Текст книги "Парадокс Вазалиса"

Автор книги: Рафаэль Кардетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Не имею ни малейшего представления. Он исчез из императорских коллекций во время русской революции и так больше нигде и не всплыл.

Валентина ненадолго задумалась. Ее терзал еще один, последний, вопрос.

– Вы сохранили отношения с родственницей этого Жервекса?

Исследовательница потянулась за сумочкой и, сунув руку внутрь, вытащила небольшую записную книжку в переплете из красной кожи.

– После того как я передала ей свое заключение эксперта, мы больше не контактировали, но в еженедельнике должны были сохраниться ее координаты.

Она быстро пролистала первые страницы книжки.

– Вот они. Я вам их запишу.

Вырвав из еженедельника листок, она переписала на него имя и адрес внучки Шарля Жервекса, после чего протянула кусочек бумаги Валентине, которая сунула его в задний карман джинсов.

– Спасибо за все эти сведения, – сказала Валентина. – Я вам весьма за них признательна.

– Пожалуйста. Вы действительно полагаете, что эта рукопись стоит всех тех усилий, которые вы предпринимаете для ее идентификации?

Валентина бросила последний взгляд на фотографию внутренней стороны обложки Кодекса, после чего сложила снимок вдвое и опустила в боковой кармашек сумочки.

– В любом случае новый владелец Кодекса в это верит. – Она пожала плечами. – И он платит мне за то, чтобы я верила тоже. Это, конечно, не очень умно, но больше в данный момент мне оттолкнуться не от чего. И потом, если бы я была такой разборчивой, то занималась бы чем-нибудь другим, не так ли?

Выйдя за ворота Национальной библиотеки, Валентина вытащила из кармана сотовый. Прослушала голосовую почту, чтобы узнать, что хотел сказать Вермеер, но голландец отключился, как только она сбросила его вызов.

Валентина решила, что перезвонит Хьюго позже; поспорить с ним она всегда успеет. В данный момент ей было чем заняться. Вместо телефона Вермеера она набрала номер внучки Шарля Жервекса.

После трех гудков записанный на пленку голос сообщил, что ее корреспондентка не в состоянии сейчас ей ответить, и предложил повторить попытку позднее. Оставлять сообщение на автоответчике Валентина не стала. Она посмотрела на адрес, который написала Элен Вайан на вырванном из записной книжки листе. Мари Жервекс жила в соседнем, двенадцатом, районе. Валентина знала этот квартал. От Национальной библиотеки до него было не более двадцати минут ходьбы.

Прекрасно осознавая, что ее упорство граничит с манией, она решила отправиться туда немедленно. Надежды на то, что бывшая владелица Кодекса окажется дома, было мало, но Валентина не хотела потом ни о чем сожалеть. В конце концов, Штерн так и не позвонил, чтобы сообщить ей об увольнении, следовательно, до получения уведомления, она все еще работает на Фонд. Даже если осталось лишь несколько часов, она должна сделать все, чтобы приблизиться к правде. Должна, прежде всего, для себя, но также и для тех, чьи пути с рукописью пересекались, и кто верил в ее исключительный характер. Эта вера в человеческий интеллект заслуживала уважения.

Уступая ребяческому порыву, Валентина отключила сотовый, как будто это могло отсрочить ее увольнение, прошла еще несколько метров, затем остановилась и закрыла глаза.

Обратив лицо к небу, она позволила солнечным лучам поласкать щеки и лоб. Эта прогулка к жилищу Мари Жервекс, вероятно, станет последним, что она сделает для «Фонда Штерна». Потом их с манускриптом пути окончательно разойдутся, и она вернется к работе в своей мастерской, не имея другой перспективы, как день за днем впадать во все большую и большую фрустрацию. Лучше об этом не думать.

Она открыла глаза и обозрела величественную панораму, которая открывалась внизу, под эспланадой Библиотеки. Мари Жервекс жила возле Лионского вокзала, рядом с железнодорожными путями. До ее дома, вероятно, находившегося за первым или вторым рядом строений, было всего несколько сотен метров. Достаточно пересечь Сену и пойти по прямой.

Валентина не знала, что ждет ее там, как не знала и того, что именно надеется найти. Одна мысль, тем не менее, засела прочно: на этот раз она не позволит обстоятельствам вершить ее будущее. Даже если это ни к чему и не приведет, она не желает упускать свой шанс. Это лучше, чем ждать и терпеть.

Глубоко вздохнув, она решительно зашагала к реке.

24

– Попался, негодяй… – прошептал Фарг.

Он перевел взгляд с небольшой фотографии, застывшей на экране компьютера, на снимок мужчины, попавшего в объектив камеры наблюдения. Сомнений быть не могло: это был один и тот же человек.

Тот факт, что Жозеф Фарг отказывался – по этическим соображениям – пользоваться компьютером, отнюдь не означал, что он никогда не имел с ним дела. Когда на столе Фарга установили ЭВМ, администрация обязала его пройти курс информатики и вычислительной техники. Фарг, чисто из принципа, поворчал немного, но так как неповиновение начальству в его правила не входило, приказанию подчинился.

До сих пор ему не представлялся случай порадоваться собственной покорности, теперь же Фарг мысленно похвалил себя за проявленное тогда послушание.

На имя Саймона Миллера поисковики Интернета выдали двенадцать страниц ссылок. Уточнив запрос, Фарг быстро обнаружил нужного человека.

Он оказался англичанином, торговцем книгами, проживавшим в Лондоне и специализировавшимся на сделках самого высокого уровня. На главной странице сайта Миллера имелась его фотография. Блондин, голубые глаза, немногим за сорок, внешность пресыщенного аристократа. Все исходные данные совпадали.

Собранные сведения были интересными, но не достаточными для такого педанта, как Жозеф Фарг. Открыв металлический ящичек, на котором черным фломастером была выведена прописная литера «М», он приступил к просмотру карточек.

Память не подвела: на пяти из них значилось имя Миллера.

За последние четыре месяца англичанин побывал в Центре исследований трижды. В первый свой визит он пожелал ознакомиться с «Theatrum» и «Institutiones in Lingua Graecam». Затем заказал Шаррона, а последний свой приезд, случившийся всего двумя неделями ранее, посвятил «Эпиграммам» Баухюйза и первому изданию «Письма о слепых» Дидро, которое Фарг, по счастливой случайности, всего за пару дней до самоубийства Альбера Када одолжил для одной выставки. Останься «Письмо» в Центре, оно, вероятнее всего, тоже исчезло бы с полок хранилища.

Саймон Миллер оказался добросовестным торговцем. Он лично приезжал проверять состояние интересовавших его книг. Одному лишь Богу известно, как ему удалось убедить Када вынести их из Центра исследований. Судя по всему, благодаря деньгам. Обычно к ним все и сводится.

Прежде чем пойти и поделиться своими открытиями с деканом, Фарг решил произвести последнюю проверку. Он хотел иметь полную уверенность в том, что от его внимания не ускользало ничего важного. До прибытия коллег оставалось полчаса, еще через четверть часа начнут приходить студенты. Нужно спешить, не то его будут отвлекать каждые полминуты.

Он потянулся за стопкой карточек Альбера Када. Заявка на «Theatrum» лежала сверху. Он поместил ее на стол, перед собой, и, выбрав наугад с десяток других, разложил их рядом.

На то, чтобы осознать очевидное, ушла добрая минута.

Когда он обнаружил пропажу книг, то остановился на имени, указанном в карточке, но даже не подумал сравнить почерк с тем, которым были заполнены другие. Однако же само начертание букв в них было совершенно различным. Почерк профессора – правильный, прямой, но нервический. У того, кто украл «Theatrum», менее твердый, почти дрожащий, с характерным для левши наклоном букв в обратную сторону.

Что до Альбера Када, то старик писал как стопроцентный правша. Следовательно, профессор никогда не подавал заявки на «Theatrum» – вор выдал себя за него. Указывая на карточке чужое имя, он почти ничем не рисковал. Единственным, на что обращали внимание служащие, чтобы узнать, действительно ли человек имеет право работать с хранящимися в Центре материалами, был статус просителя, тогда как его имя никого не интересовало, поскольку, теоретически, книги не могли покинуть помещение.

Вероятно, тот, кто узурпировал личность Альбера Када, хотел принять дополнительную меру предосторожности на тот случай, если бы не удалось выкрасть карточку. В этом случае, когда пропажа обнаружилась бы, подозрение пало на Када, а не на него.

Чтобы подобный план сработал, требовалось, однако, одно важное условие: вор должен был обладать тем же статусом, что и Альбер Када. То есть быть преподавателем или, по крайней мере, работником университета.

Теперь Фарг знал достаточно для того, чтобы предупредить вышестоящее начальство. Схватив заявку на «Theatrum» и те из карточек, которые были заполнены Миллером, он запер за собой дверь Центра и бросился к лестнице.

Не успела его нога коснуться первой ступеньки, как он почувствовал сильный толчок в спину. Нога подверглась, и он потерял равновесие. Фарг попытался ухватиться за поручень, но падение было столь стремительным, что рука лишь скользнула по перилам, и он кубарем полетел вниз.

Ударившись бедром о ступеньку, Фарг отчетливо ощутил, как сломанная кость разорвала плоть, а затем и пробила кожу. Ни закричать, ни даже почувствовать боль в ноге он не успел и, не сумев затормозить падение, докатился до самого низа. В тот момент, когда он с глухим шумом приземлился на лестничную площадку, адская боль поднялась уже в области затылка.

Фарг не потерял сознания и первым делом попытался проверить, не сломал ли позвоночник. Даже малейший поворот головы причинил невыносимые страдания, но ему удалось пошевелить пальцами и невредимой ногой. Вероятно, получил смещение, может, даже и трещину одного из позвонков, но мозг не поврежден, решил Фарг. Повезло.

Вскоре начнут приходить его коллеги, они помогут. Нужно успокоиться, попытаться не шевелиться, чтобы не вызывать боль в сломанной ноге, и ждать. Кричать, призывая на помощь, бесполезно – Центр находится в отдаленном крыле Сорбонны.

Он услышал, как где-то вверху скрипнула ступенька.

– Всегда нужно быть крайне внимательным, когда спускаешься по лестнице, мсье Фарг. Разве ваша дорогая матушка вас этому не учила?

Ценой неимоверных усилий Жозеф Фарг сумел приподнять голову на несколько сантиметров, но увидел лишь туфли того, кто к нему обратился. Этого было достаточно: он узнал голос.

– Вы… толкнули меня… – прошептал он.

– Конечно же, нет, – возразил голос. – Вы слишком спешили, оступились на лестнице и неудачно упали. По крайней мере, именно так решит начальство.

– Шея… болит… Помогите… прошу… вас…

– Разумеется.

Человек сошел вниз и опустился на колени. Просунув руку под голову Фарга, он ощупал затылок.

– Где больно?… Здесь?

Фарг прикрыл глаза в знак согласия.

Человек отнял руку и собрал рассыпавшиеся вокруг Фарга карточки.

– Какая удача, что мне позвонил Моро, – продолжил он, поднимаясь на ноги. – Ваше поведение его крайне встревожило. Он объяснил мне, чего вы от него хотели. Когда вы выскочили из комнаты охраны и умчались прочь, он решил, что вы тронулись. Следует признать, что с вашей репутацией…

– Но… – пробормотал Фарг.

– Я тотчас же понял, что должен действовать незамедлительно. Стоит вам опознать Миллера, как вы поймете и то, что кражу совершил отнюдь не Када. А так как я не позаботился изменить почерк на карточке, то в конце концов вы выйдете и на меня. Излишняя самоуверенность всегда приводит к тому, что люди начинают совершать ошибки… Я и представить себе не мог, что этот идиот выбросится в окно. Его самоубийство спутало мне все карты… А тут еще вы с вашим глупым упорством.

– Вы…

Фарг перевел дух. Каждое слово отдавалось на его лице гримасой боли.

– Украли… книги… – закончил он.

– Конечно, я украл эти ваши чертовы книжки. Ваши меры безопасности столь нелепы, что я не смог устоять перед искушением. Через несколько дней они улетят в Москву, к одному русскому коллекционеру, а я стану богаче примерно на двадцать миллионов евро.

– А… картонка? Что было… в ней?

– Если я открою вам это, то буду вынужден вас убить.

Он поставил подошву туфли на щеку Фарга, резко надавил, и уже надтреснутый позвонок со зловещим хрустом сломался.

– Ах, я и забыл… Вы же погибли в результате падения. Какой мне интерес делиться с вами своими небольшими секретами?

25

Рядом с домом, в котором проживала Мари Жервекс, проходила железная дорога. Когда-то отведенный для рабочего люда, квартал этот, как и всю столицу, постепенно наводняли представители более зажиточных социальных категорий. Где-то подобный переход шел быстрыми темпами, где-то помедленнее, но претворялся в жизнь повсюду, со всем набором неизбежных последствий, вроде увеличения арендной платы и выселения на периферию наиболее уязвимых слоев населения. Сторонники такой эволюции говорили о неизбежном феномене общественной гомогенизации, противники громко возмущались и требовали срочных мер по замедлению роста цен в Париже и возвращению той неоднородности, в которой еще десять лет назад и заключалась привлекательность города.

Пройти к дому можно было через неопределенного – нечто среднее между синим и хаки – цвета ворота. Из-под облупившейся во многих местах краски проглядывало голое дерево. Легонько толкнув встроенную в ворота калитку, вы попадали во внутренний дворик, где царила полная разруха и запустение: в глубине его стоял ржавый автомобильный кузов, старая мостовая зияла огромными дырами, вокруг переполненных мусорных баков валялись мешки с отбросами. Социальная трансформация квартала сюда еще пока не добралась, но уже в ближайшие месяцы, вне всякого сомнения, этой улочкой должны были заинтересоваться подрядчики, что предвещало резкий взлет стоимости квадратного метра.

Валентина остановилась перед вставленной в рамку дощечкой со списком обитателей дома: как и все вокруг, целостной картины именные ярлычки собой не являли. Некоторые и вовсе были заменены обычными полосками бумаги с написанным от руки именем и закреплены скотчем. Квартира Мари Жервекс находилась на шестом этаже, с лицевой стороны здания.

Не обнаружив даже намека на лифт, Валентина вынуждена была предпринять подъем по затоптанной, грязной лестнице.

На площадке оказалось три квартиры. Рядом с одной из дверей, прямо над звонком, Валентина обнаружила старую медную пластину с фамилией «Жервекс». Она позвонила и замерла в ожидании.

По ту сторону двери скрипнул паркет, на какой-то миг дверной глазок залило светом.

– Что вам нужно? – спросил из-за двери женский голос.

– Мадам Жервекс? Меня зовут Валентина Сави. Я бы хотела переговорить с вами по поводу рукописи, которую вы продали Элиасу Штерну.

– Вы ошибаетесь. Я ничего никому не продавала.

Заслонка глазка тут же закрылась. Вновь послышался скрип, затихавший по мере того, как Мари Жервекс удалялась от двери.

Валентина позвонила вновь и оставила палец на кнопке, вызывая невыносимый шум внутри квартиры. Несколько секунд пытки убедили хозяйку вернуться.

На сей раз она приоткрыла дверь и выглянула в щелку.

– Что, черт возьми, вы творите! Немедленно прекратите это безобразие!

Валентина отняла палец от звонка. Подобного рода методы ей были не свойственны. Ей было немного неловко из-за того, что действовать приходится таким образом, но время поджимало – тут уж не до дипломатии.

Ей стало еще более неловко, когда она увидела хозяйку квартиры, напоминавшую испуганного воробышка. Мари Жервекс, по прикидкам Валентины, не исполнилось еще и пятидесяти, но выглядела она на все шестьдесят пять. Худая, как щепка, в широком платье в цветочек, которое и так, казалось, было скроено для девочки-подростка. Слишком суровая для столь хрупкого создания жизнь отразилась и на ее лице – оно вытянулось, а большие темные круги подчеркивали выступающие скулы. Она никак не походила на искусного манипулятора, способного вывести опознавательные знаки Кодекса, каковым еще минуту назад представляла ее Валентина.

– Мне нужно только поговорить с вами, – настойчиво произнесла реставратор. – Я работаю на Фонд Штерна. И я не отниму у вас много времени.

Не зная как быть, Мари Жервекс смерила ее долгим взглядом. Позади нее Валентина заметила длинный коридор, за ним – заставленную картонными коробками комнату. В углу, укрытый чехлом из прозрачного пластика, высился диван.

Мари Жервекс сама подтвердила догадку Валентины.

– Готовлюсь к переезду. Даже ступить некуда.

– Может быть, побеседуем тогда снаружи… – предложила Валентина. – Я видела какой-то бар на углу улицы.

Пожав плечами, Мари Жервекс сняла с висевшей у двери вешалки шерстяной жилет.

– Почему нет? Мне полезно будет немного проветриться. Я с этими картонками уже неделю мучаюсь.

Она закрыла дверь на ключ и направилась к лестнице. Во время спуска женщины не обменялись ни словом. Мари Жервекс было явно не по себе. Каждые три или четыре ступени она оглядывалась и бросала на Валентину взволнованный взгляд.

– Вы действительно работаете на Штерна? – спросила она, выйдя во дворик.

Валентина кивнула, но не сочла нужным распространяться о ситуации. Чем меньше Мари Жервекс будет известно, тем охотнее она станет отвечать на ее вопросы.

– Я пыталась дозвониться до вас, чтобы сообщить о своем приходе, – сказала она, – но вы не ответили.

– Вчера вечером у нас с мсье Штерном состоялся телефонный разговор, и он предупредил меня, что произошла утечка насчет книги и, возможно, кто-нибудь попытается заставить меня передумать. Он посоветовал мне не отвечать на звонки и не открывать никому дверь.

– Тем не менее вы открыли… – улыбнулась Валентина.

Казалось, Мари Жервекс немного успокоилась. Ее исхудавшее лицо оживилось, в чертах проступила природная твердость.

– Мсье Штерн говорил, что свяжется с вами, – солгала Валентина. – Он всегда беспокоится о людях, с которыми имеет дело.

– Да, он очень предупредителен.

Мари Жервекс первой вышла на улицу, и женщины рука об руку зашагали по тротуару в направлении бара.

– Значит, переезжаете? – спросила Валентина.

Мари Жервекс кивнула своей маленькой головкой птенчика.

– Наконец-то у меня появилась возможность покинуть этот проклятый квартал. Скучать по нему не буду, это уж точно.

– Где собираетесь поселиться?

Мари Жервекс уклонилась от ответа, неопределенно пожав плечами.

– Двадцать лет я ждала этого часа, – продолжала она. – И все благодаря какой-то старой книжке! Можете себе представить?

– Ваш дед обладал тонким нюхом.

– Он знал, что это ценная рукопись. Часто мне повторял это.

– Он говорил, почему так в этом уверен?

– Рассказывал одну старую легенду про какого-то монаха или что-то в этом роде. Я всегда полагала, что он несет ерунду. В конце, когда его отправили в дом престарелых, он в самом деле был уже не в своем уме. Тем не менее я отнесла рукопись на экспертизу. Конечно, это стоило мне денег, но, можно сказать, затраты окупились с лихвой!

– Вы обращались к Элен Вайан, я знаю. Сегодня утром, прямо перед приходом к вам, я с ней разговаривала.

Услышав имя исследовательницы, Мари Жервекс остановилась, как вкопанная, и впилась в Валентину пристальным взглядом.

– Так вы знаете про эти знаки?

– Да, мне известно, что вы попросили их удалить.

Охваченная смятением, Мари Жервекс задрожала с ног до головы и нервно вцепилась в рукав жилета.

– Вы хотите аннулировать сделку, так ведь?

Валентина поспешила ее успокоить.

– Нет, я здесь не для этого. Мсье Штерн желает сохранить рукопись, даже несмотря на то, что вы солгали.

– Зачем же вы тогда пришли?

– Мне известно, что вам поступало предложение и от другого покупателя. Мне нужно знать, кто он.

– Разве мсье Штерн вам не говорил?

Валентина уже хотела сочинить новую ложь, но передумала. Ее переполняло чувство жалости к этой женщине. Казалось, Мари Жервекс может в любой момент разбиться, как выскользнувший из рук и разлетевшийся на десятки осколков стакан.

– Послушайте, – ответила Валентина, – давайте присядем, и я вам все объясню. Вам следует знать кое-что об этой рукописи и о мсье Штерне.

Бар находился напротив, на другой стороне улицы. Женщины ступили на пешеходный переход.

Внезапно, громко взревев, из-за угла выскочил грузовик и на всей скорости понесся на них. Валентина едва успела сделать шаг назад.

Ее спутнице не хватило реакции. От чудовищного удара, который пришелся в область талии, Мари Жервекс взмыла в воздух, отскочила, словно мячик, от ветрового стекла и, перелетев через грузовик, с глухим звуком упала на асфальт.

Валентина сначала даже не поняла, что случилось: перед глазами стояли удаляющийся грузовик цвета черный «металлик» да алая лужица, расплывавшаяся из-под неподвижного тела Мари Жервекс.

Последняя лежала в нескольких метрах от нее, посреди улицы. Взгляд Валентины задержался на странной позе пострадавшей. Худосочная в залитом кровью платьице в цветочек, она напоминала куклу, изуродованную и брошенную избалованным, капризным ребенком.

Отчаянный скрежет шин отвлек Валентину от ее мыслей. Грузовик развернулся прямо посреди перекрестка. За продавленным ветровым стеклом промелькнуло лицо водителя, который переключил передачу и резко ударил по газу. Задние колеса грузовика взвизгнули и, разбрасывая частицы жженой резины, бросили тяжелую машину вперед.

Валентина тотчас же поняла его намерения. Она попыталась убежать, но ничего не вышло: посылаемые мозгом приказы как будто не доходили до мышц. Парализованная страхом, она не могла сдвинуться с места. Ноги словно приклеились к асфальту.

Внезапно позади нее, совсем рядом, раздался скрип тормозов. Обернувшись, Валентина увидела скутер, остановившийся в каком-то полуметре от ее туфель.

– Садитесь! – донесся до нее голос водителя, искаженный козырьком защитного шлема.

Валентина даже не шелохнулась.

– Садитесь же, чтоб вас…

Грубое ругательство вырвало ее из шока. Она вдруг ощутила, что тело освободилось от сжавших его тисков, и, словно во сне, запрыгнула на заднее сиденье мотороллера и прижалась к водителю.

Скутер стремительно сорвался с места, устремившись прямо на грузовик. Валентина закрыла глаза и крепко обхватила незнакомца.

26

Хьюго Вермеер ожидал подобного визита, но не так скоро.

Женщина позвонила в дверь бутика уже спустя минуту после открытия. Вермеер только-только поднял металлическую штору витрины и рассчитывал выпить третий за утро эспрессо, который позволил бы вступить в день с относительным оптимизмом. Когда электронный звонок вывел первые ноты «Арии Холода» Перселла в наводящем ужас исполнении Клауса Номи, голландец находился в хранилище, расположенном в задней части магазина. Хранилище служило временным складом для последних приобретений; там он их тщательно осматривал и определял, нуждаются ли они в реставрации. Обычно там же он держал и кофейник с гостинцами, которые помогали ему разогнать неизбежную утреннюю скуку и скоротать время.

Вермееру не очень хотелось расставаться с чашкой горячего кофе и пакетом миндальных кантучини, которые регулярно присылали из одной восхитительной кондитерской Сиены. Он плохо спал ночью, и в столь ранний час небольшая доза кофеина представляла для него прямо-таки жизненную необходимость.

Тем не менее профессиональная добросовестность вынудила голландца поставить чашку рядом с кофейником и неторопливой походкой направиться к входной двери.

Первый же, брошенный с довольно-таки приличного расстояния, взгляд на посетительницу заставил его пойти еще медленнее. Он поморщился от неудовольствия при виде кожаной куртки с меховым воротником и сумочки «Вюиттон», которую украшал кричащий логотип, придуманный Такаши Мураками. Особа, способная выложить возмутительную сумму денег за сумочку столь сильно переоцененного мастера, вряд ли могла оценить величие кресла, изготовленного из массива акажу Эженом Гайяром, или тонкое изящество трельяжа работы Шарля Плюме. И потом, насколько Вермеер мог судить по лицу, наполовину скрытому большими солнцезащитными очками, посетительница была молода – лет тридцать с небольшим, а то и меньше.

Этот критерий тоже играл не в ее пользу. Как гласит один старый принцип, покупательная способность увеличивается с возрастом.

Вермеер был готов заключить пари: она походит по бутику с добрых четверть часа, попросит выдвинуть ящики всех находящихся в магазине комодов, проведет рукой по ширме, покрытой кожей ската, попытается присесть на стул из «Комнаты улиток» Карло Бугатти, а затем удалится, так ничего и не купив.

Женщина, да еще одна, в десять часов утра покупок не делает. Никогда. В лучшем случае она приходит прицениться, в худшем – просто убить время в ожидании визита к маникюрше. Несмотря на естественную склонность Вермеера к женоненавистничеству, то был многократно подтверждавшийся факт.

Настоящие клиенты, те, которые готовы отдать сорок тысяч евро за шкаф из черешневого дерева работы Бернхарда Панкока, приходили с супругами и в наиболее подходящие для этого вида деятельности часы, то есть в обеденное время или ближе к вечеру, после закрытия биржи. У каждого своя роль: жена томным жестом указывала на ту или иную вещицу, муж без возражений платил, чтобы его оставили в покое хотя бы на пару недель, попутно спрашивая себя, куда бы ему запихнуть эту штуковину. Жена желала – муж платил по счету.

Таково главное, незыблемое во все времена правило профессии антиквара: женщины созданы для того, чтобы быть соблазненными, мужчины – чтобы быть обобранными.

Итак, одинокая клиентка в десять часов утра представляла для Хьюго Вермеера прежде всего потерю времени, а главное – невозможность спокойно насладиться сдобренными эспрессо кантучини. Однако же в тот самый миг, когда голландец открыл дверь магазина, презрительная гримаса сменилась безупречной улыбкой профессионала и он приветствовал посетительницу благовоспитанным кивком.

Вместо ответа та опустила руку в сумочку фирмы «Вюиттон» и вытащила пистолет, который тут же приставила ко лбу антиквара.

Ледяное соприкосновение стального кружка с кожей удовольствия не доставило, но голландец не выказал никакого удивления, даже не моргнул. Ему доводилось видеть и не такое. В руке чеченского убийцы, нанятого одним его русским конкурентом, оружие смотрелось гораздо более угрожающе.

Женщина явно знала, что делала. Во всех ее движениях сквозила уверенность, и теперь, когда дуло упиралось в его лоб, у Вермеера не было ни малейшего шанса выбить оружие.

Она заперла за собой входную дверь.

– В глубь комнаты!

Вермеер, пятясь, отступил. Женщина подтолкнула его к небольшому закутку, расположенному за прилавком, и указала на кресло из полированного бука.

– Сядь… – приказала она тоном, не подразумевавшим никаких возражений.

Вермеер подчинился. Свободной рукой она извлекла из сумочки две пары наручников и пристегнула его запястья к подлокотникам. К несчастью, кресло создавалось для персон менее тучных, нежели голландец, поэтому ему с трудом удалось подобрать удобную позу. Состоящая из четырех изогнутых перекладин спинка врезалась в поясницу. Оторвав от сиденья зад, Вермеер придвинулся к краю кресла и максимально выгнул спину, но даже в таком положении испытывал неприятные ощущения при каждом вдохе.

Кресло принадлежало к мебельной серии, которая пользовалась невероятным успехом среди австрийского среднего класса в годы, предшествующие Первой мировой войне. Экземпляр, попавший в руки Вермеера, являлся при всем этом одним из самых первых прототипов, вышедших из мастерских знаменитой фирмы «Якоб и Йозеф Кон». Он был изготовлен по эскизу Йозефа Хофмана для одного венского кабаре, «Фледермауса» ^[22], именем которого и была названа серия.

Вермеер не знал, что его ожидает, но уже одна мысль о том, что он умрет на историческом кресле – если ему суждено было умереть, – несла утешение. Утешение, конечно, слабое, но он был не в том положении, чтобы капризничать.

И все же Вермеер не слишком верил в перспективу скорой смерти. Женщина не собиралась спускать курок, по крайней мере, сразу. В данный момент он нужен был ей живым. У нее имелись к нему вопросы, иначе она бы уже выстрелила.

Он задержал дыхание и сосредоточился на лице незнакомки, пытаясь понять ее намерения, заглянуть в глаза через солнцезащитные очки, но преодолеть блокировку дымчатых стекол оказалось невозможно. Ему не удалось даже различить цвет ее глаз.

С чеченцами эта проблема отсутствовала: им не нужно было скрывать лицо, так как после их ухода жертва уже никого не могла опознать. В случае провала задания на дне какой-нибудь канавы, с пулей в голове, находили уже их самих. Вермеер лишь чудом ускользнул от одного из них, когда занимался торговлей иконами. Мало кто мог похвастаться тем же. Чтобы не искушать судьбу вновь, голландец предпочел закончить со своей деятельностью в России. Он и предположить не мог, что несколько лет спустя окажется в схожей ситуации.

Распространив в Интернете слух о том, что Штерн откопал где-то «De forma mundi», голландец был готов к тому, что ему придется за это ответить. Цель маневра как раз и заключалась в том, чтобы побудить заинтересованных в Вазалисе людей раскрыться и выйти из тени.

Вермеер знал, что его ждут определенные неприятности, и был к ним готов. По правде сказать, он полагал, что в первую очередь на него обрушится гнев Валентины, но даже представить себе не мог, что ему будет угрожать пистолетом в его же бутике какая-то незнакомка, да еще всего спустя два дня после публикации информации на сайте.

– Могу я узнать, чего вы хотите? – обратился он к молодой женщине раздраженным тоном. – И уберите эту пушку от моей головы! Я прикован к креслу. Что, по-вашему, я могу сделать? Это ведь подлинный «Фледермаус»! Не стану же я выдирать подлокотники, чтобы сбежать!

Последний аргумент, похоже, убедил женщину. Она отвела пистолет от его лба и положила на стол, рядом с кофейником и пакетом кантучини.

– Что вам известно о Вазалисе? – спросила она.

– Только то, что я читал про него в Интернете. Замечательный источник информации. Порой там можно обнаружить действительно интересные вещи, не говоря уж о порно…

Подойдя ближе, женщина резко толкнула кресло ногой.

Вермеер упал навзничь. Голова его с глухим звуком ударилась о пол, и он почувствовал, как где-то на затылке рвется кожа. Одна из перекладин спинки сломалась и вошла на несколько миллиметров в заплывший жиром зад. Из уст голландца вырвался приглушенный стон.

– Повторяю вопрос еще раз, – сказала женщина. – Он же будет и последним. Что вам известно о Вазалисе? Предупреждаю: следующий этап рискует окончательно лишить вас чувства юмора.

Вермеер уже начал сожалеть об убийцах-чеченцах – у тех, по крайней мере, казни проходили аккуратно. Имущество они не трогали.

– Подлинный «Фледермаус!» – простонал он. – Куда его теперь, на свалку?

– Если мне придется взять все вещи, что находятся в вашем бутике, и разбить их одну за другой о вашу голову, я это сделаю. Уж поверьте.