Текст книги ""Белые линии""
Автор книги: Р. Шулиг
Соавторы: Иржи Прохазка
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)
– Прошу вас... оставьте меня... Все... – Стон ее превратился в истерические рыдания: – Оставьте меня, ради бога!..
Профессор Голы с победоносным видом усмехнулся. Земан, вне себя от раздражения, бросил Стейскалу: «Пошли!» – и выскочил из палаты.
Подвал поэтического кафе казался в эти дневные часы, когда не было ни магического освещения прожекторов на сцене, ни интимного розового света настольных ламп, каким-то сырым и неуютным. Сразу стало заметно, что стены почернели, краска местами облупилась, а обивка на многих стульях, красиво выглядевших по вечерам, поблекла.
Одним словом, когда Земан и Стейскал вошли в кафе, здесь царила отнюдь не поэтическая атмосфера.
Роберту Сганелу, однако, такая обстановка нравилась, ибо она напоминала ему предвоенную пору, когда он считался королем многих киностудий. Сганел тогда относился к числу кинозвезд, игравших роли любовников в пустых комедийных фильмах из светской жизни, которые были до такой степени бессодержательны и глупы, что их нельзя было назвать искусством. Тем не менее фанатикам кино Сганел нравился и благодаря этому был весьма популярной личностью. Однако популярность сыграла с ним злую штуку. Немецкие господа из пражской киностудии «Баррандов» привлекли его к участию в нескольких нацистских фильмах. Нет, это нельзя было считать коллаборационизмом. Он был слишком пассивным человеком, занятым самолюбованием, неспособным принять участие в делах, связанных с политикой. Но этого оказалось достаточно, чтобы после войны он уже никогда не появился на экране и, к его сожалению, быстро был забыт. В конце концов Сганел был доволен тем, что не закончил, как многие его коллеги, в пивной «У Сойки», рассказывая там за рюмку дешевого рома или водки о своей былой славе. Ему удалось удержаться на поверхности. Несмотря на годы, он оставался стройным мужчиной и в лиловом смокинге чувствовал себя, как в своих старых фильмах, «львом салона». А в этом винном ресторане, артистический профиль которого им настойчиво выдерживался, он по-прежнему играл определенную роль на современном культурном фронте: он был известен и оттого счастлив.
Сейчас Сганел сидел у одного из столиков перед сценой, держа листы с текстом, и при свете лампы руководил репетицией:
– Стоп! Не спите там, панове!
На сцене по его команде, взвизгнув, замолчали инструменты музыкантов маленькой джазовой группы. Остановились три уставшие, скучающие танцовщицы в тренировочных костюмах.
– Музыка должна зазвучать раньше. Выходите сразу же с последним словом пана Водваржки. Дамы тоже! Итак, снова!..
Артист Водваржка, язвительный и раздраженный, произнес:
– Работай, дружище, работай. У меня еще радио. – Заметив в полутьме зала Земана и Стейскала, он недовольно высказался: – Ну привет, этого нам только и не хватало! Так мы не закончим и до вечера... Я собираюсь, Берт, и уезжаю.
Сганел прикрикнул на него:
– Подожди!.. Секунду пауза, молодежь! – Он обернулся к Земану: – Что вам угодно, пан майор?
– Надо поговорить, пан Сганел.
Сганел занервничал. По правде говоря, он относился к полиции с уважением, и определенная таинственность двух мужчин в штатском вызвала у него невольный страх. Но сейчас он понимал, что необходимо держать себя в руках, иначе он моментально утратит весь свой авторитет у этой горстки комедиантов. Поэтому он вежливо, спокойно предложил:
– Вам придется чуть-чуть подождать. Я должен еще раз прорепетировать выход. Это действительно займет всего минутку. Присаживайтесь, пожалуйста. – Сганел взял два стула и поставил их перед Земаном и Стейскалом, затем возвратился на свое режиссерское место, и, чтобы как-то смягчить ситуацию, извиняющимся тоном объяснил: – Мы вынуждены отрепетировать новые номера, поскольку Евы Моулисовой теперь нет среди нас... Сами понимаете, ресторан должен работать, я не могу закрыть заведение... Поэтому мы срочно переделываем все представление... Если это нам удастся, опять будем иметь успех... – Он хлопнул в ладоши и повернулся к сцене: – Итак, поехали, дети мои! Последний раз! Внимание!
Актер Водваржка, бросив иронический, многозначительный взгляд на пришедших, съязвил:
– Не бойся. Теперь-то наверняка все будет как надо.
Водваржка никогда не любил полицейских. Он происходил из старой цирковой семьи. Говорят, что его дед и дядя были известными канатоходцами, и от них он унаследовал беспокойную жажду к свободе и неприязнь к любой власти, которая бы ее ограничивала. Характер у него был необузданный, неуправляемый, вспыльчивый, так что положиться на этого человека было невозможно. Режиссеры с ним работали неохотно, тем не менее это был «его величество артист», который воплощал в себе какую-то особенную поэзию и пафос. Несмотря на свою молодость, Водваржка мог сделать в любой роли нечто необычное, что волновало зрительный зал, придавало особую окраску всему представлению, привлекало публику.
Вот и сейчас он кивнул музыкантам, те подняли инструменты и заиграли. Поплыли в танце девушки. А Водваржка с вдохновением стал декламировать:
Ответьте горю моему,
Моей тоске, моей тревоге.
Взгляните: я не на дому,
Не в кабаке, не на дороге
И не в гостях, я здесь – в остроге.
Ответьте, баловни побед,
Танцор, искусник и поэт,
Ловкач лихой, фигляр хваленый,
Нарядных дам блестящий цвет,
Оставите ль вы здесь Вийона?[22]22
Цит. по: Вийон Ф. Лирика, с. 144.
[Закрыть]
Артист обращался к четверым музыкантам оркестра, которые сопровождали его выступление, ходил вокруг них, язвил и со страстью атаковал их стихами Вийона:
Не спрашивайте почему,
К нему не будьте слишком строги,
Сума кому, тюрьма кому,
Кому роскошные чертоги.
Он здесь валяется, убогий,
Постится, будто дал обет,
Не бок бараний на обед,
Одна вода да хлеб соленый,
И сена на подстилку нет.
Оставите ль вы здесь Вийона?[23]23
Цит. по: Вийон Ф. Лирика, с. 144.
[Закрыть]
Когда Водваржка кивнул в сторону Земана и Стейскала, стало ясно, кого он имеет в виду. Земан побледнел, поняв, что артист провоцирует их. Тут Водваржка вспрыгнул на сцену и продекламировал заключительные строки баллады:
Скорей с прошеньем к... п р е з и д е н т у!
Он умоляет о подмоге,
Вы не подвластны никому,
Вы господа себе и боги.
Теперь уже Сганел, напуганный развязностью артиста, не выдержал:
– Стоп! Оставь свои шуточки, Гонза. – Однако, боясь разозлить его, добавил: – А в целом все отлично. Повторите куплет.
Водваржка с насмешливой улыбкой поправился:
Он махнул рукой на Земана и Стейскала, как бы зовя их к себе на сцену:
Воцарилась тишина. Земан потихоньку встал и спросил:
– Так вы это хотите показывать вечером?
Водваржка ухмыльнулся:
– А вы, видимо, хотите нам это запретить? Вам уже мешает и Вийон? Средневековый поэт?
Земан ответил спокойно и строго, но с трудом сдерживай гнев:
– Не мешало бы запретить, чтобы вы не использовали средневекового поэта в целях провокации. Но это в наши обязанности не входит. Пойдемте, пан Сганел.
Когда они зашли за занавес, отделявший бар от зала и сцены, Земан взорвался:
– Вы с ума сошли, пан Сганел? Вы что, хотите, чтобы мы закрыли ваш ресторан?
Из зала доносились голоса и смех участников репетиции. Они, конечно, были довольны – выходка Водваржки развлекла их.
Сганел отвел взгляд и, уклоняясь от ответа на вопрос Земана, с корректной учтивостью спросил:
– Что вам угодно, панове? Будете что-нибудь пить?
Земан, не обратив внимания на его предложение, продолжал:
– Кого вы защищаете? Ради кого позволяете выступать со сцены с нападками? Ради этого мошенника и проходимца, как вы сами изволили говорить?
Сганел, будто не слыша, зашел за стойку бара и с профессиональной официантской подобострастностью предложил:
– Виски? Коньяк? Джин? Или, может быть, кофе? Кока-колу? Тоник?
Земан зло, с иронией в голосе, спросил:
– Или вы тоже хотите отказаться от своих показаний?
Только теперь Сганел наконец среагировал:
– Нет-нет! Я никогда не откажусь от своих слов: я не видел, кто стрелял.
Вмешался Стейскал. Он засыпал Сганела вопросами:
– Тогда почему вы побежали за Павлом Данешем? Зачем вы его преследовали? За что вы его избили?
Сганел налил себе рюмку коньяка и залпом выпил.
– Потому что он мне в нетрезвом состоянии устроил скандал. Потому что он мне своим хамством сорвал представление.
Земан немедленно, не давая Сганелу опомниться, задал следующий вопрос:
– Только поэтому? А кто тогда, по-вашему, стрелял?
– Этого я, простите, не знаю!
– А куда исчезло орудие преступления? Вы же здесь должны досконально все знать. Вам известны все укрытия, углы и закоулки. Вы знаете людей, персонал, публику. Кто из них мог взять оружие? Кто мог унести его или спрятать?
– В этом я вам, к сожалению, ничем не могу быть полезен... Не желаете ли в самом деле что-нибудь заказать?
– Скорее всего, не хотите! – воскликнул Земан. – Но запомните, пан Сганел, вы играете с огнем!
И вдруг Сганел чистосердечно признался:
– Понимаете, панове, я обо всем этом много думал... И понял одно – если вы закроете этот винный погребок, они мне помогут... Но если они меня исключат... за сотрудничество с вами... из культурного фронта, я пропал. Это простой меркантильный расчет. А я уже слишком стар для того, чтобы позволить себе начинать все сначала в другом месте.
Земан все понял и больше уже не напирал на него, а только сказал:
– Так вот, значит, как! Вы боитесь! Хорошо, мы справимся и без вас. Хотя бы ради того, чтобы и до вас дошло, у кого в этом государстве право, закон и сила.
Сганел, заметно нервничая, налил себе еще одну рюмку коньяка, выпил и подавленным голосом промямлил:
– Мне очень жаль, пан майор. Вы мне, вообще говоря, симпатичны. Но знаете, мне кажется, что вы немного... донкихот!
6
Стоял опять тоскливый, пропитанный дождем, туманный ноябрьский вечер, когда надпоручик Стейскал позвонил в дверь квартиры Земана в одном из пражских жилых районов. Ему открыла Лидушка. Стейскал невольно отметил, что она становится очень привлекательной. Он по-прежнему считал ее несчастным осиротевшим ребенком – голенастым, худым, с большими, нежными, вечно удивленными глазами. Переживая вместе с Земаном по поводу ее учебы в школе, ее детских болезней, он радовался вместе с ними новым игрушкам и грустил о пропавшем плюшевом медвежонке. И вдруг Лидушка превратилась в прелестную девушку. В глазах у нее появилось нечто шаловливо-кокетливое, отчего даже такой видавший виды мужчина, как Стейскал, начал таять... Он не удержался, чтобы не поприветствовать ее озорной шуткой:
– Привет, кошечка!
Она шутку приняла, не обиделась и ответила ему так же весело:
– Привет, дядя. Проходи, я сейчас сварю кофе.
Стейскал по-домашнему переобулся, и ему стало немножко грустно оттого, что Лидушка назвала его дядей. «Старею, черт побери, – подумал он. – Молодость уже позади, а до пенсии еще далеко. Думаю, что я все еще молодой, что передо мной не устоит ни одна девушка, а вот для нее я уже дядя»,
– А где мама? – поинтересовался он.
– Она на собрании.
– А папа?
– Он дома.
– Что делает?
– Читает Вийона. Пришлось сегодня принести из библиотеки.
– Что? Вот это да! – произнес Мирек, вытаращив от удивления глаза. – Ну а как дела между вами? Все в порядке?
Лидушка закрутила головой, обидчиво поджала губы:
– Еще не совсем. Почти не разговаривает со мной. Еще не простил мне вечер в «Конирне». На две недели мне запрещены прогулки.
Стейскал засмеялся:
– Но по тебе не скажешь, что ты слишком опечалена этим. Чем занимаешься в домашней кутузке?
– Учу математику. С Петром.
– Что? Он тебе разрешил? Тогда это вполне комфортабельная тюрьма, я бы тоже был не против.
Однако Лидушка не была в восторге и пожаловалась:
– Только вот папа сидит весь вечер с нами.
В двери, ведущей в прихожую, появился Земан в халате и с книжкой в руке:
– Ты что здесь мне портишь девчонку, Мирек? – И строго приказал Лидушке: – Лида, марш! Приготовить кофе и потом дорешать пример. А то что-то у вас затянулась беседа... Проходи, – сказал он Стейскалу.
Они вошли в комнату, где в уголке возле Лидиного детского столика склонился над раскрытыми тетрадями ее одноклассник Петр.
Стейскал на ходу взял у Земана книжку и, полистав ее, весело спросил:
– С каких это пор ты увлекаешься поэзией?
– С тех пор как держу под следствием поэта, – ответил ему Земан и сразу же приступил к делу: – Зачем пришел, Мирек? Что-нибудь случилось?
– К сожалению, нет.
– Это, наверное, хорошо?
– Скорее плохо!
– Почему?
Стейскал покосился на Лидушку и Петра, которые склонились над тетрадями.
– Может, пойдем куда-нибудь? Чтобы не мешать... – сказал он.
Лидушка с благодарностью взглянула на Стейскала. Однако Земан решительно отверг его предложение:
– Нет-нет! Ты думаешь, что у меня дома для учебы должна быть какая-то особая обстановка? Нет уж, лучше, когда они под присмотром.
Стейскал пожал плечами, извиняющимся взглядом посмотрел на Лиду, как бы говоря: где там, его просто так не возьмешь, твердолобый, как осел, ревнивый и неприветливый, как всякий папа.
– Хорошо, как хочешь, Гонза... Так вот, я попросил согласия прокурора, как ты хотел, на домашний обыск у Моулисовой. Мы осмотрели все вещи Данеша, сантиметр за сантиметром.
– Ну и?..
– Ничего. Пара грязных свитеров, белье, два костюма, несколько ручек, чистая бумага, никаких заметок, адресов, никакой документации, записных книжек, ничего. Только это. – Он подал Земану небольшую связку бумаг.
– Что это?
– Рукопись книжки его стихов, подготовленных к изданию. И это все.
Земан полистал рукопись:
– Ты читал?
Стейскал вздохнул:
– Да, читал, но ничего там не понял. Если там что-то зашифровано, я этого не одолею. Я в поэзии не очень силен.
Земан посмотрел на титульный лист и прочел:
– «Павел Данеш. Поэтический июль». Гм, так это все же поэт... – Он снова открыл рукопись и наугад прочитал вслух одно из стихотворений.
Петр и Лидушка удивленно подняли головы и стали прислушиваться.
Он дочитал и поддакнул Стейскалу:
– Ты прав, это какая-то бессмыслица. Вийон лучше!
Он положил рукопись на стол. Петр встал и потихоньку подошел к ним.
Стейскал несмело произнес:
– А я пришел, Гонза, сказать тебе, что мы на мели.
– Как это?
– У нас нет против Данеша ни единой улики. Нам придется его отпустить.
Земан воскликнул:
– Что? Ты хочешь сдаться?
– Нет, не это. Но мы не имеем права держать его дальше под арестом. Мы обязаны его держать под следствием на свободе!
Земан раздраженно сказал:
– Ты с ума сошел! Я его не выпущу.
И в это время Петр тихо попросил:
– Можно посмотреть, товарищ майор? – Он показал на рукопись Данеша.
Земан кивнул и больше уже не обращал внимания на Петра. Он был слишком занят разговором со Стейскалом. А Стейскал с некоторым колебанием и смущением рассказывал:
– Я прошелся сегодня по Праге, Гонза. Послушал, что говорят люди.
– Ну и что?
– Большинство представителей культурного фронта против нас. Все на стороне Данеша.
– Не все, надеюсь. Я знаю многих честных работников искусства, которые идут с нами и никогда не свернут с этого пути. А ты хочешь его отпустить, потому что этого требует какая-то горстка крикунов? У тебя что, сдали нервы? С каких это пор работники культурного фронта решают наши проблемы?
Однако Стейскал упрямо продолжал:
– Потом я зашел к ребятам в КНБ и почитал информацию. Все стало ясно.
– Тем лучше!
– Сганел прав: мы немного донкихоты, Гонза. Мы ввязываемся в то, что называется большой игрой и что нас не касается.
Земан был вне себя от негодования.
– Ради этого ты и пришел ко мне?
– Да. Я решил, что лучше прийти и сказать тебе об этом дома, чем на работе. Понимаешь, Гонза, до сих пор мы с тобой были прежде всего криминалистами. В этой профессии мы разбираемся, чувствуем себя как дома. А то дело, в которое нас впутывают, скорее относится к области разведслужбы.
Земан его резко прервал:
– Если ты боишься, можешь уйти в сторону. Я найду себе другого помощника.
Однако Стейскал озабоченно произнес:
– Я боюсь прежде всего за тебя, Гонза!..
В это время в спор опять вмешался Петр:
– Товарищ майор, разрешите вам кое-что сказать?
Увлеченный спором со Стейскалом, Земан раздраженно проворчал:
– Давай быстро, у нас нет времени.
– Я не знаю, имеют ли смысл эти стихи или нет... Но я знаю наверняка: ни одно из них не написано Павлом Данешем!
Столь неожиданное заявление заинтересовало Земана.
– Подожди! Как так?
– Например, тот стих, который вы недавно прочли, – признался, по-мальчишески смущаясь, Петр, – написал я. И некоторые другие – тоже.
– Ты можешь это как-нибудь доказать?
– Могу. Это стихотворение я собственноручно написал... для вашей Лидушки. У нее есть оригинал.
– Отлично! – воскликнул Земан и вдруг осекся: – Подожди-ка! Покажи... – Он забрал у Петра рукопись и снова бегло перелистал стихи и прочел:
...Я только твой, в моей фантазии,
Где «да» скажу я, ты скажешь «может быть».
Прочитав это, Земан с возмущением проговорил:
– Паршивец!.. Ну, Лида, ты у меня получишь! И это твои стихи?
В постели ты как в клети золотой,
В ней только птицам петь бы и порхать,
И добродетели твои – дело пустое,
Ну почему я должен трепет рук скрывать?
И Петр храбро подтвердил:
– Тоже мои. И именно поэтому я вам хочу отдать вот это... – Он сунул руку в карман и подал майору гильзу.
Земан сразу же утратил всякий интерес к стихам и жадно схватил маленький закопченный медный предмет.
– Где ты взял?
– В ресторане. В тот вечер. После выстрела гильза эта упала возле нашего стола. Нагнулись мы за ней вдвоем – я и еще один пан в клетчатом пиджаке. Я оказался проворней... Не сердитесь на меня, товарищ майор. Я хотел оставить себе на намять... и на счастье... Но теперь, думаю...
Земан и не собирался сердиться. С радостным видом он повернулся к удивленному Стейскалу:
– Видишь! А ты хотел бросить это дело? В такой момент! – Он снова повернулся к Петру, схватил его за плечи и начал трясти: – Ты просто молодчина, парень, умник! Но постой! Ты говоришь – клетчатый пиджак? А ты не ошибся? Если мне не изменяет память, клетчатый пиджак в этом деле всплывает уже в третий раз. Второй раз это было у Калины на диапозитивах. А впервые... – Он ударил себя кулаком по лбу: – Когда же я видел его по этому делу впервые?
Криминалистика – довольно точная наука, но и в ней без известной доли обычного паршивого счастья не обойтись. И такое счастье Земану привалило. Когда он вошел в тот же вечер в оживленный ресторанчик на Жижкове, он обнаружил, что клетчатые пиджаки – типичная одежда мужчин, столпившихся возле стола любителей пива и игроков в карты. Наверное, жижковский универмаг продал большую партию этой модели, и теперь вся жижковская шпана считала просто дурным тоном не иметь такой одежды.
Сквозь голубую завесу сигаретного и сигарного дыма, который клубился облаком возле стойки бара и над столами, почти ничего не было видно, а из-за шума множества мужских голосов и монотонного пиликанья гармошки, игравшей давно затасканные песенки, ничего не было слышно.
Однако Земан уверенно продвигался вперед.
Он наклонился к одному клетчатому пиджаку, обладатель которого держал в руках чертовски удачные карты, и крикнул:
– Добрый вечер, Ферда!
Ферда Восатка моментально положил карты на стол;
– Добрый вечер, пан майор. Я знал, что однажды вы придете. Вы не какой-нибудь болван!
Земан не обиделся, а, наоборот, с видимым удовлетворением улыбнулся в ответ на похвалу:
– Как видишь, нет,
Ферда хотел встать:
– Так идем?
Но Земан его удержал:
– Подожди, допей хотя бы пиво. Да и я переведу дух. Это уже двадцатая пивная, в которой я тебя ищу. – Он подозвал официанта: – Две «охотничьей»... Выпьем по случаю нашей встречи. Спешить нам незачем. Я, как ты уже сказал, не какой-нибудь болван, а ты не хулиган какой-нибудь. Ты вполне добропорядочный, честный жижковский вор. Тебе от меня не уйти. Дай прикурить.
Майор взял сигарету. Весь вид Земана свидетельствовал о его отличном настроении. Ферда сунул руку в карман своего щегольского пиджака и достал серебряную, богато инкрустированную газовую зажигалку. Земан взял ее в руки, внимательно рассмотрел и, заметив выгравированные инициалы «ПШ», засмеялся:
– Пан атташе по культуре тебе это подарил, или ты ее у него стянул, Ферда?
Ферда чистосердечно признался:
– Стянул, пан майор.
– Когда тебя Данеш первый раз туда взял с собой?
– Примерно год назад, пан майор.
– Зачем?
– Чтобы я для него чистил карманы. Он меня брал с собой и к пану атташе, и в клуб, и в этот винный ресторан, в общество благородных людей, которые без конца спорили о политике и искусстве, а потому не имели времени следить за своими карманами.
Земан весело рассмеялся:
– Так, значит, это была настоящая жатва для карманника?
Ферда согласился:
– Так получается, это была действительно жатва, пан майор. Представляете, сколько мне пришлось выслушать ужасной ученой болтовни? И вот так я должен был с ним каждый вечер шарить по карманам. Он страшный мошенник, пан майор, он меня эксплуатировал...
Земан развеселился:
– Вот видишь, Ферда, не нужно впутываться в политику. Надо красть только среди порядочных людей. А что с тем пистолетом? Ты его тогда подобрал?
– Я, пан майор. Из воровской солидарности.
– И куда его дел?
– Отдал Неблеховой, редактору, которая с Данешем ходила; она спрятала в сумочку.
– Что это было за оружие?
– Маленький браунинг, дамский.
– И маленький браунинг убивает. Ты должен был придерживаться принципов, Ферда, и не брать оружие в руки.
Ферда Восатка сокрушенно произнес:
– Я болван, пан майор, да?
– Болван!
Ферда испуганно спросил:
– Как вы думаете, долго мне за это париться?
Земан усмехнулся. У него было хорошее настроение. Вместо ответа он поднял рюмку с «охотничьей»:
– Ну, теперь мы по этому поводу выпьем, потом поедем на машине к нам, надиктуешь мне для протокола, а там посмотрим...
С той минуты когда Лидушкин Петр в совершенно безнадежной ситуации вывел его на след («Гляди-ка, – с удивлением подумал он, – я его уже так называю», – но потом махнул на это рукой: таких парней еще будет много), Земан чувствовал себя гончей собакой, которая преследует зверя до тех пор, пока не настигнет его или сама не упадет обессиленная. Такого еще не случалось. Он привык в своем ремесле все основательно взвешивать. Он знал, что лучше хорошо все обдумать, проиграть все комбинации, чем спешить; что утро всегда мудренее вечера. Однако на этот раз подсознательное чувство подсказывало, что до завтра ждать не следует. В какой-то момент он начал бояться, что счастье отвернется от него и в расследовании дела у него возникнут препятствия, ловушки или какие-нибудь другие сложности. «Закончить, закончить, – твердил он себе в охватившей его лихорадке. – Надо разгрызть этот орешек, закончить и потом уже идти спать». Поэтому он приказал привести Данеша из камеры в свой кабинет сразу же после допроса Ферды Восатки, несмотря на то, что был уже поздний вечер.
Когда Павла Данеша привели к Земану на допрос, поэт уже не выглядел заспанным, похмелье давно прошло. Теперь он, наоборот, был собран, готов к атаке, полон злой иронии и злобы.
В камере у него было время поразмышлять и уяснить для себя, как было бы ужасно, если бы из-за какой-то ошибки он потерял свою свободу, которой многие годы с таким упорством добивался.
Способный сельский паренек, Данеш приехал когда-то из Моравии в Прагу изучать философию. Жил в общежитии, зубрил учебные пособия, аккуратно ходил на лекции к профессору Голы, с энтузиазмом принимал участие во всех семинарах, научных дискуссиях и совещаниях, потому что была у него честолюбивая мечта выдвинуться и быстро стать обеспеченным и известным ученым в области литературы. Вскоре, однако, он понял, что такой путь к карьере довольно труден и долог.
Тогда он бросился в политику, стал активным функционером в молодежном союзе и в студенческом движении. Одно время он числился среди неких интеллектуальных ура-революционных «голубых рубашек», выкрикивающих на массовых митингах корявые стихи о «победоносных флагах красных» и придирчиво проверяющих анкетные данные других студентов.
Затем внезапно, чуть ли не в течение одной ночи, Данеш сменил голубую рубашку члена молодежного союза на заношенную до бахромы джинсовую куртку битника, бросил учебу и общественную деятельность и объявил себя «сбившимся с пути молодым человеком». Он скитался по кафе, барам и клубам, заводил случайные знакомства, пил, подрабатывал статейками в газетах или в качестве статиста на съемках в кино и на телевидении, был одно время импресарио у известного джазового певца, заключал договоры на сценарии и книги, которые обещал написать, но никогда не написал (однако авансы за них получил) – одним словом, вел «сладкую жизнь». Правда, у него не было места для ночлега, поскольку его вышвырнули из общежития, но всегда находились какие-нибудь девчонка или приятель, которые пускали его на несколько ночей к себе. В то время о нем заговорили как о поэте, и он был счастлив: ведь он сделал «большую карьеру» и достиг «большой свободы».
И теперь полицейские, которых он всегда ненавидел, захотели лишить его этой свободы. Он был уверен, что знакомые на свободе ему помогают, делают что-то, но проходило время, и он начал беситься в четырех стенах камеры. Поэтому он так охотно вскочил, когда за ним пришли. Наконец-то!
Земан спокойно предложил ему:
– Садитесь, маэстро!
Данеш ответил ему язвительно и со злобой:
– Спасибо, я постою. Насиделся уже. Я нахожусь здесь довольно долго, задержан противозаконно.
Земан усмехнулся:
– Как сказать!
Данеш раздраженно воскликнул:
– В течение сорока восьми часов мне должны предъявить санкцию прокурора на арест!
Земан с улыбкой его похвалил:
– Отлично, в уголовном кодексе вы разбираетесь. Так что мы друг друга поймем.
– Мы с вами никогда не сможем понять друг друга!
– Почему?
Данеш с ненавистью прошипел:
– Потому что вы олицетворяете все преступное и низкое, что есть в этом режиме и с чем я никогда не смирюсь!
Земан не только не возмутился, а, наоборот, продолжал добродушно улыбаться.
– Опять сказано отлично. Вы уже дали показания? Я доволен. Вы меня убедили.
– В чем?
– В том, что вы меня ждали.
– Я – вас? Чушь!
– Знаете, – спокойно сказал Земан, – недавно я выслушал лекцию о душе поэта. А мы разбираемся в душе преступника. По опыту мы знаем, что спешить с допросом не следует, пока эта душа ожесточена и неприступна. Человек, сидя в камере, начинает скучать, много думает о том, что он скажет следователю, когда их встреча состоится, и, наконец, начинает ждать ее с нетерпением. Со временем между ними, между следователем и преступником, возникает своеобразная дружба. Они близко узнают друг друга, видят один другого насквозь...
Данеш не вынес спокойного покровительственного тона майора и почти истерично, с ненавистью закричал:
– Я свободный интеллигентный человек и никогда не смогу подружиться со шпиком!
И тут Земан громко приказал:
– Садитесь!
Данеш неожиданно послушно сел, но слова продолжали литься потоком:
– Я уже давно понял ваш психологический трюк и нашел противоядие. Могу вас заверить, что я в вашей каталажке не скучал. Даже здесь я нашел себе занятие...
Земан спокойно сказал:
– Тем лучше. А чем вы занимались?
Данеш с иронией в голосе ответил:
– Сочинял для вас стихи.
– Вот видите, значит, вы очень ждали встречи со мной, если для меня сочиняли стихи. Может, прочтете их?
– Разумеется!
Данеш запрокинул голову, сосредоточился. Ему хотелось выразить всю свою злость и ненависть.
И далее продолжал:
Не кто иной, как Земан с Конвиктской
Майор по сану, тем верней —
Я почитать его не стану!
Земан не только не рассердился, а, наоборот, начал тихо смеяться, отчего Данеш еще больше рассвирепел и продолжал с пафосом и ненавистью:
И так как Земан смеялся уже во весь голос, Данеш возбужденно спросил:
– Почему вы смеетесь?
– Вы продолжайте, – проговорил сквозь смех Земан. – Хорошие стихи... Несмотря на то, что написали их не вы, а Франсуа Вийон в 1461 году. Это стихотворение называется «Большое завещание», и адресовано оно не Земану с Конвиктской, что было бы для меня слишком большой честью, а епископу д'Оссиньи, который приказал бросить Вийона в тюрьму... Вам, маэстро, нравится воровать чужие стихи?
Данеш был настолько ошарашен осведомленностью Земана, что потерял дар речи. А Земан между тем продолжал:
– У нас имеются также показания одного молодого поэта, который по наивности доверил вам свои стихи, а вы их потом выдавали за свои. Он положил перед Данешем протокол. Данеш молчал, а Земан, почувствовав, что укладывает его на обе лопатки, продолжал приводить аргумент за аргументом:
– У нас есть много других интересных вещей. Например, вот это. – Он положил на стол серебряную газовую зажигалку Перри Штайна. – И в дополнение к этому – показания вашего компаньона, карманника Фердинанда Восатки. – Он положил перед ним другой протокол. – И наконец, мы имеем вот это. – Майор показал ему гильзу. Выложив все свои козыри, Земан заключил: – Так что вы на это скажете теперь? Вы еще будете утверждать, что мы вас держим в тюрьме незаконно? Я бы вам посоветовал признаться. Признание облегчит вашу участь. – И с веселым смехом майор добавил: – А применительно к вашей ситуации я мог бы сейчас перефразировать другое стихотворение Вийона. Вот послушайте:
Ты – Данеш и тому не рад,
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Данеш был окончательно сломлен. Его охватило чувство страха. Истеричным голосом он закричал:
– Нет, это все неправда!.. Я отрицаю!.. У вас против меня ничего нет... Это все ловушка, обман, интрига... Я протестую!..
– Следовательно, вы не намерены признаваться даже под тяжестью улик?
Данеш выкрикнул:
– Нет! Никогда!
Земан не спеша собрал протоколы и вещественные доказательства в ящик стола:
– Хорошо. Тогда поступим с вами иначе.
7
От этого поэтического подвального помещения веяло очарованием старой Праги. Здесь пахло вином, которое лилось тут многие годы... Но сейчас в ресторанчике было пусто. Только возле стойки бара нетерпеливо толпились те, кого пригласил сюда майор Земан: Дагмар Неблехова, артист Ян Водваржка, три танцовщицы, четыре музыканта оркестра, владелец кафе, он же режиссер и бармен, Роберт Сганел и Петр. Все они чувствовали необычную напряженность ситуации, поэтому разговаривали сдержанно, пили мало. Только Петр смущенно стоял в сторонке, чувствуя, что он не вписывается в эту компанию, тем более что присутствующие тоже не обращали на него внимания, просто не брали его в расчет. О чем говорить со школьником, который покраснел как рак, начал что-то заикаясь бормотать, когда одна из танцовщиц попросила у него прикурить.
