Текст книги "Парадокс Вазалиса"

Автор книги: Рафаэль Кардетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Один из сотрудников Фонда прибыл на место сразу после случившегося. Парень со странным акцентом и именем из бульварного романа.

– Сорель.

– Угу, Сорель, точно. Он видел, как твой верный рыцарь увез тебя на славном двухколесном скакуне. Кстати, кто он, этот твой спаситель?

– Последователь Вазалиса.

Вермеер вздохнул.

– Только этого не хватало… Еще один ярмарочный монстр в твоем зверинце. Я тоже вхожу в их число, конечно же. Неужели, Валентина, так сложно встречаться с нормальными парнями? С такими, знаешь ли, что женятся на тебе, делают тебе детей, водят в кино? Тогда бы те, что дорожат тобой, чувствовали себя гораздо спокойнее. В самом деле, каскады на скутере по Парижу… Для благовоспитанной девушки – это уж слишком.

Валентина даже не пыталась развернуть разговор в другую сторону. В напряженные моменты Вермеер оказывался совершенно неспособным говорить серьезно – вот такая, шутовская, манера общения позволяла ему снять стресс.

– А что, такие мужчины существуют? – спросила она.

– Хорошо поискав, можно где-нибудь откопать и такого. Учитывая твой возраст, то будет подержанная модель, но ты ведь на большее и не рассчитываешь, не так ли?

– Элегантность и изысканность… Вы знаете, как нужно разговаривать с женщинами, мсье Вермеер.

Толстые губы расплылись в довольной улыбке. Он сделал вид, что не понял сарказма Валентины.

– Природное изящество – это то, что кому-то дано, а кому-то нет. Я родился не там, где надо, вот и все. Моей в этом заслуги нету.

Лимузин въехал во двор особняка Штерна и остановился у основания монументальной лестницы.

– Раз уж зашла речь о природном изяществе… – восхищенно промолвил Вермеер. – Весьма недурственная халупа.

– Только не говори, что этот дом тебя так уж впечатляет. В твоем родовом поместье наверняка есть нечто не менее внушительное.

Вермеер задумался. Почесал подбородок, как всегда делал, когда пытался сосредоточиться.

– Моя семья приобрела у Штернов немало шедевров. Судя по размерам этого здания, вероятно, даже очень много и по слишком завышенной цене… А так, да, у нас есть несколько штуковин подобного рода. Я тебе покажу одну или две при случае, если будешь паинькой.

Перед тем как выйти из автомобиля, он поправил велюровый пиджак, потянув за каждый из рукавов. Должно быть, английская ткань, раскроенная на заказ для его исключительной фигуры, именно для такого неортодоксального метода утюжки и производилась – она не разорвалась и даже приняла презентабельный вид. Удовлетворенный, Вермеер довершил начатое, проведя по оставшимся складкам тыльной стороной ладони. Его попытка придать подобие порядка волосам, напротив, закончилась полным провалом. Не став настаивать, голландец начал извлекать свое пышное тело из машины.

Перенося ноги за порог лимузина, Вермеер громко простонал и вынужден был опереться о подпорку крыши. Оказавшись на земле, он приподнял задник пиджака и, поморщившись, взглянул на пятно крови, пропитавшее сорочку в пяти или шести сантиметрах от позвоночника.

– Что с тобой случилось? – обеспокоенно спросила Валентина. – Ты ранен?

– Познакомился с твоей подругой Норой. Дьявольский темперамент у этой девчонки…

Валентина не имела возможности узнать больше о происхождении раны. На крыльце дома, облаченный в темно-серый костюм, оттененный подобранным в тон галстуку голубым платочком, появился Элиас Штерн. Опираясь на трость, он дождался, пока гости поднимутся, и протянул руку Валентине, чтобы та сжала ее обеими ладонями в ставшем уже почти ритуальным между ними жесте.

– Валентина! Я так рад видеть вас целой и невредимой!

– Спасибо.

– Пойдемте. Устроимся в моем кабинете. Вам нужно поскорее отойти ото всех этих эмоций. К работе над рукописью вернетесь завтра.

Валентина посмотрела на старика с изумлением.

– Я полагала, вы меня уволили.

– Неужели я действительно заставил вас так думать? Если так, простите меня, а о том, что случилось, забудьте. Фонд не может себе позволить так просто расставаться со своими сотрудниками, особенно с такими талантливыми, как вы. Я не за тем явился в вашу Богом забытую мастерскую, чтобы выгнать вас при первом же удобном случае. Мне и так стоило больших трудов уговорить к нам присоединиться!

– Ваш ответственный за безопасность, как мне показалось, даже имя мое больше слышать не хочет.

– С этим Сорель примирится. Он обожает выходить из себя по пустякам и принимать раздраженные позы. Это неразрывно связано с его обязанностями. Да и с темпераментом, полагаю. Я же, со своей стороны, на вас нисколечко не сержусь, Валентина.

– У вас от меня одни неприятности… Ведь это по моей вине кто-то проник в ваш дом.

– Здесь виноваты не только вы, но и сам Фонд. Наша охранная система, как оказалось, не соответствовала тому уровню, на каком мы все желаем ее видеть, но мы уже внесли все необходимые изменения. Смею надеяться, больше нам подобные вторжения ничем не угрожают.

Штерн сделал несколько шагов в направлении входа.

– Что касается вашей несдержанности, – добавил он, – то она не должна портить вам существование. Нанимая вас на работу, я уже знал о ваших связях с Вермеером. По правде говоря, я даже рассчитывал на то, что вы расскажете о Кодексе вашему другу, и он не устоит перед искушением распространить информацию на своем Интернет-сайте. Вот только быстрота его реакции, признаюсь, застала меня врасплох.

Черты лица Валентины застыли в изумленной гримасе, Вермеер же никак не отреагировал. Он довольствовался тем, что опустил глаза и принялся разглядывать сорняк, забытый садовником между двумя гранитными плитами.

Молодая женщина заметила его смущение.

– Ты знал об этом?

Голландец кивнул.

– Элиас рассказал мне, пока мы искали тебя.

– Элиас… – задумчиво повторила Валентина. – Вы теперь так близки?

– Нас сблизило беспокойство… – попытался оправдаться Вермеер. – Так как ты не давала о себе знать, заняться нам, в общем-то, было нечем. Сама понимаешь, Элиас и его отец продали моей семье несколько картин…

– Только шедевры, – вмешался Штерн. – Высочайшего качества. Предки Хьюго были людьми со вкусом. Впрочем, он и сам такой. Ваши злоключения позволили нам наконец встретиться. Несмотря на обстоятельства, я этому очень рад. Надеюсь, Хьюго, вы больше не сердитесь на меня за то, что я вынужден был пригласить вас сюда не самым деликатным образом?

– Отвечу так: бутылка «Шеваль Блан» урожая 1975 года, столь любезно открытая вами в мою честь, заметно смягчила мое недовольство. А ваш чек за «Фледермауса» окончательно стер из моей памяти кое-какие неприятные воспоминания.

Благодаря своему воспитанию Вермеер при любых обстоятельствах сохранял хорошую мину, когда находился в светском обществе. В искусстве скрывать злопамятность он достиг таких высот, что любому, кто мало его знал, такой ответ мог показаться искренним. В глубине души, однако, он все еще таил обиду на то, как с ним обошлись, хотя и готов был признать, что в дальнейшем Штерн проявил по отношению к нему неоспоримую щедрость. В данный момент Вермеер был согласен на перемирие, которое позднее обойдется Штерну гораздо дороже, чем бутылка вина, пусть и самого лучшего, в несколько тысяч евро.

Торговец проводил их в свой кабинет. Они с Валентиной заняли те же кресла, в которых сидели несколькими днями ранее, тогда как Вермеер приватизировал стоявший у стены диванчик. В центре небольшого столика, на серебряном подносе, поместились три хрустальных бокала и на две трети наполненный темно-красной жидкостью графин.

Не дожидаясь разрешения хозяина, Вермеер наполнил бокал. Прежде чем отпить, он долго пробовал букет, а затем издал нечто вроде курлыканья.

– Гм… Вот теперь – самое то. Вы были правы, Элиас, нужно было дать ему подышать.

– Я рад, что оно вам нравится. Распоряжусь отослать ящик после вашего ухода.

Штерн только что сделал важный шаг к окончательному миру. Вермеер поблагодарил старика, подняв бокал.

Примерно с минуту все молчали. Вермеер наслаждался вином, тогда как Валентина, устремив взор в пустоту, размышляла над откровениями Штерна. Она не знала, на кого злиться больше: на торговца, который манипулировал ею с того самого момента, как перешагнул порог ее мастерской, или же на саму себя за невероятное легковерие.

Внезапно Штерн нарушил молчание. То была скорее констатация факта, нежели попытка придать разговору новый импульс.

– Не думал, что они посмеют…

Прошло несколько секунд, прежде чем Валентина отреагировала.

– Я хочу знать, во что вы меня втянули, мсье Штерн.

– Элиас… Прошу вас.

– Хорошо. Что происходит, Элиас?

Словно желая показать хозяину дома, что она не позволит себя одурачить, Валентина произнесла имя отчетливо, по слогам. Довольно с нее всех этих уловок. Ей нужны факты, и Штерну придется их предоставить.

– Дело ведь не только в Вазалисе, не так ли? – продолжала она.

– Вы правы, – не стал отпираться Штерн. – И получите объяснения. Но не сразу. Прежде мы должны кое в чем разобраться – все вместе. Вас не затруднит встать и подойти к «Ирисам»?

Валентина повиновалась. Оказавшись у картины, она обернулась. Во взгляде ее преобладала озадаченность, к которой, впрочем, примешивалось и любопытство.

Штерн в совершенстве владел искусством держать внимание аудитории. Старый торговец отнюдь не утратил прежней сноровки. Он и сейчас знал, как возбудить интерес слушателей и обратить их внимание на вещь, которую собирался им показать.

– Поднесите руку к нижнему левому углу, – приказал он. – На раме, рядом с лепным орнаментом, вы обнаружите кнопку.

Валентина осторожно опустила пальцы на раму, словно этот жест мог причинить холсту непоправимые повреждения, и медленно повела их вверх. Почти тотчас же указательный палец наткнулся на некую выпуклость. Она сделала глубокий вдох и нажала на кнопку.

Что-то сухо щелкнуло, и картина отделилась от стены и начала разворачиваться вокруг невидимой оси. Только теперь Валентина заметила, что противоположная часть рамы соединяется со стеной шарнирным держателем.

– Давайте, тяните ее на себя. До конца.

Выполняя указание Штерна, Валентина отвела картину, пока та не заняла перпендикулярное стене положение. За ней, встроенный в переборку, обнаружился небольших размеров сундучок. Чуть выше располагалось кнопочное устройство, в центре которого мерцал зеленый диод.

– Лучше тайника для кофра и не придумаешь, – пояснил Штерн. – Ослепленные моими «Ирисами», люди даже представить себе не могут, что такое сокровище может скрывать другие. Старый трюк фокусника: отвлеките зрителей, показав им нечто необычное, и они забудут обо всем прочем, даже очевидном. Они увидят лишь то, что вы захотите им показать. Вот почему я всегда отказывался продать эту картину. Ни от какой другой подобного эффекта не было бы.

Он указал тростью на кофр.

– Смелее, открывайте. Замок разблокирован. Достаточно нажать на зеленую клавишу на пульте управления.

Валентина так и сделала. Крышка сундучка открылась. Внутренняя его часть, примерно в тридцать сантиметров глубиной, была разделена на четыре равной высоты отделения, между которыми располагались тоненькие стальные пластины. В нижнем находился палисандровый футляр, содержавший, как уже знала Валентина, рукопись Вазалиса. В других, вперемешку, лежали различных размеров документы и записные книжки, а также ларчики, из тех, в каких хранят драгоценности и пачки банкнот.

– Верхний ярус, – уточнил Штерн. – Конверт из крафт-бумаги. Принесите его мне, пожалуйста.

Валентина вернулась к столу с конвертом и протянула его Штерну.

– Благодарю. Как видите, я не скрываю от вас ни один из своих маленьких секретов. Теперь, надеюсь, вы не сомневаетесь в моих чувствах к вам?

Валентина не ответила. Скрестив руки на груди, она попыталась придать лицу непринужденное выражение. В действительности, происходящее ее весьма интриговало, но она никоим образом не желала показать это Штерну.

Последний извлек из конверта лишенную каких-либо опознавательных знаков небольшую картонную коробочку и, положив ее перед молодой женщиной, откинулся в кресле.

– Мне хотелось бы узнать ваше экспертное мнение по поводу этого. Хьюго, если вас не затруднит, снимите крышку, дабы Валентина могла увидеть содержимое.

Несмотря на всю свою любовь к бордо и тот факт, что бокал его был все еще наполовину полон, Вермеер даже не подумал игнорировать просьбу Штерна. Движимый тем же любопытством, что и Валентина, он поставил бокал на поднос, переместился на край дивана, приблизившись тем самым к столу, и театральным жестом приподнял крышку. Внутри, покрытый прозрачный пластиком, находился некий прямоугольник бумаги.

Первой последовала реакция Вермеера.

– Это еще что такое? – воскликнул он раздосадованным голосом.

Повернувшись к Валентине, он раздраженно указал пальцем на содержимое коробки.

– Тебе это что-нибудь говорит?

Его подруга даже не услышала вопроса. Черты лица ее исказились, и она в ужасе уставилась внутрь картонки.

Если не считать печати Лувра, проставленной в углу, на листке не имелось ни надписей, ни каких-либо черточек или же отметин – ничего.

Вытаращив глаза, Вермеер несколько долгих секунд пытался разглядеть хоть что-нибудь на равномерно чистой поверхности. Вывод, к которому пришел голландец, оказался неутешительным даже для него самого, обладавшего умом открытым, пусть и несколько странным: в коробочке лежал абсолютно чистый, немного пожелтевший от времени лист. Обычная бумажка, не представляющая никакой ценности.

Элиас Штерн был королем престидижитаторов ^[25]. Или же первоклассным жуликом. Вермеер с легкостью поставил бы ящик «Шеваль Блан» урожая 1975 года на второе.

34

Дар речи вернулся к Валентине лишь секунд через десять.

– Как вы его достали? – пробормотала она, не сводя глаз с чистого листа.

– У меня еще остались добрые друзья в Министерстве культуры, – пояснил Штерн. – По рекомендации пары-тройки приближенных к министру людей Лувр безвозмездно одолжил мне его на несколько дней. Директор музея откликнулся на мою просьбу весьма охотно. Впрочем, как вы и сами можете видеть, ничего особенного этот листок уже не представляет.

Валентина насупилась: последние слова пожилого торговца явно пришлись ей не по душе.

– Спасибо за напоминание, но я лично, если помните, присутствовала при этой катастрофе.

– Не сердитесь, Валентина. Я показываю этот листок отнюдь не для того, чтобы вас провоцировать.

– Тогда зачем же?

– Чтобы понять.

Вермеер, до сих пор молчавший, счел необходимым вмешаться в разговор.

– Я бы хотел, чтобы меня тоже, если не возражаете, ввели в курс дела. Или же дайте мне еще одну бутылку этого восхитительного «Шеваль Блан», и я удалюсь с ней в уборную.

– Вам совершенно не нужно, мой дорогой Хьюго, идти на подобную жертву, – сказал Штерн. – Вопреки тому, что вы видите, перед вами находится подготовительный набросок лица святого Иоанна Крестителя, сделанный Леонардо да Винчи вскоре после его прибытия в Амбуаз. Не думаю, что сильно ошибусь, если скажу, что мы имеем дело с показательным случаем неудачной реставрации.

Вермеер восхищенно присвистнул.

– Мои поздравления! – бросил он Валентине. – Если ты лажаешься, то уж по полной. Пресса никогда не воспроизводила окончательный результат твоей шедевральной работы. Впечатляет… Тебе следовало бы всерьез заняться промышленной чисткой. Вмиг разбогатеешь.

Валентина открыла было рот, чтобы ответить, но предпочла в свою очередь воспользоваться стоявшим перед ней бокалом. Большой глоток отменного вина принес немедленное успокоение. Поскольку в бокале было слишком мало вина для того, чтобы оно могло подействовать так быстро, сработал защитный механизм, созданный нервной системой.

Какой бы – экзогенной или психологической – ни была причина этого феномена, она позволила Валентине совладать с нахлынувшими эмоциями. Еще полгода назад она бы ударилась в слезы или, что более вероятно, разбила бутылку о голову друга. Конечно, смотреть на рисунок без боли она все еще не могла, но никаких позывов к самоуничтожению уже не испытывала. Если какое чувство и жило еще в ее душе, то, пожалуй, ощущение протеста, и оно, это ощущение, еще не было готово уйти.

Валентина знала, что раны не заживают чудесным образом. В настоящий момент она просто хотела удержать над собой контроль, и это ей, в принципе, удавалось.

Ответный удар она подготовила, пока допивала остаток вина.

– Как только меня не называли в газетах, Хьюго… Твоя ирония – ничто в сравнении с той грязью, которую мне довелось прочитать и услышать. Теряешь сноровку. Ты способен на гораздо худшее.

– Мне стоило стольких трудов убедить тебя не прыгать в Сену, что я не имею ни малейшего желания начинать все с нуля. Нечего сказать, увлекательное зрелище – смотреть, как ты хнычешь день за днем, зарывшись в подушки…

– Ни слова больше, я тебя умоляю.

Валентина произнесла это голосом, лишенным всяческой враждебности, как если бы попросила приглушить громкость телевизора или приготовить чашечку кофе, однако Вермеер понял, что достиг границы, переходить через которую ради их общего блага не следует. В знак доброй воли он вернул крышку коробочки на место и протянул последнюю Штерну.

– Теперь, после того как мы увидели, на что способна мисс Керхер ^[26], если рисунок ей не нравится, может, объясните, какова была цель этой небольшой демонстрации?

Торговец вложил картонку в конверт из крафт-бумаги, который, в свою очередь, опустил в один из ящиков столика.

– Я никак не могу поверить в то, что именно вы, Валентина, несете ответственность за эту катастрофу. Я хочу понять, что же там произошло на самом деле.

Молодая женщина с досадой махнула рукой.

– Зачем? Ничего ведь уже не поправишь, не так ли? Я облажалась, меня выставили – давайте на этом и закончим. К чему раз за разом мусолить одно и то же старье? Нужно перевернуть страницу. Я пытаюсь и могу вас заверить, это не так-то и просто.

– Прежде столь серьезных ошибок вы никогда не допускали. Лувр доверил вам чистку этого рисунка потому, что вы были самым квалифицированным из работавших в музее реставраторов.

– Видимо, ваш «Лувр» во мне ошибся. Я оказалась не такой компетентной, как они думали.

– То была элементарная работа для специалиста вроде вас. Если бы автором этого эскиза не был Леонардо да Винчи, его доверили бы какому-нибудь стажеру. Что-то здесь не сходится.

– Не вижу ничего таинственного. Над рисунком я работала одна. Никакой другой реставратор к нему даже не притрагивался. Я допустила оплошность, вот и все. Не знаю, какую, но другого объяснения быть не может.

– Простите мне столь примитивный вопрос, но вы делали все, как обычно?

– Конечно. Я использовала классический водный раствор, предварительно проведя на периферической части тест на стойкость. Все было нормально. Когда же я обработала оставшуюся часть листа, рисунок исчез за несколько часов, как если бы…

Она сделала паузу.

– Как если бы состав чернил вдруг изменился. Это может показаться немного глупым, то, что я говорю, но именно так оно и было.

– Химического анализа не проводили?

Валентина покачала головой.

– Ничто не предвещало подобной реакции: нанесены чернила были равномерно, на хорошо подготовленную основу, находившуюся к тому же в превосходном состоянии. Леонардо работал с весьма качественными чернилами, и я следовала той же процедуре, которую успешно применяла при работе над листами, взятыми из этой же записной книжки. Я и подумать не могла, что все закончится так плохо.

Штерн задумался, усваивая предоставленную молодой женщиной информацию.

– Мог ли кто-то получить доступ к эскизу в промежутке между тем моментом, когда вы протестировали ваш раствор, и той минутой, когда вы начали наносить его на поверхность рисунка?

– Полагаете, здесь имел место чей-то злой умысел? – спросил Вермеер.

– Мы должны рассмотреть все гипотезы. Будем отбрасывать их одну за другой, пока не найдем объяснение.

– Речь все же идет о Лувре, а не о каком-то провинциальном музее! Бред – да и только!

Резким жестом Валентина заставила его замолчать.

– Успокойся, Хьюго. Элиас прав: нам следует действовать методично. Пусть я и предпочла бы больше никогда не слышать об этом рисунке, другого способа узнать правду не существует. Я и сама хочу узнать, в чем заключалась моя ошибка, иначе никогда не смогу поставить крест на всем этом.

Задетый за живое, Вермеер вновь наполнил бокал, откинулся на спинку дивана и погрузился в угрюмое молчание.

– Хьюго, перестань капризничать… Пожалуйста…

Просьба молодой женщины осталась без ответа – Вермеер даже и бровью не повел.

Валентина знала, что настойчивостью тут ничего не добьешься – только осложнишь ситуацию. Когда Вермеер пребывал в подобном состоянии, внешний мир для него переставал существовать. Разорвись в соседней комнате атомная бомба – он бы все равно не встал с дивана. Пожав плечами, она вновь повернулась к хозяину дома.

– Я тоже рассматривала возможность чьего-то злого умысла, но и сейчас не вижу, в чьих интересах было бы привести рисунок в негодность. Это предположение лишено всякого смысла.

В голосе ее было столько убежденности, что Штерн не стал настаивать. Он решил подойти к проблеме с другой стороны.

– Над какими еще произведениями вы трудились, когда это случилось?

– Я едва закончила реставрацию одной сангвины восемнадцатого века, академического этюда, происходящего из мастерской Франсуа Буше. Ничего особенного.

– Вы что-нибудь меняли перед тем, как приступить к чистке рисунка? Может быть, модифицировали дозировку растворов или же обращались к другому поставщику?

– Да нет, все было, как всегда. Реставрация сангвины в конечном счете оказалась более простой, чем я думала. Я завершила ее на несколько дней раньше первоначально планировавшейся даты и тотчас же занялась рисунком Леонардо. Я абсолютно ничего не меняла – ни в продуктах, ни в манере работы.

– Что стало с тем материалом, которым вы пользовались?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Полагаю, мои коллеги выбросили все в мусорное ведро после моего ухода, дабы отвести сглаз.

– Возможно, не все было выброшено, – заметил Штерн. – Вероятно, что-то они все же сохранили, по крайней мере, до завершения экспертизы. Вам по этому поводу ничего не сообщали?

– Я просила позволить мне ознакомиться с делом, но получила отказ. Лувру рисунок не принадлежал. Его музею одолжил некий частный коллекционер – на время выставки. Взамен Лувр брался обеспечить реставрацию, как это обычно и бывает. После уничтожения рисунка страховая компания полюбовно договорилась с владельцем эскиза, решив все вопросы. Так как судебного преследования не было, экспертное заключение осталось конфиденциальным.

– Думаю, подобное развитие событий устроило всех, – промолвил Штерн. – Владелец рисунка не желал, чтобы размер компенсации стал достоянием публики, а страховая компания не хотела терять столь важного клиента, как Лувр. Что до руководства музея, то их приоритетом было положить конец этому делу, и как можно скорее. Судебный процесс лишь еще больше запятнал бы их репутацию. Вот почему они так легко принесли вас в жертву. Всем было что терять, все-таки на кону стояли значительные деньги.

– Мне не удалось узнать, каков был размер страховки, но, по всей видимости, выплаченная сумма оказалась весьма внушительной.

Штерн кивнул.

– Ходили слухи, что владелец рисунка получил порядка десяти миллионов евро, что представляется мне чрезмерным для простого наброска, пусть и за авторством самого Леонардо да Винчи. Тем не менее все заинтересованные стороны хранили на этот счет полное молчание. Было бы любопытно узнать точный размер компенсации. Мне еще не удалось заполучить страховое досье, но в последние дни я поднажал на кое-кого, так что, смею надеяться, вскоре оно у меня будет.

Штерн на какое-то время задумался, а затем резко сменил тему разговора.

– Если желаете, – промолвил он, – можете остаться ночевать здесь; у нас тут сколько угодно гостевых комнат. Нора предоставит вам сменную одежду.

– Благодарю, но я предпочла бы отправиться к себе.

Ответ Валентины вырвал Вермеера из оцепенения. Дрожащим от раздражения голосом он скорее изрыгнул, нежели произнес:

– Ты не должна возвращаться к себе после того, как тебя едва не укокошили! Это первое место, где убийца Мари Жервекс станет тебя искать.

– Не думаю, что Валентине что-то угрожает в ее квартире, – вмешался Штерн.

– Вам говорить легко – ваш-то дом вон как охраняется! Вы разве не видели, на что этот тип способен? Да он эту бедняжку в половичок превратил!

– Сорель полагает, что его целью была одна лишь мадемуазель Жервекс. Если верить ему, то Валентина ничем не рискует.

– В таком случае, – заметила Валентина, – думаю, мне следует отправиться в полицию и дать показания. Я не очень хорошо разглядела убийцу, но могла бы рассказать, что именно там произошло.

– Фонд сам решает свои проблемы, какими бы они ни были. Я вам уже говорил это. Таково наше правило поведения, и мы будем его придерживаться до конца. Сорель здесь в том числе и для этого. Он сам этим займется.

– Но…

Валентина не договорила. Черты лица сидевшего напротив нее Штерна внезапно стали более резкими, и выражение благодушия сменилось холодной решимостью.

– В подобных делах Сорель компетентен, как никто другой, – сказал старик. – Раз он заверил меня, что в данный момент вам ничто не угрожает, значит, вы можете спокойно возвращаться домой.

Что-то в тоне Штерна отбило у Валентины желание возражать. Ей вдруг расхотелось задавать какие бы то ни было вопросы. Незнакомая прежде суровость, проявившаяся на лице торговца, впечатлила, похоже, даже Вермеера, который мгновенно утратил не только снедавшее его любопытство, но и желание полемизировать. В комнате повисла тяжелая тишина.

Валентина припомнила огонек, блеснувший во взгляде Сореля накануне вечером, в момент их знакомства. Тогда ей показалось, что она прочла в нем ярость. Она ошибалась. Это было совершенно иное.

Сорель отнюдь не был разъярен. Он был безумен, опасно безумен, и именно по этой причине Штерн привлек его к этой работе. Валентина спросила себя, до какой степени старик способен контролировать своего сотрудника.

Сорель защищает ее от тех, кто пытались ее убить, – что ж, тут остается поверить Штерну на слово. Но кто защитит ее от самого Сореля?

35

Давид посмотрел на часы. Начало пятого. В Сорбонне его уже ничто не удерживало. Домой возвращаться не хотелось, но больше идти было некуда. Тем не менее перед уходом он хотел задать Рэймону Агостини один деликатный вопрос.

Давид прочистил горло.

– Гомер действительно говорил такое?

– Простите?

– Эту фразу о чудесах. Гомер и правда ее произнес?

Профессор поморщился, словно пойманный на вранье ребенок, и раздражение на его лице сменилось лукавой усмешкой.

– Я ее выдумал, – признался он. – В тот момент мне казалось, что она будет к месту.

Давид широко улыбнулся.

– С каких это пор преподаватели Сорбонны приводят в качестве примера ложные цитаты?

– С тех самых, как их лучшие друзья начали выбрасываться без каких-либо причин из окон, полагаю. Или же с тех, как патентованные кретины стали возглавлять университеты – выбирайте сами. Думаю, в данных обстоятельствах подобное нарушение деонтологии мне можно простить.

Агостини обвел взглядом сотни книг в потрепанных переплетах, безупречными рядами стоявших на полках внушительной библиотеки, которая занимала почти всю стену.

– Главное не то, произносил ли Гомер эти слова, – продолжал он, – а то, что он мог это сделать. В конце концов, в этом-то и состоит наша профессия: искажать тексты любимых авторов для того, чтобы вложить в их уста то, о чем они никогда и не помышляли, разве нет? Граница, проходящая между анализом и фальсификацией, весьма тонка, и отыскать приемлемую точку равновесия по силам лишь лучшим. Другие же, достигнув этого рубежа, сбиваются с пути.

Давиду показалось, что он понял намек, но полной уверенности не было.

– Вы имеете в виду Альбера Када?

– Вы не сразу понимаете, что движетесь в неверном направлении. В вашей голове не зажигается сигнал тревоги, который предупредил бы: «Осторожно, ты идешь не той дорогой». Проходят месяцы, иногда годы, прежде чем вы осознаете это. В сущности, Альбер достиг сего рубежа в тот самый день, когда отправился на поиски этой химеры. Когда он понял свою ошибку, путь назад ему был уже заказан, и он покончил с собой.

– Вы не верите в существование Вазалиса?

– Я знаю лишь одно, Скотто: Альбер погубил себя сам. Существовал ли Вазалис в действительности, написал ли он «De forma mundi», сохранился ли хоть один экземпляр этого трактата – все это не так уж и важно. С упорством, достойным лучшего применения, Альбер стучался в закрытые двери. Он умер от истощения или, если хотите, от усталости. Невозможно тридцать лет гоняться за химерами без какого-либо ущерба для себя. Когда наступает разочарование – а поверьте мне, оно всегда приходит, – оправиться от него бывает крайне сложно.

Агостини посмотрел на Давида, но тот на этот взгляд никак не отреагировал: убедительными комментарии профессора ему не казались. Он не понимал причин столь резкого выпада против его бывшего научного руководителя, особенно со стороны того, кто всегда называл себя другом Када.

Заметив его замешательство, Агостини легко взмахнул рукой, словно желая стереть сказанное.

– Забудьте эти глупые слова, Скотто… Перед вами старик, чья университетская карьера близится к завершению. Боюсь, с этими двумя смертями рассеются и мои последние иллюзии… Возвращайтесь-ка к себе и хорошенько отдохните.

– А вы чем займетесь?

– Вернусь в кабинет Альбера и постараюсь привести там все в порядок. Полагаю, вскоре декан пожелает освободить помещение, и не успеют Альбера похоронить, как о его присутствии уже ничто не будет напоминать. Вот она, грустная метафора профессии преподавателя: не успеете вы исчезнуть, как от вас остается лишь несколько граммов чернил, въевшихся в пыльную бумагу.

– Vanitas vanitum ^[27]… – торжественным тоном провозгласил Давид.

Жестокая избитость цитаты вызвала у профессора греческой литературы вымученную улыбку.

36

Опустив голову, двухметровый великан уныло разглядывал мыски своих туфель.

– Что значит – «облажался»? – дрожащим от гнева голосом пророкотал мужчина, стоявший у огромного окна, расположенного на пятьдесят пятом этаже башни Монпарнас.

Со спины Максим Зерка выглядел лет на десять моложе. Увидев эти седеющие волосы и стройный, с едва подчеркнутыми бедрами силуэт, вы никогда бы и не подумали, что он разменял уже седьмой десяток. Костюм в мелкую полоску, скроенный так, чтобы скрыть легкий жирок, который не удалось удалить хирургам, лишь усиливал это впечатление.

Втянув голову в плечи, великан попытался съежиться, что, принимая во внимание его размеры, было бы сродни подвигу.