Текст книги "Последний император"

Автор книги: Пу И

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

Разногласия среди японцев

Не дожидаясь, когда в Тихом саду придут к единому мнению, вице-консул японского генерального консульства в Тяньцзине посетил меня на другой же день. В консульстве уже знали, что я был в японских казармах. Вице-консул, заметив, что он понимает мое настроение и сложившиеся обстоятельства, советовал действовать осмотрительно и пока не покидать Тяньцзинь. Он сказал, что, поскольку консульство отвечает за мою безопасность, он не может не дать такого совета.

С этого дня вице-консул либо сам уговаривал меня не ехать, либо действовал через Чэнь Баошэня и его племянника или через Чжэн Сяосюя и его сына.

С другой стороны, переводчик японского гарнизона Ёсида не раз говорил мне, что японские военные круги решительно поддерживают меня на пути к власти, и советовал мне немедленно отправляться в путь.

Моя новая точка зрения на японскую армию и правительство отличалась от мнения Чэнь Баошэня и его окружения. Чэнь Баошень всегда считал, что политику вершат люди штатские, поэтому поддерживал связи только с японским посланником Ёсидзавой; он настаивал, чтобы я не слушал военных, пока нет указаний из Токио. Я же придерживался другого мнения и считал, что судьбу мою решают не политические деятели Японии, а военные, у меня не было никаких доводов и полной информации на этот счет, я исходил лишь из известных мне фактов. С одной стороны, японцы были готовы установить дипломатические отношения с Нанкином и мирным путем решить конфликт между Китаем и Японией, с другой стороны, Квантунская армия непрерывно атаковала отступающие китайские войска. Хотя для меня в то время было еще не ясно, что Чан Кайши и Ван Цзинвэй, кричавшие о сопротивлении и в то же время отдававшие врагу территорию страны, использовали этот двурушнический прием для обмана общественного мнения, я понимал, что вопрос все же решают японские солдаты. Чэнь Баошэнь отмечал безразличие великих держав, я же думал иначе. Вскоре после моего визита в японские казармы меня внезапно посетил командующий английскими войсками в Тяньцзине бригадный генерал Бэркэл-Ньюджент. Он принес мне свои личные поздравления в связи с наступлением благоприятного момента, возникшего в связи с событиями 18 сентября, и сказал:

– Если ваше величество сможет в великой Маньчжурии вновь вступить на престол, я ваш покорный слуга и охотно буду простым солдатом под вашим императорским знаменем с изображением дракона.

Эти слова заставили меня еще больше поверить в то, что говорил Чжэн Сяосюй об английском покровительстве Японии. Внезапно после долгой разлуки я встретился с Джонстоном. Он приехал по делам Министерства иностранных дел Англии, чтобы уладить некоторые вопросы, связанные с "боксерской" контрибуцией и передачей Вэйхайвэя. Джонстон порадовался моим планам и попросил написать предисловие к его книге "Сумерки Запретного города", сказав, что добавит в этой книге еще одну главу, которая будет называться "Дракон возвращается в свою обитель".

Один за другим Лю Сянъе и Тун Цзисюнь привезли с Северо-Востока вести, которые меня воодушевили. Тун Цзисюнь, придавший первым, сказал, что в Шэньяне он встретился с Юань Дзинькаем и другими цинскими ветеранами. Все они считали что момент уже настал и незачем откладывать. Следом за ним вернулся и Лю Сянъе. Хотя ему не удалось встретиться с Учидой или Хондзё, что немного разочаровало меня, однако он виделся с Итагаки и Цзинь Ляном и убедился, что Ло Чжэньюй и Каеисуми не обманывают. Цзинь Лян был настроен особенно оптимистически. Он просил передать, что в Фэнтяне все готово и только ждут приезда императора. Лю Сянъе также заехал в Гирин и удостоверился, что Ло Чжэньюй говорил правду. Японская армия действительно уже управляла всей провинцией, Си Ся и другие были готовы поддержать реставрацию в любой момент.

Кроме этого, появилось множество слухов, которые побуждали меня поспешить с отъездом. Тяньцзиньская пресса действовала очень оперативно. Известие о том, что я был в японских казармах, вскоре стало достоянием общественности. Некоторые газеты даже опубликовали сообщение, что на пароходе я уже прибыл на Северо-Восток. Одновременно, не знаю откуда, распространились слухи, будто китайцы предпримут против меня диверсию. Я почувствовал, что в Тяньцзине оставаться мне больше нельзя.

Я послал Чжэн Чуя к японскому генеральному консулу в Тяньцзине Кувадзиме, с тем чтобы он передал ему мое желание в целях безопасности временно переехать в Люйшунь, поскольку условий для поездки в Фэнтянь еще нет. Однако Кувадзима сразу же отсоветовал мне ехать в Люйшунь. Он попросил Чжэн Чуя передать мне, что Учида Ясуда тоже так думает. Учида был одним из заслуженных политических деятелей старшего поколения и пользовался большим уважением в армии, поэтому лучше было послушаться его совета, тем более что за мою безопасность полностью отвечал сам консул. В конце он сказал, что должен еще посоветоваться с командующим местным военным гарнизоном Касии. На второй день Чжэн Чуя посетил вице-консул и сообщил ему, что накануне состоялась беседа Кувадзима и Касии, где было решено, что мне пока не следует покидать Тяньцзинь.

Я совершенно был сбит с толку этим сообщением и, чтобы выяснить, в чем дело, пригласил переводчика из штаба Ёсиду. К моему удивлению, он сказал, что генеральный консул вообще не совещался с командующим японскими войсками. Наоборот, командующий Касии за то, чтобы я немедленно уехал вместе с Каеисуми. Ёсида посоветовал мне написать письмо в штаб и выразить свое твердое желание уехать из Тяньцзиня. Я написал такое письмо, но о нем снова каким-то образом узнал японский консул, который немедленно приехал к Чэнь Баошэню и Чжэн Сяосюю узнать, действительно ли это сделал я.

Из-за трений между японскими военными и политическими кругами я не знал, как поступить. Тем временем пришло письмо от Лю Сянъе, который вторично поехал на Северо-Восток. Он писал, что выяснил истинное мнение командующего Квантунской армией Хондзё. Сейчас японцы еще не полностью удерживают в своих руках северо-восточные провинции; "нужно подождать, пока положение в этих провинциях стабилизируется. Тогда Учида пригласит Ваше величество пожаловать в Шэньян". Поскольку эти слова принадлежали самому высокому авторитету, который мог решить мою судьбу, мне оставалось только выполнять приказание и спокойно ждать.

Теперь я в какой-то степени понял, что не только между консульством и войсками существуют разногласия, но что даже внутри Квантунской армии нет единства. Некоторые вещи невольно внушали мне опасение. Например, то, что великий князь Пу Вэй под охраной японцев совершил обряд жертвоприношений на Бэйлинских гробницах в Шэньяне; что в провинции Ляонин появилась организация, так называемый Местный союз сохранения на Северо-Востоке; что бывшее влиятельное лицо северо-восточной группировки Цзан Шии получил особые льготы от японской Квантунской армии; что имя бывшего правителя республики Дуань Цижуя снова появилось на страницах газет и что будто бы японцы намерены использовать его для организации политической власти на Севере. Если бы я знал тогда, что японцы одно время намеревались использовать Дуань Цижуя или учредить исполнительный комитет Северо-Востока, а в другое время они планировали использовать Пу Вэя для создания империи, то я, наверное, волновался бы еще больше.

После того как я ответил Ло Чжэньюю и Каеисуми, что временно остаюсь на месте, потекли долгие дни ожидания известий. Я издал несколько "высочайших эдиктов", согласно которым Двое моих племянников – Сянь Юань и Сянь Цзи, только что окончившие японское военное училище, – должны были отправиться на Северо-Восток с целью привлечь на мою сторону некоторых монгольских князей и вручить награды и подарки Чжан Хайпэну и Гун Фу, которые одними из первых сдались японским оккупационным властям. Кроме того, по просьбе японского военного атташе Мори я написал письма Ма Чжаньшаню и нескольким монгольским князьям, уговаривая их сдаться. Я назначил Чжан Хайнэня командующим независимой армией Маньчжурии и Монголии, Ма Чжаньшаня – главным командующим Северной армией, а Гун Фу – главным командующим Западной армией и присвоил Сянь Юаню и Сянь Цзи звание полковников. Я заготовил много пустых бланков с указами о присвоении различных званий, чтобы в любое время – по мере надобности – вносить туда имена и фамилии.

Особенно заслуживает упоминания тот факт, что я по совету Чжэн Сяосюя посылал людей действовать непосредственно в Японию. Когда, получив мой отказ, недовольный Ло Чжэньюй уехал, Чжэн Сяосюй сразу же изменил поведение. Он отказался от проводимой им ранее политики выжидания и начал убеждать меня перейти к активным действиям, считая, что уже настала пора осуществить то, о чем он договаривался во время своего пребывания в Японии с Судзуки, Минами и лицами из Общества черного дракона. Он, вероятно, тоже заметил, что есть люди, которые могут оказаться моими соперниками, поэтому и предложил послать своих людей в Токио. Меня не только не пугали эти внезапные перемены, напротив, я им очень радовался. Скрыв это от Чэнь Баошэня, я принял совет Чжэн Сяосюя и послал японца Тояма в Японию встретиться с только что занявшим должность министра сухопутных войск Минами Дзиро и лидером Общества черного дракона Тоямой Мицуру. По черновику Чжэн Сяосюя я собственной рукой на желтом шелке написал этим двум важным лицам письма.

В 1946 году в Токио во время заседания Международного военного трибунала Минами предъявил это письмо в качестве вещественного доказательства для своей защиты. Тогда, боясь, что по возвращении на родину меня будут судить, я не признался, что эти письма написаны мною. Оригиналы писем, к сожалению, не сохранились, поэтому привожу их с текста, опубликованного в японской книге:

"После событий, происшедших на Северо-Востоке, республиканское правительство не приняло надлежащих мер, обидело дружественное нам соседнее государство и тем самым нанесло огромный вред народу. Я очень удручен бедствиями, которые терпит наш народ. Сейчас мы направляем нашего учителя Тояму в Японию, с тем чтобы он нанес визит министру сухопутных войск генералу армии Минами и передал ему наши намерения. Мы не можем спокойно взирать на бедствия нашего народа и отдать власть в руки ханьцев. Обстановка с каждым днем ухудшается, что не соответствует желаниям нашего императорского дома. Мы сейчас стремимся укрепить Восточную Азию, а это может быть достигнуто лишь путем союза между Китаем и Японией. Если не преодолеть все преграды, стоящие на нашем пути, повсюду будет царить глубокая скорбь и нам никогда не добиться мира. И тогда красные начнут повсюду бесчинствовать, и бедствиям нашим не будет конца".

Таким образом, я не только выжидал, но и действовал. Через три недели после того, как Тояма уехал с письмом, я наконец дождался дня, о котором Чжэн Сяосюй так написал в своем дневнике:

"2 ноября в Тяньцзине во время аудиенции император сказал мне: "Шэн Яньин приехал с Северо-Востока и говорит, что Фэнтянь и Гирин с нетерпением ждут приезда императора. Ёсида приходил с известием, что Доихара приехал в Тяньцзинь, тайно совещался со штабом и считает, что мне надо быстрее уезжать". Я ответил императору: "Доихара является советником Хондзё и важным лицом Квантунской армии; если он приехал встречать вас, вы не должны задерживаться". На следующий день император сообщил обо всем консульству. Ночью у императора состоялась встреча с Доихарой…"

Ночной визит Доихары

"…Находящийся в настоящее время под судом Военного трибунала Доихара раньше был полковником пехотных войск японской армии. Затем, в апреле 1941 года, он получил звание генерала. До событий 18 сентября около 18 лет прожил в Китае. В военном министерстве его считали знатоком Китая. С его именем связано начало и развитие агрессивной войны против Китая и Маньчжурии, а также создание в дальнейшем марионеточного государства Маньчжоу-Го, находящегося под контролем Японии. В то время, когда группировка военного ведомства Японии разрабатывала агрессивную политику, направленную на аннексию других районов Китая, он играл важную роль в ускорении развития этих событий, используя при этом политические заговоры и угрозу оружием.

Доихара поддерживал тесный контакт с другими руководителями военного ведомства, планировавшими, подготавливавшими и осуществлявшими японское господство в Восточной и Юго-Восточной Азии.

После того как нужда в его специальных знаниях о Китае и заговорах, проводившихся в стране, отпала, Доихара появился на сцене в звании генерала и стал осуществлять те коварные цели, которые некогда замышлял. Он не только участвовал в проведении агрессивной войны в Китае, но и участвовал в осуществлении войны против СССР и других стран, то есть в развязывании агрессии против всех стран, с которыми Япония воевала в период 1941 – 1945 годов, исключая Францию". (Из "Приговора Международного военного трибунала для Дальнего Востока".)

Из двадцати пяти военных преступников, осужденных Международным военным трибуналом для Дальнего Востока, Доихара и Итагаки совершили наибольшее количество преступлений. Главным среди них было преступление против человечности. Международный дальневосточный военный трибунал вынес приговор этой группе военных преступников лишь в ноябре 1948 года. Доихара, Итагаки и еще пять военных преступников были приговорены к повешению.

Доихара принадлежал к числу тех японских военных, которые сделали карьеру на агрессии против Китая. Окончив стрелковое отделение военного училища и военную академию, он служил в японском главном штабе и был командиром 13-го стрелкового полка. Впервые он приехал в Китай в 1913 году и служил в Квантунской армии. Свыше десяти лет он был адъютантом генерал-лейтенанта Саканиси Хатиро, советника северо-восточных милитаристов. Особенно тесные связи существовали у него с Чжан Цзолинем. В 1924 году, когда началась междоусобная война между милитаристами чжилийской и фэнтяньской группировок, он подстрекал Квантунскую армию помогать Чжан Цзолиню. Однако в 1928 году, когда Квантунская армия решила убрать Чжан Цзолиня, Доихара тоже принимал участие в заговоре. Вскоре он был произведен в ранг полковника и назначен начальником разведки в Шэньяне. С этого момента начинается список его преступлений, отмеченных в приговоре. Однако многие из его "художеств" не были названы в приговоре. Так, например, тяньцзиньские события в ноябре 1931 года, начало войны в провинции Жэхэ в 1932 году, фэнтайские события в мае 1935 года, создание марионеточной прояпонской организации в Восточном Хэбэе, ноябрьский бунт босяцких элементов в Сянхэ… – все это было неразрывно связано с деятельностью Доихары. Можно сказать, что повсюду, где бывал Доихара, он нес несчастье. Лишь один раз его постигла неудача: предатель родины Ма Чжаньшань, которого Доихара привлек на свою сторону, в дальнейшем выступил против Японии. Однако это не повлияло на его дальнейшее продвижение по службе. Его назначили командиром полка и командиром бригады, а вскоре вновь перевели на должность начальника разведки Квантунской армии. После событий 7 июля 1937 года Доихара вернулся к военной деятельности, став командиром дивизии. И наконец он занял пост главнокомандующего японской армией в Китае и Юго-Восточной Азии.

В то время о Доихаре ходило много разных легенд, преисполненных таинственности. Китайские газеты писали, что он привык носить китайскую одежду и свободно говорил на нескольких китайских диалектах. В тот раз, во время ночной встречи со мной, он не был одет в китайскую одежду; на нем был японский костюм европейского покроя, и его китайский язык тоже не казался столь уж безукоризненным. Чтобы во время беседы не возникло никаких недоразумений, он пригласил переводчика Ёсиду.

В тот год ему минуло 48 лет, под глазами уже набухли мешки, под носом торчали маленькие усики, а с лица не сходила учтивая и добрая улыбка. Эта улыбка внушала собеседнику уверенность, что каждое его слово надежно.

Спросив меня о здоровье, Доихара перешел к делу. Сначала он объяснил мне действия японской армии. По его словам, армия выступала лишь против одного Чжан Сюэляна, который довел народ Маньчжурии до бедственного положения. Японская армия выступила лишь потому, что никак не были гарантированы права японских граждан и их безопасность. Он заверил меня, что Квантунская армия не имеет в Маньчжурии никаких территориальных притязаний, а лишь чистосердечно стремится помочь маньчжурскому народу установить свое новое государство и надеется, что я не упущу этого случая, вернусь в "колыбель своих предков" и буду руководить государством. Япония подпишет с новым государством военный договор, по которому его суверенные права и территория будут целиком охраняться Японией. Я, как глава государства, стану там полным хозяином.

Его искренний тон, учтивая улыбка, его репутация и положение – все это не позволяло мне относиться к нему так же, как к Ло Чжэньюю и Каеисуми. Беспокойство Чэнь Баошэня относительно того, что Ло Чжэньюй и Каеисуми не могут представлять Квантунскую армию, а Квантунская армия – японское правительство, теперь отпадали, так как Доихара сам являлся важным лицом Квантунской армии. К тому же он недвусмысленно заявил:

– Его величество император Японии доверяет Квантунской армии!

Меня тревожил еще один вопрос, и я спросил:

– Каким будет это новое государство?

– Я уже сказал, что это будет независимое, суверенное государство, в котором хозяином станет император Сюаньтун.

– Я спрашиваю не об этом. Я хочу знать, будет ли это республика или монархия?

– Этот вопрос можно решить по приезде в Шэньян.

– Нет! – решительно возразил я. – Если реставрация осуществится, то я поеду; если же нет – остаюсь здесь.

Он улыбнулся и, не меняя тона, сказал:

– Конечно, монархия. Никаких сомнений на этот счет быть не может.

– Если монархия, то поеду!

– Тогда прошу, ваше величество, выехать как можно скорее и во что бы то ни стало до 16-го числа прибыть в Маньчжурию. После приезда в Шэньян мы подробно обсудим все планы. Что же касается подготовки к отъезду, то это устроит Ёсиду.

Так же учтиво, как и в начале визита, он пожелал мне счастливого пути, поклонился и ушел. После его ухода я принял Цзинь Ляна, приехавшего вместе с Доихарой. Он привез известия от руководителя северо-восточных ветеранов-монархистов Юань Цзинкая и сообщил мне, что они могут мобилизовать всех прежних подчиненных Северо-Восточной армии. Одним словом, мне казалось, что все было в порядке.

После отъезда Доихары Ёсида сказал мне, что о его визите не обязательно ставить в известность генеральное консульство. Что касается поездки в Далянь, он все устроит сам. Про себя я решил, что, кроме Чжэн Сяосюя, ни с кем я этот вопрос обсуждать не буду.

Однако на следующий день в газетах уже было опубликовано сообщение о моей встрече с Доихарой и раскрывались цели этого визита. Чэнь Баошэня в те дни не было в Тяньцзине, однако, узнав о моем намерении, он немедленно вернулся из Пекина и прямо с вокзала приехал к Чжэн Сяосюю, чтобы разузнать все подробно. От него он примчался в Тихий сад. Как раз в это время я получил телеграмму из Токио от Лю Сянъе, в которой он сообщал, что японское военное ведомство считает мой отъезд из Тяньцзиня преждевременным. После получения телеграммы мне ничего не оставалось делать, как обо всем рассказать Чжэн Сяосюю и обещать, что я посоветуюсь со всеми. 5 ноября в моей резиденции "в присутствии императора" было проведено совещание в узком кругу. Кроме Чэнь Баошэня, Чжэн Сяосюя и Ху Сы-юаня, на нем присутствовали видные деятели Тяньцзиня Юань Дахуа и Те Лян (Шэи Юнь только что умер). На совещании между Чэнь Баошэнем и Чжэн Сяосюем разгорелся ожесточенный спор.

– Общая политическая обстановка в данный момент еще не ясна, не в наших интересах поступать легкомысленно. Если действия Ло Чжэньюя, когда он приглашал императора, были безрассудны, то разве не меньшее безрассудство сейчас убеждать императора уехать? – Чэнь Баошэнь злыми глазами смотрел на Чжэн Сяосюя.

– То тогда, а то сейчас. Если теперь упустить момент, то мы Можем потерять расположение дружественной державы, а внутри Китая – поддержку своего народа. Не учитывать сложившуюся обстановку несерьезно, – так же зло отвечал ему Чжэн Сяосюй.

– Пусть японское военное ведомство полно энтузиазма, однако кабинет министров его не разделяет. Дело это нешуточное и императору нужно трижды подумать, прежде чем принять решение.

– Японский кабинет министров ничего не решает. В данном случае все вопросы решает военное ведомство. От того, что мы трижды подумаем, ничего не изменится!

– Я прошу подумать трижды императора, а не тебя!

– Трижды подумать, трижды подумать! Дождемся, когда японцы посадят на трон Пу Вэя. Что тогда мы, сановники, предложим нашему императору?

– Выйдет что-нибудь с Пу Вэем или не выйдет, Пу Вэй в конце концов останется Пу Вэем, а поездка императора может состояться только в том случае, если будет полная гарантия успеха. Куда император сможет вернуться в случае неудачи, как он искупит свою вину перед предками?

Юань Дахуа, который за все время не произнес ни одного слова, Те Лян, опустивший голову и упорно молчавший, Ху Сыюань, который по своему положению не мог вмешиваться в спор и лишь тяжело вздыхал, почувствовали, что молчать дальше невозможно, нужно как-то закончить дискуссию. Те Лян предложил не торопясь, хорошенько все обдумать. Судя по всему, он поддерживал Чэнь Баошэня; Юань Дахуа тоже проворчал себе под нос несколько слов, но их никто не расслышал. Ху Сыюань хотел, очевидно, поддержать Чэнь Баошэня, но тоже высказался очень неясно. На собрании я никак не выразил своего отношения к происходящему, но в душе считал, что честность Чэнь Баошэня заслуживает поощрения, хотя его взгляды слишком устарели. Мне казалось, что лучше всего высказать свою точку зрения и не открывать своих намерений. Здесь я хочу попутно рассказать о том, как на третий день после визита Доихара я принял Гао Ютана.

В те дни ко мне на прием просилось чрезвычайно много людей, и я решил, что если всем отказывать, то это только подтвердит, что газеты правы, а это было для меня очень невыгодно. Тем более следовало принять такого человека, как Гао Ютан. Раньше в "саду Чжана" он был у меня частым гостем. Мы относились к нему как к стороннику реставрации, потому что в свое время он был цинским чиновником. Потом он стал издателем нескольких газет. Будучи членом Контрольной палаты Гоминьдана, просил для меня "у Нанкина средств на расходы", но безрезультатно. Понимая, что у него можно что-нибудь разузнать, я решил принять его. Неожиданно он явился с поручением от Чан Кайши, сказав, что гоминьдановское правительство прислало ему телеграмму, в которой просило передать мне, что оно хотело бы восстановить "Льготные условия" и ежегодно выплачивать мне соответствующую сумму. Гоминьдановское правительство было готово выплатить, если я того захочу, всю сумму целиком и просило меня назвать ее. Что же касается моего местопребывания, то оно предлагало выбрать Шанхай. Правительство не будет также возражать, продолжал Гао Ютан, если я пожелаю уехать за границу или в любое другое место, кроме Северо-Востока и Японии.

Услышав все это, я усмехнулся:

– А о чем же думало ваше правительство раньше? "Льготные условия" не существуют уже несколько лет. Когда Сунь Дяньин осквернил гробницы моих предков, правительство даже не вмешалось. Теперь же оно намерено удалить меня от японцев и вспомнило о "Льготных условиях". Мне льготы не нужны, и я не собираюсь куда-нибудь уезжать. Вы же старый цинский советник. Зачем вам выступать от их имени?

Гао Ютан говорил со мной как старый придворный и человек, всецело думавший о моих интересах. Он утверждал, что условия правительства для меня очень выгодны. Конечно, оно часто бросает слова на ветер, но, если я посчитаю необходимым, можно получить гарантии иностранных банков.

– Если будет поручительство иностранцев, Чан Кайши обманывать не осмелится, – сказал он, будто зная, что у меня на душе.

Но я не верил его словам, ибо давно знал коварные приемы Чан Кайши. Говорили, что ради сближения с Англией и Америкой он женился на Сун Мэйлин и бросил свою предыдущую жену. Он человек вероломный, а такие люди всегда обижают слабых и боятся смелых. Он боялся японцев и, увидев теперь мое сближение с ними, готов был обещать любые условия. Даже если бы он не обманывал и действительно собирался возвратить мне императорский титул, разве могло это идти в сравнение с тем, что обещал Доихара! Разве мог я променять весь Северо-Восток на его деньги? Как бы хорошо ни относился ко мне Чан Кайши, разве может он уступить мне всю страну? Я решил закончить разговор и сказал:

– Хорошо, я вас понял.

Гао Ютан, видя, что я произнес эту фразу после некоторого размышления, подумал, что не все потеряно, и поспешно сказал:

– Хорошо, хорошо, вы еще подумайте, а я приду еще раз через несколько дней.

Он ушел от меня полный надежд. Однако когда он пришел вторично, меня уже не было в Тяньцзине.

Ко мне в те дни постоянно приходили люди, рассчитывавшие узнать какие-либо новости или подать дружеские советы. Я получал также множество писем с советами и предостережениями. Было даже письмо от одного представителя моего рода Айсинь Гиоро, который советовал мне "не принимать бандита за отца и дорожить моей репутацией в глазах китайцев". Но я уже весь был в мечтах о реставрации и на все советы не обращал никакого внимания. Я твердо решил не открывать своих намерений и в интервью тяньцзиньскому журналисту упорно отрицал какое-либо намерение уехать на Северо-Восток. Мог ли он знать, что в день выхода газеты с моим интервью я уже находился на японском пароходе, направлявшемся в Инкоу!

Не могу не упомянуть о событии, которое произошло за два дня до моего отъезда. В мою комнату вбежал запыхавшийся Ци Цзичжун, мой приближенный, со словами: "Беда! Бомбы! Две бомбы!"

Я сидел на диване и с испуга даже не мог подняться. С трудом я понял, что только что приходил незнакомец, который принес подарок с визитной карточкой бывшего советника главного штаба по охране общественного порядка Ухао Синьбо.

Незнакомец оставил подарок и ушел. Ци Цзичжун, как всегда, осмотрел его и в корзине с фруктами обнаружил две бомбы.

Не успела утихнуть возникшая паника, как прибыли японские полицейские и офицеры из штаба и забрали бомбы. На следующий день переводчик Ёсида доложил мне, что в штабе уже проверили обе бомбы и установили, что они изготовлены на военном заводе Чжан Сюэляна.

– Императору Сюаньтуну не следует больше принимать посторонних людей, – посоветовал мне Ёсида. – Лучше уехать как можно скорее.

В те дни я получил и немало писем с угрозами. Так, в одном из них говорилось: "Если ты не уедешь отсюда, береги свою голову!"

Особенно напугал меня один телефонный звонок. Ци Цзичжун сказал мне, что звонил официант из ресторана "Виктория", который предупреждал меня не ходить в эти дни туда обедать, так как мной интересовались несколько "подозрительных личностей". Официант, проявивший такую заботу обо мне, сказал также, что у этих подозрительных лиц под одеждой, вероятно, было спрятано оружие. Самым удивительным было то, что он смог распознать в них посланцев Чжан Сюэляна.

Не могу сказать, что за человек был этот официант, но Ци Цзичжуна я не забуду никогда. Он был моим слугой, я привез его с собой из Пекина. Он появился во дворце после роспуска евнухов. Тогда это был молодой человек, которому я очень доверял. Во время Маньчжоу-Го я послал его учиться в военную академию в Японию. Впоследствии он стал офицером в марионеточных войсках Северного Китая. После освобождения Китая он был репрессирован за контрреволюционную деятельность. Когда я выехал из Тяньцзиня на Северо-Восток, он был одним из троих моих сопровождающих и знал каждый мой шаг.

Только много лет спустя я понял, почему японцы и Чжэн Сяосюй так хорошо были осведомлены обо всех моих делах, почему они знали буквально о каждом моем шаге и разыгрываемый мной спектакль (хотя артисты играли довольно плохо) имел такой эффект. Все это было неразрывно связано с именем Ци Цзичжуна.

Вслед за бомбами, анонимными письмами, телефонными звонками произошел тяньцзиньский инцидент. Японцы с помощью предателей и переодетых сыщиков организовали волнения в китайской части города (это тоже было одним из "художеств" Доихары). На территории японской концессии был введен комендантский час, и всякое сообщение с китайской частью города прервано. Около ворот Тихого сада для охраны появились броневики, и он оказался отрезанным от внешнего мира. Пропуск имели только Чжэн Сяосюй и его сын Чжэн Чуй.

Впоследствии, вспоминая об этом, я думал, зачем Доихаре понадобилось так срочно перевести меня на Северо-Восток. Если это произошло не потому, что представители группировки молодых офицеров Квантунской армии хотели отделаться от тех, кто выступал против них, и не по каким-либо другим причинам, а только потому, что боялись, как бы я снова не изменил своих намерений, то нужно сказать, что они слишком переоценивали влияние на меня окружающих. Фактически к этому времени не только я принял твердое решение, даже Ху Сыюань, Чэнь Цзэншоу и другие люди, находившиеся под влиянием Чэнь Баошэня, изменили свои позиции. Они отказались от прежней позиции "наблюдателей" и начали активно налаживать связи с японцами. Однако они по-прежнему боялись положиться на военных и считали, что лучше поддерживать связь с японским правительством. Все эти перемены, как и перемены, происшедшие со мной лично, были обусловлены лишь одним: все мы боялись упустить удобный случай, боялись, что нам не достанется тот лакомый кусок, который нам уже поднесли ко рту. Во время переговоров с японцами окружавших меня людей прежде всего беспокоил вопрос о том, смогут ли они в будущем занять высокие посты. Поэтому они предлагали, чтобы "право использовать людей" принадлежало мне. А что же касается экономических интересов страны и т. д., то ими, по их мнению, можно было поступиться, лишь бы получить это "право". Сразу же после моей встречи с Доихарой Чэнь Цзэншоу подал мне доклад, в котором, в частности, говорилось: "…можно подписать с Японией соглашение, уступив ей право использовать дороги, шахты, торговлю, но право использовать людей должно полностью остаться в наших руках. Лишь в этом случае Вы можете согласиться выехать на Северо-Восток".