подходил день, тем ниже падал он, Давид Скотто, и падению этому, казалось, не было конца.

– Как, по-вашему, я должен искать чертову миниатюру, если даже не знаю, как она выглядит? Хотя бы опишите ее.

– Страница, вырванная из какой-то старой книжки. На ней что-то вроде рисунка.

– Спасибо за уточнение, но что такое «иллюстрация», я знал и до встречи с вами.

Давид прикусил губу.

Не умничай. А главное – не провоцируй его.

К его величайшему удивлению, никакого дополнительного тычка эта ремарка ему не стоила.

– Что-нибудь еще добавить можете? – продолжал Давид, не давая собеседнику возможности прийти в себя и отказаться от столь неожиданного великодушия. – Например, где она находится?

Неандерталец вновь покачал головой из стороны в сторону, словно имел дело с умственно отсталым.

– Думаешь, мы были бы здесь, если знали это? Крутись, как хочешь, но у тебя лишь неделя на то, чтобы найти ее и принести нам.

Давид едва не спросил, что будет, если он ничего не найдет, но вовремя остановился – оригинальностью ответ явно бы не отличался.

Неандерталец черкнул на клочке бумаге номер телефона и сунул листок Давиду в руку.

– Сможешь связаться с нами по этому номеру в любое время суток. И уж лучше бы тебе позвонить, иначе…

Он сопроводил свои слова легким тычком, позволив Давиду самому домыслить угрозу.

Отлетев назад, Давид больно ударился головой о край раковины, чем разбудил инопланетянина, приютившегося в глубине черепной коробки. На карачках он отполз в сторону, и его вырвало на брючину.

Громилы брезгливо поморщились и, похохатывая, направились к выходу.

Давид не сводил с них глаз до тех пор, пока они не скрылись за дверью, стараясь получше их запомнить на тот случай, если когда-нибудь – упаси господь – судьба снова сведет их вместе.

Он с трудом поднялся на ноги, пообещав себе, как только пройдет боль, вновь заняться брюшным прессом – в последнее время ему было как-то не до физических упражнений. Да и несколько уроков самозащиты лишними не будут.

Подойдя к зеркалу, Давид получил подтверждение худших своих опасений. Выглядел он, мягко говоря, не лучшим образом – лицо в крови, одежда измята, – но оставаться в уборной до утра было нельзя; рано или поздно кто-нибудь из гостей непременно изъявит желание вывести из организма избыток спиртного или птифуров.

Давид попытался привести в порядок хотя бы прическу. Окровавленным лицом и темными пятнами на костюме он даже не стал заниматься – бесполезно.

Поднять руку оказалось непосильной задачей – так было больно, поэтому надевать пиджак он не стал и сунул листок с номером телефона в карман брюк.

Пошатываясь, Давид добрел до двери, рассчитывая выйти как можно незаметнее. Если повезет, то, придерживаясь стен и не поднимая головы, ему, возможно, удастся не превратить свое возвращение в высший свет в подобие комедии.

Не успел он перешагнуть порог галереи, как разразился гром аплодисментов. Несколько секунд Давид простоял, разинув рот от удивления, но потом на память вдруг пришло название выставки.

«Преображение человеческого тела под воздействием боли». Как только Давид понял, волна презрения ко всему человечеству поднялась из растревоженного желудка.

Приглашенные решили, что он участвует в художественном хэппенинге в рамках экспозиции. Как будто подобную боль можно сыграть… Воистину, безгранична человеческая глупость.

Краем глаза Давид еще успел заметить бегущих к нему Анну и девушку в футболке от «Диора», затем его снова вырвало, и он потерял сознание.

20

Валентина устало вздохнула и, глядя на любовника, покрутила головой, разминая мышцы затылка и шеи. Было начало пятого. Воспользовавшись ее уходом, Гримберг узурпировал одеяло и на манер маленького ребенка натянул его себе на голову.

Валентина все еще не могла решить, ошиблась она или нет, изменив столь резко правила игры. Она приоткрыла дверь, но не стала открывать ее настежь и уж тем более давать своему бывшему коллеге ключи от своей жизни. Ей не хотелось, чтобы он уцепился за этот миг слабости и попытался установить привычку, которая могла быстро стать правилом.

Гримберг тем не менее справился со своей ролью превосходно. Поняв, что Валентина нуждается в физической разрядке, он дал ей желаемое, не став окружать ее фальшивой нежностью, необходимости в которой она не испытывала.

С другой стороны окна первые лучи рассвета предпринимали робкие попытки пробиться сквозь мрак ночи. Валентина взглянула на часы, висевшие над барной стойкой. До той минуты, когда бы она могла благопристойно выставить Гримберга за дверь, оставался еще целый час.

Привычным жестом включив компьютер, она вставила в USB-порт карту памяти фотоаппарата и, создав на жестком диске новый файл, перенесла в него снимки, сделанные накануне в библиотеке Штерна.

Откинувшись на спинку стула, она принялась ретушировать фотографии при помощи специальной программы по обработке снимков. Не самое интересное занятие, но в этот час ночи Валентина не нуждалась в захватывающей в интеллектуальном плане деятельности, и то, чем она занималась, полностью соответствовало этому императиву.

Открыв один за другим файлы, она добавила контрастности, чтобы старательно выписанный копиистом текст проявился более четко.

Результат эта манипуляция дала смешанный: если большинство греческих слов теперь разобрать было можно, то палимпсест Вазалиса по-прежнему оставался заточенным в глубины пергамента. Впрочем, Валентина проведенной операцией осталась довольна: отныне почти все листки были пригодны для чтения.

Выбрав наугад несколько фрагментов текста, молодая женщина с головой ушла в расшифровку и, несмотря на скудные познания в греческом, уже через несколько минут поняла, что имеет дело с неким молитвословом. Распечатав страницы, она выписала на отдельный листок первую строку каждой молитвы в надежде на то, что выбор и порядок текстов позволят определить, пусть и приблизительно, не только дату написания рукописи, но и географическую зону, в которой она была изготовлена.

Из чистого любопытства Валентина подключилась к Интернету и начала выбивать в поисковиках начальные фразы молитв. Большинство из них не было зарегистрировано ни в одной из систем, но парочку текстов все же удалось идентифицировать. Первым оказался один из экзорсизмов Григория Богослова, вторым – молитва Иоанна Златоуста на случай причащения. Судя по собранной информации, это были тексты, распространенные почти по всему христианскому Востоку с глубокого Средневековья. Толку от них было мало.

Дальнейшие поиски заняли чуть более сорока минут. Вытаскивать Марка из постели было еще рано. Валентина бросила на него завистливый взгляд. Она чувствовала себя совершенно измотанной, но знала, что вновь уже уснуть не сможет, даже если вернется в постель и вытянется рядом с безмятежным любовником.

Следующие двадцать минут она посвятила тестированию различных функций своей программы. Открыв файл, содержавший фотографию внутренней стороны переплета Кодекса – лишь один только этот лист был девственно чистым, – она принялась растягивать изображение во все стороны, изменять полярность и цвет заднего и переднего плана.

Внезапно ее внимание привлекли два небольших темных пятнышка, располагавшихся в верхнем левом углу снимка. Перегруппировав фотографию, Валентина отрегулировала параметры таким образом, что пятна стали почти отчетливыми. Впервые за день она позволила себе улыбнуться.

Подскочив к кровати, она положила руку на плечо Гримберга и тихонько потрясла.

– Гм… – пробормотал тот, но так и не вышел из оцепенения.

Валентина потормошила сильнее.

– Марк, мне нужно задать тебе один вопрос. Просыпайся.

– Ну что еще? – пробурчал Гримберг, едва приоткрыв глаза.

– Ты не знаешь какого-нибудь специалиста по печатям и экслибрисам?

– Черт, Валентина… Ты видела, который час? За окном еще кромешная тьма.

– Знаю. Сожалею, но это важно. Так как?

– Что, как?

– Я спрашиваю, знаешь ли ты кого-нибудь, кто мог бы расшифровать опознавательные знаки?

– Если я назову тебе имя, оставишь меня в покое?

– И даже позволю воспользоваться ванной, когда встанешь.

Закрыв глаза, Гримберг отвернулся к стене и вновь натянул на голову одеяло, из-под которого теперь выбивались лишь несколько прядей волос.

– Элен Вайан… – пробормотал он едва слышно.

Наклонившись, Валентина быстро поцеловала открытую макушку.

– Спасибо. Перед уходом не забудь захлопнуть дверь.

21

Тьерри Моро поморщился, еще издали заметив направлявшегося к посту охраны Жозефа Фарга.

– Вот дерьмо… – пробормотал он и обратился к трем охранникам, которые находились вместе с ним в комнате. – Который из вас опоздал утром?

Один за другим охранники покачали головой.

– Ну же, парни, вы ведь знаете, что мне на это глубоко начхать. Выкладывайте.

И вновь его люди не проронили ни слова.

Начальник охраны вздохнул.

– Черт, вы просто невыносимы… Из-за ваших глупостей мне придется выслушивать стенания этого придурка. Огромное вам спасибо. Вспомню об этом, когда кто-нибудь захочет взять отгул.

Моро предпочел бы незаметно ускользнуть, но Фарг толкнул стеклянную дверь поста охраны прежде, чем он успел скрыться. Секретарь-администратор первого класса застыл на пороге и обвел взглядом четырех присутствующих в помещении мужчин, после чего прошел к стойке, позади которой держался начальник охраны.

Моро не встал ему навстречу, но остался сидеть за пультом управления, откуда мог видеть одновременно с десяток экранов.

– Мсье Фарг… Вы к нам не заходили уже три дня. Чему обязаны такой чести сегодня?

На самом деле Моро заранее знал, что скажет посетитель: что утром он не смог пройти на территорию Сорбонны в семь часов ровно, что это недопустимое прегрешение и что как начальник охраны он обязан следить за тем, чтобы ворота открывались в час, предусмотренный Внутренним регламентом заведения.

Однако Фарг пропустил его вопрос мимо ушей и, не испросив разрешения, прошел за стойку и указал на мониторы.

– Ваши штуковины, вот эти, они только передают или также и записывают?

Захваченный врасплох вопросом, Моро даже забыл выставить его на ту половину, где следовало находиться посторонним.

– Мы записываем все, что передается с камер наблюдения.

– И вы сохраняете кассеты?

– Здесь нет пленок. Все оцифровывается. Данные автоматически стираются каждое воскресенье, ровно в полночь.

– Стираются?

– Новые пишутся вместо старых, – пояснил Моро.

– Сегодня пятница, следовательно, записи за прошлый вторник еще не…

Фарг взмахнул рукой, вспоминая слово, которое Моро произнес несколькими секундами ранее.

– … еще не стирались, – дополнил он.

Он сделал короткую паузу, а затем заявил, словно это само собой разумелось:

– Я бы хотел ознакомиться с одной из них.

– Исключено.

– Почему же?

– Эти сведения конфиденциальны. Право доступа к ним имеют лить несколько штатных сотрудников. Кому попало, мы их не показываем.

Фарг не уступал.

– Мне что, напомнить вам, кто я такой?

Моро едва не ответил, что должность Фарга значится в самом низу университетской иерархии и что в иных обстоятельствах столь мелкую сошку, как он, давно бы выставили за дверь. Будучи человеком великодушным, Моро оставил эти мысли при себе.

– Одна лишь полиция может, с разрешения декана, просмотреть эти записи.

Фарг задумался. Нервным жестом он отбросил назад прядь волос, которая помогала скрывать плешивость. Лучше бы не приходить сюда вовсе, но все прочие варианты были уже исчерпаны. Он отлично понимал, что речь идет об отчаянной и, вероятно, обреченной на неудачу попытке, но не хотел отказываться от поисков, не испробовав все возможности.

В тот момент, когда он сформулировал свое предложение, на его лице отразились видимые страдания.

– А если я пообещаю никогда больше не докучать вам с этими историями о времени открытия?

Моро тотчас же понял, что ему представилась неожиданная возможность провести десять лет, отделявших его от ухода Фарга на пенсию, в тишине и покое.

Он улыбнулся во весь рот.

– Никогда? Неужели?

– Никогда.

– Это все меняет.

Повелительным жестом Моро указал охранникам на дверь.

Как только они вышли, начальник охраны придвинул к пульту управления стул и предложил Фаргу присесть.

– Вторник… День смерти Када, верно?

– Именно.

– Могу я узнать, почему вас заинтриговало его самоубийство?

– Из Центра исследований исчезли несколько книг. Я думаю, их украл Када, и хочу найти.

Моро с сомнением покачал головой.

– Какая именно камера вас интересует?

Фарг указал на здание, из которого выбросился Када.

– Я только что там был и видел одну на лестнице, в самом верху, на площадке пятого этажа.

Моро протянул руку за папкой, что лежала на стойке, и принялся ее листать. Обнаружив план, на котором были указаны все рассеянные по университету камеры, он ткнул пальцем в ту, о которой говорил Када.

– Камера двадцать семь. Что вы надеетесь увидеть?

– Не знаю. Что-нибудь такое, чего не заметили вы.

Моро устремил глаза к небу, но от комментариев воздержался.

– С какого часа включать запись?

– Када умер в начале второго. Начинайте с этого момента.

Моро застучал по клавиатуре компьютера. Закончив манипуляции, он подвел палец под центральный экран.

– Готовы?

– Начинайте.

Моро легко коснулся клавиши. Появилась весьма блеклая картинка. В нижнем левом углу экрана возникли цифровые часы.

С того места, где была установлена камера, открывался прекрасный вид на лестничную площадку и отходивший от нее коридор. Через несколько метров коридор, однако, делал изгиб, за которым абсолютно ничего нельзя было различить.

– Кабинета Када не видно, – заметил Фарг.

– Это единственная камера, которая стоит у нас наверху, – ответил Моро. – Там мало кто бывает. Я даже не знал, что у преподавателей там кабинеты.

– На лестницу только один выход?

Моро кивнул.

– Камера снимает всех, кто поднимается или спускается. Мимо нее не пройти.

По истечении нескольких секунд на экране отобразились размытые очертания некого силуэта. Хотя то был вид со спины, Фарг идентифицировал его моментально.

– Када…

В тот момент, когда профессор исчез за углом коридора, на часах было тринадцать ноль три.

– Продолжать? – спросил Моро.

– Давайте.

На протяжении нескольких минут двое мужчин молча созерцали пустынную лестничную площадку. Когда часы показали тринадцать ноль семь, мимо камеры стремительно пронеслись несколько силуэтов.

Моро едва успел остановить кадр.

– Вот здесь – это я, – сказал он, постучав по экрану пальцем.

Его сопровождали двое охранников в униформе.

– Мы оказались там почти сразу после суицида, – пояснил начальник охраны. – Несколько человек видели полет Када, поэтому мы точно знали, откуда он выпал. Ни на лестнице, ни в коридоре нам не встретилось ни единой живой души, и кабинет был пуст. Если бы с ним кто-то был в момент смерти, мы его увидели бы. В том, что это было самоубийство, не может быть никаких сомнений.

Из груди Фарга вырвался стон разочарования.

– А если вернуться немного назад? До прихода Када.

Моро раздраженно повел плечами. Он не понимал, что заставляет Фарга проявлять такое упрямство. Када покончил с собой – все, точка, дело закрыто. У него не было ни малейшего желания терять время попусту.

Фарг тем не менее, похоже, не был настроен покидать комнату охраны, не просмотрев запись до конца. Скрестив руки на груди, он устремил глаза на экран.

Наконец Моро уступил.

– Раз уж вы так настаиваете…

Он нажал клавишу быстрой перемотки. Сам Моро и его люди гротескно засеменили назад и исчезли из кадра. Спустя несколько секунд, тоже пятясь, промелькнул и растворился на лестнице Альбер Када.

Экран вновь заполнила картинка пустынной площадки. Лишь цифры часов, стремительно следовавшие одна за другой в нижнем левом углу экрана, нарушали гипнотическую монотонность.

– Стоп! – внезапно воскликнул Фарг.

Некий мужчина появился из-за угла коридора и двинулся в направлении лестничной площадки. Лишь оказавшись там, он заметил, что его снимает камера. Выражение удивления отразилось на его лице, и он опустил голову.

Моро вернулся назад и нажал на «паузу» в тот самый миг, когда мужчина поднял глаза на камеру. Лет сорока с небольшим, он был в темно-синем костюме со светлым галстуком. Светлые волосы коротко пострижены и разделены на аккуратный пробор.

– Вы его знаете? – спросил Моро.

– Впервые вижу.

Озадаченный, Моро отрегулировал кадр, запустил печать и указал пальцем на застывшие на экране цифровые часы.

– Посмотрите на время его прохода: без четверти двенадцать. Он покинул этаж за час до самоубийства Када. Чем же тогда объяснить ваш к нему интерес?

– Он держит что-то под мышкой, – проронил Фарг вместо всякого ответа. – Я хотел бы увидеть, что именно. Можете увеличить эту часть картинки?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю