Текст книги "Гримпоу и перстень тамплиера"
Автор книги: Рафаэль Абалос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
Нежданные гости
В слабых лучах почти закатившегося солнца аббатство Бринкдум возникло перед ними красноватой каменной громадой крыш, заваленных снегом. Оно располагалось в северо-западной части комарки Ульпенс, у подножия плодородной долины, окруженной лесами, реками и горами. Построили его более трех веков назад монахи-отшельники, верившие, что нашли в этом необыкновенно красивом месте врата рая; высокая колокольня величественно возвышалась над другими постройками и видна была издалека. Она служила маяком для заплутавших путников и предостережением для демонов.
Уже не первый раз Гримпоу приезжал в аббатство. Настоятелю, монаху средних лет, чьи крошечные, невыразительные глазки казались окаменевшими, нравилось иметь в своем распоряжении всяческие драгоценности и сокровища, несмотря на обет жить в бедности. Он не единожды оставлял себе часть награбленного в обмен на щедрый ужин и вино, на разрешение перезимовать в лесной хижине, охотиться в горах – и в обмен на обещание закрывать глаза на преступления молодых людей.
– Нам бы спрятать наше сокровище до того, как мы придем в аббатство, не стоит пробуждать в настоятеле любопытство, а то вдруг ему вздумается познакомиться с содержимым этой дорожной сумки. Ты ведь знаешь, он любит во все совать свой нос, – сказал Дурлиб, собираясь перейти вброд небольшой ручей.
Гримпоу разглядывал богатую растительность во круг себя, высокие ели, рассыпавшиеся повсюду, и глыбы серых скал, которые ветер лишил тонкого снежного покрова. Неподалеку возвышался на каменном пьедестале маленький крест, указывавший дорогу к аббатству. Гримпоу подумалось, что это место – как раз то, что нужно, чтобы спрятать драгоценности. Он указал рукой.
– У подножия этого креста – надежное укрытие, – сказал он.
Дурлиб не стал возражать. Он открыл мешок и вытащил оба кинжала, украшенные самоцветами, отдал Гримпоу тот, что поменьше, а себе взял большой.
– Спрячь между камзолом и штанами, – посоветовал он.
– Ты все-таки думаешь, что нам может грозить опасность среди монахов аббатства? – спросил Гримпоу в замешательстве.
– После всего, что мне довелось сегодня увидеть, я предпочитаю никому не верить, – ответил Дурлиб с улыбкой.
Сам он тоже спрятал кинжал под камзолом, потом извлек из ножен меч и выкопал ямку за пьедесталом, который поддерживал маленький каменный крест. Перед тем как положить сумку в тайник, он снова ее открыл и вытащил оттуда несколько серебряных монет погибшего рыцаря.
– Мы их выменяем у настоятеля аббатства Бринкдум на двух отличных жеребцов, которых он с таким рвением выращивает в своих конюшнях. Я не очень себе представляю, ни где находится Страсбург, ни за сколько дней туда можно добраться, зато уверен, что удобнее ехать верхом, чем шагать на своих двоих.
Желание Дурлиба, несмотря на все опасения, ехать в Страсбург вместе с Гримпоу, чтобы выяснить, что все-таки означало послание, которое нес погибший в горах рыцарь, усилило беспокойство Гримпоу по поводу аббатства. По пути он не только вспоминал историю своего знакомства с Дурлибом, но и думал о том, что же могло произойти с рыцарем, который бесследно растворился на снегу. Гримпоу хранил камень в маленьком льняном мешочке, который всегда висел у него на шее: хотя тепло от камешка уже не чувствовалось. Гримпоу не переставал ощущать его присутствие. Юноша откуда-то знал, что этот камень – намного больше, чем просто амулет: знание было необъяснимым, оно звало и манило, побуждая узнать, что же за всем этим скрывается на самом деле. А единственным ключом к разгадке служили запечатанное послание и золотая печать мертвого рыцаря, о чем Гримпоу не переставал думать.
Засыпав землей и снегом ямку, в которой спрятали сумочку с маленьким кладом, друзья снова отправились в путь по той же дороге в аббатство, поднимаясь по извилистому склону горы.
– На небе есть тьма и свет, – произнес Гримпоу, повторяя слова, которые содержались в написанном странными знаками послании рыцаря.
– Эти слова звучат как колдовское заклинание, я тебе уже говорил, и лучше не произносить их вслух рядом с церковью, чтобы ни один божественный луч не сразил нас небесным светом и не вверг навеки во мглу ада, – откликнулся Дурлиб, явно наслаждаясь собственным слогом.
– Мне кажется, в них заключен намного более важный смысл, Дурлиб. Думаю, что, возможно, это послание является паролем, ключом, чей истинный смысл известен только тому самому Аидору Бильбикуму из Страсбурга.
– Да, лишь чародеям и чернокнижникам ведомо, как применить волшебные слова, которые они нашептывают во время обрядов и заклинаний; мы говорим об одном и том же. Однажды я видел, как старая ведьма изгоняет бесов из тела женщины, которое беспрестанно вздрагивало и трепыхалось на земле, а она пускала слюну, словно умирающий бешеный зверь, и слова ее, которые она повторяла, не прекращая танцевать вокруг, казалось, вырывались из пасти чудовищного существа, истинной бесовки.
– Ты все толкуешь о суевериях и предубеждениях, о ведьмах и чародеях, а я имею в виду нечто большее. Я бы сказал, эта фраза означает, что на небе царит неведение, что есть тьма и свет, каковые, в свою очередь, не что иное, как знание и мудрость. Суеверия и колдовство, о которых ты говоришь, суть результат неведения. Ни богов, ни демонов не существует, Дурлиб, их придумали люди, чтобы объяснить устройство мира, – заключил Гримпоу, снова удивляясь собственным словам.
– Ты уверен, что это именно ты со мной разговариваешь, а не дух умершего рыцаря? – спросил Дурлиб, одолеваемый страхами и сомнениями.
– Какая разница? – беспомощно возразил Гримпоу, не зная, что ответить.
– Очень большая. Если бы тебя услышал настоятель Бринкдума, он бы подумал, что в тебя вселились злые духи, и приказал бы сжечь тебя на костре перед комаркой Ульпенс, чтобы преподать всем суровый пример наказания еретиков.
– Можешь смеяться, если хочешь, но мне кажется, что погибший рыцарь бежал от костра, – произнес Гримпоу с уверенностью.
– Это еще одна причина считать его магом, колдуном или поклонником сумерек, одним из тех, кого преследует инквизиция, дабы очистить их души языками пламени, – сказал Дурлиб как раз в тот миг, когда они уже подошли к воротам аббатства.
Ночь покрывала долину плотным полотном полумрака. Калитку им открыл здоровенный слуга, сутулый и нелюдимый, вовсе не обрадованный появлением гостей. Монахи звали его Кенсе. Увидев путников, он уставился на них, ничего не говоря, будто лишился дара речи – или будто не люди, а ветер постучал в ворота аббатства невидимым кулаком.
– Неужели ты не позволишь войти двум бедным путникам, у которых нет ни очага, чтобы согреться, ни приюта, чтобы отдохнуть, дружок Кенсе? – сказал Дурлиб заискивающе.
Слуга молча затворил калитку. Гримпоу с Дурлибом услышали удаляющиеся шаги и стук сандалий. Должно быть, Кенсе пошел известить какого-нибудь монаха или самого настоятеля. Прождав какое-то время, Дурлиб снова забарабанил в ворота.
– Да иду же, иду! – послышался писклявый голосок.
Это оказался брат Бразгдо, веселый монах, толстый, как бочонок с вином. Гримпоу всегда заставал его суетящимся на кухне между котелками и очагом, с кусками мяса и пучками зелени в руках. Створка приоткрылась: увидев, что друзья окоченели от холода, монах позволил себе насмешливо улыбнуться и сказал:
– Заходите, пока совсем не околели. Можно узнать, чем мы обязаны таким нежданным гостям?
– Мы решили оставить навсегда нашу хижину в горах, чтобы уже никогда не возвращаться в ледяной ад, – сказал Дурлиб, решительно ступая под сень аббатства.
– Вы должны бояться не ледяного ада, а огненного, в котором вы будете гореть, если только Бог не простит наши грехи, – сказал монах, запирая засов, едва Гримпоу переступил порог.
– Мы пришли в это святое жилище, брат Бразгдо, чтобы питать наш дух в церкви аббатства и сопровождать вас в ваших молитвах, перед тем как отправиться в долгое путешествие в далекие страны, – объяснил Дурлиб с наигранным спокойствием.
– Полагаю, вы не прочь заодно закусить, да и переночевать в доме, защищенном от ветра и холода, – иронично заметил монах.
– Ну хотя бы этой ночью, – согласился Дурлиб, смахивая снег с мехового плаща. – Для ночлега нам достаточно соломенного тюфяка и одеяла в комнате для гостей, а насчет пропитания мы будем рады куску хлеба, сыру и кувшинчику вина из тех, что вы тайно храните в кладовке.
Монах рассмеялся.
– Урожай в этом году совсем плох, – заметил он, направляясь к кухне и маня друзей за собой.
Внутри аббатства было очень темно, только факел на стене позволял разглядеть широкий сводчатый коридор.
– Так вы собираетесь отправиться в долгое путешествие? – уточнил брат Бразгдо, покачивая огромным брюхом, прикрытым монашеской ризой.
– Именно так, завтра же утром уходим, с первыми лучами солнца, – подтвердил Дурлиб.
– Вы уже решили, куда именно?
– Мы будем искать край земли! – мечтательно проговорил Дурлиб.
– Я слышал, что finis mundi далековато отсюда, где-то за глубокими морями запада, где живут только монстры и ужасные демоны, – произнес монах, состроив гримасу.
– А кое-кто говорит, что там находятся незримые врата рая и полным-полно золота и драгоценных камней, а женщины так хороши собой, что такой красоты больше нигде не встретить, еда и питье всегда под рукой, а молодость вечна, – ответил Дурлиб.
Брат Бразгдо, открывая дверь кухни, бросил на него испытующий взгляд.
– Врата рая созданы Богом, чтобы радовать наш взор, – резко сказал он, – а тех мест, о которых говоришь ты, никто никогда не видел, они существуют только в воображении мечтательных и развращенных умов, коим не хватило воли противостоять соблазнам дьявола. Ты случайно не один из них?
– Я простой невежда, который боится власти Божией и предается молитвам каждый день, чтобы попасть в его царство, – заискивающе сказал Дурлиб, пытаясь рассеять сомнения монаха.
– Я смотрю, ты еще больший лицемер, чем негодяй, – заявил брат Бразгдо с усмешкой.
Они вошли в кухню, где в громадном камине еще тлели поленья. Брат Бразгдо предложил им сесть за стол, на длинную сплошную скамью без спинки. В кухне стояла удушливая жара, и друзья поспешно скинули свои меховые плащи. Маленькая дверца в углу вела в трапезную, через нее без конца входили и выходили прислужники с глиняной посудой в руках. Гримпоу понял, что монахи аббатства только что приступили к ужину. Они сидели недвижно в полной тишине, освещенные слабым светом масляных ламп, расставленных по столу, все склонили головы и задумчиво смотрели на еду. Однако до Гримпоу долетел глухой шепот – один из братии читал псалмы.
Брат Бразгдо принес каравай, тарелку горячего супа; несколько свиных отбивных, кусок сыра, свежепосоленного шпика и кувшин вина, о котором просил Дурлиб.
– Если настоятель спросит, что ты пьешь, скажи, что это вода, – продолжал шутить монах, ставя кувшин на стол.
Потом он сел рядом и принялся очищать орехи, потрескивавшие у него между ладонями.
– А настоятель знает, что мы здесь? – спросил Дурлиб, не прекращая жадно поедать суп.
– Когда Кенсе сообщил мне, что вы тут, и я пошел открывать вам, в трапезной уже начался ужин, и я не хотел отвлекать настоятеля, чтобы не нарушать наших правил. Я ему сообщу, как только последний брат закончит ужинать, еще до вечерни в церкви. Но ты же знаешь, что это христианский долг – предлагать пристанище путникам, и никто не будет возражать, чтобы вы остались сегодня в аббатстве.
– Я должен поговорить с ним до того, как он удалится, – объяснил Дурлиб, глотнув вина.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил монах, не скрывая своего любопытства.
– Хочу предложить настоятелю серебряные монеты в обмен на лошадей.
– Теперь-то я вижу, что с деньгами у тебя все в порядке, – сказал брат Бразгдо. – И кого же ты обчистил? – добавил он подозрительно.
– Да на кого я мог напасть в этих безлюдных горах, когда здесь даже грачи не летают? – усмехнулся Дурлиб.
– Возможно, какого-нибудь призрака, – сказал монах тихо, поднося к губам очередной орех.
Зубы у него были желтоватыми.
Дурлиб посмотрел на Гримпоу выпученными глазами, однако постарался не выдать своего удивления.
– Эти несколько монет я долго хранил для подходящего случая.
Гримпоу внимательно наблюдал за разговором, храня молчание подобно Кенсе, прислужнику-верзиле. И тут монах уставился на него своими хитрыми глазками и спросил так, будто объяснения Дурлиба вовсе не слышал:
– А почему ты не хочешь остаться в аббатстве послушником и посвятить свою жизнь служению Богу вместо того, чтобы шататься по миру с таким пройдохой, как Дурлиб?
– Я хочу свой путь в жизни, – скромно ответил Гримпоу.
– Ну, ты не найдешь лучшего пути, чем моление и труд. В наше время поля и леса усеяны ворами, строптивыми монахами и нищими, – сказал Бразгдо, покосившись на Дурлиба, – и нет лучше места, чтобы укрыться от соблазна греха, чем дом Господний. Здесь ты мог бы научиться читать и писать на латыни и греческом, следить за скотом, ухаживать за огородом, разводить цветы и лекарственные травы, лечить больных, переписывать манускрипты, толковать их и переводить. Ты мог бы даже поучиться у повара и занять мое место, когда я отдам Богу душу, что, надеюсь, произойдет не скоро.
Монах благочестиво возвел взор к потолку.
– Мне не нравится тишина, – признался Гримпоу.
Казалось, брату Бразгдо понравился ответ парнишки. Монах рассмеялся.
– Как видишь, повар не слишком-то соблюдает сей строгий обет. Я бы не смог найти общий язык со слугами, если бы вместо слов решал бы все кулаками.
– Да вы тут все с ума посходили, если готовы молчать целыми днями, – буркнул Дурлиб, язык которого от вина уже начал заплетаться.
Брат Бразгдо не рассердился на колкость – Дурлиба он слишком хорошо знал, чтобы обижаться на его слова. Все засмеялись, тихонько, чтобы не нарушать тишину.
Послышался скрип скамеек и шарканье ног по полу: монахи закончили ужинать и покидали трапезную.
– Подождите минутку, я предупрежу настоятеля о вас, – сказал монах.
Едва брат Бразгдо покинул кухню, Дурлиб шепотом спросил у Гримпоу:
– Ты слышал, что он сказал?
Гримпоу закивал головой.
– Он очень уверенно говорил о призраке, имея в виду хозяина серебряных монет, которые я хочу выменять на лошадей! – настаивал Дурлиб.
– Возможно, он всего лишь пытался объяснить самому себе, откуда у тебя появились серебряные монеты, не более того, – заметил Гримпоу.
– А что, если мертвый рыцарь сначала побывал здесь, а уже потом замерз? – допытывался Дурлиб, глядя Гримпоу в глаза и словно норовя прочитать его мысли.
Гримпоу не смог ответить на вопрос, потому что в этот миг через маленькую дверцу, которая связывала кухню с трапезной, снова вошел брат Бразгдо в сопровождении настоятеля Бринкдума.
– Не лучшее время выбрали эти хитрецы, чтобы покинуть свое убежище в горах, – сказал настоятель с улыбкой.
Дурлиб поспешил поцеловать толстое кольцо на пальце настоятеля. Гримпоу последовал его примеру и ощутил на губах холод золота, как если бы он целовал лед. Настоятель Бринкдума имел власть не только в приходе, он правил всей комаркой Ульпенс и частью соседних комарок. Говорили, что когда-то он был неустрашимым рыцарем, в тридцать лет оставил оружие, чтобы стать монахом и прожить остаток своих дней вдали от мира, отшельником. Однако много лет назад брат Бразгдо рассказывал Дурлибу, что истинной причиной религиозного обращения настоятеля стала прекрасная дама, отказавшая ему, подчиняясь запрету отца; он навещал эту даму как исповедник и осыпал ее всевозможными дарами. Гримпоу вдруг вообразил себе эту даму, усыпанную сокровищами из тех, что нашлись в сумке мертвеца…
Любезно поприветствовав гостей, настоятель велел брату Бразгдо разместить их в гостевой комнате, рядом с залом капитула, и напомнил, что сразу после вечерни они должны уединиться в своих спальнях.
Настоятель направился в крытую галерею, а повар, Дурлиб и Гримпоу через боковую дверь вышли на узкую винтовую лестницу, что вела прямиком в комнату для гостей. Они поднялись в полной тишине по лестнице, освещенной лишь масляной лампой, которую брат Бразгдо нес в руке. В комнате было очень темно, однако в дрожащем свете лампы они сумели разглядеть несколько соломенных тюфяков на каменном полу. Это была просторная прямоугольная комната со сводчатыми окнами. Комната располагалась над кухней, в центре имелась огромная труба, по которой выводился наружу дым снизу. Благодаря ей здесь даже суровой зимой было довольно тепло, хотя путники редко наслаждались этим теплом – снег обычно засыпал всю долину, да и немногие отваживались останавливаться в аббатстве.
– Зато вас не будет донимать чужой храп, и никакую заразу от других постояльцев не подцепите, – сказал брат Бразгдо, снимая с ветхого шкафа пару толстых шерстяных одеял.
– Здесь, похоже, давно никто не ночевал? – спросил Дурлиб, принюхиваясь словно ищейка.
– Ну, разве что когда выпал первый снег, в самом начале зимы. С тех пор никто, кроме вас, в эту комнату не заходил.
На лице Дурлиба отчетливо читались его мысли. Если брат Бразгдо не врал, то, очевидно, мертвый рыцарь не гостил в аббатстве перед тем, как двинуться дальше, в горные леса; таким образом, никто не знает ни о его существовании, ни о его загадочном исчезновении.
– Однако, – продолжал монах более тихим голосом, как будто рассуждая о чем-то тайном, – вчера я вышел из аббатства, еще до темноты, чтобы размяться и собрать орехов, и мне показалось, что я увидел в тумане одинокого всадника, державшего путь в горы. Я подумал, что он сбился с пути и из-за тумана не нашел дороги в аббатство. Я даже окликнул его, чтобы привлечь внимание, но он, обернувшись, посмотрел на меня глазами, которые мне показались пустыми, как у мертвеца, и поскакал дальше.
От слов брата Бразгдо и теней, игравших на стенах, у Дурлиба и Гримпоу побежали мурашки по телу, и они словно потеряли дар речи.
– Вам не встречался в горах этот всадник? – спросил монах, прерывая затянувшуюся паузу, и поднял лампу повыше, чтобы лучше разглядеть их лица.
Гримпоу уже собирался помотать головой, но Дурлиб предостерегающе кашлянул.
– Ты говорил об этом с настоятелем, брат Бразгдо?
– Настоятель решил бы, что я напился и что именно винные пары заставили меня увидеть призрачный образ слоняющегося около аббатства рыцаря, – безразлично произнес монах.
– Но ведь так и было? – настаивал Дурлиб.
– Клянусь останками святого Дустана, которые хранятся в монастырской крипте, вчера я не пил ничего, кроме воды.
– В таком случае ты можешь верить своим глазам: мы сами видели утром, как этот загадочный всадник проезжает рядом с нашей хижиной, словно призрак, – сказал Дурлиб. От этих слов Гримпоу побледнел, как тот самый труп, который они нашли утром на снегу.
– Ты уверен? – интересовался монах, как если бы слова Дурлиба могли подтвердить то, в чем он сам сомневался.
– Да пусть мне сожгут обе руки на огне вашей кухне, если я лгу! – выпалил Дурлиб, протягивая ладони монаху в знак искренности.
На мгновение Гримпоу подумал, что его друг вот-вот расскажет брату Бразгдо обо всем, что случилось с ними этим утром в горах: о камне, о запечатанном письме и о сокровище, некогда принадлежавшем рыцарю.
– Все было именно так, – подтвердил Гримпоу, чтобы удостоверить слова Дурлиба, а заодно и остановить рассказ. – Заметив рыцаря, я пошел к нему, но, когда я уже собрался поприветствовать его, оба, он сам и конь, растворились в воздухе, как будто все это было сном.
– Невероятный кошмар, я бы сказал! – заметил брат Бразгдо.
– Мы так перепугались, что немедленно бросили нашу хижину и поспешили найти убежище в монастыре, где ни призракам, ни чертям нет места, – сказал Дурлиб, снова перекрестившись с той же набожностью, с какой говорил о пропавшем рыцаре.
Монах тоже перекрестился и тихонько произнес:
– Я слыхал много языческих легенд о духах и демонах, которые водятся в воде, в лесу, в горах; рассказывают об ужасных великанах, драконах, русалках, добрых феях, ведьмах, магах, карликах и эльфах. Но я никогда не видел привидения столь явного, как этот рыцарь, о котором вы говорите, чье лицо, совсем не похожее на человеческое, мне показалось ликом бесовского призрака, одной из тех адских тварей, что бродят незримо по дорогам в полном одиночестве, искупая после смерти свою грешную жизнь.
Дурлиб посчитал, что ему удалось ввести в заблуждение брата Бразгдо своей историей о мертвом рыцаре, которую он сам считал неоспоримой истиной, и предусмотрительно поинтересовался:
– А ты говорил с кем-нибудь в аббатстве об этом?
– За дурака меня принимаешь? – нарочито оскорбился брат Бразгдо, хмуря брови. – Если бы вести об этих жутких событиях дошли до ушей настоятеля, монахов или людей из комарки Ульпенс, нашу долину посчитали бы проклятой, и ни один монах, странник или просто верующий не отважился бы остаться тут из страха встретиться лицом к лицу с призраком этого неизвестного рыцаря.
– Наверно, призрак пошел своей дорогой и сейчас уже далеко отсюда, за горами, – предположил Гримпоу, чтобы рассеять страхи брата Бразгдо.
– Будем надеяться, все именно так, – сказал монах.
– Ну, чтобы его нечистый дух не вселился в наши души, давайте помолим Бога о спасении нашем, для чего мы, собственно, и пришли в аббатство, – заключил Дурлиб.
Они направились в аббатскую церковь по широкой лестнице в углу гостевой комнаты. Лестница вела в просторный двор. Было холодно, снежинки порхали над двором, окрашивая белым темноту ночи. Они перебежали через двор и юркнули в двери, которые вели к боковому нефу церкви, единственному входу для мирян. Внутри несколько масляных ламп в углах центрального нефа едва освещали огромные колонны, которые поднимались вверх, образуя невероятное сплетение, до самых сводов, темневших подобно ночному небу.
Едва войдя в церковь, Дурлиб подошел к купели со святой водой, что стояла перед дверью, омочил в ней пальцы и перекрестился три раза, чтобы прогнать все зло, которое мог наслать дух мертвеца. Кроме того, он достал из потайного кармана панталон серебряные монеты, чтобы очистить те от колдовства.
Затем Дурлиб опустился на одну из скамеек церкви рядом с Гримпоу, воспользовавшись мгновением, когда брат Бразгдо опустился на колени и закрыл лицо руками для размышлений и раскаяния, и прошептал другу на ухо:
– Сделай то же самое с камнем, который служил мертвецу амулетом.
Гримпоу пропустил мимо ушей слова Дурлиба, засмотревшись на то, как входят монахи, готовясь к службе, о которой пару минут назад известил шум колоколов. Капюшоны закрывали головы, опущенные на грудь. Монахи шли, взявшись за руки, друг за другом. Гримпоу насчитал тридцать монахов разного возраста и наружности, несмотря на то что все были в одинаковых монашеских одеяниях коричневого цвета. Затем один, судя по голосу, совсем еще юнец, запел так сладко и мелодично, что Гримпоу даже задремал.
Когда служба закончилась, Гримпоу почувствовал, как Дурлиб толкает его в бок, чтобы предупредить о приближении настоятеля. Юноша едва разомкнул слипавшиеся веки. Высокая стройная фигура настоятеля, четко вырисовывавшаяся в свете восковых свечей, показалась ему призрачной, как труп умершего на снегу рыцаря.
– Вот так чудо, воришки проявляют набожность, – сказал настоятель, еще больше прищуривая свои крошечные глазки и подойдя к скамье, на которой расположились Гримпоу с Дурлибом.
Они уважительно поднялись, а брат Бразгдо ответил за них:
– Они решили оставить свою горную хижину в поисках жизни, свободной от греха, в каком-нибудь далеком месте, куда хотят отправиться на рассвете с вашего благословения.
– Это правда? – спросил настоятель, глядя в глаза Дурлибу.
– Мы пойдем в Страсбург. Я слышал, там строят новую церковь, и, может быть, до прихода зимы мы найдем там работу каменотесов.
Гримпоу смотрел на Дурлиба, восхищаясь его умением сочинять небылицы на ходу.
– Каменотесы очень недоверчивы и не принимают тех, в ком не уверены, – заметил настоятель.
– Я подумывал о том, что, возможно, вы не откажетесь порекомендовать нас епископу. Я уверен, с вашей помощью нам не составит труда подыскать достойную работу, чтобы Гримпоу начал вести безгрешную жизнь, – льстиво намекнул Дурлиб.
– Самый большой грех этого малого состоит в том, что он столько лет находился рядом с тобой, но Бог добр и наверняка понимает, что он не виноват, – произнес настоятель, внимательно разглядывая друзей.
– Дурлиб был для меня отцом, о котором можно только мечтать, и я никогда его не оставлю, – встал Гримпоу на защиту друга, но вовремя прикусил язык, чтобы не выпалить в лицо настоятелю все, что он думает о нем и о его грехах.
Тут Гримпоу кто-то дернул за рукав. Оказалось, брат Бразгдо хотел его утихомирить.
– Будет лучше, если мы перейдем в мои покои. Там вы сможете подробнее рассказать мне о своих намерениях. Кроме того, полагаю, вы желаете пообщаться с глазу на глаз, – сказал настоятель, не обратив внимания на дерзость юноши.
Монахи вышли из церкви друг за другом, словно строй муравьев, в полной тишине, по ближайшей лестнице, которая вела в спальню – длинную комнату с высоким деревянным потолком, где из мебели были только соломенные тюфяки, лежавшие на полу друг против друга. Никаких одеял, чтобы защищаться от холода, а маленькие оконца спальни оставались открытыми всю ночь, и комнату наполнял ледяной воздух гор.
Брат Бразгдо остался молиться в церкви, а Дурлиб и Гримпоу последовали за настоятелем в глубь аббатства. Выйдя во двор, они убедились, что снегопад прекратился и что на небе, куда Дурлиб и Гримпоу устремили взгляды, появились просветы, через которые между облаками просачивалось сияние звезд.
Они вернулись в главное здание через маленькую дверцу в углу двора, прошли по узкому короткому коридору, тускло освещенному масляной лампой под потолком. Вскоре они попали в одну из галерей, освещенную факелами, и вдруг перед их глазами возник лес арок и колонн ни с чем не сравнимой красоты. Гримпоу остановился, разглядывая одну из колонн. На ней была вырезана человеческая фигура, окруженная хищными зверями, под барельефом – надпись, которую он с легкостью разгадал, несмотря на то, что она была на латыни:
DANILELEM CUM LEONIS
Настоятель, удивленный любознательностью Гримпоу, остановился и спросил:
– Ты знаешь, что означает это изображение?
– Это пророк Даниил, которого за преданность Богу враги бросили в ров со львами, – ответил Гримпоу.
Дурлиб посмотрел на него с тем же удивлением, что и настоятель.
– А проглотили ли львы пророка Даниила? – Настоятель испытующе поглядел на юношу.
– Нет, не проглотили, – сказал Гримпоу. – Ангел, посланный Господом Богом, закрыл львам пасти, и они не причинили Даниилу никакого вреда.
– Кто рассказал тебе эту историю? – удивился настоятель.
Гримпоу понимал, что не может рассказывать о чудодейственной силе камня, который висел у него на шее, и решил сказать, что причиной всему Дурлиб; тем самым он изменит отношение настоятеля к своему другу, вдобавок настоятель станет щедрее, когда придет время менять серебряные монеты на лошадей из его конюшни. Так что юноша, не колеблясь, ответил:
– Когда мы жили в горах, Дурлиб много рассказывал мне о Боге.
Дурлиб залился румянцем, но, как и всякий раз, когда ему приходилось выпутываться из подобных передряг, уверенно прибавил:
– Да я всего-то пересказал мальчонке пару историй, которыми со мной как-то поделился брат Бразгдо на монастырской кухне.
Настоятель недоверчиво взглянул на них.
– Еще меньше меня радует, что в воровской лачуге, где вы коротали зимы, всуе поминалось имя Божье, – сказал он и двинулся дальше.
Они миновали сводчатые аркады галереи, оставив позади капитулярий, и наконец вошли в промерзшую квадратную комнату, стены которой источали запах сырости и жженого воска.
Настоятель зажег свечи в канделябре, стоявшем на столе рядом с Библией, часословом и какими-то свитками, и жестом велел им сесть на стулья, перед которыми стояло кресло с высокой резной спинкой, а сам расположился в этом кресле с величием патриарха.
– Значит, вы намереваетесь покинуть здешние места на рассвете?
– Именно так, – подтвердил Дурлиб. – Я уже давно подумываю о том, что хижина в горах не лучшее место для такого человека, как Гримпоу, и что я не хочу, чтобы он провел свою жизнь, шатаясь от одной деревни к другой, как это делал я сколько себя помню.
– И вы решили пойти в Страсбург в самый разгар зимы?
– Страсбург – богатый, процветающий город. Там мы найдем место, чтобы жить честно, как я уже говорил. Я знаю дорогу, по которой мы перейдем горы совершенно безопасно.
Пока Дурлиб и настоятель беседовали, Гримпоу с любопытством всматривался в заглавия манускриптов, лежащих на столе, и не мог не удивляться тому, что без каких-либо сложностей понимает написанное.
– Ты знаешь, если бы он захотел, то вполне мог бы надеть монашеское платье нашего ордена и остаться здесь послушником. Так поступают многие юноши, как благородного происхождения, так и обычного, с тех самых пор, как был основан наш монастырь, больше трех веков назад.
– Да я и сам ему сто раз советовал, а совсем недавно даже брат Бразгдо говорил ему об этом, но Гримпоу слишком свободолюбив, чтобы подчиняться и приносить себя в жертву строгим правилам вашего ордена.
– Бог захотел разделить людей на знать, священников и рабов, – сказал настоятель, смотря на Гримпоу. – Первые служат оружию, последние – первым, только у священников есть высшая привилегия служить Богу. Ты всего лишь раб, а свобода, о которой говорит Дурлиб, не более чем иллюзия.
– Может, так и есть, но Гримпоу отказывается покидать меня, и я тоже не хочу лишать себя его компании, – откровенно признался Дурлиб.
– А ты ничего не хочешь сказать? – спросил настоятель у Гримпоу.
– Думаю, из меня не выйдет хорошего монаха, – незамысловато ответил юноша.
– Ну что ж, поступай, как тебе хочется. Вижу, ты такой же упрямец, как и твой учитель. А теперь расскажите-ка мне, о чем вы хотели поговорить наедине, – сказал настоятель, развалившись в кресле и сплетая пальцы на коленях.
Дурлиб откашлялся.
– Нам нужны два лучших жеребца из вашей конюшни.
– Ты прекрасно знаешь, что лошади из церковных конюшен не продаются, – сказал настоятель, не выказав и толики удивления.
Дурлиб правой рукой быстро вытащил из потайного кармана монеты мертвеца, как будто показывая некий трюк, и выложил их на столе. Испуганный настоятель приподнялся в кресле и выпучил глаза, когда серебро засверкало в бледном свете свечей.
– Где ты их взял?
– Украл уже давно у одного венецианского торговца шелком в окрестностях города Молвилер, – без запинки ответил Дурлиб.
Настоятель взял одну монету в руки, поднес к лицу и начал тщательно рассматривать.
