Текст книги "Последний император"

Автор книги: Пу И

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)

Глава третья. Жизнь в запретном городе и за его пределами

Юань Шикай

По утрам в Запретном городе происходило странное явление: находясь в глубине дворца, человек мог слышать отдаленный шум города. До слуха доносились крики торговцев, стук деревянных колес тяжелых повозок; иногда можно было услышать голоса поющих солдат. Евнухи называли это явление «городом звуков». Покинув Запретный город, я потом часто вспоминал «город звуков», вызывавший у меня столько странных ассоциаций. Наиболее глубокое впечатление произвели на меня выступления военного оркестра, звуки которого не раз доносились из парка Чжуннаньхай – резиденции президента республики.

– Юань Шикай обедает, – сказал мне однажды главный управляющий придворными евнухами Чжан Цзяньхэ. – Во время обеда у Юань Шикая играет оркестр. Удар гонга – и пища на столе. Пожалуй, повеселей, чем у императора!

Чжан Цзяньхэ сжимал губы, лицо его выражало негодование. Мне тогда было лет девять, но я уже мог уловить в его голосе печальные ноты. Когда играла военная музыка, у меня перед глазами возникали картины, которые трудно было пережить: перед Юань Шикаем поставлены множества блюд, еще больше, чем перед императрицей. Толпа людей ухаживает за ним, играет музыка, его обмахивают опахалом…

Однако моим умом постепенно завладел другой "город звуков". О нем я услышал от моих наставников, когда стал заниматься во дворце Юйцингун. То были слухи о реставрации монархии.

Реставрация монархии на языке Запретного города означала "возврат к наследию предков", или, как считали старые сановники, "славный поворот к старым порядкам, возвращение правления Цинам". Движение за реставрацию началось отнюдь не с известных всем "событий годов динцзи" [37]37
  «События годов динцзи» – неудачная попытка генерала-монархиста Чжан Сюня восстановить на престоле Пу И (июль 1917 года).


[Закрыть]и не закончилось раскрытием «заговора цзяцзы» [38]38
  «Заговор цзяцзы» – изгнание Пу И и его двора с территории Запретного города и Зимнего дворца в Пекине частями армии генерала Фэн Юйсяна.


[Закрыть]в тринадцатом году республики. Можно смело сказать, что с момента моего официального отречения в 1912 году и до образования Маньчжурской империи в 1934 году [39]39
  Строго говоря, деятельность по реставрации монархии продолжалась даже после создания Маньчжоу-Го, некоторые люди в Центральном Китае не теряли надежду. Позднее, когда Япония заняла Пекин, они вновь выдвинули идею установить «позднюю Цин». Однако вскоре все заглохло, так как Япония не поддержала их. – Прим. автора.


[Закрыть]не было ни одного дня, когда бы во дворце не думали об этом. Сначала я выполнял волю взрослых, а позднее и сам стал действовать, полагаясь на собственную инициативу и классовый инстинкт. В детстве непосредственные указания давали мне мои наставники, за спиной которых стояли сановники Департамента двора и приглашенный ими с согласия президента республики «батюшка» (так называли они моего отца). Горячие устремления этих людей, их помыслы вовсе не были слабее, чем у кого-либо за пределами Запретного города. Однако позднее я стал постепенно понимать, что реальные силы, опираясь на которые можно было мечтать о реставрации, стоят не за ними. Да и они сами понимали это. Смешно сказать, но действительно надежды Запретного города возлагались именно на того человека, который правил страной на месте Цинов, то есть на президента Юань Шикая.

До сих пор я отчетливо помню, как за короткий срок разочарования в Запретном городе сменились надеждами, страх – радостью, атмосфера изменилась настолько резко, что даже я, восьмилетний мальчик, был крайне удивлен этим.

Я помню, что при жизни императрицы во дворце очень редко можно было увидеть смеющееся лицо. Евнухи тяжело вздыхали, словно ждали, что вот-вот на них обрушится беда. Тогда я еще не переехал во дворцовую палату Янсиньдянь и жил в палате Чанчуньдянь, принадлежавшей императрице. Приходя к ней выразить свое почтение, я часто заставал ее в слезах. Однажды, прогуливаясь по дворцу, я увидел группу евнухов, выносивших из палаты Тиюаньдянь огромные часы с боем, большие вазы и другую утварь. Чжан Цзяньхэ, нахмурив брови, грустно причитал:

– Это императрица приказала перевезти в Ихэюань. Привезут туда, а поди знай, что там дальше будет!

К этому времени побеги евнухов стали обычным явлением. Евнухи распускали слухи, что, попав единожды в Ихэюань, никто живым оттуда уже не выйдет. Чжан Цзяньхэ бубнил об этом целыми днями, но потом непременно успокаивал меня и говорил: "Куда отправится владыка десяти тысяч лет, туда последует и его раб охранять императора. Не то что эти трусливые черти!" Я даже помню, что в те дни по утрам, когда он у моей "драконовой постели" читал вслух уроки, его голос был полон бессильного гнева.

В преддверии второго года республики появились признаки намечавшихся изменений. В канун Нового года во дворец Юйцингун пришел наставник Чэнь. Вместо того чтобы, как обычно, взять кисть для красной туши и начать делать отметки в тексте, он улыбнулся, поглядел на меня и сказал:

– Завтра по европейскому календарю Новый год. Правительство республики пришлет людей поздравить императора. Людей пришлет их президент.

Я не помню, было ли это первым его советом в управлении государством, но такое сияющее лицо у него я, пожалуй, видел впервые. От наставника Чэня я узнал, что на этот раз я должен принимать посланцев республики так же, как министров иностранных государств. На встрече самому мне говорить не придется, обо всем позаботится сановник Шао Ин. Я должен только сидеть за драконовым столом и наблюдать за церемонией.

В первый день Нового года меня нарядили в халат с золотыми драконами, надели шапку, украшенную жемчужиной, повесили на шею жемчужные регалии, и я уселся на троне во дворцовой палате Цяньциндянь. С двух сторон от меня стояли генерал-адъютанты, свита и флигель-адъютанты императорских телохранителей с обнаженными мечами. Посланный президентом чиновник Министерства церемоний Чжу Цицянь, войдя в палату, поклонился мне издали, затем сделал несколько шагов вперед и поклонился снова. Приблизившись к трону, он низко поклонился в третий раз и передал поздравления от правительства республики. После этого к трону подошел Шао Ин и стал передо мной на колени. Из деревянной шкатулки, накрытой желтым платком, я достал заранее написанный текст ответа и вручил ему. Шао Ин поднялся, прочел текст и вернул мне. Чжу Цицянь сделал поклон и удалился. На этом церемония закончилась.

Утром следующего дня появились признаки некоторых изменений. Прежде всего я почувствовал это по звонкому голосу Чжан Цзяньхэ у полога моей кровати. Во дворце Юйцингун наставник Чэнь, поглаживая свою седую бороду и покачивая головой, сказал, улыбаясь:

– "Льготные условия" находятся теперь в государственном архиве и признаны всеми государствами. Даже президент не может не считаться с ними!

Вскоре после Нового года, в день моего рождения, президент Юань Шикай снова прислал чиновника с поздравлениями и добрыми пожеланиями. Проявления Юань Шикаем такого настойчивого внимания оживили притихших было в первый год республики князей и сановников. Они вновь надели свои халаты с изображениями драконов, шапки с красным верхом и павлиньими перьями. Некоторые даже опять начали держать верховых и свиту. Перед воротами Шэньумэнь и в самом Запретном городе сразу стало очень оживленно. В первый год республики большинство людей приходили в Запретный город в обычной одежде и уже там переодевались в дворцовую одежду. Со второго года республики на улицах замелькали дворцовые одеяния.

Празднование дня рождения императрицы Лун Юй и траурная церемония в связи с внезапной ее кончиной окончательно возродили во дворце дух прежнего великолепия. День рождения Лун Юй праздновали 15 марта, а спустя семь дней ее не стало. В день ее рождения Юань Шикай прислал начальника секретариата Лян Шии со своими поздравлениями. На поздравительном адресе было написано: "Ее величеству императрице великой Цинской династии Лун Юй от президента великой Китайской республики". После ухода Лян Шии прибыли премьер-министр Чжао Бин-чунь и все члены кабинета. Еще больше удивили и тронули людей действия Юань Шикая после смерти Лун Юй. Сам он надел на рукав черную повязку и приказал приспустить флаги. Гражданские и военные чиновники должны были 27 дней носить траур. Юань Шикай велел всем женам членов кабинета проводить императрицу в последний путь. Вслед за этим в палате Тай-хэдянь был устроен так называемый государственный траурный митинг, который вел председатель сената У Цзинцзянь. В военных кругах также был проведен траурный митинг. Его вел другой близкий друг Юань Шикая – генерал-лейтенант Дуань Цижуй. В Запретном городе слышались причитания и вой евнухов, повсюду пестрели халаты сановников прежней династии и парадные европейские костюмы. Члены императорской семьи и знать, которые должны были носить траур сто дней, сияли от удовольствия. Больше всего их радовало, что Сюй Шичан тоже примчался из Циндао, чтобы принять почетную награду цинского двора – разрешение носить шапку с двухочковыми павлиньими перьями. После объявления об отречении Цинской династии этот старший императорский наставник при Цинах, придерживая косу, сбежал в захваченный немцами Циндао и поселился там в качестве беженца. Зачем он снова появился в Пекине, я скажу позже.

Не успели похоронить императрицу, как на Юге началось движение против Юань Шикая – так называемая "вторая революция". Через несколько дней она завершилась победой Юань Шикая. Потом, окружив полицией Государственный совет, он принудил его избрать себя официальным президентом. Тогда-то он и направил мне доклад следующего содержания:

"Его величеству императору великой Цинской династии.

Президент Китайской республики имеет честь сообщить Его Величеству, что в соответствии с высочайшим указом вдовствующей императрицы великой Цинской династии Лун Юй от 25-го дня двенадцатого месяца третьего года правления Сюаньтуна в стране была учреждена республика и создана конституция. Юань Шикаю было приказано сформировать временное правительство республики и объединить "пять национальностей и земли страны" в единую Китайскую республику. Я был выдвинут народом на пост временного президента Китайской республики. После двух долгих лет тяжелых испытаний ныне в стране воцарилось спокойствие, беспорядки прекращены, и 6-го дня десятого месяца второго года Китайской республики я был официально избран президентом. Государственная власть стала единой и признана всеми странами, 10-го дня десятого месяца я приступил к исполнению своих обязанностей. Все народы страны стремятся к прогрессу и мечтают о мире… Приношу благодарность вдовствующей императрице великой Цинской династии Лун Юй и великому цинскому императору за благосклонное внимание… Правительство будет руководить народом, установит порядок и станет строго соблюдать "Льготные условия", с тем чтобы укрепить республику, сплотить национальности страны и утешить душу покойной императрицы Лун Юй.

Почтительно докладываю и имею честь пожелать великого счастья!

19-го дня десятого месяца

второго года Китайской республики

Юань Шикай".

Зимой того же года происходило захоронение останков Гуансюя и Лун Юй. В Лянгэчжуане, в Зале духов, был разыгран целый спектакль, главную роль в котором исполнял Лян Динфэнь – большой любитель демонстрировать свои чувства. Тогда он еще не являлся моим наставником. Его партнером в разыгрываемом спектакле был Лао Найсюань, называвший себя одиноким чиновником. В третий год правления Сюаньтуна он занимал должность заместителя министра народного просвещения и главного инспектора учебных заведений столицы, а после Синьхайской революции обосновался в Циндао и ведал делами в Ассоциации почитания Конфуция, специально организованной немцами для укрытия людей такого типа. В роли шута в этом спектакле выступал бывший цинский военный губернатор провинции Шаньдун, член Государственного совета в правительстве Юань Шикая Сунь Баоци. Тогда он только что занял пост министра иностранных дел (отец Сунь Баоци – Сунь Ицзин – считался одним из видных сановников времен правления Тунчжи и Гуансюя). В тот день, перед церемонией захоронения, Чжао Бинцзюнь, пришедший с группой членов кабинета, переоделся в дворцовую траурную одежду и совершил церемонию трех коленопреклонений и девяти земных поклонов. Мой наставник Лян Динфэнь был крайне взволнован в тот день. Случайно среди членов кабинета, явившихся в обычной одежде, он заметил Сунь Баоци; Лян Динфэнь подбежал к нему и, тыча кулаком в нос, стал спрашивать:

– Ты кто такой? Ты кто по национальности?

Сунь Баоци оторопел от такого вопроса своего старого друга. Да и другие, что стояли рядом, ничего не могли понять. Пальцы Лян Динфэня дрожали, но голос становился звонче:

– Ты забыл, что ты сын Сунь Ицзина! Ты был цинским чиновником, а теперь явился сюда в такой одежде и хочешь почтить усопших императора и императрицу. Есть ли у тебя стыд? Ты – что ты за тварь?!

– Правильно сказано! Что ты за тварь? – сказал подошедший Лао Найсюань.

Тут же их окружила толпа людей. Побледневший Сунь Баоци, опустив голову, бормотал:

– Верно, правильно! Я тварь! Я тварь!

Впоследствии, рассказывая об этой сценке из жизни, наставник Лян всегда изображал ее в лицах. Эта история и последовавшая за ней "охрана могилы и сосен", можно считать, были самыми радостными днями его жизни. Он часто рассказывал мне об этом, и с каждым разом все подробней и увлекательней.

Третий год республики некоторые называли годом "реставрации" монархии. Событий, разжигавших страсти, становилось все больше и больше: Юань Шикай совершил обряд жертвоприношения Конфуцию, стал использовать феодальные чиновничьи титулы, образовал Институт цинской истории, использовал на службе прежних цинских чиновников. Особенно поразило всех назначение бывшего цинского губернатора трех северо-восточных провинций Чжао Эрсуня главой Института цинской истории. Наставник Чэнь и другие считали его ренегатом, однако сам он говорил о себе так: "Я – цинский чиновник, я составляю цинскую историю, я ем цинский рис, я работаю для Цинов". Лао Найсюань – тот самый, что в паре с Лян Динфэнем "выступал" в Лянгэчжуане, – написал в Циндао статью, в которой открыто агитировал за необходимость "возвращения правления Цинам". Помимо статьи, он написал письмо Сюй Шичану, который был старшим наставником при цинском дворе и государственным секретарем в республиканском правительстве, с просьбой поговорить об этом же с самим Юань Шикаем. Сюй Шичан показал статью Лао Найсюаня Юань Шикаю, и тот попросил передать Лао Найсюаню письмо с просьбой приехать в Пекин в качестве консультанта. Одновременно бывший преподаватель учебного заведения в Пекине Лю Тиншэнь написал статью аналогичного содержания. Сун Юйжэнь – служащий государственного аппарата – выступил с докладом, где высказался за "возвращение власти Цинам". Подобные новости моментально становились всеобщим достоянием. Говорят, что в год "реставрации" даже некий бандит, по кличке Тринадцатый Брат, из провинции Сычуань тоже надел одежду цинского двора, ездил в паланкине, покрытом зеленым сукном, и рассчитывал на свою долю после "реставрации".

Теперь в Запретном городе никто больше не заговаривал о переезде. Осторожный Ши Сюй, чтобы чувствовать себя поуверенней, как-то специально навестил Юань Шикая, своего побратима. Новости, с которыми он вернулся, еще больше всех взбудоражили, ибо Юань Шикай сказал следующее: "Братец, а ты разве еще не понял? Ведь все условия были для того, чтобы справиться с южанами. Храм предков находится в самом городе, как же может император куда-нибудь переезжать? Кроме всего, кто может жить во дворце, как не император?" Об этом много времени спустя мне рассказал один человек, служивший в Департаменте двора. В то время Ши Сюй и мой отец вообще не говорили со мной о таких делах, а в случаях необходимости все передавалось мне обычно через наставника Чэня. Он придерживался следующего взгляда: "Судя по всему, их президент вроде бы благоволит Цинам. "Льготные условия" лежат в государственном архиве и…"

Мысли наставника всегда казались недосказанными. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что в этом проявлялся его осторожный характер. Оптимизм, царивший в Запретном городе, в сравнении с тем, что было вне его, в самом деле отличался некоторой настороженностью. Различные действия Юань Шикая – от открытого поминания "души Лун Юй на небе" до конфиденциальных заверений в том, что "его величество" не может покинуть дворец и храм предков, – несомненно, дали немало пищи для догадок обитателям Запретного города. Однако этими заверениями все и ограничивалось. Поэтому в Запретном городе не было серьезных оснований бурно выражать восторг. Изменение политического климата в Пекине к концу года – года "реставрации" – показало, что подобная "осторожность" была не напрасной.

Началось все с того, что один чиновник-инспектор подал мысль расследовать распускаемые слухи о реставрации. Юань Щикай предложил Департаменту двора "разобраться и принять меры". Вслед за этим выступивший с призывом возврата к Цинам Сун Юйжэнь в сопровождении эскорта солдат был возвращен к себе на родину. Многие забеспокоились: исчезли и статьи с советами, прекратились речи. Собравшийся было приехать на службу в Пекин Лао Найсюань тоже побоялся оставить Циндао. Многое оставалось неясным, так как Юань Шикай на документе о расследовании слухов о реставрации написал загадочную резолюцию: "Запретить распускать сплетни о реставрации, но не очень строго". Например, когда Сун Юйжэнь был отослан в свой родной город, Юань Шикай подарил ему 3 тысячи мексиканских долларов, а все канцелярии на пути следования устраивали в его честь торжественные банкеты, то есть никто так и не понял, наказали его или наградили. На четвертый год республики американский советник в правительстве Юань Шикая Фрэнк Гудноу опубликовал статью, в которой писал, что республиканский строй не подходит к китайским условиям [40]40
  Гудноу прежде был профессором Политического университета в США. В опубликованной им статье «О республике и монархии» говорилось, что «для Китая монархическая система более приемлема, чем республика». Статья послужила теоретической основой для восстановления монархии Юань Шикаем.


[Закрыть]. Вскоре возникло общество «Чоуаньхуэй», предлагавшее выдвинуть Юань Шикая на пост императора китайской империи. Только тогда тучи рассеялись и все поняли, что за реставрацию хотел провести Юань Шикай. А когда стало ясным, куда дует ветер, атмосфера в Запретном городе тоже изменилась.

Тогда-то я и слышал военную музыку из парка Чжуннаньхай – резиденции Юань Шикая. В те времена в трех больших палатах его дворца производились ремонтные работы. Со ступенек Дворцовой палаты Янсиньдянь можно было отчетливо видеть, как на лесах работали маляры. Как объяснил Чжан Цзяньхэ, это шли приготовления к восшествию Юань Шикая на престол. Несколько позже Пу Лунь от имени императорского дома и личного состава восьми маньчжурских знамен обратился к Юань Шикаю с петицией – просьбой принять трон. Юань Шикай пожаловал ему титул двойного великого князя и направил во дворец к императорским наложницам за скипетром и императорской печатью. Все эти известия угнетали, огорчали и вместе с тем пугали меня. И хотя мой наставник Чэнь не хотел что-либо мне разъяснять, я все же понимал старое выражение: "Небо не может иметь два солнца, а государство – двух монархов". Разве мог Юань Шикай, став монархом, допустить, чтобы существовал и я – еще один император?

В те дни малейшее движение в трех больших дворцовых палатах около ворот Цяньцинмэнь отмечалось всеми живущими во дворце. Кто бы ни шел по дворцу, обязательно поглядывал в сторону палат – не закончились ли малярные работы, касавшиеся теперь судьбы каждого из них. Императорские наложницы ежедневно жгли ароматные свечи и поклонялись Будде, прося у духа – хранителя государства "помощи и защиты императора". Скипетр поспешно унес Пу Лунь, а императорская печать осталась, так как была на китайском и маньчжурском языках и поэтому не удовлетворяла Юань Шикая.

Заметные изменения произошли и во дворце Юйцингун, где я занимался. Мои наставники стали необычайно вежливы с Юй Чуном. Он был первым человеком у императорских наложниц, и ему часто дарили всякие безделушки вроде табакерок и перстней. Стоило мне упомянуть имя Юань Шикая, как наставники тут же делали знаки, чтобы я замолчал, дабы Юй Чун ненароком не услышал и не передал услышанное своему отцу Пу Луню.

Однажды Юй Чун был приглашен к императорским наложницам. Чэнь Баошэнь, подождав, когда тот скроется из виду, достал из-за пазухи листочек бумаги и сказал:

– Ваш слуга вчера погадал. Посмотрите, ваше величество!

Я взял листочек и прочел: "Мой враг болен, он не сможет подступиться ко мне. Благоприятствие!"

Наставник Чэнь разъяснил мне, что у моего врага Юань Шикая будущее неблагоприятное. Он не может мне повредить, и это хорошее предзнаменование. Чэнь Баошэнь после этого еще погадал: жег черепашьи панцири, справлялся по травам – всюду предзнаменования были хорошими. Он убеждал меня хранить спокойствие. Этот старик ради меня перепробовал все способы гадания, существовавшие еще в первобытном обществе. Заключения его были весьма оптимистичны.

Для того чтобы "враг не мог подступиться ко мне" и чтобы сохранить "Льготные условия", мои наставники, отец и придворные помимо гаданий действовали еще и по-иному. И хотя мне об этом не рассказывалось, кое-что я все-таки знал. Они вступили с Юань Шикаем в негласный сговор, по которому цинский двор должен был выразить поддержку императору Юаню, а император Юань Шикай в свою очередь – признать "Льготные условия". Департамент двора и Юань Шикай обменялись по этому поводу документами. На тексте "Льготных условий" Юань Шикай собственной рукой написал:

"Политическая власть династии не могла быть сохранена. Остался лишь почетный титул императора, о чем до сих пор не забыто. Все разделы "Льготных условий" не подлежат изменениям ни при каких обстоятельствах и будут включены в конституцию. Зима четвертого года республики

Юань Шикай".

Оба эти документа можно встретить в "Приказах президента" от 16 декабря 1915 года. За несколько дней до их объявления в дневнике моего отца появилась следующая запись:

"10-го дня десятого месяца (16 ноября) прибыл во дворец. Вместе с князьями и старшими наставниками обсуждался вопрос о породнении императорской семьи с семьей президента Юань Шикая. Пришли к согласию, велено было подготовиться. Обсуждался секретный документ, пришли к единому мнению. Все хорошо".

Этим "секретным документом" и явились те несколько строчек, которые Юань Шикай написал собственной рукой на "Льготных условиях". А "вопрос о породнении" заключался в том, что Юань Шикай через командующего сухопутными войсками Цзян Гаоцзуна предложил моему отцу и Ши Сюю взять его дочь мне в жены. Императорские наложницы в душе были не согласны, но повиновались. Кончилось же все тем, что "Льготные условия" не были внесены в конституцию, да и я не женился на дочери Юань Шикая, ибо он процарствовал всего лишь восемьдесят три дня и умер при сплошном гуле оппозиции.